Странная иллюзия свободы

Я шел, ощущая промозглый наступающий вечер, чья холодная вонь из-за рта стекала по моим конечностям. Вечер дышал на меня проезжающими машинами, старыми бабушками, продающими всякую дрань, манящими запахами продуктовых магазинов, мусором, который был повсюду. Все это перемешивалось в нечто, создающее атмосферу отчуждения, где ты ощущаешь себя совершенно одним, идущим на встречу толпе отстраненных людей, которые совсем тебе не собратья, и которые совсем не такие, как ты.

Мне хотелось посcать и хотелось поесть, еще мне было холодно. Я порылся в карманах, отыскал несколько скомканных бумажек и мелочь и зашел в магазин. Вместо привычного взгляда старой бывалой халды, я увидел туповатый сверлящий и немного отрешенный взгляд молодой бабищи, которая вероятно вылетела из универа, или попросту не поступила в него, или она залетела от своего парня, которого вроде бы как даже и любила, а после того как в пьяном угаре, он засадил ей и выплеснул в нее годовалый запас воздержаний, бросил, она осталась сама, а потом с ребенком, молодая, но совсем некрасивая, не умная, без денег и дальнейших возможностей, такая же, как и сотни похожих, она пошла в магазин, зачав в себе ростки будущей халды. Я ей явно не нравился. Выплевывая из себя ошметки скудных фраз она дала мне пакет кефира и булочку, и я вышел, через секунду уже забыв о ней. Чужие лица, вонь, машины, я, идущий сквозь холод и желание посcать. Я откусил кусок пакета и сплюнул его в пакет из под булочки, хотя вокруг было полно разного говна, я решил, что это не дает мне повода дополнять его своим кусочком из под кефирного пакета. С каждым новым глотком и жадным укусом, я ловил себя на том, что уже вроде бы как вечер, а это мое первое принятие пищи. Я шел на вокзал встречать друга. У парня серьезно рвал пукан, из-за того, что он расстался с тян, с которой пробыл три года. Он приехал ко мне, чтобы услышать мой писательский треп, рассуждения на предмет того, какого рода дерьмо вращается вокруг нас, и как оно на нас влияет, чтобы увидеть в конце концов мою морду, и сгонять с ней в другой город на одно мероприятие, которое должно было разогнать его батхерт. Я чертовски был рад увидеть этого чувака, так как всегда любил его, но, когда он замахал перед моим носом пакетом со жрачкой, я чуть было не расцеловал его, не знав за кем я соскучился больше, за ним или за едой. Мы купили с ним выпивки и прочего, и направились в мою лачугу. Все было хорошо, просто прекрасно. Жаль лишь, что мне подосрало все мое горло. Я не мог пить, курить и жрать корейскую морковку. А эти три вещи я всегда любил. Но, не смотря на это, я никогда не забуду этот день. Рисовая каша, пшеничная каша, поджаренная с сосисками и посыпанная зеленью, подливка с овощами, маринованная курица, корейская морковка, бутерброды с паштетом и помидорами, маринованные огурчики, шоколадная колбаса, рогалики, вроде бы все. Трахни меня Иисус, я забыл, когда я в последний раз видел и даже ел столько еды.  Мой друг разомлел и принялся рассказывать мне, что он скучает за своей тян, и что им стоит опять сойтись. Я подумал, что эти двое, не ссорятся с друг-другом только, когда трахаются, что они не счастливы вместе, и не счастливы, когда они в разлуке, тогда я сказал своему другу, чтобы он поступал, как он считает нужным, надеясь, что у нас с тобой такого не будет, хотя понимая, что все не долговечно, и что я слишком мутный, чтобы со мной можно было сделать что-то светлое, если это не книга, или не ужин с морковкой. Затем к нам приперся Рыжий. Он принялся заливать всякий слюнявый бред, так, как он тоже имел бабу, и был весь на чувствах. Я положил двух своих друзей на полу и пошел с ним на кухню. Мы поставили бутылку и пепельницу из под пустой банки паштета. Мы говорили обо всяком духовном дерьме, затем я процитировал несколько своих строчек. Рыжий сказал, что это достойно внимания и потребовал целый стих. Мы читали мой стих, после чего я выслушивал его комментарии, и добавлял свои думы на тот или иной счет. В тот момент я вспомнил, как читал про публичные чтения одного писателя, как он выходил полупьяный на сцену колледжа с термосом, в котором был виски, и читал свои труды. После чего я отлил и пошел спать, Рыжий лег на полу.

На следующий день я стоял в жирной ванне кухни-ванны, стараясь не упасть, крепко прижимая свои ноги к скользкой грязной поверхности. Я поливал себя водой из тазика. Пришел мой друг со своей тян. Помирились и сошлись. Затем, обнаружив, что я весь в мыле, а вода кончилась, я услышал, что они опять ссорятся. Я подумал, что это нормально, и что  у каждого своя гармония. Окатил себя водой. Пришла ты. Вроде бы все было нормально, как мне показалось, мы мило так гуляли, но что-то было не так. Ты принесла мне лекарства. Мы обнялись, я клюнул тебя, попрощался и побежал к автобусу. Мы загрузили наши жопы в автобус и поехали. Я говорил со своим другом о том, что даже в третьесортной стране Европы живется в сто раз лучше. Чисто мол, все дела, культурные люди, нормальные цены и прочее недостижимое и не понятное для нас дерьмо. Другой мой друг спал, третий читал Ремарка, а еще два несли всякую ***ню. Я заметил, что мы ведем себя шумно, ругаемся, загоняем похабщину, а еще несколько секунд назад я втирал своему другу про нормальных культурных людей и все такое. Я подумал, что вначале стоит менять себя, если я вдруг вздумаю менять этот мир, потом я подумал о том, что вряд ли я когда-нибудь сделаю хотя бы одно из этих двух. По автобусу ходил полу голый мужик, который решил присесть лицом на пол, после того как автобус быстро затормозил. Мужик пролетел по ногам какой-то тетеньки, которая во всю глотку принялась отпускать в его адрес замечания на «басурманском» языке. Это продолжалось крайне долго, что между прочем доставляло мне. Некий колорит, знаете ли. Мой друг спросил меня, что она несет, я сказал, что читает Отче Наш. Ни мой друг ни я не знали «басурманского», но так как первый думал, что я знаю хоть что-то, я переводил ему всяким несовместимым бредом, в который первый, бывало верил. Прошла толстая гастролерша. Тот, что читал Ремарка оживился и поднял истошный вопль на предмет того, что он выкинул с пачкой сигарет билеты. Водитель сказал, что он не собирается останавливаться. Ремарк разозлился и принялся заявлять на повышенных тонах, что он не будет оплачивать билет дважды. Проснулся спящий и из непонятного измерения достал билеты, после чего Ремарк прекратил орать. Я смотрел в окно, смотрел на всю эту срань и убогость, что проносилась за ним, смотрел на ругающуюся тетеньку и на полуголого, и понял, что я, черт возьми, заслуживаю все это, и пока я не изменюсь, мне нечего валить в нормальное место. Пока я не изживу из себя все те следы, что оставило на мне проживание здесь, я мало чем буду отличаться от халд, от полуголых, от увальней, трусящих похабщину на повышенных тонах. На границе басурмане проверяли наши паспорта. Кропотливо. Придирчиво. Символика Совка в этих краях была в не законе. То есть и наши паспорта тоже, так как на них была запечатлена первая. Мы вели себя спокойно. Басурманские акабы слишком говнисты. Помнится, я ночевал на их вокзале, пытаясь заснуть, мне мешали глухие удары одного из акабов, которые он рушил на бомжей, спящих рядом со мной.

Когда мы приехали мы попали в другой мир. Прямо на вокзале располагался рынок. Коротышка называл его Муравейником. Странное место, братцы. Специфическая музыка, толпы цыган, пытающиеся тебя втюхнуть краденное, людская толкучка, вонь и грязь. Мы вышли на центральную улицу. Тоже странное место. Место контрастов. Напомаженные люди, разодетые, ухоженные, где не отличишь уже мальчика от девочки. А рядом обездоленные, обделенные. Мерзнущие, голодные обрубки, без рук или ног, уроды, безумные, те, кого мы осмеиваем или избегаем, делая вид, что не заметили.

Мы купили себе хлеба и кефира, стали посреди улицы и принялись жадно уплетать. Поток людей. Мы стоим. Без внутренних документов, без денег, нас просто нет, на нас никто не смотрит, до нас попросту нет никакого дела. Странная иллюзия свободы. Мимо нас проезжали роллеры, раздающие печенье. Словно дикие мы облепили их, принявшись выклянчивать побольше. Для нас это было весьма нетипично, в наших краях, у вас скорее заберут с силой, нежели дадут за даром. Затем нас встретили. Чувак угарал по красту. Он был очень низеньким, именно поэтому мой друг-коротышка любил находиться в его обществе, будучи выше его на несколько сантиметров. Чувак по красту носил кучу заклепок и нашивок, дреды и прочую нетипичную дрянь, при своем малом росте он был невообразимо округлым. Этакий маленький крепыш. Он провел нас к месту, где должен был происходить концерт. Часть моих друзей только-только достигнув цели, принялась придаваться возлиянию. Мы сидели в ожидании, высматривая старых знакомых. Раньше, все было по-другому. Когда все началось, мой друг-коротышка, первым начал мошить. Мы поддержали его, и в общем-то все обстояло  очень весело. Уставши, мы упали на диваны, принявшись разглядывать присутствующих. На такие мероприятия приходят очень разные люди. Здесь были маленькие ублюдки, которым папы-мамы покупают гитары, пафосные ****и, одну из которых зацепил организатор и отвел к себе, старые алкаши, которые в молодости были такими же как и вы, а потом остались не с чем, не заметив, что они уже совсем старые. Они пришли в хлам и слонялись по залу, тряся грязной шевелюрой, был один странный чувак, в больших очках, в дедовской рубашке, заправленной в штаны, сам он был весьма сомнительной фигуры, где на дистрофичной руке был запечатлен знак анархии, а на лице под носом разрастались жиденькие усики. Странный чувак, облепил барабанщика, который собирал свою установку. Странный чувак предлагал ему свою помощь, спрашивал имя и номер телефона, говорил, что он лучший барабанщик на свете. Все это выглядело, словно он его клеит, и было крайне смешно. Мне было жалко странного чувака, но я смеялся вместе со всеми. Некоторые люди сами виноваты в своей глупости. Их обманывают, с ними плохо поступают. Но они во всем виноваты сами, они сами позволяют проделывать с собой такое.

Усталые, мокрые и вонючие мы разбрелись после всего каждый по своим дорогам. Мой друг-коротышка ушел с одним длинючим бородатым детиной, и мы договаривались с коротышкой встретиться на следующий день на вокзале в восемь. Нас провожал чувак по красту, который нас и встретил. Через сто метров, он предложил нам снять шлюх, на что я ответил, что у меня нет денег. Он сказал, что шутит. Через пару секунд я увидел страшную суку, пучащую на меня свои глаза. Я сказал чуваку по красту, что у нас в городе все шлюхи тоже страшные, как на подбор. Мы свернули в темный переулок, на что я решил, что это плохая идея. Чувак по красту шел впереди, и я подумал, что он здоровый, и что все будет нормально. Через пару метров мы встретили два тела. Один упарывался какой-то дрянью, он был нашего возраста. Мы прошли мимо него. Рядом с ним был старик, который лежал на земле и издавал странные звуки. Я подумал, что он хапнул передоз. Мы переступили него, и я пошутил, что чувак вызывает сотону, такие странные звуки он издавал. Нам нужно было добраться к одному магазину. Чувак по красту сказал, что люто ненавидит этот район, так как по нему шастают одни нацисты. Я сказал, что тоже терпеть не могу этих петухов. Мы разговаривали про огромную задницу, в которой мы живем. Друг говорил про акабов, которые выбили все дерьмо с ни в чем не повинного паренька, который в ту же ночь повесился в камере. Чувак по красту говорил про наряд акабов, который разгонял концерт, на котором он был...........