Ах, война, что ж ты подлая сделала...

Возможно, что нас именно так научили (или привили) относиться к светлому празднику - Дню Победы. Мы жили среди тех, кто реально воевал и для кого боевые ордена и медали ничего не давали кроме того, что «Ветераны ВОВ обслуживаются вне очереди». Хотя вся жизнь была сплошная очередь: в овощном - за свежими помидорами, в молочном - за бутылкой молока, в булочной - за батоном, в поликлинике - в регистратуру за талончиком к «зубному», в домоуправлении - в паспортный стол, чтобы внука прописать на своих тридцати двух квадратах.

Тогда в большой и шумной стране говорили, что каждая вторая семья потеряла в ту войну кого-нибудь из своей родни.

В нашей семье только мой дед по отцу не вернулся с войны. Погиб под Ростовом в декабре 1942 года. И то об этом мой отец узнал только в девяностые годы, а до этого приходил дежурный ответ «в списках не значится».

Мой дед Дмитрий был крестьянином. Посеял рожь в мае, осенью собрал урожай и ушёл воевать простым пулемётчиком. При прорыве под Ростовом был убит. Память о нём - одна довоенная фотография, где он среди своей многочисленной родни. Толком-то и не разглядишь его на том общем снимке.

По линии мамы война никого не забрала с собой. У моей прабабки было четверо детей: три сына и одна дочь. Дочь её - моя бабушка - в мае 1941 года получила диплом в красной бархатной обложке и поездом из Иваново да через Москву почти месяц добиралась до места своего назначения: в места вечной ссылки ещё с царских времён. Но молодая девчонка как-то об этом не думала. Ехала работать, смотрела из окон вагона на чудную сибирскую природу, поразил её Байкал и степи Забайкалья.

Первая запись в трудовой книжке у неё: «28 мая 1941 года принята на работу в качестве медицинской сестры в Гор-Заводской детский санаторий».

Следующая запись – «12 июля 1947 года уволена по собственному желанию».

Мне - ребёнку - это ничего не говорило. Я знал одно, что моя бабушка не воевала. Однако всегда её поздравлял с Днём Победы. Присылал открытку или писал письмо. Бабуля не любила рассказывать о том времени. Но иногда её прорывало. Например, я знал, что она всю войну была в военном госпитале операционной сестрой.

- Нас собрали всех на улице перед главным корпусом и объявили, что немец напал. Заплакали. Первое, что сделали, так это выдали форму, - она засмеялась. - Это только в фильмах показывают, что все красивые и нарядные, внучек, а на самом-то деле - война некрасивая. Нам выдали военную форму, а я совсем маленькая, обутки у меня тридцать пятого размера, а такого размера на складах не было. Умора, а не военная медицинская сестра.

Она вздохнула, что-то вспомнила из прошлого и продолжила:

- В начале войны совсем было лихо. Вместо сапог - обмотки, форма не по размеру, ваты медицинской не было. Нас отправляли на болота, мы там мох собирали. Сушили - вот тебе и вата. А ты не поверишь: твоя бабка хоть и маленькая ростом, а таскала раненых из теплушки на себе. Знаешь, внучок, раненый тяжелее здорового мужика, да и больно ему, родимому. А вот покойников сымать с теплушек - это не так и страшно и совсем не тяжело. Он же мёртвый, ему не больно, родимому...

В середине войны стали нас из Забайкалья отправлять военными подвижными госпиталями. Шло наступление, раненых было много. Однажды попали под бомбёжку. Наш состав разбомбили немцы. Страшно было. Я собой закрыла какого-то большого военного чина при налёте. Спасла его, а он мне свой орден Красной Звезды с гимнастёрки снял. Говорит, девка, ты малая да удалая, ничего не могу на память дать, так возьми мой орден - заслужила.

Когда немцев погнали в неметчину-то, появились раненые уже в трофейном нижнем белье. Мы его с них снимали, стирали, перешивали под себя, так и ходили: исподнее - фрицевское, верх - нашенский. В конце войны мне старшина сапоги выдал самого маленького размера - тридцать восьмого. Так и ходила: ваты натыкаю в носы сапог и хожу. Смеётся моя бабуля, вспоминая себя «королевишной».

Я Славика родила в сорок втором году и через неделю вышла на работу. Не хватало людей, покормлю Славку титькой и бегом в операционную. Все так жили.

Мне ещё повезло на войне, а вот Женя (старший брат) был в Белоруссии в партизанах, Саша - лётчик, а Стаська - самый младший - в пехоте. Хуже всех было Саше. Если б подбили, то..., - она всегда на миг замирала при этом.

- Бабуля, а чего ж тебя не признали ветераном войны, - мой вопрос возвращал её от тех воспоминаний в суровую советскую реальность.

- А не воевала же я - вот и не ветеран, - она вставала из-за стола и неслась на кухню, - я с тобой совсем заболталось, а у меня тесто подошло!

- Нам разрешили уволиться после того, как последних раненых выписали из госпиталя, и было это в сорок седьмом году. Вот тогда мы с дедом и двумя детьми опять через всю страну домой и поехали. Не дай бог, такое пережить, внучек!

Бабулю признали участником войны только за год до её смерти. Как-то бочком и совсем неловко вошёл к ней в квартиру какой-то округлый и безликий чиновник, вручил удостоверение, сунул ей букетик вялых гвоздик и растворился в девяносто четвёртом - лихолетном году.

А баба Зина держала это удостоверение в серванте, часто доставая его, надевая на нос свои очки в роговой оправе, и посмеиваясь от чего-то...