Кукольный дом 6

Этот дом почти не выделялся на фоне остальных, что выстроились в маленьком городке. Он не находился отдельно, а стоял в окружении подобных.  Однако  к нему почти никто не подходил по собственной воле. Мало того, старались миновать его как можно скорее. Соседки часто жаловались, что приходится летом очень рано вставать. Хотелось вырастить урожай, а если выходила бабка Елизавета, да ещё желала «доброго урожая», через редкий заборчик,  то можно было сразу  бросать работу. Те грядки с овощами, или клумбы с цветами, на которые она бросала свой тяжёлый взгляд, мгновенно превращались в сухостой. А если хозяйки пытались отливать растения, то они гнили от влаги прямо на глазах. Вот потому и вставали ближайшие соседки ни свет, ни заря.
Бабка Елизавета, сколько себя помнила, жила одна. И это одиночество её совсем не смущало. Тем более, что каждый день с утра до вечера к ней всё же тянулись «страдальцы». К ней шли лечить  болезни, снимать порчу, наводить её. Денег она никогда не брала, каждый давал то, что считал возможным.
Иногда она куда-то уходила, и к моменту её возвращения у крыльца скапливался страждущий народ. Хоть и боялись её дома, но всё же шли – нужда гнала.
Почти никто и никогда не видел её лица. По улице она ходила в тёплом клетчатом платке, прикрывающем её лицо почти полностью. А дома надевала тёмный плащ с капюшоном, который тоже не позволял увидеть её. К тому же, в доме горела только одна свеча – в центре на столе. Заходить в её дом решались не многие, а уж повторно и подавно. Если бы спросили тех, кто у неё побывал о том, каким голосом она говорила, то и здесь не нашлось бы сказавших  одинаково. Одни говорили, что она немая. Другие, что голос похож на мужской. Третьи утверждали, что говорила она только шёпотом. Но никто не мог точно передать, что именно она  говорила.
Эта женщина для всех была одновременно и нужна и ненавистна. Люди понимали, что обойтись без её колдовства не могут, и в то же время что – то необъяснимо тяжёлое витало во всей атмосфере её дома. Казалось, что побывавшие  у неё  старились сразу на несколько лет.
Случалось и так, что дом простаивал несколько дней без признаков жизни. Неуютно смотрелась её избушка, особенно зимой, когда вокруг дружно дымили трубы соседских домиков. Вечерами в такие дни, бабки судачили, высказывали свои предположения, но войти туда боялись под страхом смерти. Им и в голову не приходило зайти и проверить,  жива ли старая Елизавета. А та в это время промышляла, блуждая по маленькому городку, в поисках только ей известных дел. Чёрной тенью скользила она по улицам. Останавливалась у тех окон, и тех домов, где чувствовала обиду, ссоры, а ещё лучше – горе. Она опускалась на небольшой выступ фундамента  такого дома, и сидела,  нахохлившись, как старая ворона. Если бы именно в это время заглянули в её лицо, то увидели бы, что от каждой отрицательной интонации стирались морщины, и лицо молодело мгновенно. В глазах появлялся нездоровый блеск, губы приоткрывались, и кажется,  вторили каждому слову страждущего, наливаясь кровью и розовели как у юной барышни. Ни снег, ни дождь не могли согнать её с этого места. Потом она исчезала, растворившись в сумерках ночи. А ещё её могли видеть рядом с домом, где доживали свой век душевнобольные люди…