Шерлок Холмс. Дело об алюминиевом костыле

Невзирая на годы, проведенные под одной крышей, и то, что теперешние привычки и интересы Холмса я знал, как свои, о жизни, предшествующей нашему знакомству, он рассказывал крайне редко и обычно весьма скупо. Если бы не случай с греческим переводчиком, приведший к встрече с его братом Майкрофтом, я счел бы, что друг мой по каким-то трагическим обстоятельствам и вовсе не имел родственников. Конечно, я никогда не позволял себе специально спрашивать об этом, однако, со временем, по его обрывочным фразам мне стало известно, что родился он в графстве Сассекс, там же отучился в колледже, после чего посетил Европу, в частности, Францию. И лишь потом окончательно обосновался в Лондоне и занялся работой, ставшей делом всей его жизни и прославившим его имя. Так же мельком он упомянул о своей бабушке, сестре французского живописца, и о том, что предки его не были ни богаты, ни прославлены в веках, о матери же и отце он всегда предпочитал умалчивать.
И все же случались такие вечера, когда за окном зажигали газовые фонари, а в камине тихо потрескивали поленья, и Холмс, впадая в благодушно-ностальгическое настроение, сам начинал рассказывать о временах своей молодости. Впрочем, рассказы эти обычно касались исключительно его профессиональной деятельности, и практически не затрагивали личной жизни. 
Однажды зябким мартовским вечером мой друг закончил сгружать в уже знакомый мне жестяной сундучок очередную порцию бумаг и решил в честь этого подвига побаловать себя стаканчиком бренди. Уютно устроившись в кресле у камина, он предложил мне присоединиться, и, конечно, я не мог пренебречь этим предложением. Некоторое время мы молча наслаждались теплом, крепким напитком, оставляющим легкий привкус миндаля, и трубками.   
- Давайте, Ватсон, спрашивайте, – прервал идиллическое молчание Холмс, не отрывая взгляда от язычков пламени в камине.
- О чем спрашивать? – сразу растерялся я, несмотря на то, что действительно подумывал о том, как бы расспросить его об одном давно интриговавшем меня деле. 
- Ну, помилуйте,  уж точно не о том, как будут цвести нынче девонские орхидеи. Хотите сказать, что вам совершенно ничего не хочется узнать о делах, погребенных в нижних слоях этого славного вместилища криминальных тайн и загадок?   
«Вместилище», еще не успевшее занять свое законное место в комнате Холмса, призывно поблескивало стальным боком в дальнем углу. В глазах детектива тоже плясали лукавые огоньки, и я решил, что лучшей возможности мне может не представиться.
- В самом деле, меня заинтересовал один упомянутый вами предмет, и я был бы счастлив услышать связанную с ним историю.
- И что же это за предмет?
- Алюминиевый костыль. Вы говорили, что у вас был случай, связанный с алюминиевым костылем.
Услышав о моем пожелании, Холмс нахмурился и несколько минут безмолвно курил, окутывая себя облаком сизого дыма.
- Что ж, я сам предложил вам выбрать, – ответил он, наконец, – но, право же, почему вы захотели именно эту историю? А, впрочем, понимаю, я ведь сам раздразнил однажды ваше любопытство. Только вот дело это вряд ли достойно того, чтобы занять место в ряду повествований, выбранных вами для представления публике. Вам действительно так хочется о нем услышать?
- Да, Холмс. Пусть не для публикации, но, надеюсь, вам не в тягость будет удовлетворить мое личное любопытство. Конечно, если я лезу во что-то секретное…
- Бросьте, Ватсон. Тут нет никакой тайны, – отмахнулся Холмс, – и, конечно, мне совершенно не трудно рассказать вам о костыле. Но, признаюсь, воспоминания, связанные с этим предметом, мне несколько неприятны…
- Тогда я беру свои слова обратно, – поспешно воскликнул я. – Расскажите о чем-нибудь другом.
- …и все же, как эпизод в моей карьере, этот случай имел место быть, и вам, как моему биографу и моему другу, может быть полезно о нем узнать.
Холмс отложил в сторону трубку и по своему обыкновению свернулся в кресле, подтянув ноги под себя.

- Как я, должно быть, уже упоминал, - начал он, - до того, как обосноваться на нашей Бейкер-стрит, я несколько лет прожил на улице Монтегю, где снимал небольшие апартаменты, куда более скромные, чем теперешнее жилище. Однако, я был рад и тому, что имел. Район удовлетворял всем моим потребностям: прямо напротив дома располагался знаменитый Британский музей, а чуть далее находился Лондонский университет. В хорошую погоду можно было прогуляться и до Лондонского зоопарка. К тому времени мне уже удалось разрешить несколько загадок, последняя из которых была связана с уже известным вам Реджинальдом Месгрейвом, и я, испытывая немалый душевный подъем, окончательно утвердился в своем желании работать детективом. Между тем, реальность шла в некоторый разрез с моими амбициями. Клиентами по-прежнему были или мои бывшие сокурсники, или их знакомые, дела оказывались незначительными, а уж о том, чтобы давать советы полиции и участвовать  в серьезных расследованиях и речи не шло. Да и доход моя деятельность приносила весьма скудный, а аренда жилья и приобретение знаний требовали приличных расходов. Скажу вам честно, Ватсон, я нередко оказывался перед выбором – купить нужный мне для опытов реактив или сходить пообедать, от завтраков и ужинов я в то время и вовсе отказался. 

Погрузившись в воспоминания, Холмс взял отложенную, было, трубку и заново набил ее табаком. Я не стал перебивать или торопить его и терпеливо ждал, пока он, сделав пару глубоких затяжек, продолжит свое повествование.

- Узнав о моем почти бедственном положении, брат мой, Майкрофт, стал регулярно одалживать мне некоторые суммы. Он в то время уже занимал небольшой пост в министерстве и мог себе позволить помогать непутевому брату. Нет, не делайте такие удивленные глаза, мой дорогой, конечно, он никогда меня так не называл. Но, каждый раз, когда я брал у него деньги, мне из-за юношеской гордости и честолюбия приходилось переступать через себя. И все же я понимал, что без поддержки мне попросту не удастся закончить свое обучение и обзавестись всеми необходимыми мне для работы познаниями. Таким образом, мало помалу моя радость от разгадки наследия Месгрейвов понемногу улеглась, и я отчаянно нуждался в каком-нибудь деле, способном принести мне мало-мальскую прибыль.
Однако, когда в дверь мою постучался долгожданный клиент, я почти пожалел о своем желании. Начать с того, что это был не клиент, а клиентка – пестро и неопрятно одетая старуха с озлобленным лицом, способным у любого отбить охоту иметь с ней дело. Старая гарпия смерила меня подозрительным взглядом, поморщилась, словно от зубной боли, но в итоге все же решила посвятить меня в свои проблемы.
«Вот что, молодчик, - проскрежетала она, - мне сказали, что тут живет сыщик Шерлок Холмс, мне нужно, чтобы он решил для меня одно дельце».
Ватсон, вы не представляете, с каким трудом я поборол в себе желание тут же выставить ее вон! И лишь сознание того, что я остро нуждаюсь в деньгах, убедило меня хотя бы выслушать, чего ей угодно.
«Вам правильно сказали, Шерлок Холмс – это я. Чем могу помочь вам, мадам?» - как можно любезнее осведомился я.
«Миссис Тюрам, - резко уточнила она. – Я держу пекарню в Уайтчепеле - «Булочная миссис Тюрам» - вы должны были о ней слышать. В полиции мне отказали, а на приличного сыщика я тратиться не собираюсь. Поэтому пришла сюда, вы-то, небось, много не возьмете.»
Естественно, ни о какой «Булочной миссис Тюрам» я в жизни не слышал, а после последних слов и вовсе всерьез задумался, не пора ли избавиться от столь завидной клиентки и вернуться к прерванному опыту со стрихнином. Видимо, прочитав эту мысль на моем лице, старуха несколько смягчилась, если к ней вообще можно было применить этот оборот речи.
«Вы, мистер, погодите-ка нос-то воротить. Дело плевое, а оплатить услугу я не отказываюсь. У вас вон и так живот к спине прилип, лишняя денежка, поди, карман не оттянет».
Как ни прискорбно, но я был вынужден признать правоту ее заключения, поэтому предложил присесть и изложить суть этого «плевого дела». Надо заметить, почувствовав, что я у нее на крючке, моя клиентка быстро и толково рассказала о своей проблеме. Оказалось, что вот уже две недели ее тревожит стук на улице по ночам. Услышав его впервые, она не обратила на это особого внимания, но на следующую ночь звуки повторились и с тех пор стали регулярными. По словам миссис Тюрам, слух у нее, несмотря на годы, отменный, и она отчетливо слышала размеренное негромкое постукивание то под окном, то возле двери. Тут надо заметить, что жила она на втором этаже своей булочной, а на первом располагались пекарня и собственно торговое помещение. Муж ее давным-давно почил, и днем она сама стояла за прилавком, в пекарне на нее работал старик-пекарь, который там же ночевал, выполняя заодно работу сторожа, и приходящий мальчишка-подмастерье. Так вот, что примечательно – пекарь клялся, что никакого стука ночью не слышал. А самой ей разглядеть что-то в темноте было не под силу.
«Никому не позволю делать из себя сумасшедшую! – гневно заключила старуха. – Найдите того, кто не дает мне спокойно спать по ночам, и я в долгу не останусь».
Не могу сказать, чтобы это дело сразу показалось мне заманчивым. Зная тот район, я легко мог представить, как под окнами слонялся какой-нибудь бездомный, а то и полоумный, решивший подокучать жильцам. Но работа есть работа, тем более, оплачиваемая, и я пообещал, что приложу все усилия, чтобы выяснить причину надоедливого стука.
В тот же вечер я решил устроить засаду возле булочной и отправился в Уайтчепел. Мой дорогой друг, вам, должно быть известно, что это за клоака, мне же, тогда менее привычному к подобному, залитые помоями переулки с костлявыми потаскухами и пьяными матросами показались худшим местом на свете. Я сто раз успел пожалеть, что согласился на это дело, обходя стороной особо бойкие компании и переступая через лужи нечистот.   
Наконец, я добрался до более-менее спокойной улицы, где и находилось нужное мне заведение. В этот час булочная была уже закрыта, как и рассказала старуха, надежная дубовая дверь крепко запиралась изнутри. В десять вечера в окошке хозяйки на втором этаже погас тусклый свет.
Между домами здесь были узкие проходы, часто заваленные мусором или наглухо заколоченные. В «Булочную миссис Тюрам» можно было попасть двумя путями – через переднюю дверь в магазине или через пекарню, обойдя постройку с одной стороны - с другой проулок был забит старыми досками. В этой-то образовавшейся нише я и решил укрыться, предварительно хорошенько осмотревшись вокруг. Наверное, я забыл упомянуть, что происходило это в августе, так что замерзнуть мне не грозило.
Какое-то время я, затаившись, вслушивался в раздававшиеся время от времени брань, визг и хохот, унылый цокот лошадей и скрип телег, но ничего подозрительного не различал. Признаюсь вам, мне совсем не уютно было торчать в этом глухом углу, сознавая, какие личности бродят где-то поблизости. Тем более, что никакого оружия, кроме трости, у меня с собой не было. Вскоре звуки улицы стали постепенно сходить на нет, а темнота сгустилась настолько, что я едва различал собственную руку. К несчастью для меня, ночь выдалась пасмурная и безлунная.
Я не мог зажечь спичку и посмотреть на часы, опасаясь спугнуть злоумышленника, но мне казалось, что прошли уже долгие часы, и с каждой минутой мне все сильнее хотелось, наплевав на заработок, поскорее убраться восвояси. Но гордость и желание найти разгадку удерживали меня на месте…
Мы с вами уже давно знаем друг друга, Ватсон, и вам вряд ли приходилось заподозрить меня в излишней трусости, но когда среди могильной тишины я вдруг услышал тихое размеренное постукивание, клянусь, волосы у меня на голове встали дыбом. Взяв себя в руки, я осторожно выглянул из своего укрытия, и, так как глаза мои уже достаточно привыкли к темноте, различил медленно приближающуюся бесформенную фигуру. С каждым шагом фигура пошатывалась и издавала негромкий стук, который я никак не мог разгадать. Понять, кто это, мужчина или женщина, молод он или стар, было совершенно невозможно. Существо, нарочно державшееся в тени домов, подобралось почти вплотную, потопталось у порога булочной и скрылось за поворотом, направляясь к пекарне. Я осторожно последовал за ним.
В тот момент, частично из-за темноты, а частично из-за нервного напряжения, я с ужасом осознал, что передвигалось оно не на двух, как положено любому нормальному человеку, а сразу на трех ногах. Увиденное было настолько невероятно и недопустимо для моего рассудка, что я на мгновение подумал, будто схожу с ума. Впечатление это только усилилось, когда существо достигло задней стены дома, но, вместо того, чтобы попытаться открыть дверь, стало ловко карабкаться по кирпичной стене, очевидно, избрав своей целью небольшое отверстие отдушины метрах в трех над землей.
От удивления я допустил совершенно непозволительную в таких случаях ошибку и перестал следить за тем, куда ступаю. Под ногой моей оказались раскиданные в траве поленья, я оступился, вскрикнул, падая, и, конечно, этого не могли не услышать. Камнем свалившись со стены, неопознанный субъект опрометью метнулся в темноту прохода, нелепо подскакивая на ходу, и скрылся из виду.
С колотящимся сердцем, взмокший, словно после нескольких боксерских раундов, я с трудом поднялся на ноги. Лишь спустя несколько минут, которые мне понадобились, чтобы отдышаться и прийти в себя, я понял, что, когда странное создание убегало, что-то в нем было не так. Не хватало характерного стука, с которым оно передвигалось раньше. Уже догадываясь, в чем тут дело, я подошел ближе к стене и довольно быстро заметил светлый на фоне земли предмет. Им и оказался так заинтересовавший вас алюминиевый костыль.
Таким образом, существо определенно оказывалось человеком, пусть и не вполне обычным, и знание это в значительной степени вернуло мне душевное равновесие и веру в себя. Забрав с собой костыль, я отправился прямиком домой, к счастью, не встретив на пути никаких неприятностей.      
Оказавшись, наконец, в своей комнате, я смог повнимательнее осмотреть свою добычу. Алюминий тогда еще не был так распространен, как теперь, одному богу известно, как он оказался у уличного бродяги, и мне было небезынтересно изучить его получше. То была грубовато сработанная, но надежная и легкая трубка, с небольшим утолщением для устойчивости снизу и изогнутым упором для подмышки, обмотанным тряпкой, а так же небольшой ручкой посередине, чтобы управлять движением рукой. По размеру костыля я определил, что человек, обронивший его, был ростом примерно в пять с половиной футов, но выглядел ниже, так как имел привычку сильно горбиться. Кроме того я заметил на нем следы необычной серой грязи с запахом креозота, а между тем сухая погода держалась уже давно, и никакого креозота у булочной я не помнил. 
Но, ввиду того, что на дворе стояла глубокая ночь, я пока не мог больше ничего сделать и лег спать, с тем, чтобы утром навестить мою клиентку и рассказать ей о том, кто стучал у нее под окнами, а заодно выяснить, не знает ли она того, кому мог принадлежать этот предмет.
Малоприятный в сумерках район и днем оказался не намного привлекательней. Разномастные чумазые ребятишки, казалось, выглядывали из-за каждого уголка, на который я обращал взор. Нужда, голод и болезни - вот, как в трех словах можно было описать улицы, по которым я шел.
«Булочная миссис Тюрам» располагалась ближе к относительно приемлемому центру, шумному, словно рынок в разгар торгового дня, на Нью-роуд. Старую, полинявшую от времени вывеску уже с трудом можно было прочитать, но внутри оказалось на удивление опрятно. Я отметил ранее, что в тот период вплотную занялся классификацией ядов, и, не смотря на помощь Майкрофта, а вернее сказать, благодаря ей, изрядно тратился на нужные мне образцы, мало заботясь о том, что я буду есть завтра. (Надо заметить, в этом плане Холмс мало изменился с тех пор. Прим. Дж. Ватсона ).
От аромата свежей выпечки у меня закружилась голова, а рот наполнился слюной, но я постарался принять самый независимый и самодостаточный вид, на какой только был способен, и подошел к прилавку.
«Чего вам будет угодно, сэр? Рекомендую вот эти крендельки, только что из печи. И имбирные пирожные сегодня удались на славу, – приветливо затараторила миссис Тюрам, и лишь потом подняла глаза на мое лицо. – А, это вы. Ночью, между прочим, опять стучали.»
«Мне это известно, мадам, более того, я видел, кто это делал, – с достоинством ответил я.»
 Кстати, удивительным образом рабочее место меняет человека, Ватсон. Вы никогда не замечали? Зловредная старуха с лицом желчным и раздражительным в собственной булочной умудрялась выглядеть для клиентов вполне добропорядочной и беззлобной пожилой женщиной.
Я поделился с ней результатом своего ночного бдения, не забыв упомянуть и о костыле, но рассказ мой ее не слишком впечатлил. Впрочем, как мне показалось тогда, она все же была скорее удовлетворена, чем недовольна.
«Вот, значит, как. Говорила же я этому истукану Олдриджу, что со слухом и мозгами у меня пока все в порядке, в отличие от него. Раз я сказала, что здесь кто-то околачивается, значит, так оно и есть.»
Мне уже показалось, что на этом работа закончена, и осталось только получить обещанное вознаграждение, но клиентка моя была на сей счет другого мнения.
«А где гарантия, что этот тип не найдет себе новый костыль и не повадится топтаться тут и дальше? Кроме того, он хотел влезть в мою пекарню. Так что вам, молодой человек, стоит найти его и доходчиво пояснить, что ему тут совсем не рады.»
Я выразил сомнение, что влезть в пекарню тем способом, каким пытался это сделать ночной визитер, практически невозможно – отдушина слишком мала для человека, но старуха твердо стояла на своем. Для наглядности мы даже прошли в помещение за магазином, где припорошенный мукой престарелый пекарь раскатывал на большом столе порцию теста, а мальчишка в белом фартуке вынимал из печи противень с пресными хлебцами. Красное лицо старика было испещрено глубокими морщинами, но двигался он ловко и сноровисто, а жилистые руки по силе вряд ли уступали моим. Услышав о том, что кто-то пытался влезть внутрь через отдушину, он лишь пожал плечами и заметил, что сам он спит очень крепко, двери всегда надежно заперты, а протиснуться в отдушину может разве что кошка. Однако, миссис Тюрам сдаваться не собиралась.
«Мне все равно, может он влезть или не может. У меня мороз по коже от этого стука каждую ночь. Не желаю, чтобы вокруг моего дома слонялся какой-то урод убогий. Что хотите делайте, но изловите и отвадьте наглеца.»
Поняв, что отделаться так просто мне не удастся, я все же вытребовал себе часть гонорара за потраченные усилия и на оплату проезда, так как передвигаться пешком по Уайтчепелу было уже выше моих сил.
Решив довести расследование до конца, я вернулся к себе и еще раз тщательнейшим образом изучил костыль. Не буду утомлять вас долгими описаниями своих умозаключений, скажу только, что жизнь у его обладателя была не простая. Более же всего меня заинтересовала та самая серая грязь, на которую я обратил внимание накануне. Мне удалось определить, что на самом деле это речной ил, содержащий небольшое количество мазута и креозота. Даже вам должно быть понятно, что все эти компоненты вместе указывали на единственно возможное место – конечно же речной док или порт. Увы, в то время я еще не обладал тем незаменимым в моей работе багажом знаний, которым обзавелся сейчас, поэтому определить, какой именно это док или порт, не выходя из дома мне было не под силу. Рассматривая частицы ила под микроскопом, я осознал, как много еще мне предстоит узнать, сколько провести опытов и наблюдений, прежде чем я смогу уверенно назвать себя профессионалом.
В конечном итоге мне не оставалось ничего другого, кроме как, сверившись с картой, отправиться проверять мою теорию на практике. Территория для поисков мне предоставлялась самая обширная – изрядный кусок северного берега и несколько крупных доков. Я, рассудив, что человеку, вынужденному передвигаться с помощью алюминиевого приспособления, было бы тяжеловато добираться до Нью-роуд издалека, выбрал для начала исследования два ближайших подходящих места: Западный док и док Лаймхаус.*
Ил Западного имел зеленоватый оттенок тины, это было хорошо заметно даже невооруженным глазом, поэтому я отправился к Лаймхаусу.
Вы никогда не хотели стать моряком, Ватсон? Наверняка многие мальчишки об этом мечтают. Я в детстве хотел путешествовать и совершать открытия, подобно Куку или Амундсену. Конечно, это были всего лишь фантазии. Так вот, во втором доке под ногами у меня оказалась та самая сероватая грязь, которую я соскреб с костыля, а, пройдя немного на едкий запах, я нашел сарайчик с наполненными креозотом бочками. Для полной уверенности стоило, конечно, провести более подробное сравнение, но я был практически уверен, что объект моих поисков недавно побывал именно здесь.
Я мог бы часами ходить среди потрепанных суденышек, изредка перемежающихся крепкими, а иногда даже новыми лодками, грудами досок и старых сетей, и так и не найти нужную мне личность. Но, к счастью, помимо занятых починкой снастей и законопачиванием щелей рыбаков, которые только отмахивались от моих расспросов, я заметил ковыляющую у кромки воды нищенку, опирающуюся на чудаковатую палку, наподобие багра. Бедняжка шарахнулась, было, прочь, заметив внимание с моей стороны, но я нашарил в кармане пару пенсов, и она замерла, несмело потянувшись к монетам дрожащей рукой. Я спросил ее, где она взяла свою трость и выяснил, что это работа одного местного калеки, который раньше был кузнецом, но однажды опалил себе лицо и легкие, не смог больше трудиться, и теперь скитался по докам, спасаясь от работного дома. А заодно изготавливал из разного хлама всякие полезные коллегам по несчастью вещицы. 
«А не встречался ли вам кто-то, кто ходит с необычным костылем из светлого блестящего металла? – поинтересовался я, чувствуя, что напал на нужный след.»
«*Хромоножка* что ли? – понимающе закивала нищенка. - Мы тут зовем его *Хромоножка*, бедный парень без своей третей ноги ползает, словно прибитая муха. Мы с ним частенько собираем всякое добро там, на берегу. В этом году попадаются хорошие вещи, вчера только выловила целую кружевную шляпку с лентами, да и костей много бывает… А зачем вам парень-то, мистер? Он хороший, добрая душа, даром, что калекой родился. Только обижается, когда мы его *Хромоножкой* называем, говорит, у него имя есть, Бен Олдридж, вот так.»
Да, Ватсон, эту фамилию вы уже слышали. И, согласитесь, вряд ли было возможно, что с булочной оказались связаны два абсолютно разных, не знакомых между собой Олдриджа. Пообщавшись еще немного со своей новой знакомой, я услышал в целом печальную, но не удивительную историю. Некая юная Пегги, постоянная жительница местных борделей, однажды родила. Ребенок оказался  таким тщедушным и слабым, что мало кто верил в его выживание, кроме самой матери. Тем не менее, младенец, это был мальчик, получил имя Бенет и каким-то чудом пережил неделю, а потом вторую, и в конечном итоге вырос в хилого, хромого мальчика. Когда ему пошел пятнадцатый год, Пегги, страдающая чуть ли не каждой хворью из раздела «Венерология» вашего медицинского справочника, скончалась, и парню пришлось самому добывать себе пропитание. Случилось это за месяц до описываемых событий. Бен перебрался в доки и стал заниматься привычным для здешних обитателей делом – сбором разнообразного хлама на берегу Темзы.
Так мне стало известно имя и примерное место проживания того, кого я искал. Оставалось только выяснить, что он делал возле булочной, и не было ли в его действиях какого-нибудь злого умысла. Зачем человеку, наверняка голодающему, регулярно наведываться к месту, где есть еда, неужели только ради того, чтобы заглянуть в отдушину? Кем ему приходится пекарь и действительно ли тот ничего не знает о визитах? Словом, у меня еще оставались вопросы, найти ответы на которые я собирался в самое ближайшее время.
Выждав два дня, чтобы дать Бену Олдриджу время убедиться, что ему ничего не угрожает, я, прихватив костыль, вновь отправился в Уайтчепел поздним вечером. Как и в прошлый раз, я затаился в укрытии между домами, чувствуя себя куда уверенней, чем в ту первую пренеприятнейшую ночь. Меня смущало только то, что лишенный костыля парень уже не издавал при ходьбе предупреждающего характерного стука, и я мог попросту не заметить его появления. Но почти полная луна на этот раз не была скрыта тучами, и небо было сплошь усыпано мириадами сверкающих звезд. Производимого ими света было достаточно, чтобы глаза мои быстро привыкли к полумраку и стали способны различать даже самые отдаленные силуэты. И все равно я едва не пропустил подскакивавщую тень, бесшумно скользившую вдоль серых стен - так удачно бесформенное тряпье бродяги сливалось то с грудой мусора, то с кустом, то с повозкой.
На этот раз я не стал торопиться, дал ему несколько минут, и лишь затем отправился следом. Нелепо передвигающийся по земле Олдридж лазил по стенам с проворством ящерки - когда я осторожно выглянул из-за угла, он уже добрался до отдушины. А дальше он проделал такой трюк, подобного которому я еще не видел – просунув сначала руки, а затем голову в отверстие, он подтянулся и полностью втиснул себя в узкую щель, словно тело его вовсе было лишено костей. Немало пораженный подобным зрелищем я подошел ближе и приготовился ждать. Изнутри не доносилось ни звука. Спустя какое-то время я уловил тихий шорох, затем на землю упал небольшой холщовый мешочек, и вскоре я стал свидетелем удивительной гибкости людского организма во второй раз. Увлекшийся спуском, ночной визитер заметил меня лишь когда нагнулся за своей добычей, и от испуга и изумления так и замер, согнувшись в три погибели.
«Не хотел пугать вас, мистер Олдридж, - сказал я ему, - но так уж вышло, что ваша привычка навещать этот дом вызвала неудовольствие его владелицы. Что у вас в мешке, позвольте поинтересоваться?» 
«Пара вчерашних хлебов и булок, сэр,» – последовал честный ответ.
Теперь у меня была возможность хорошенько рассмотреть объект своего расследования, света полной луны для того вполне хватило. Надо сказать, что с ростом я не ошибся, кроме того, парень был тощ, как щепка, чего не могло скрыть даже висящее на нем, словно на пугале, тряпье, но, если не считать нездоровой худобы, лицо его можно было назвать симпатичным и даже приятным. Не трудно было представить, каким бы миловидным мог быть этот юноша, не наложи болезнь и невзгоды отпечатка на его облик. Я заметил, что взгляд его остановился на костыле в моей руке, и протянул ему его.
 «Вы обронили несколько дней назад, очень необычная вещь.»
«Это подарок одного доброго человека, – парень с заметным облегчением оперся на свою алюминиевую подпорку. – Мне без него совсем худо. Что, теперь будете звать констебля? Или еще кого?»
До того момента я всерьез не задумывался, что стану делать, когда найду его, и по всему стоило сдать вора в руки полиции. Я был здоровым молодым человеком, а он хромым калекой, мне без труда удалось бы дотащить его до ближайшего поста, но я колебался, не чувствуя уверенности в том, что поступлю правильно. А парень, увидев, что я медлю кого-то звать, уже ожидал расправы на месте, хмуро глядя на меня исподлобья.
«Вот что, - сказал я ему, - расскажи честно свою историю, и я подумаю, что с тобой делать дальше.»
«Мою историю? – удивился юноша. – Моя история такая простая, что нечего и рассказывать. Мать моя недавно умерла, я, как сами видите, родился изуродованным и непригодным к работе. Перед смертью мать сказала, что отец мой работает пекарем в булочной у Тюрам. Вообще я ее давно об этом спрашивал, но она все твердила, что нечего к нему соваться, что она сама может обо мне заботиться, да вот пришло время – и не смогла… Вот я и пришел как-то вечером к булочной, думал просто посмотреть, кому я такой нужен-то? Но как-то так вышло, что старик Олдридж - он за дровами выходил - заметил меня и спросил, кто я такой, а я врать и не стал. Он ничего не сказал, и так понятно... А я тогда заметил окошко это… Кости-то у меня слабые, зато в любую щель могу пролезть, не хуже хорька. И стал я тихонечко сюда лазить, там свет от печи, старый хлеб отдельно лежит, я его и брал. У меня вроде как друзья появились, надо и их подкармливать. А старик спал всегда, он не знал, что я булки ворую.»
Едва он произнес эти слова, дверь скрипнула, и на пороге появился сам пекарь, ничуть не сонный и едва сдерживающий слезы.
«Да не спал, не спал я никогда, каждую ночь лежал и слушал, как ты рядом шуршишь, – забормотал он, глядя то на сына, то на меня. – Жена моя померла давно, десять лет один, а тут вдруг такое… У меня же и нет ничего, сплю рядом с печкой, встаю до рассвета, а работаю за еду. Вы, мистер сыщик, отпустите его, прошу. Для хозяйки эти пара булок ничего не значат ведь. А в тюрьму ему как? Лучше тогда меня…»
Вот что бы вы стали делать, Ватсон, оказавшись на моем месте? Из-за пары кусков хлеба отправлять человека в каталажку, где он через пару месяцев загнулся бы от чахотки? Мне, выросшему в достатке и привыкшему иметь дело больше с людьми моего круга, было удивительно видеть, как в том, что отец его притворялся спящим, юный калека углядел проявление такой родительской любви и заботы, что глаза его засветились от счастья. 
«Вот что мы сделаем, – принял я решение, о котором до сих пор не жалею, – вы, мистер Олдридж, отправляйтесь обратно к своей печи. А парень пусть берет добытый хлеб и идет, куда собирался. И забудьте о том, что я здесь был. Только впредь пусть обматывает конец своего костыля хотя бы куском ветоши, чтобы не цокать, как гарцующая лошадь на параде, и не тревожить сон почтенной миссис Тюрам.»
С этими словами я развернулся и пошел прочь, размышляя о том, что скажу завтра своей нанимательнице. У меня уже сложился приемлемый план, но реализовать его мне так и не удалось. Я успел пройти не более пятисот ярдов, как дорогу мне преградил мужчина-азиат с увесистой дубинкой в руке.
«Это он, тот тип, что околачивался тут третьего дня,» – раздался писклявый детский голос у меня за спиной.
Услышав быстро приближающиеся сзади шаги, я метнулся в сторону, надеясь скрыться в сети переулков. Но местные жители ориентировались тут куда лучше меня. Крича что-то на бенгальском, за мной гналось сразу несколько человек, и очень скоро я оказался зажат в ловушку между домами. Можете себе представить, друг мой, что мог поделать один вооруженный лишь тростью человек против четверых озлобленных бангладешцев. Я сопротивлялся, как мог, но моих силы и боксерских навыков не хватило даже на то, чтобы продержаться хотя бы  пару минут. Меня повалили на землю, а потом долго и жестоко избивали, пытаясь на ломанном английском выяснить, что я вынюхиваю в их районе. Считаю, мне сильно повезло, что я вообще остался в живых, и кто-то из местных, пожалев меня, привел констебля.
Впрочем, всего этого я уже не помнил, и пришел в себя лишь на следующие сутки на кровати в доме Майкрофта. У меня было перебито несколько ребер, разорвана щека, вывихнуто плечо, а про синяки и ссадины по всему телу и говорить нечего. Выглядел я прескверно, а чувствовал себя и того хуже, поэтому три дня у моей постели денно и нощно дежурил доктор.
Это была первая из подобных моих серьезных переделок, и брат, глубоко обеспокоенный моим состоянием, высказал надежду, что теперь я, быть может, откажусь от своей идеи быть детективом и найду своим способностям какое-нибудь другое, менее опасное применение. В тот момент, когда я лежал, прикованный к постели, и был не в силах самостоятельно даже оторвать голову от подушки, мне показалось, что в его словах есть доля смысла. Но, спустя пару недель, когда раны мои затянулись, а обида понемногу улеглась, я почувствовал, что еще не готов отказаться от своих планов. Я решил, что из этого случая следует извлечь урок на будущее, дабы избежать повторения подобного.
Не готовый сразу взяться за активную работу, я посвятил некоторое время изучению типов лондонской почвы, и, как вам известно, изложил результаты своего труда в небольшой монографии, а кроме того составил себе приличную картотеку ядов, не раз пригодившуюся мне в будущем. Так же мне пришла в голову идея о том, что в местах, подобных Уайтчепелу, удобнее и безопаснее проводить расследования, приняв такой облик, который бы не вызывал у местных беспокойства и желания распускать кулаки. В студенчестве мне доводилось играть в театральных постановках, и приобретенные там навыки я развил и усовершенствовал, испытав свое искусство гримироваться сначала на Майкрофте, а потом и на уличных обывателях. 
Вот и вся история об алюминиевом костыле, сама по себе не имеющая большой литературной ценности, ведь мои аналитические способности оказались практически невостребованными, но сыгравшая определенную роль в становлении меня, как профессионального детектива. Уже следующее дело принесло мне гораздо больший успех и значительно укрепило мой авторитет в обществе. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство, Ватсон?- закончил Холмс свой рассказ и потянулся за кочергой, чтобы пошевелить затухающие угли в камине.
- Более чем. На мой взгляд это весьма примечательная история. Вы действительно будете против, если я ее запишу?
- Если вам так угодно, я не стану возражать. Но продолжаю настаивать, что у нас найдется с десяток дел более достойных того, чтобы их прочитали.
- И все же. Пусть полежит в рукописи, пока я займусь изданием угодных вам рассказов. Быть может, однажды придет и ее время.
- Прекрасно, Ватсон, так и сделайте.
На некоторое время в гостиной вновь воцарилась тишина, разбавляемая лишь легким постукиванием мелких капель начавшегося дождя и чуть слышным потрескиванием догорающих дров.
Время было уже позднее, но отчего-то мне казалось, что наш разговор еще не закончен. Холмс сидел, уперев локти в колени и прижав сложенные ладони к губам, взгляд его был сосредоточен, а брови сведены, словно он обдумывал очередную задачу. Я решил выждать немного, и спустя пару минут взор его обратился на меня.
- Ватсон, раз я согласился рассказать об интересующем вас событии, быть может, вы сочтете справедливым, что и я в свою очередь спрошу вас кое о чем?
- Конечно, Холмс, спрашивайте о чем угодно, – сразу согласился я и добавил удивленно, – но, право же, неужели я могу ответить вам что-то, о чем вы бы и сами не догадались, сделав пару-тройку простых умозаключений?
- Есть, иначе я не стал бы спрашивать.
- Тогда я весь внимание.
- Что ж, простите за бестактность, но почему вы так и не сделали предложения Мери Морстен? – Быстро выговорил Холмс, словно опасаясь, что я могу передумать, или он сам передумает спрашивать. 
Вопрос этот был более чем неожиданным, ведь он ни разу не вспомнил о мисс Морстен с тех пор, как она покинула нашу квартиру. Но мне не нужно было много времени, чтобы дать ответ.
- Тому есть одна простая причина, – ответил я с улыбкой. – Мне показалось, что вас это может огорчить.
Холмс молча кивнул, снова устремив свой взгляд на тлеющие искры, глаза его блестели.
На этом с вопросами было покончено, и я отправился к себе наверх с мыслью, что утром, пока свежи воспоминания, я возьмусь записывать новую историю и назову ее  «Дело об алюминиевом костыле».


*В процессе написания нашла вот такую карту лондонских доков