Как я пошла в школу

    Сначала было слово. А потом были слёзы.
В один из летних дней я вдруг узнаю, что Серёжка и Надька идут в школу, а я – нет. Я маленькая. Мне всего шесть  лет, а в школу берут с семи.  Серёжка – двоюродный брат, живёт через дом, Надька - соседка, мы с ней играем – дерёмся через день.  Они пойдут в школу, а я с кем останусь?!  Я ревела целую неделю.  Я выплакала свой первый класс. Учительница, Вера Ивановна, дай Бог ей долгих лет жизни, здоровья и ума до самой смерти, взяла меня под свою ответственность. Не знаю достоверно, но гласила молва, что и в классный журнал меня первую четверть не записывали.  Ответственность требовалась, так как в школу я пошла, зная букву «А». И считая до десяти. Правда,  то шесть, то девять из этого десятка выпадали.
       Рабоче-крестьянская семья, в которой я росла, главной ценностью считала хозяйство и труд, тратившийся на его сохранение и приумножение. Именно количество коров, овец, кур, соток огорода было главным показателем благосостояния. Имело право на существование только то, что приносило пользу. А потому книг у нас не было. Помню два учебника, один по тракторам, другой по автомобилям, хранившиеся на буфете от цепких рук младшего братца, - по ним в своё время учился отчим. Да некий неведомый том, служивший подставкой под сковороду. Так я и не узнала, кто был этот страдалец, ибо к тому времени, когда я поняла, что книги вообще-то для других целей, он сгорел…
    Ура, я тоже иду в школу! И мне купили красивое коричневое платье с белым воротником. И фартуки, чёрный и белый.  И новые туфли. И портфель. Всё так хорошо, по-новому, пахнет. Жёлтый портфель я даже полизала немножко. Правда, я никак не пойму, как же правильно называть это платье: форма или, как говорит баба Прасковья, хворма? И хвартук? А туфли такие твёрдые для моих, привыкших за лето бегать босиком, ног в цыпках. Да ещё великовато всё, ведь настоящие хозяйственные люди так и должны покупать – на вырост.  А чтобы портфель не цеплялся за землю, я должна немного наклоняться влево, но всё это пустяки по сравнению с ГЛАВНОЙ РАДОСТЬЮ – я иду в школу.
   Я не помню ни первого сентября, ни прочих первых дней. Следующее воспоминание:  уже глубокая осень. И я абсолютно несчастный ребёнок. То, что я не знала алфавита и не умела считать, было мелочью по сравнению с тем, насколько я боялась.  Боялась учительницы. Боялась детей. Боялась спросить. Боялась сказать. И потому на перемене я сидела за партой, боясь встать, а если заставляли выйти в коридор, стояла у стены, боясь двинуться.  Я не раз описывалась, боясь попроситься в туалет.  А до этого так терпела изо всех сил, что не слышала ни слова из того, что говорила учительница, отвечала невпопад или молчала, и  мне  попадало.   Да  если бы я и набралась смелости попроситься, результат был бы тот же, так как вряд ли я зашла бы  в туалет – деревянную будку во дворе.
      А сколько горя было от чернильницы! Почему её кто-то издевательски назвал  «непроливайкой»?  Проливается, да ещё как! И на тетрадки, и на книжки, и на фартук. Особенно любит в портфеле переворачиваться с ног на голову.  По сравнению с этими пируэтами кляксы, грязные пальцы и тройки по чистописанию (особенно  интересно писать про чистописание, набирая текст на компьютере) -  мелкие неприятности.
  Конечно, я постепенно освоилась. Научилась называть платье формой. Да так мне слово это понравилось, что я была уверена: кухня на самом деле не кухня, как и хвартук не хвартук,   а фартук и  куфня.  И мы с Надькой, помнится,  так спорили об этом, что наш фонетически-орфоэпический  спор закончился качественной дракой. Я не забывала перед школой сбегать по нужде, и могла высидеть все 4 урока и не описаться.  Я стала различать детей из своего класса  и запомнила их имена.  Я перестала обижаться на то, что «школьные» Надька и Серёжка совершенно отличаются от «домашних», а брат вообще меня не замечает, предпочитая мальчишескую компанию.
       И пришло оно, время ГЛАВНОЙ РАДОСТИ. Я научилась читать. Очень быстро. Так как, едва начали читать короткие предложения, меня захватило в плен это чудо: из букв складываются  слова, наполняясь смыслом. Я простила школе все пережитые страхи и все те, что ждали меня впереди, за подаренное мне счастье. С каким трепетом, до холодка в животе,   с каким  захватывающим ожиданием неведомого, но прекрасного мира я открывала первую страницу любой новой для меня книги! Эта радость жива до сих пор, хоть и   немного потеряла новизну, её блеск приглушён патиной опыта.
    К концу первого класса мы с братом, сидя за последней партой (а там у нас сидели лучшие ученики!), увлечённо читали книжки на всех уроках, где не нужно было писать.  Чаще всего –  вдвоём одну книгу. Я читала быстрее, была нетерпеливее, и у нас вспыхивали короткие стычки при переворачивании страниц. Иногда они заканчивались нашей ничьей, но победой Веры Ивановны: книжка отправлялась в шкаф за её спиной. Он всегда был открыт. Мы ходили вокруг и облизывались, как котята на сметану, но и мысли не было взять книгу самовольно.
   Я благодарна учительнице за то, что она ни разу не сказала об этом матери. Знаю, каково бы было наказание, и есть сомнения, сохранилась бы тогда моя любовь к книгам и чтению.   
   А как я полюбила библиотеку – хранилище сокровищ, нашу скромную школьную библиотеку.  Я попыталась и в сельскую записаться, но  «начальников» не брали, дескать, малы.  Надо было видеть, как я неслась туда второго сентября пятого класса!
    Книги стали моими друзьями, собеседниками, советчиками.  Они открыли мне иные миры, рассказали об иных людях, иной жизни. С ними мне мечталось, я искала и ищу в них ответы на все свои вопросы. Они делят со мной досуг, учат меня, помогают жить.  В том, какой я стала, как живу, главную роль сыграли книги, а потом уж  -  люди.
   А вот те детские страхи так и живут где-то глубоко во мне. И я, взрослая тётя, при образовании и должности, работающая  и с людьми, и в кабинете,  поездившая по миру, умеющая выступить с любой трибуны на любую тему, иногда панически боюсь…спросить, сказать, войти в какой-то кабинет.( Хорошо, хоть не описываюсь. )
    Да. И ещё одно. Чуть позже я поняла, что из правил возможны исключения. Был в доме чердак, на котором хранились вещи изначально полезные, но чья польза была либо чисто гипотетической, либо отодвинутой на неведомый срок: устаревшие орудия труда, вроде ткацкого станка, овечья шерсть за много лет, перо в старых мешках… Там же сушили фасоль и горох, лук и чеснок. Детям категорически запрещалось туда лазать.  Но вот как-то меня послали что-то отнести-принести, я забралась, с интересом осмотрела оказавшийся неинтересным  чердачный мир, и только в последний момент увидела в дальнем углу стопку книг. Это оказались «Васькины книги». Васька – младший брат отчима, один из пяти детей, получивший образование и уехавший далеко от дома. Но вещи его хранились. Были ещё «Васькино пальто»,  «Васькины лыжи».  Брать их было нельзя. Думаю, и так понятно, что тайком я перечитала все художественные книги, каким-то неведомым образом оказавшиеся  среди учебников.  Эта тайна делала их ещё интереснее. А дядя Вася приобрёл ореол загадочности, мне хотелось его увидеть. Но это уже другая история.