Господин Пэ-Пэ

               
               

                А. Кюзам-хан



                Господин Пэ-Пэ

                Апокриф № 45
               

                Я не знаю как остальные,
Но я чувствую жесточайшую
Не по прошлому ностальгию -
Ностальгию по настоящему...

Что настанет, да не застану...
 
               

       «Что вы хотите от человека, который знает, чего он хочет?»
       Три «ч»! Даже четыре. «Что», «человек», «чего», «хочет». Дрянь!
Утробная аллитерация. Он зачеркнул написанное.      
        «Что вы хотите от человека, который знает чего он стоит?»... Дрянь. Зачеркнул.
      
       Он писал, писал, много писал, и сам видел, что все не то. Не  то, не то, не то!.. Если б вы знали, как это мучительно...
       И это унизительное безденежье!
       Теща торжествует — он в финансовой немощи. А она ведь говорила: не ходи за него, он убогий, писатели все убогие... Они не развелись, жена живет со своей мамой-кликушей, а он в отцовской квартире. (Отец умер; он был художником; средней, но крепкой руки; продавая его картины — не дорого — можно выжить; а с жалких гонораров за рассказы — выжить нельзя.)    
       Господин Пэ-Пэ. Так он себя называл. Пэ-Пэ — плохой писатель, или, как вариант, - пьяный писатель. Он выпивал. Нет, не запойно, но ежедневно. Утро начинал с полстакана водки, - растирал ладони, издавал губами неприличный звук - и бодро садился к письменному столу.
       Белый лист бумаги смотрел на него глазами тещи-кликуши: «Ну, что, получил свою гонорею? Сколько?!»
       Гонорея — это гонорар. А теща — кликуша. Кликушество болезнь женская, только женская, да и то редким женщинам присущая. Мужчины кликушеством не болеют.
       Попробуйте визгом произнести слово «что». Вопросительно. Просто - «что?». Но визгом. Если не смогли, вы не годитесь в кликуши... Бог с ней с
тещей...
       Он бросил ручку (все равно ведь по ночам пишет), пошел
, оделся, вернулся к книжной полке и — вперился в нее. «Ах, город Глупов, город Глупов, - думал он,- неужто твоя очередь пришла? Прости меня, Михаил Евграфович.»
       Он выцарапал с полки прижизненное издание Салтыкова-Щедрина, и засунул томик во внутренний карман пальто.
       На улице было сыро, и как будто чуть припорошивал мокрый снег.
       Да! Он потихоньку продавал библиотеку отца. Стыдно? Да... У него и сейчас горело лицо...
       Ефим — букинист — дал ему пятьсот рублей. Сволочь! Он же знает, что книга стоит дороже, гораздо дороже. Но... Ефим сказал:
     - Поди продай подороже...
       Он взял пятьсот рублей и в магазине за углом купил две бутылки водки. Сунул во внутренние карманы пальто — в правый, левый — и пошел вдоль трамвайных путей домой. Он мог проехать три остановки на трамвае, но он пошел пешком. Подышать. Выдохнуть из себя смрад  Ефимовой конторки. («Нет, Фима не плохой человек, грамотный букинист, - но сквалыга, жмот, мародер...»)
       Было скользко, и он шел аккуратно, думая про Фиму-букиниста... И-и-и... как подлетел пятками кверху! И на копчик — хлябь!
       Лежа на спине, он ощупывал карманы — бутылки целы, и это славно, - вот только шляпа отлетела прямо на трамвайный рельс.
     - Эй, мужик, давай руку, помогу...
       Над ним стоял бомж. С первого взгляда — бомж. Холщовая сума через плечо, суковатый посох калики перехожего и... унты, хорошие унты, такие носят летчики северной авиации. Может и не бомж вовсе?
     - Шляпу, шляпу! Сейчас трамвай...
       Было поздно. Трамвай был уже в десяти метрах от шляпы. Вот ведь судьба! Ему привезли ее из Парижа... Шляпа сделала звук «шурк!» - и исчезла. Трамвай пошел дальше, как ни в чем не бывало, а шляпа совсем исчезла. Наверно, застряла меж колес. «Может в Париж обратно поехала. А в какой стороне Париж?»
       Калика перехожий помог ему подняться; ладонью, как шашкой, очистил грязный снег со спины, толкнул в плечо и сказал:
     - Пойдем, погреешься. Мы тут ужин затеяли, похлёбочку, шулюм... Не побрезгуешь?
       У костра — метрах в ста от злосчастного места — сидели три бомжа. Эти точно были бомжи, их вид не давал возможности предположить иное. У одного, сидевшего от костра слева, узколобого, с черной всклокоченной шевелюрой был вечный синяк. Под правым глазом. Именно «вечный», такое случается у этих людей.
     - Это Гриня, - сказал Калика, указывая на синяконосца. - А это Иван, мы зовем его дядя Ваня. Старенький, вишь, как шапку нахлобучил, мерзнет... -   дядя Ваня сидел справа от костра, напротив Грини... - А это Ромео, вьюнош, к нам попал по простоте душевной.
       Придурковатый «вьюнош», завершавший неправильный треугольник греющихся у костра, осклабился редкозубым ртом и загыргыкал, как журавль перед отлетом. Он вдруг действительно встал и сказал:
     - Я полетел, мне пора!
     - Стоять! - негромко, но с необыкновенной твердостью произнес Калика. - Помрешь с голодухи. Сейчас похрястаешь, и вали... по лебедям. Ты подмывать их не забывай, а то гонорар опять тут, как тут... Второй раз — это рецидив. Не ходи в рецидивисты...
       Ромео покорно сел на место. Видно было, что Калика здесь главный.
; Пардон, месье, а вы... не представились,- это Гриня к нему обращался.С фальшивой подловатой улыбкой. Синяк под глазом очень подходил ему — стилистически.
; Я, господа представлюсь как... господин Пэ-Пэ... Так зовут меня друзья и коллеги…
; Пардон? - рявкнул Гриня.
; Как хотите - «плохой писатель — пьяный писатель» - Пэ-Пэ... Как угодно...
; Так вы писатель? - спросил Калика.
; Мы-гы...- кивнул Пэ-пэ, и достал бутылку водки из правого кармана пальто.В левом он решил сохранить.
       Ромео тут же извлек из своей шмутьевой требухи пять пластмассовых стаканчиков.
; Я думаю... право ли БОЛЬШИНСТВО?.. Право ли НАВОДНЕНЬЕ во
Флоренции?.. - вдруг, ни с того, ни с сего стал декламироасть Господин                Пэ-Пэ. Догорающий костер, снег, мелкий сухой — пошел сухой -  снег, а он писатель, а тут слушатели; какой-то ядовитый восторг проник в него, отравил душу; оттого и «вдруг», «ни с того, ни с сего»...
       Ромео в это время начал терзать подбутылочный деревянный ящик. Костер-то догорал. Ромео разделывал ящик, как забойщики тушу на бойне (профессионально точно и безжалостно). Придурок, он не понял, что Пэ-Пэ читает стихи.
     - Ромео! – негромко крикнул Калика. – Сядь и слушай...
       Ромео подчинился, бросил наломанное в костер и, присев, сделал внимательное лицо, как застигнутый школьник-забияка.
       Костер возобновился. Пламя лизало сырой воздух, раскачивалось, но не полыхало. Снежинки истаивали  не долетая до него, сверкнув напоследок лилово. В этом было что-то от поцелуя.
     - Продолжайте, господин Пэ-Пэ. Читайте, - сказал Калика.
       Пэ-Пэ встряхнул головой. Пламя завораживало. И стал читать.
     - Право ли наводненье во Флоренции, круша палаццо, как орехи грецкие? Но – победит чело, а не число...
       Он постучал себя по лбу.
     - Чело, а не число!.. Я думаю – толпа иль единица... Вот вы, дядя Ваня, вы или толпа?.. Толпа иль единица, я думаю – столетье или миг...Вот этот миг...
       Он выкинул руку в сторону костра.
     - Миг! Который Микеланджело постиг... Столетье сдохло! А мгновенье длится!.. Длится... А столетье – пр-р-р...
       И он пернул губами. Наступила пауза. Красивая, со значением. Но тут раздался громкий шмыг носом. Все обратились на дядю Ваню. Старик плакал. Он улыбался. А слезы текли. Да крупные такие! Как прозрачные пуговицы на коричневой рубашке, только в два ряда. Вот такие слезы текли по дубленым щекам дяди Вани. Одна за одной, одна за другой.
     - Дядя Ваня, столетье сдохло! – сказал Калика и взял старика за плечи.
     - Сдохло, сдохло, это точно... – отвечал старик, улыбался и плакал.
       Пэ-Пэ запрокинул голову и с минуту смотрел на зарождающуюся полную луну. Пока еще бледную.
     - У тебя рука болит!? – резко спросил Пэ-Пэ у Грини.
       Гриня вздрогнул и почему-то коснулся рукой своего вечного синяка.
     - Какая рука? Нет!
     - Так наливай!
       Пэ-Пэ взял с широкой некрашеной доски – стола – квелый пластмассовый стаканчик (какая все-таки классика - граненый, стеклянный!), встал и пафосно начал:
     - Господа! У людей с определенным местом жительства в паспорте стоит штамп – «прописан постоянно». Смешные эти люди с определенным местом жительства. Постоянно! Постоянно не Земле прописана только одна особа женского пола в черно-красном наряде...
     - Если вы о смерти Пэ-Пэ, то в европейской традиции она скелет с косой, - заметил Калика, раскуривая очередную сигарету. Он курил почти не переставая.
     - Я не люблю европейскую смерть. Мне больше нравится индийская. У индусов смерть красивая женщина в черно-красном и с желтой лилией в черных волосах. И нет на ней вины. Она забирает к себе только по воле бога. Нет на ней вины... Мне не нравится европейская смерть.
     - В Индию поедешь умирать?
       Это вякнул Гриня. Пэ-Пэ посмотрел на него сверху и ничего ему не ответил.
     - Господа! – выкрикнул он. – Вы люди без определенного места жительства, но с определенным преимуществом перед людьми ... Как сказать – СОМЖ? Да! В отличие от сомжей – вы свободны. Сво-бод-ны…За это выпьем!
       Выпили. Водка оказалась дрянной, дорогая, а дрянь…
     - Пэ-Пэ, можно лыко в строку? Я расскажу анекдот о том, как некий умник в тюрьме пересказывает «Слово о полку Игореве» сокамерникам. Все на шконках притихли и внимательно слушают.
     - Я что-то про такой полк не знаю,- это вякнул Ромео.
       Калика отмахнулся от убогого и стал преображаться: подскрючился, надгорбися и речитативом зашепелявил с присвистом:
     - Концак взял Игореху в плен. Захватил, сука! Не муцает, не бьеть, хузе – принуздает к сотрудницеству. Сука!.. А Ярославна, зена Игорехина, рыдат дома, руки заламыват, на забор кидаеца. А Игореха – в плену. Концак его принуздает – слузы мне! Все будет у тебя – слузы только! Хоцес денег месок? Нет! – говорит Игореха. – Не хоцу… Хоцес лосадей табун? Нет! – говорит Игореха. – Не хоцу. Хоцес баб сколько хоцес? Нет! – говорит Игореха. – Не хоцу… А сто зе ты хоцес, бля!?. Свободы, бля!.. Вся камера рыдала…
       Калика помолчал и сам расхохотался. Номер был исполнен блестяще. Калика смеялся вместе со всеми, смеялся, а стальные глаза его мутились печалью. Пэ-Пэ задумчиво улыбался. Вряд ли Гриня, Ромео да и дядя Ваня поняли рассказ Калики. Дело не в этом. Дело в деталях. Пэ-Пэ очень ценил детали, оттенки, валёр.
     - Вот самый свободный из нас!
       И вытянув руку, как Ленин до сих пор еще вытягивает в тысячах пере-и-недоселенных пунктах этой определенно громоздкой страны, Калика указал на Ромео.
     - Самый свободный! Порвал паспорт и – свободен. Менты спрашивают: как твоя фамилия? Он им сегодня – Иванов. Завтра: как твоя фамилия? По-моему Петров, отвечает. Отпускают. Вали отсюда, ты свободен! Во сюжет! Как сказал бы Великий Полотер.
     - А как ваша фамилия по-настоящему? – широко улыбаясь обратился Пэ-Пэ к Ромео.
     - Не помню, - ответил Ромео.
     - Эге-ге, Пэ-Пэ! Вы же  не мент. Вы писатель. Кстати, а что вы пишете? Вы читали свои стихи?
       Пэ-Пэ долго смотрел в глаза Калики – глубокие, серые, стальные. И грустно ответил:
     - Если бы… Это стихи последнего великого русского поэта. Он умер не так давно. Царствие тебе небесное, Андрей Андреевич Вознесенский.
       Пэ-Пэ посмотрел в небо и перекрестился. Гриня почему-то тоже перекрестился.
     - Вы были в Италии? – неожиданно спросил Калика. – Видели фрески Микеланджело?
     - Не-ет, что вы. За границей я был один раз с делегацией Союза, один раз и один день. В Швеции. Прокатили по Стокгольму, поболтали с нами за действительно круглым столом, потом покормили нас, не помню чем, и отвезли на паром. Паром назывался «Эстония». Он потом утонул. Число погибших… не для слабонервных.
     - Как утонул? Ты же здесь!
     - Гриня, вы уши динамитом прочищаете? Стоит попробовать… Я же сказал: потом, опосля, спустя некоторое время… Вот на этом, позднее утопшем пароме, я единственный раз в жизни сплавал за границу. Моя фантазия простирается шире красот Стокгольма, никаких особенных впечатлений из этого путешествия, я не привез. Да и что это за путешествие – галопом? Я теперь не говорю «до свидания». Говорю – «до свишвеция»…
     - Тут про вашего брата-писателя пишут, - это дядя Ваня читает газету. – Ушел из дома и не вернулся  всем известный писатель…
       Далее следовала фамилия Пэ-Пэ, его имя, отчество, год рождения, особые приметы, рост, размер обуви, и даже ширина плеч. За указание местонахождения ушельца обещалось большое вознаграждение. Дополнялось: возможно он движется к станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги. Рост – 199 сантиметров, 45-й размер обуви, 75 сантиметров в плечах. Особые приметы – издает неприличные звуки губами.
       Он понял, чья это шутка, когда дядя Ваня цифра за цифрой продиктовал номер телефона того, кто обещал «большое вознаграждение». Кирка по фамилии Кирьянов, писатель, друг. За последний детектив получил хорошую «гонорею», не жалко денег на объявление-зов. На дачу, на охоту, на выпивку зовет. Полгода не виделись, с того дня, как Пэ-Пэ ушел от жены. Точнее, от тещи-кликуши. С женой они тайно встречаются раз-два в недельку в отцовской квартире. Судя по тому, что в цифрах роста, размера обуви и ширины плеч, Кирка зашифровал номер телефона тещиной квартиры, номер телефона отцовской квартиры ему теща не дала…
     - Дядя Ваня, дай-ка газету.
       Он ощупал карманы и вскрикнул:
     - Пропал! Мне конец! Очки потерял. Может, когда падал? – он умоляюще посмотрел на Калику. – Так я все вижу, но читать и писать без очков не могу. Конец… Неужели, у этого ростовщика Фимы оставил? У-у! Зловредный кровопийца! Да нет, надобности не было в очках у Фимы. Где же? Где!?
     - А в мусорный ящик не выбросили случайно? – спросил Калика.
       Пэ-Пэ только недоуменно взглянул на него.
     - У вас какие плюсы-минусы?
     - Не знаю. Я покупал их в метро. Посмотрел – подошли вроде. Недорого купил… Плюс, конечно, но не большой.
     - Держите, посмотрите, может, подойдут. А может это ваши?
       Калика протянул Пэ-Пэ очки. Обыкновенные простые очки. Наверное, русский язык все-таки не вельми богат, если Пэ-Пэ сходу не может описать эту простоту… Пластмассовые дужки, квазистекло без оправы… «Просто простые», подумал Пэ-Пэ, разглядывая очки. («Надо запомнить: разглядывая очки - нонсенс»). Он надел очки, глянул в газету.
     - О-о! Как мои! Я прекрасно вижу. Вдаль, конечно, туман, а вот читать – как мои…
     - Дарю.
     - Не жалко? Рабочий инструмент все-таки.
     - Я нашел их в мусорном баке на своем сегменте.
     - Где вы их нашли?
     - На своем участке. Весь район разделен. Вот эти вот баки мои. За трамвайными путями – дяди Вани. Там вон Гриня командует. А Ромео далеко приходится бегать. Но зато у него дома богатые… Дарю. Мне очки ни к чему, могу читать и без них пока… Так что же вы все-таки пишете? Вы так и не ответили.
     - Я?.. Я пишу рассказы. Повесть недавно опубликовали. Гонорея – мизерная. Я эту повесть за месяц проел.
     - В вашем сегменте гонорар гонореей называют, а в нашем - гонорею гонораром? – не весело рассмеялся Калика.         
     - Я это понял.
       Пэ-Пэ, смеясь, посмотрел на Ромео (тот все еще не ушел «по лебедям») и продолжал:
     - Вот шляпу трамвай переехал, это беда… Мне эту шляпу один хороший художник, друг отца, из Парижа привез, в подарок. Новую купить – не знаю когда, не на что. Да что шляпа! Иногда днями сижу на сухарях со спитым чаем… Жена втихаря оставила мне на кухне тысячу, в следующую встречу, я вернул ей с выговором. Я ей должен давать деньги. Я! Вот такая драматургия… Я не алкоголик, никогда не бывал в лоскуты, но допинг, пардон мне потребен. Немного водочки, но каждый день… У меня она вроде замка зажигания. Цик! – полстаканчика – тр-р-р-р… И все мирское – пырх в туман… Слова – солдаты – по стойке смирно, Смысл – генерал – супит брови формулирует окрик… Мне нужен звук. Я должен услышать звук. Знаете?.. Корабль болтается на волнах, цел, невредим, даже еда на камбузе еще не остыла, а вся команда - мертва. Это звук! Какой-то особой частоты звук; я не знаю откуда он  возникает. Корабль жив, люди – мертвы. Так бывает.
     - Я знаю, - сказал Калика.
     - Так вот мне такой звук не нужен. Мне не частота, мне чистота нужна. Вы понимаете? И я слышу такой звук! Он заводит меня на мысль, на слово… А бывает – не слышу. Тогда - швах… Полстакана не поможет. Я, бывает, сутками сплю. Попью чайку и сплю. Потом, очуняю, приму полстаканчика и жду… У моего звука тоже, конечно, есть своя частота, но не смертельная – чистая… Может в этом все дело? Что не смертельная?
     - Боитесь умереть?
       Дядя Ваня и Гриня чуть в сторонке засыпали в котел (литров на десять, а то и все пятнадцать) какие-то крупы, наливали воду. Ромео раскладывал металлическую треногу, чтобы поставить ее над костром…Луна наливалась желчью…          
     - Нет,- просто ответил Пэ-Пэ,- не боюсь. А вот приблизиться к самому краю, в этом что-то есть… Я сейчас пишу пьесу. Если получится и возьмут к постановке, это много денежнее рассказов. Но… у меня с музой драматургии – мезальянс. Она королева, а я в этом деле неофит. Простоват для нее. Плохо идет пьеса…
     - О чем пьеса? - спросил Калика.
     - Пьеса? Стыдно признаться, конъюнктурная пьеса, ну, или почти… Но ведь расчет на что? Что она прекратит мое унизительное состояние безденежья…
     - Ах, господин Пэ-Пэ… Можно чуть в сторону? Что это за ростовщик Фима?
     - Не «что», а «кто». Ефим не ростовщик, это я, чтоб сильней припечатать. Он букинист. Глубокий. И человек не дрянь. Но сквалыга, свет не видывал… Сегодня за прижизненное издание… хорошую книгу он мне такую мелочь отсыпал… Вот купил водки и…
       Пэ-Пэ опять прорычал губами. Порылся в кармане и достал 150 рублей. 100 и 50. 100 он взял в левую руку, 50 в правую. Ошуюю и одесную. Раскачивая головой, притворно конечно, он, как блаженный с глупым удивлением смотрел то на банкноту слева, то на банкноту справа и приговаривал:
     - Ошуюю – одесную,.. ошуюю – одесную… 150 рублей осталось, - он положил деньги на доску-стол. – Выпейте за музу драматургии, ее зовут Мельпомена… ах, как она высокомерна, но может она смилостивится и простит  мне мое происхождение, и я напишу эту почти конъюнктурную пьесу… А завтра я какую-нибудь другую книжку продам. Но не Фиме, Фима отдохнет.
       Все уже собрались у костра, поставили треногу, повесили котел, уже даже возник запах. Запах человеческого Обще-жития.
     - Так про что все ж таки твоя пьеса, господин пипи?  Или финансовая жопа замутила тебе память?
     - Гриня!
       У Калики был взгляд – меч.
     - Все Бригадир… все молчу.
        Выходит Калику зовут Бригадиром. А он ведь так и не представился. А взгляд – как выпад!
     - Пьеса? Пьеса, Гриня, на злобу дня. Ты прости меня за мою сиюминутную злобу, но пока ты не вылечишься от своего вечного синяка, ты не поймешь меня. У тебя уже началось разжижение мозгов. Злоба в тебе, Гриня, много злобы. Вот видишь сколько злоб? Злоба дня, моя сиюминутная, твоя… Ты хочешь подраться? Я умею. Я тебе еще один фонарь подвешу…
       Пэ-Пэ солгал. Драться он совсем не умел, никогда в жизни никого не ударил, но реплика произвела впечатление.
     - Безмолвствуй, Гриня, - тихо сказал дядя Ваня.
     - В рот воды набери, дебил! – громко выкрикнул Ромео.
     - Гриня, я говорю тебе «раз», - почти прошептал Калика-Бригадир.
       Гриня молчал, закрыв глаза, только желваки шевелили мочки ушей.
     - Да ладно, господа, - сказал Пэ-Пэ, он испытывал неловкость, - просто это декабрьское обострение. У всех. А сегодня к тому же ночь полнолуния, Смотрите!
       Все запрокинули головы и долго смотрели на луну. И Гриня тоже, раскрыв рот.
     - Пьеса моя называется «Антипеларгозис», - начал Пэ-Пэ, не опуская головы. Потом сел, и все сели. – У древних греков это значило – «Понимание взаимной выгоды». Одним словом не переводится, это термин. Сюжет таков: чтобы избежать ядерной войны, к американскому президенту приставили русского добровольца, к русскому президенту американца-добровольца. Они ни не шаг не должны были отходить от своих – возможно – будущих палачей. Им под сердце вшили капсулы с кодами для запуска ядерных ракет. То есть, если вы, господин президент – тот или другой – надумаете начать ядерную войну, вам придется зарезать человека. Может быть, это обстоятельство остановит вас?! Ну, и вокруг этого полусмешные, полусерьезные ситуации… Глупость, конечно… Пьеса – попытка поиздеваться над неуемной человеческой кровожадностью… Полуфилософия, полусатира… В общем, все «полу», и, главное, мало надежды на полноту, наконец…Туго идет пьеса.
       Пэ-Пэ замолчал. Но неожиданно резко встал и, склонившись над Гриней гаркнул:
     - Пардон, месье! С вашего позволения я за бочки,.. отлить. – и, переступив через его ноги, пошел к бочкам.
     - Ссыкун, сука, - процедил Гриня вслед Пэ-Пэ. – Гондон штопаный. А вы уши развесили. Всеобщая выгода…
     - Взаимная, Гриня, - ласково сказал дядя Ваня.
     - Да хоть какая! Президенты, ядерная война… Штопаный, перештопанный! Я чувствую, это еще тот фраер…
     - Гриня, - начал Калика-Бригадир, равнодушно глядя на Гриню. – Если ты не перестанешь лить помойные слова на нашего друга Пэ-Пэ, я сделаю из тебя человека с определенным местом жительства. Затемню. Я тебе уже сказал «раз»? Не заставляй меня говорить – «два».
     - Харэ. Молчу.
       Калика привстал и из заднего кармана извлек целую жменю разнокалиберных купюр. Он положил деньги на стол и сказал:
     - Кто сколько может, господа меценаты. Поддержим российскую драматургию. Нехорошо это, питаться сухарями со спитым чаем. Веселее!
     - Я больше штуки не дам, - сказал Гриня и бросил на стол тысячу.
     - Мне тут в округе многие задолжали, так что я отдаю все что есть у меня на этот час,- сказал дядя Ваня и бережно положил по центру доски аккуратненькую стопочку.
     - А я что, рыжий?! – сказал Ромео и тоже не пожмотился.
       Калика-Бригадир собрал все деньги в центр, огромными своими руками смял их в две горсти (аккуратная стопочка дяди Вани исчезла в общем клубке), сел и зажал этот банк между колен.
       Пэ-Пэ возвращался из-за бочек.
     - Выссался, пардон?! – кинул ему навстречу Гриня.
     - Гри-и-ня, - Калика не произнес, пропел имя быковатого клошара. – Я говорю тебе «два»! Если мне придется сказать «три», я приведу приговор в исполнение. Обрыд, шестерка…
     - Все ребята, мне пора, - сказал, подойдя к костру Пэ-Пэ, и поклонился в пояс.
     - А как же поужинать? – миролюбиво сказал Гриня. – Шулюм почти готов…
     - Спасибо, спасибо за прием. Но пора и честь знать… Спаси Бог!
     - Дадите почитать пьесу? – спросил Калика.
     - Ее еще дописать надо. Вот я и прощаюсь, мне на работу пора, я по ночам пишу. Спасибо и до свидания. Или – до свишвеция… Все погибли на том пароме. Жах! Как говорят на окраинах…Пока, Ромео, c гонораром не шути…
     - До свишвеция, Пэ-Пэ! Приходи к нам, - сказал Ромео и улыбнулся улыбкой человека из желтого дома. Пэ-Пэ стало жаль мальчишку.
     - Прощай, Гриня! Расти над собой, у тебя получится… Дядя Ваня, свидимся, даст Бог. Бывай, добрая душа… До свидания, Бригадир. Вы хороший человек. Я вижу. Спасибо вам. До свидания.
       Пэ-Пэ еще раз поклонился в пояс, развернулся и пошел к трамвайным путям. Быстро пошел, и не оглянулся даже, услышав визг бомжихи-кликуши: «Ромео! Ромео! Ты что-о!..» «Желтодомная парочка», - только и подумал Пэ-Пэ.
     - Пэ-Пэ! Подождите!
       Он остановился. К нему бежал Калика-Бригадир.
     - Постойте Пэ-Пэ, минуту… отдышусь… Только – так! Вы не дергайтесь, не отрицайте… будут у вас, поможете вы кому-нибудь… Это мы, чтобы задобрить вашу королеву… Молчать!
       И Калика- Бригадир сунул в боковой карман пальто Пэ-Пэ обе свои сжатые руки, и вытащил их оттуда пустыми.
     - Это что?
     - Деньги, деньги, деньги. Идите!
     - Зачем вы?! – вскричал Пэ-Пэ. – Я же знаю, как вам…
     - Молчать! Эта тема закрыта, - тихо, но с полной уверенностью в беспрекословности, вымолвил Калика.
     - Вы сидели в тюрьме, Бригадир? – неожиданно даже для себя спросил Пэ-Пэ.
     - Да Пэ-Пэ. И довольно долго.
     - За что?
     - Я плохой человек. Вы не разглядели меня. Проверьте зрение и купите хорошие очки. И новую шляпу купите… Я очень плохой человек. Хороших людей не сажают в тюрьму. Но знаете,.. сегодня этим … мигом Микеланджело, вы меня задели, как будто толкнули спящего,.. разбудили, что ли… Мне так захотелось в театр. Издалека, пусть издалека, с галерки, посмотреть, как работают на сцене. И этот запах, запах…
     - Вы кто, Бригадир?
     - Вот что я вам скажу, писатель. Вы приходите к нам. Мы ужинаем здесь почти каждый день. Здесь или за бочками, как ветер дует и куда ближе дрова таскать. Приходите. Погреемся, поговорим. А засим, прощайте. Спаси вас Бог…
       Калика резко развернулся и пошел к костру.
     - Как вас зовут? – крикнул ему вслед Пэ-Пэ.
       Не останавливаясь и не оглядываясь, Калика тоже крикнул:
     - Приходите! Погреемся!..
     - Спаси Бог, Бригадир. Спаси Бог… - прошептал Пэ-Пэ и двинулся к трамвайным путям…
       Две остановки он проехал бесплатно, никаких контролеров не было.
       Стало вьюжить. Но, не замечая колкости ветра, он пронесся через дворы и взлетел на свой четвертый этаж. В прихожей он просто спустил пальто с плеч, кинулся к письменному столу и… припечатал к столешнице белый чистый лист бумаги.
       Пэ-Пэ замер, наконец. Замер, разглядывая чистый лист. С листа смотрели на него глаза Калики. Серые, стальные, глубокие, бездонно печальные.
       Он сел и надписал лист. «Господин Пэ-Че». В скобках написал: « плохой человек». И зачем-то поставил знак – «N.B!»
       «Что вы хотите от человека, который знает чего он стоит?!»
       Пэ-Пэ задумался. Опять за старое! Три «ч» - что, человек, чего… Он зачеркнул написанное. Пошел, собрал с пола пальто, повесил, достал из левого кармана бутылку водки и, вернувшись к столу, поставил бутылку прямо на лицо Калики-Бригадира. Ниже глаз. А глаза Калики были ниже вычеркнутых строк.
       Зазвонил телефон.
     - Стартовая площадка на луну слушает вас…
     - Здравствуй, гений…
       Это была теща.
     - Тебя разыскивает твой друг Кирьянов, сбился с ног…
     - Я знаю.
     - Откуда? Он мне каждый день звонит…
     - Что же вы не дали ему мой телефон?
     - Уже дала. Сегодня. Пятнадцать минут назад. Звоню тебе – довожу до сведения… Но это все ерунда, теперь о главном: забудь все плохое, я готова даже повиниться перед тобой за неумеренный свой тещин юмор – возвращайся сюда к нам, или забирай свою беременную жену к себе, она вся на нервах…
     - Беременную, вы сказали? Но ведь врачи столько лет…
     - Врачи на земле, Бог на небе. Пожалел он тебя, гений. Вас пожалел. Я ведь знаю, она часто к тебе бегала, думала тайно от меня, а у меня твоя соседка шпионкой работает, вот так. Уже на третьем месяце… Можешь провести экспертизу ДНК, твой ребенок, не сомневайся. Любит она тебя - дурака… Прости, пожалуйста. О деньгах не думай! Забудь о своих гонореях… Я подкопила за жизнь, все вам отдам. Словом, проблема поступила – решай! Пока, гений…
       Он размял «примину» и прикурил. Он курил редко, но только «Приму». Без фильтра – зачем сосать вату? Студентом он курил «Лигерос», крепчайшие кубинские сигареты, настоящий табак, без фильтра. Но с Кубой мы уже не так дружны, и «Лигероса» больше нет. Он курил «Приму»…
     - Ничего, ничего,- сказал сам себе Пэ-Пэ и пошел на кухню за граненым стеклянным стаканом.
       Вернувшись, поискал глаза Калики, но… они исчезли с листа; налил полстакана водки и залпом выпил. Издал губами громкий неприличный звук, наверное, в качестве закуски; сел за стол и написал на другом, чистом листе: «Господин Ха-Че». И в скобках: «хороший человек». И знак – «N.B!». Зачем-то…
       Опять затрезвонил телефон.
     - Ну, что Пэ-Пэ, пропащая душа, забыл друга?!
     - Привет, мой друг. Глуп ты есть вельми. Ты же бывал у меня. Забыл телефон, так пришел бы…
     - Бывать-то бывал, да всегда подшофе. Помню интерьер, книжные полки, книги, дождь помню, а где это? Трамваи визжали, помню… А номер твоего телефона я кровавыми ногтями еле выцарапал у твоей гадины-тещи…
     - Не называй ее так, Кирка. Пожалуйста. Она не гадина. И меня не называй больше – Пэ-Пэ.
     - А как же вас теперь называть, сэр?
     - Пэ-Пэ-Пэ-Пэ! Плохой, пьяный, придурковатый писатель… Слышишь, Бетховеном повеяло. Пэ-Пэ-Пэ-Пэ!
     - Шутишь? Это хорошо. Слушай, а ты с ума, случайно, не сбрендил? Ну, да оригинальничай. Ты мне очень нужен, Пэ-Пэ! Один свист пуль в новом романе, ни тебе образа, ни метафоры, я задыхаюсь…
     - Кирка! Бог с тобой. Ты ли это говоришь. В твоих книжках столько психологии, столько красивых сильных людей, ну и… подонков хорошо выписываешь…
     - От меня жена ушла. К пииту Попову…
     - Да какой он пиит? Бухгалтером служит у музы Эрато… Подожди, а как ваш сын? Сын что?!
     - Слава Богу, сын остался со мной. Она кукушка…
     - Я приеду, Кирка, обещаю. Но только не завтра. На меня с неба тоже упала проблема, правда, в отличие от твоей, хорошая проблема. Завтра я должен привести сюда свою жену, забрать… она беременна!
     - Бах! Куда там твой Бетховен. А впрочем,- Пэ-Пэ-Пэ-Пэ! Радуйся, мой друг – Пэ-Пэ-Пэ-Пэ!
     - Спасибо тебе…
     - Но послезавтра обязательно! И без жены, ей пить нельзя. А мы с тобой, клянусь, не много выпьем, мне поговорить с тобой надо, подпитаться, я же энергетический вампир. Жду тебя – Пэ-Пэ-Пэ-Пэ!
     Гудки. Вот и славно.
     Пэ-Пэ никого и ничего не ненавидел. Может не ловко, не так любил, но любил. Мир представлялся ему пасхальным яйцом. Только не раскрашенным. Или не так раскрашенным. Он думал, что, в меру своих сил, участвует в раскрашивании яйца. (И это в сорок пять лет!)
       Больше того, он мечтал к Пасхе раскрасить страусиное яйцо.
       Лебединое? Нет, только не лебединое! Его коробил миф о Леде, жене спартанского царя. В нее влюбился Главный на небесах. Превратившись в лебедя, этот верховный греховодник овладел Ледой. Но почему после этого она отложила два яйца, как лебедица, Пэ-Пэ понять на мог. А из этих яиц еще и близнецы вылупились – два мальчика, в человеческом обличье. Везде Леда изображается женщиной, Греховодник – лебедем…
       Другое дело – страусиное яйцо. Оно символизирует девственное рождение. Страус закапывает яйцо в песок и получается, что детеныш как бы сам по себе нарождается…
       Он налил себе еще полстаканчика и половину от половины полстаканчика отпил.
       А может Леду изображают уже после того, как она отложила яйца – и снова стала царицей? Лебедь тянется к ней крылом, но она целомудренно отводит взгляд. А на земле младенцы, только что вылупившиеся из яиц. Так на картине у Леонардо да Винчи… Значит, она побыла лебедицей, совершила прелюбодеяние (царь Спарты, муж ее, чай, по сию пору не знает об этом), а потом вернулась в обличье царицы. Отчего же тогда из лебединых яиц homo sapiens вылупляются?
       Лебединое яйцо Пэ-Пэ не стал бы раскрашивать…
       Он выпил вторую половину половины. Выглянул в окно – в небе было две луны. Как два стакана. Это надо понимать, когда художник говорит: «Я так вижу!» Он лавров тщетных не искал, зрителей не было, он так видел. И вы бы увидели: вокруг луны было четкое, сияющее кольцо – первый стакан. А сама луна в этом кольце – второй. Не понимаете? Ничего, ничего… Какая экспертиза, какая ДНК?! Если третий месяц, то это случилось в его день рождения. Тогда они выпили только по бокалу шампанского… Это потом, когда все случилось, он проводил ее, вернулся, вот тогда и отшлифовал водочкой свое восторженное настроение. А вдруг – двойня! Ну-ну, Пэ-Пэ, ну загнул, двойня…
       Он пошел и принес к письменному столу пальто. Сунул руку в карман и вытащил оттуда ком денег, который затолкал туда Калика. Бросил деньги на стол, распотрошил ком…
     - Вот! – крикнул он, как будто стоял на трибуне, как будто искал «тщетных лавров». – Вот гонорар писателю за выступление перед людьми, живущими на Земле без определенного места жительства. А Земля? Господа, разве это не определенно?!.
       Пэ-Пэ опять выглянул в окно, теперь луна была совершенно другой, обыкновенной, бледно выкрашенной в луковичной шелухе. Нет, чтобы расписать! В шелуху – и все! Какой-нибудь Пэ-Пэ распишет…
     - Ничего, ничего… Бригадир! Калика, помоги мне определенному… Я приду. Погреемся. Поговорим…
       Он прошел к дивану и прилег.
     - К черту пьесу. К черту ядерную войну, к черту коды для запуска ракет, к черту президентов, добровольцев, палачей… Писатель – это эвфемизм. Сочинитель, значит, – враль. И я совру. Но как?!  О! Как я совру… Я напишу рассказ о Калике… Большой… Это будет новый -  «Очарованный странник»…
       Пэ-Пэ уснул. Вот и славно.
       За окном метелила ночь полнолуния. Пол-но-лу-ни-я… Так может быть в этом вся запятая?
       Кто знает…
       Я? – нет. Не знаю. Не глядя, что Кюзам-хан.
       До свишвеция!..

КОНЕЦ
    
      
      
       Ночь с 21 на 22 декабря
       2010г.
        (можете проверить)