Сага о рыжих

Облизав напоследок измазанный в варенье палец, Лисенок заглянул в банку и вздохнул. Потом почмокал губами, и еще раз глубоко вздохнул. Вздыхай – не вздыхай, а варенью пришел конец. А значит, и блаженству тоже. Лисам это не по нраву…
 
Нет, так не годится. Где это видано, чтобы основательный роман, или повесть, или, на худой конец, рассказ, начинались с полуслова, с какого-то дурацкого варенья и животного с невнятной самоидентификацией?

Пальцы у него, видите ли. А лапы не хочешь? Значит, начать следует так: «Жил-был Лисенок. Был он худой и рыжий весь, только на маковке белая прядочка. Очень любил варенье, поскольку слаще ничего не едал, а жить в детдоме не любил, поскольку жил там, сколько себя хорошенько помнил».

Вот такая невеселая сказочка получается. Почему в детдоме, спросите? Папа с мамой бросили. Или померли. Что, в принципе, для маленького одно и то же. Почему Лисенок? Тут ты кричишь – стоп, я сам догадаюсь! Потому что мальчик. Рыженький! А фигу тебе. Не мальчик – девочка.

Маечка у Лисенка нефуфловая. Черная с белой ладонью во весь живот. Он сегодня в семью ходил. Директриса передовая их на выходные в семьи устраивает, типа «по обмену», только кто ж на казенное сменяется, дураков нет. Но варенье у них вкусное. Лисенку ржачно – они на шоколадках экономят, а варенья трескать дают от пуза. У него пузо резиновое, он зараз столько съест, дешевле шоколадку купить.

Сегодня Геральт-из-Ривии исчез. Он был тощий, длинный, черный как галка, а рожа бледная и взгляд нехороший. Вот нельзя, нельзя ночью по коридорам шастать, надо слушать нянечку Фаню, она худа не пожелает. Лисенок приговорил затыренную с обеда конфетку. У него с утра настроение не очень. Положив руки на решетки, костлявые ладони на облезлое железо, смотрел вдаль над крышами домов и сараев.

«Моя душа рвется ввысь. Ввысь или вдаль – не все равно ли, прочь, прочь из этого бренного тела. Кажется, это длится уже так изрядно, что можно отчаяться…но! Надо всего лишь найти Дверь. Такая маленькая скромная задачка…»

…не-е, спать в блоке сегодня не канает. Лисенок, пожалуй, сдрызнет. Директриса не узнает, а значит, не накажет. Лопатка зачесалась в предчувствии ремня…лупи кого попало, но только не меня.

«Город знаком «с изнанки». Все подворотни, грязные булочные и молочные, пивнухи, подъезды. До подвалов и свалок не опускаемся. С ихним населением даже поговорить не о чем. Я лучше булочку вон у той тети стрельну. Жалостливая «стори» добавит ей адреналинчику в благополучную постную жизнь. Все-таки я слегка извращенец…»

Дел много у Лисенка. По пути поел. Булочку у тети стрельнул, пельменями в «Закусочной» поделились. Обшмонал полы под кассами в супермаркете. Так можно и на чупа-чупс нашкилять. Но монеты стоило сурово заначить – там, куда он шел, не принято бренчать свободными деньгами.

…Дверь в полуподвал была, как всегда, в рваном дермантине. Сидеть возле, обтирая курткой сырую плесень косяка. Нюхать в щель. Привыкать заново. Экстрим.

Лисенок вздохнул и начал толкать дверь. Толкал-толкал. Втолкнул в темный коридор. Спустился, нашел ощупью тумбочку с плиткой – ничего не менялось в Датском королевстве.
- Кто там? – на пороге комнаты, подсвеченная сзади «лампочкой Ильича», появилась женщина.  У-у, какая! Она Лисенку хорошо известная.
- Дана, это ты? – голос зыбко поплыл.
Ты ей не верь, если «крышку» не хочешь упустить.
- Ты зачем опять здесь? – женщина, отступив вглубь комнаты, двигала дрожащей рукой книги на покрытом засаленной газеткой столе. Нервно закурила, затягиваясь все глубже. – Ты зачем здесь? Неприятностей хочешь? Смерти моей хочешь?
- Да я тебе курить принесла. Во, гляди, на «Приму» хватило. И чаю. Выкинь уже пенициллин из чайника. – Лисенка ломало говорить о себе в женском роде. Лисенок – он Лисенок и есть. Женщина зябко вздрогнула, плотнее кутаясь в рваную шаль. Помягчела.
- Я не готовила сегодня.
Да ты, блин, никогда не готовишь, вот новость. Ты даже лучше не пытайся.
- Помыться бы…?

Лисенку в душе по кайфу. Переминаясь по бетону под струйкой тепловатой воды, он даже пел громко и фальшиво. Комиксы старые под матрасом пылятся. За неимением простыни – полотенцем накрытым.

«Эта очкастая худая женщина с хвостиком грязноватых волос – мать. И она тоже – мать! Заблудшая душа, томящаяся в закоулках вселенского маразма. Не злись, Лисенок. Болтай себе розовыми пятками с черной каемочкой. Пусть тебе будет хорошо».

До чего же прикольненько! Лисенок любит комиксы смотреть. Он в них верит. Ему кажется, что его вера двигает горы. Вот недавно было – медсестра не то лекарство Колюне вколола, и сама на шприц накололась, потому, что Лисенок о ней плохо подумал! Он – как Бэтмен, всегда один и всегда за наших. Так что его аж прет и уносит, во как мечтается…лучше, чем наяву.

- Данка, спать пора, доченька. – Мать за столом, лампу прикрыла, как в далеком детстве. Качает головой, книгами обложилась, что-то пишет. Лисенок прижался на кровати, щекой к ладошке, ладошкой к подушке.
- Мам, это че? Кандидатская?
- Да-да, Данюша, мне совсем немного осталось. Еще две главы – и можно список литературы готовить. Ты потерпи. Потом гулять пойдем, на аттракционы.

Пиши-пиши. Ты уже лет десять ее малюешь. Лисенок эту кандидатскую ненавидел. Она у него все отняла – и жизнь, и мать. Но и любил – когда мать ее писала, вот так качая головой и прихлебывая чай из граненого стакана, было уютно лежать и грезить, засыпая.

«Так-так. Две Двери – и обе наглухо. Не то, не то, лежи, Лисенок, спи-наслаждайся».

Эй ты, богатенький мальчик, чего пялишься? У Лисенка тоже все ништяк, он тоже упакован – будь здоров, не кашляй: джинсы черные, кроссовки белые. У него тоже мама есть и папа есть – по определению. Так что голова у нас гордо поднята, рот чупа-чупсом занят, руки в карманах.

«Черт, он подошел-таки к ней! Вот незадача, вот уж некогда. Нам торопиться надо, а то директриса подъедет и начнутся неприятности на хитрую лисью попу».

- Эй, рыжая, ты потеряла?
- Сам рыжий! – Лисенок выхватил из чужих цепких пальцев потрепанный драгоценный журнал, который нес соседке по комнате Машке, чтобы задобрить. Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Сам ты рыжий!
- Меня Толей зовут. А ты кто?
- Я – Лисенок.

Умение гнать пургу – завидная участь. Он расскажет этому Незнайке про андеграунд. Пиная кроссовком палую листву. Желтый лист на бульваре. Вон там кафушка недорогая, пошли? Лисенок ест, обжигаясь, горячий жульен в маленькой сковородочке. Смеется. Мальчик – зайчик, развели тебя, как лоха.

Директриса на машине – Лисенку радость. Значит, ненадолго. Значит, не до него. Лисенок на уроки не пойдет. Он учиться не любит, читать – тоже. Только комиксы смотреть. На, Машка, журнальчик, погляди картинки, да не говори никому, что меня здесь ночью не было. А-а, уже сказала? Ну и дура.

«Одномерность сознания, тесная, как карман. Стыдно залезать в чужой карман. А вам не стыдно? Я пробиваю головой небеса за небесами – но они картонные, и над ними – потолок. Выход не там. Ищи».

А Лисенку так-таки не повезло. Он в карцер загремел. Но не успел даже хлебца похавать, как директриса позвала. Черт, Фаня!!! Ногти постриги, всю шкирку продырявила!

Директриса в кабинете сидит. Небо и земля – кабинет и остальное. Там – стены цвета горчицы и решетки на первом этаже. Тут – белые панельки и ноутбук.
- Ты! – Пальцем тычет наманикюренным, острым как нож, глаза в прищуре – острые, как бритвы.-
Отбегалась, паршивка! У меня давно такую просят! Будешь в подвале джинсы строчить! Иди шматье собирай, гадюка!!!

«Эй, стоп-стоп, повествование! Что-то за событиями не угонишься. Время закиселилось, втянув людей, как мух. Вон, на стене картина подвешена – аккурат над директрисой, подойдем, посмотрим. Все, как полагается – море зеленое, пена белая, корабль, паруса алые. Чем не Дверь? Но нет, и здесь не откроется. Нарисовано без души. Чтоб ступить на палубу, одного желания мало, вдохновение нужно. Ну не вдохнул художник жизнь в свое творение, поскольку не Творец, а ремесленник. Не стреляйте в тапера – он играет, как умеет. Идем дальше».

Лисенок себе пятнадцать минут выпросил. Вещички покидать, то-се, с Машкой попрощаться. А на деле у него уже все давно прикормлено. Машке леденец на палочке сунуть, чтоб рот и руки заняты были. Решетку выставить – дело плевое, Лисенок над этим месяц работал. Главное – уйти успеть. Ух, он и дунул! Как только ноги не оторвались!
 
Толяна следовало в школьном дворе у фонтана караулить. Лисенок звонки ненавидел. Вона, побежали, как тараканы из-под тапка – младшеклашки, середнячки, балбесы великовозрастные. А-га, Толик-Толик-алкоголик! Он с друзьями. Облом. А впрочем – почему облом? Тут дело жизни и смерти!

Лисенок так и сказал, подойдя к их банде – дело жизни и смерти. Они выпендрились, чего-то сказанули, но он не встрял, только вежливенько «направил» ботаников – огород сажать. Спросил у Толяна денег – все, сколько есть.

У Толяна денег не было. Но он обещал достать. А взамен – пусть Лисенок колется, зачем ему баблишко. А Лисенку не жалко, он за базар денег не берет. То есть, раньше не брал.

Они присели на подоконник в вестибюле метро. Лисенок Фанту выпил, чипсы съел и начал рассказывать. Помогая себе жестами. Ему это нравилось, складывать слово за словом странные миры.

«Черт! Что это дрогнуло? Там, где наша парочка обосновалась – прошла рябь по воздуху, словно смазалась картинка на экране…дрогнуло и утихло. Успокоилось».

А Лисенок прервал рассказ. Он так часто делал – на самом интересном месте, в нужный момент. Вон, Толик уже повелся, продолжения требует. Но это не годится. Лисенку денег нужно, ему уехать нужно, быстренько-скоренько, а то найдут и в подвал кинут – джинсы строчить. Но Толику он врет, что подслушал случайно секреты наркоторговцев, и его почти схватили, когда он шел в родную полицию доблестно сдать всю подлую шайку.

«Вот! Опять дрогнуло, поплыло маревом.…Посмотри в глаза мальчишке – они одни только  и живы в мире, откуда исчезло остальное. Жадные, ждущие, наивно распахнутые».

«Бли-ин, сорвалось! Почудилось, что вот оно, нащупал ниточку. И так все позорно сорвалось. Обычное плоское вранье, которым балуется каждый первый. С собой в главной роли. Нет, и здесь не откроется. Совсем нюх потерял».

Лисенок радостный. Они идут к Толиковому дому. Вот сейчас предки ему денежек дадут, на что там он соврет, и Лисенок махнет, пожалуй, на Алтай, в коммунары. Нет, не те, что с винтовками против богатых, а те, что без города и с лопатами. Клево! От радости он трещит без умолку, сам не замечая, что снова машет руками, а воздух вокруг густеет, и лица прохожих зажигаются и гаснут, как фонари. Весело говорит – зажигаются, грустно – гаснут, еле ноги волочат, будто кто из них жизнь высосал.

Но предки денег не дали. И еще посоветовали Толику не якшаться со всякими там…непонятной социальной принадлежности. Толик вылетел из дома растрепанный, и предложил поехать к деду на маяк – он там смотрителем работает. А потом он что-нибудь придумает, пускай Лисенок не беспокоится.

Пошли рядом, ровненькие, как две свечечки. Рыжие, гордые. Упрямые.

«Мне надо в Дверь. Надо ее не просто нащупать, надо ее трясти, пинать, и открыть, в конце концов. Я устал в этом теле. Как на поводке собака, на привязи – лошадь, вроде свободен, ан дерг – и натянулось. Ну бывает же несчастный случай на дороге? Так и здесь – на шоссе Мироздания случился наезд, водитель и пешеход контужены. Эй, товарищи, я не Ангел, я не буду пускать сопли пузырями и в умилении приносить на алтарь собственное «Я». Судьбы муравьев нас не волнуют. Я тяну за ниточку…очень нежно, почти любовно, боясь – оборвется, боясь – не угадал».

Деда классный у Толика. Рыбой накормил, раскладушку поставил, сам в город подался – за товарами, говорит. Бытового назначения. А Толика за себя оставил. Толик умеет.

Толику дальше про лисячью жизнь послушать охота! Он готов не есть, не пить и не спать. Они подымаются на самую верхотуру, стелют одеяло на полу и садятся смотреть, как убегает вдаль лунная дорога. Рыбы со звездами плещутся наперегонки, и звезды побеждают. Ветер нежно треплет свежей ладонью по щеке, а камень нагрет и отдает тепло. Слушай, слушай, Толик, великую сагу о Рыжем Лисенке!
 
«Я затаил дыхание. Чье, мое ли? Не все ли равно! Я создал все условия. Я загнал вас на голубятню. Я весь дрожу от нетерпения, как гончий пес. Я тяну ниточку…»

«Девочка моя! Сознаешь ли ты, какая сила Слова вложена в тебя Провидением? Это уже не туман, не марево – ЭТО может сдвигать горы, рвать полотно реальности, смещать и смешивать – и наносить яркими мазками, рисуя новое Солнце над просыпающейся Землей. Сила Творца…о люди, выдумавшие Рагнарек и отгородившиеся от него словом «когда»! «КОГДА Волк Фенрир пожрет Солнце, и все боги пойдут в последнюю битву, ТОГДА настанет конец всему…» Когда – тогда…только при таком условии. Зачем торгуетесь? Оглянитесь – ваш Рагнарек всегда с вами. Вы – Творцы. Тяну за тоненькую ниточку…»

А Дана распахнула глаза, и, запрокинув голову, задыхаясь, из последних сил шептала слова, и шептала, тянула их, словно тоненькую ниточку, которую невозможно оборвать…

«…Дверь! Вот она – Дверь! Она все время была здесь, рядом, стоило только посмотреть! И выбирая остатки Нити, набирая высоту, я начинаю расправлять крылья…еще осторожно, еще не спеша. Я оставляю внизу тоненькую щепочку, сломанное тельце, свою тюрьму, свое бывшее пристанище».

Одна щепочка – черненькая с рыженьким – вытянулась и лежит, другая – рыженькая с черненьким – изломилась над ней и кричит. «Лисенок, не умирай, не смей, слышишь? А как же Алтай? Горы и лошади? Луга, как мох? Идущие на нерест рыбы потоком живого серебра? Мы поедем с тобой, и будем жить, и будем коммунары, и я подарю тебе гитару…»

Огромные, огромные белые крылья беззвучно сделали первый взмах, и брызги света, как пух и перья, в ослепительном медленном танце поплыли вниз, все ниже и ниже…

«Лисенок, я, может, и старый извращенец, и уж точно не Ангел, но ты достоин того, чтобы жить. Живи, моя тюрьма, мой маленький товарищ, мой Творец».