Радистка Кэт

Лина с большим удивлением поняла, что она Радистка Кэт. Та самая, из культового фильма кэгэбэшников  - «Семнадцать мгновений весны».  Штирлиц и Кэт. Олицетворение Мужчины и Женщины.  Мужество и Женственность. Ее ребенка на ее глазах убивают, а она падает в обморок. Настоящее олицетворение Женственности. Прямо по Карлу Марксу, что заявил - люблю в мужчинах мужественность, а в женщинах женственность. И, похоже, тот не врал в своем известном интервью, а и впрямь любил эти самые качества. В себе мужественность, а во всех окружающих его женщинах – женственность. Во всяком случае, в одном из писем к Энгельсу писал «наша служанка беременна  и, похоже, от меня». Это не считая того, что жену сделал беременной раз пять  или шесть, точно не помню. Настоящий мужчина. Не только умом мог гордиться, но и другими частями своего мощного организма. Так, вот, о радистке Кэт. Помните, анекдот Хазанова. Типа, приходит  пьяный мужик домой и говорит жене:
-Это радистка Кэт. Положи ее рядом со мной. Потому что она знает шифр.
И Лина с огромным удивлением поняла, что  тоже «знает шифр». А началось все это дело вполне невинно. Лина пошла на вечеринку к друзьям – математикам с МГУ.  А, всвязи с тем, что Универ - это рассадник культуры, народ собрался полубогемный  и говорили Бог знает о чем. Один мужик с бородой и длинными пышными волосами, чем-то похожий на Карла Маркса, увлеченно делился своими впечатлениями о каком-то монастыре. Лина особо не поняла, каком. Ее эта тема вообще не интересовала. А насчет монастырей особенно. Она, как-бы выразиться поделикатней, была  полной противоположностью монахиням. Раньше бы ее все считали ****ью, но теперь народ к женской распущенности относился гораздо спокойней  и особенно не бурлил по этому поводу. Правда, иногда  то одна  то другая подружка упрекала  Лину, что та переспала с ее мужем, на что Лина совершенно искренне отвечала:
-Да я ваши семейные деньги сэкономила, а то и здоровье. На стороне может чего и подцепил бы, а со мной все чисто. Никаких проблем. Ты, чего и впрямь думаешь, что твой муж ни с кем и никогда? Импотенты и то изменяют своим женам. А твой-то вполне могет!
Вскоре подруги перестали реагировать на Линино  блятство. И многим даже казалось, что та делает им одолжение. Как говорится, спускает пар.  Тем более, что та явно замуж не собиралась  и на чужих мужей не претендовала. И вот, когда Лина подошла к столу за очередной рюмкой коньяку то и услышала эти слова. Этот любитель Церковного Искусства объяснял, чем отличается религиозное искусство от картин на религиозную тему. И Лина запомнила  слово в слово, так поразилась. «Религиозная живопись – это отвлеченное символическое отражение трансцендентального мира божественных истин евангельского слова. Признаки подлинной религиозной живописи прямо противоположны признакам картины с религиозным сюжетом». Он еще чего-то говорил, и Лина слушала его, как зачарованная. Насколько Лина поняла, что тот излагал, то глядя на религиозную живопись, ты ощущаешь Бога, а глядя на картину с религиозным сюжетом, ты воспринимаешь чувства художника.  Возможно, гениального  и возможно искренне верующего. Но это  только его чувства и эмоции. То есть, говоря языком математики, это вторая производная. А, когда ты воспринимаешь религиозную живопись, то получаешь первую производную  Бога.
Лина села в кресло  и ей показалась, что голова идет кругом. И вспомнила, как  десятилетней девчонкой пришла в музей им. Пушкина  и там, в отделе ранней христианской живописи, испытала НЕЧТО. Они с матерью уже долго таскались по всем залам и устали. И сели отдохнуть. Мать чего-то говорила, а Лина смотрела прямо напротив себя  на стенку. Она уставала слушать материны нравоучения. Та вечно несла какую-то бессмысленную чушь  и Лина никогда ей не возражала. Никогда. Но делала все по-своему. Понятия родительского авторитета для нее не существовало с детства. Давно знала, что умней матери  и не видела смысла слушаться ее. И вот Лина уставилась в одну точку, как бы делая вид, что внимательно слушает мать  и обмерла. Так ее поразила эта картина. Лина до сих пор помнит это свое впечатление, хотя не может вспомнить, что же именно там изображалось. Помнит только дерево. Всего с двумя-тремя ветками – корявое  и на нем всего несколько листочков. И еще небольшая гора. То есть гора-то  большая, понятно, что такие горы небольшими быть не могут. Но на картине  занимала мало места. И, вообще картина казалась пустой. Как будто на землю кинули  дерево,  гору  и еще чего-то. Лина была близорука и не очень поняла, что еще там валялось, но так и не подошла ближе. Просто сидела в каком-то странном состоянии и не могла оторвать своих глаз от стены. В душе что-то щемило, как будто одновременно испытывала и боль и радость. Мать  долго дергала за руку - мол пора идти, а Лина не могла встать.  Как будто  что-то затягивало в картину. Наконец мать решительно ухватила  и повела из зала. А Лина шла, оглядываясь. И, потом - гораздо позже часто охватывали похожие чувства при виде некоторых зданий. Особенно мечетей, костелов  или  старинных выбеленных церквей. Ей нравились только самые древние церкви и старые иконы. Особенно не отреставрированные. И церкви  полуразрушенные. Когда же Лина заходила в обычную церковь, где все сияло позолотой,  то становилось неприятно,  и  всегда удивлялась:
-Какая дешевка! Какие убогие лампадки и кадила! И иконы – в них нет ни величия  ни простоты. Одна мельтешня!
Лина церкви не любила с детства. Однажды, ей тогда только исполнилось восемь, мать потащила  в Троице-Сергиеву Лавру для просвещения. Мать любила таскать Лину по всяким музеям -то в дом-музей Белинского, то Лермонтова. Лина заходила туда, смотрела на круглые одинаковые столы с вязаными кружевными скатертями  и думала, ну, и какой в этом смысл? Ходить по этим музеям? Ну, почитай Лермонтова или Белинского!  Какая разница, какой у них стол стоял или стул! И вот они в Лавре. Стоят в толпе прикладываться к мощам. Лина до сих пор не понимает, зачем ее мать туда привела. Мать была директором школы и отъявленной коммунисткой  и ни в какого Бога никогда не верила. Потом Лина поняла – типичное стадное чувство. Все туда прут толпой, значит и тебе надо. И вот  стоят в этой  жуткой толпе. Ни одного доброго лица. Это Лину поразило. Как же так? Ведь все говорят, что Бог добр. Почему же люди, что служат Ему и любят Его, так недобры. Лица мрачные и суровые. Мать протиснулась вперед  и Лина осталась одна в этой страшной толпе. И вдруг услышала, как мать что-то спросила, и в ответ сразу же  накинулось несколько теток,  недовольно и яростно обличая. У Лины ухнуло сердце – сейчас маму начнут бить! Но до этого не дошло. Тетки зло смотрели на мать, та пробралась к Лине и  потихоньку выбрались наружу. Этот эпизод  Лина запомнила на всю жизнь. Эту ярость и гнев толпы. Верующей толпы. И с тех пор в церковь ходила редко, стараясь идти не одна, а с кем-то из подруг. Те учили Лину, куда и как ставить свечки, и как подавать записки «о здравии» и «за упокой». Она во все эти дела не верила, но свечки исправно ставила и записки подавала. Все так делают, значит и она должна. Как все.  Стадное чувство.
И вот теперь выходит чего. Оказывается  тогда в Музее, рассматривая древнюю ранне-христианскую икону, испытала Экстаз. Мистический Экстаз. Именно то чувство, что испытывали новообращенные христиане, готовые гореть на костре за свои убеждения. Лина шла домой с вечеринки и размышляла, но почему я? Почему никто из моих знакомых ничего такого не испытывает? Вон Наташка постоянно в Храм ходит. И постится. И с мужем по средам не спит. Или по пятницам. И в пост тоже. А я? Она пришла домой и влезла в интернет. И обалдела. Чего эти все Святые понаписали. Тот же Святой Августин. Типа того, что все люди  и младенцы в том числе, грешники. И Бог дает Свою Благодать кому захочет. И никто не имеет права роптать - мол я более достойный. Потому как  Все недостойны Благодати. И Бог дает ее из милости. А почему тому  или другому, неизвестно. Пути Господни неисповедимы. Лина купила книгу об иконах  и стала изучать. И обомлела. «Древнее запястье, изображающее змею, держащую хвост свой в зубах, являлось символом вечности, вечной любви, вечной преданности…сможет ли символ смыкания хвоста и главы змеи иметь значение в искусстве…может ли встретиться в нем высшее и низшее начало? Духовное и материальное?...Религиозная живопись уступила место картине с религиозными сюжетами. Отныне лучи от воспринимаемого художественного изображения преломлялись лишь в физическом фокусе глаза и, воспринятые мозговыми центрами, давали зрительную и нервную эмоцию. Лучи духовные, излучаемые предшествующей религиозной живописью, преломлялись во внутреннем духовном фокусе – в душе – и давали эмоцию отвлеченную, углубленно-созерцательную, и мечтательно-мистическое настроение».
Лина читала эту книгу и ощущала, как целый поток мыслей врывается в сознание и переворачивает вверх дном все, во что  верила до сих пор. Понятие Бога - бессмысленное и отвлеченное,  облекло плоть и кровь. Она чувствовала сейчас Бога так, как чувствует яблоко, надкусывая его. Бог стал реален, как тумбочка. Его не нужно было теперь искать на небесах  или в церкви, или еще где. Он присутствовал Везде. И внутри - в душе  и снаружи, в красоте облаков и деревьев.  Лина улыбнулась  и решила  завтра прямо  с утра съездить в Коломенское. Именно сейчас, в эту самую секунду вспомнила, где видела точно такое корявое дерево, как на той иконе в Музее. Конечно, это было в Коломенском. Она тогда поехала туда со своим женихом. Молча  сидели на скамейке недалеко от древней церкви  и Лина вдруг ощутила странное чувство. Этот Храм и это дерево вдруг показалось одним, как будто  связаны нерасторжимыми узами. Тогда ей тоже казалось, что  связана узами с ее Виктором. А потом он уехал в горы и там разбился насмерть. Или не насмерть. Его тело так и не нашли. Потом видела эту гору. Гора, как гора. Немного похожа на ту, что нарисована была на той картине в музее. А, может  и не очень. Лина плохо помнила эту картину. Но, когда Виктор разбился - у нее также щемило сердце, как в Музее. Долго не хотела верить, что  погиб.  А вдруг?  Вдруг и впрямь есть жизнь после смерти. Или жизнь после жизни. Тогда была в моде эта книжка «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Лина читала  и хотела Верить. Но не могла. А теперь Верила. Вспоминала ту Гору  и то Дерево и Верила…Как дура...