Светофоры на обочине

Зеленый померк первым, в прелюдии, к примеру, до - минор. Она зевнула, шагнула скулами по направлению к моему плечу. Ударили в тарелки официанты во фраках “фтюх”! Забубнил большой палец пианиста, басовитым “БАМ – БАМ”. Заточенный в концертном зале, я решил превратиться в невидимку, и сквозь время пробежаться к своей далекой зрелости.
  Сейчас мне всего девять лет, и ерзающие, потеющие импульсы моей безграничной энергии лишают меня всякого намека на понимание, зато в полной мере позволяют чувствовать!  И Рахманинов сообщил, что светофоры запретов прилегли отдыхать, свалившись в сутулый Петербуржский туман. Свалились на обочину мокрых от дождя мостовых, покемарить…
 -Августин! – меркнет голос беспокойной матушки, оставаясь позади.
 –Куда же ты?
  Крещендо в пианиссимо. Толпа в вельвете, расшитая золотом, поглядывает на босяцкое танго с вешалкой у гардероба. А какую шумиху поднимает мой трюк с перилами. Пассаж скользкой задницы.
-Ф этой стране даше дити ни капельки, нинормальные- сетует европейский гость, обглоданный своим черствым прагматизмом.
  Тем временем я, милый Августин, уже отдан улицам. Пунктир стремительного бега направлен только в будущее. Секунды становятся часами, ну и конечно часы превращаются в недели с месяцами. По дороге выложенной брусчаткой рифм, мимо истеричных баров-бунтовщиков, расталкивая озадаченных городовых, минуя годы…

   Туман и не думает сдавать назад. Кажется, что желтый угас навечно, и готовиться уже не к чему. Все готово и так, когда тебе девять. Поэтому и боятся тоже нечего. Храп доносится от каждой обочины, каждой из дорог на которую он ступает. Августин кидает камешки в окна детей. Будит и зовет гулять с собой. Не многие отважатся пойти за ним. А те, кто рискнет, потеряются в тумане вседозволенности ночи. Сейчас, являясь ребенком, он делает большие открытия, наивно беседуя с домищами брошенного города. Вглядывается в любимые квадраты звезд в рамках дворов. Играет в прятки с друзьями, легко теряя одного за другим, и не печалясь о них, летит дальше.   
 
Тут зазвенел трамвай и я, юрчайший из всех городских детунов, Августин, весело прыгнул в него. Оставил город позади. Бывай, увидимся! И растворился в тумане, как ни в чем не бывало.

  Пустыня времени похожа на пустыню, например Египетскую, или пустыню Африканскую. Но горизонт у неё расположен вертикально. Днем песок течет вниз. Ночью все меняется местами. Длина суток здесь измеряется жизнью. И бесконечные караваны жизней шагают, скрываясь в песчаной дымке.
 В трамвайчике Августин рисует музыку Рахманинова, пальцем дирижируя оркестром воздуха. Разрезая жаркий воздух вокруг на целые доли ритма. И его нелепые образы восьмых и шестнадцатых руководят движением трамвая. Проталкивая его, сквозь холмы полные из песчинок мгновений, к оазису зрелости с небывалой скоростью.

***
Он так похож на меня только сильней. Фиолетовая гармония век липких от жгучей лавы из глаз. Крепкие мышцы ног. Скулы, ломающие симметрию красоты, необычайно приумножающие её. Одаренные чувственностью природы, скромные овалы. Губы словно чайки над морским криком волны. Глубокий убеждающий в бессмертии голос. Его голос олицетворяющий каллиграфию мастера, выводит в моем воображении картины достойные для украшения ангельских чертог.
 Он расположился прямо напротив меня, и нагло смотрит куда – то мимо. Затягиваясь сигаретой, царапая ручкой на бумаге  небрежные символы своей поэзии, нашептывая  слова. Конечно же, на бессменной Крыше Мира Я встречаю Августа, чье лицо уже покинул румянец молочного детства.
Расплескавшего матовую бледность небес своей кожи, на целый мир вокруг.

 Оставаясь незаметным для себя самого, я превратился в лунную тень. Аккуратно пристроившись у плеча Августа. Я сразу понял, что он давно ждал меня. Чувствуя  присутствие, опустив перо в чернильницу неба, недвижимо и размашисто он выводил слово. Своё послание в прошлое. Мои слезы дождем капали на бумагу. Капля за каплей. Превращая буквы в танцующие узоры Роршаха.
До того как, Написанное превратилось в фиолетовую кляксу, я прочел:   
"Душно, каждая капелька топчет на свой лад этот огромный прииск людских тел. А они все курят и курят…  Требуют внимания, шепчутся, хихикают, пьют, и ещё курят. Дым забрал мои глаза, и кашель разрывает грудь. Большие бессмысленные округлости трясутся в ритмах химии. Начиная верить в то, что так возможно провести жизнь. Рыком разверзнул плоть в трясину.  Раскроил, вырезал пятки и грудь, раскидав ошметки в сгнившие кричащие карманы. Насвистывая твист, зашагал в девять четырнадцатых ритма, на бал стихии.
Капканы, каждый брат убитого заготовил для меня.
Семя сорока, ежевичного гопака.
Открыл.
Закрыл.
Допил.
А потом.
Натянул.
И разбрызгал.
Ерунда."

Дальше было не разобрать, лист бумаги напоминал карту озера. Только Последние несколько строк, внезапно озаренные молнией, привлекли мое внимание:
"Оказавшись на той душной от коровьего навоза ферме души, поработай как следует. Скоси все поля. Свали сено в огромный стог за фермой и нырни в этот стог. Там будут те воспоминания, которых достойна любовь. И только ты оставишь на них свой пот, коровы потянут влажные носы по направлению к стогу. И только ты закроешь глаза, коровы начнут жадно жевать сено с повышенным аппетитом. Разбуженный душистым запахом свежего говна, смело возвращайся в жизнь. Отныне ты бессмертен."

  Сигнал к возвращению не заставил себя ждать. Дзынькнул трамвайчик, предупреждая меня об опасности. Храп красного больше не слышен. Значит, он просыпается и лениво готовится принять свой пост.  Диминуэндо и каданс. Музыка смолкла. Нужно было спешить.

 И  Августин летит назад пронзая насквозь жгучую пустошь. У него в запасе лишь мгновение. Мгновение тишины между магией и реальностью. Его шалость вызвала  песчаное торнадо. Это мгновение вальсирует в хаосе судьбы вместе с другими мгновениями, самозабвенно. В точке теплоты и опоры тела, обрывается прощальный трамвайный гудок. Аплодисменты громом обрушиваются на зал, возвращая путешественника к плечу матери. Люди вокруг кричат Браво, и она кричит.
Августин молчит и часто моргает. Светофоры наполняют город, зевая то красными, то зелеными огнями. Браво!