Коты, распластавшиеся в беге

Василис вздохнул и утер варежкой нос. Как-то с утра ничего не получалось. Чуня во дворе не гулял, машин мимо дома ездило много – Василис их боялся, - бабушка вместо морковки пуговицу дала, а она у снеговика отваливалась. Вот ведь непруха! Это звонкое слово Сосед Семеныч говорил. Оно Василису нравится, он на нем учится «р-р-р» выговаривать – раскатисто так, как автомат, непр-р-руха! – а бабушка ругает, говорит, рот с мылом вымоет. А зачем с мылом? Василис и так каждый день зубы маленькой щеточкой чистит. Аж целых два раза.

В-общем, не везло сегодня с прогулкой. Василис опять вздохнул, закашлялся от порыва снежного ветра, и замер…не-ет, бывают еще чудеса на свете! Из-за угла дома важно вывернул соседский Мурзик. Он шел гордо, никуда не спешил, и черный пушистый хвост победным флагом трепетал на ветру. Василис знал, что глаза у Мурзика нахальные, зеленые и веселые, а на шее белая «бабочка». И еще – раз Мурзик появился, значит, будет представление. «Никакого цирка не надо»,- говорила в таких случаях бабушка. Сейчас кот не спеша направлялся к подъездному крылечку. Запрыгнул, огляделся. Мурзик умел так оглядывать двор, будто тот был его собственностью, вместе со всеми лавками, кустами и песочницей. Когда он выходил из дому, окрестные коты и мелкие собачки как-то незаметно исчезали. Мурзик стирал их, как Василис каляки-маляки резинкой с бумажного листа.

Пока Василис размышлял над этим, сидя на вершине снежной кучи, началось полное драматизма действие. Во дворе появился Человек-из-первого-подъезда вместе с огромной овчаркой. Они уже было направились к себе, но тут кот хрипло, с ленцой мяукнул. Пес мгновенно развернулся и молча ринулся на звук. Хозяин завертелся на одной ножке и хлопнулся задом на обледенелые ступеньки, выпустив поводок. А Мурзик уже летел к спасительной сирени, вытянувшись в струнку, и словно плыл над сугробами, и хвост гордо реял корабельным стягом. Это было так красиво, что Василис забыл дышать. Сердчишко его колотилось часто-часто, но кот настиг кусты раньше, чем пес настиг его. Мгновенно взлетев на облюбованную ветвь, кот лег, спустив хвост и помахивая им над самой мордой разъяренной собаки, исходившей слюной и лаем. Человек-из-первого-подъезда, прихрамывая, ковылял через детскую площадку, жалобно взывая к своему любимцу: «Нюся! Нюся!». Кучка мальчишек, прогуливающих уроки, весело галдела, облепив «лазалки» словно стая воробьев.

Василис любил эти моменты и всегда ждал их. Дома он сколько раз пытался повторить полет кота на бумаге! И его роскошный, подобный черному перу, хвост.

Свое маленькое домашнее прозвище Василис получил от деда. Папа с мамой ждали девочку, даже имя заранее придумали – Василиса, чтобы была Прекрасной и Премудрой, как в сказке, а родился он. Дед сунул нос в перевязанный голубой ленточкой пакет и захохотал: «Думали - Василиса, а получился - Василис!» С тех пор и пошло – Василис да Василис, уже и забыли, как его на самом-то деле зовут. Эту семейную историю рассказывала бабушка. Василис ее знать не мог, поскольку был тогда мал и неразумен.

Руки уже начали подмерзать в заледенелых варежках, когда сзади прижалось что-то мягкое и душистое, и Василис по запаху определил, что это мама пришла.
- Опять ты, котенька, руки захолодил, бабуля нас наругает, гулять завтра не пустит. А что у меня есть! Пойдем-ка скорей домой, пообедаем горяченького, подарочек получишь!

Маму Василис любил безумно, до самозабвения. Она была маленькая, хорошенькая как кукла Барби, ласковая, смешливая, смешная – словом, в ней для Василиса сосредоточились все мыслимые и немыслимые добродетели, как он их на тот момент понимал. Папу Василис тоже обожал. Папа делил пьедестал с Мурзиком на равных – оба были гордые, бесстрашные, одинокие волки. Ходили, куда хотели, и приходили, когда вздумается. Отличие было в том, что Мурзик растворялся в пространстве, а папа – на работе. Справедливости ради скажем, что бабушки и дедушки наличествовали в большом числе, только одни были далеко, а другие близко, и сидели с Василисом те, что близко, зато на Новый Год собирались и те, что далеко.

Вымыв руки и поев бабушкиного супа, Василис слез со стула и солидно направился к себе в комнату. Бабушка начала возражать, но мама на нее зашикала, говоря, что у ребенка наступило творческое настроение и он должен развиваться. Под этим подразумевалось, что Василис пойдет и порисует в альбоме котов, которые ему пока не очень-то удавались. Особенно этот лихой, завораживающий душу полет над снегом и сугробами.

Неспешно заканчивался день. Вперевалку катилась к концу рабочая неделя. Выходные Василис и любил, и ждал с неприятным подсасыванием под ложечкой. Бабуля с дедом в эти дни отдыхали, о чем потом рассказов хватало до следующей субботы. Вот и в этот раз взрослые говорили о Шерегеше, лыжах и специальных ботинках, которые почему-то стоили как целый мост через реку. Таинственное слово – Шерегеш! Шуршит, как снежная лавина, которая непременно бывает в горах до обеда и после. А еще туда поезд ходит. И в вагончиках чай с сахаром дают, в подстаканниках. Василис, когда вырастет, в школу пойдет, тогда его тоже в Шерегеш возьмут – на каникулы! Бабуля обещала. А пока можно и подождать, помечтать, закрыв глаза, под Пушкина, которого мама перед сном каждый вечер читает вслух. Голос у нее делается мягкий, переливчатый, и Василис, словно наяву, видит и бушующее синее море, и гигантскую ель с темными, до земли, лапами, под  которыми укрылся беличий домик.

Сегодня мама «с выражением» читает про Царевну-Лебедь и ее братцев-богатырей: «…расплеснется в шумном беге, и очутятся на бреге, в чешуе как жар горя, тридцать три богатыря…». Море величиной с Мировой океан, закат, и древние великаны идут совершать свои таинственные подвиги, про которые Пушкин, хитрец, ничего не написал.

Но не поэтому подсасывает у Василиса в животе. А потому, что стоит бабушке за порог – и родители начинают ссориться, «выяснять отношения», как взрослые говорят. Василису странно – кажется, давно уже выяснили, раз он появился, и они все вместе чудесно живут, и он их сильно-сильно любит! Но оказывается, одной его любви недостаточно.

Вот и сегодня – на улице стоит прекрасная суббота, а из-за неплотно прикрытой двери родительской комнаты доносятся возбужденные голоса. С утра пораньше! Все случилось из-за того, что Василису сильно захотелось в Ледовый городок, покататься на горках с папой, покидать снежками в маму – она всегда так потешно обижается, если в нее попадешь! И вот битый час идет выяснение, кто виноват в том, что они не могут отправиться на горки…
-…я, по-твоему, барахольщица? Я барахольщица? Да мне стыдно в люди показаться!
- Бур-бур-бур, бу-бу-бу-бу… - это папа что-то возражает. Наверное, говорит, что мама очень красивая, потому что она прямо-таки взвилась:
- Да ты знаешь, сколько этой шубке лет? Да, знаю, мне идет. Ой, не замазывай мне глаза лестью! Я у тебя как Золушка – вечно в работе и в обносках!

Ну, это мама зря. У нее на носу сажи нет. И шубка мамина Василису нравится – такая мягкая и пушистая, такая теплая и родная, с неповторимым родным запахом. А купит какое-то пальто дурацкое, и будет как Баба Вера из третьего подъезда – копна копной! Это не Василис, это бабушка так говорит.

-…пускай эти норки носят те, у кого между ушами – дырка! Я, между прочим, научный сотрудник, а не портмоне на ножках! – Вот и папа не выдержал, загремел во весь голос. Василис уши зажал, но папины громовые раскаты заставили даже цветы на окнах вздрогнуть. Дальше буря начала стихать, потому что мама применила излюбленное средство – она заплакала. Тоненько, обидчиво, как девочка. Папа сразу сдулся, сунулся ее утешать, и вот уже Василис слышит не громы небесные, а ласковое ворчание прирученного медведя, и как будто даже видит сквозь стену, как папа маму обнял, а она устроилась у него на груди, и лицо у нее правильное-правильное, как у Отличницы Оксанки из пятого подъезда, и говорит так же быстро и вдохновенно:
- …и Бог с ней, с шубой, куда мне ее носить, а купим мне искусственную, с капюшончиком, да, милый? Я тут недавно такую зелененькую присмотрела, прелесть! И совсем-совсем недорого! Ой, я вас с Василисом так люблю, так люблю, просто не знаю, что такое! Ну, идемте же скорей гулять!

И они идут, и гуляют, и все наконец становится замечательно. А потом они возвращаются на двор, чтобы играть в снежки, и видят Мурзика, бегущего по сугробам за голубем, и папа говорит как бы про себя, оторвавшись от приятного занятия:
- Распластался в шумном беге…
Но мама поправляет:
- Надо говорить: «расплескался»!
И они снова начинают спорить, теперь уже – кто лучше знает Пушкина.

Василис вздыхает, утирает варежкой нос и идет лепить снежных бабов. Взглядывает на Мурзика и жалеет, что мама не разрешает ему завести хорошенького котеночка. Или младшую сестру. На худой конец.