Звучание

С тех пор, как умерла мама, её мелодия лишь во сне приходила к Дмитрию. После таких ночей он просыпался наполненный родными звуками и ещё полдня трепетно лелеял их в себе. Но всё же с каждым днем всё больше и больше не хватало чудесной музыки, что с рождения его растила и оберегала.

Вот уже год Дмитрий жил совершенно один в большой двухкомнатной квартире. И всё никак не мог привыкнуть к тишине. С книжной полки на него неустанно тепло и нежно смотрела её фотография, но оставалась безмолвна. И теперь парень всё реже бывал дома. Гулял часами по городу, а в родную холодную квартиру возвращался лишь переночевать: только во сне он возвращался в те дни, когда в их доме звучала несмолкаемая мамина песня.
Но и в городе не было ему легче. Какафония человеческих звуков обрушивалась подобно лавине, сминала разум и не давала сосредоточиться на одном, чтобы приглушить другие. Лишь вдали от города, на природе, он наслаждался музыкой деревьев, трав, речки, птиц и насекомых…

С детства Дмитрий не подозревал, что он не такой, как все, рос с полной уверенностью, что остальные тоже слышат звучание людей, также плывут в музыкальных волнах и на слух воспринимают настроение и самочувствие другого человека.  По крайней мере, его мама обладала тем же даром. Или проклятием?
От нее ничего невозможно было скрыть. Но в то же время – не нужно было притворяться. Едва Дима переступал порог дома, мама сразу понимала, что у него на душе, без слов. И помогала в трудную минуту.
А вот сама она почти всегда звучала одной и той же мелодией. Эта неземная музыка… позже Дмитрий задумался, что, может быть, для детей их родители звучат всегда одинаково? Когда он бывал с мамой в людных местах, немного усиливал её звук, перекрывая все остальные, которые в массе своей были ему не по душе. Редко кто из людей звучал «в унисон» его вкусу и восприятию.
Может оттого к 30 годам у него не было кучи друзей и любимой девушки, не говоря уж о семье.
Немудрено, что Дмитрий стал музыкантом, композитором. Впрочем, он себя не считал автором тех мелодий, что перекладывал на доступные другим ноты, он просто фиксировал то, что слышал вокруг себя. Мог километры идти с блокнотом в руках за человеком, как одержимый, записывая понравившуюся комозицию. Однако, сам воспроизводил потом редко, чаще просто выкладывал в Интернет, обозначая названиями эмоцию или образ человека, от которого получил произведение.
Однажды он понял, что его способности не разделяет никто из сверстников, и вот тогда единственной отдушиной стала мама. С ней он мог обсудить те или иные нюансы в восприятии людей. Она учила его абстрагироваться от назойливых, мучительных звуков, приглушать до минимума. Его мама вообще была чудесным человеком: она писала прекрасные стихи, часто к новым мелодиям, что показывал сын. Восхитительный поэтический талант бурлил в ней настолько, что дома наедине они общались почти исключительно «в рифму».
Однажды, классе в пятом, он пришел домой ужасно несчастный из-за стычки с одноклассником. Всячески старался улыбаться, а на душе – хмурая обида. Мама промолчала, лишь погладила по голове, прошла к себе в комнату, а оттуда через минуту вынесла листочек. Этот стих он хранил с тех пор, как самый дорогой оберег, в который вылилась вся материнская забота, горячая и нежная.

Ты сегодня так грустно звучишь,
Я мелодией этой раздавлена,
Словно в голой пустыне оставлена,
Вдалеке от тебя, мой малыш.
Эти ноты страданий полны
И я ими так обеспокоена!
Твоя скрипка души - чем расстроена?
Столько боли у каждой струны…
В нашей жизни, котенок, с тобой
Тишины нету даже без слов,
Только знай, без преград и оков
Я всегда буду рядом с тобой

А отца Дмитрий не помнил вовсе. Ему было три года, когда родители расстались. Причина  для всех – «не сошлись характерами», а подросшему Диме мама объяснила, что она едва не сошла с ума от жутких звуков, исходящих от мужа спустя год после того, как он занялся бизнесом. Позабыл обо всём, кроме денег и их зарабатывания. Каким образом он делал это, маме не пришлось объяснять и скрыть было невозможно. Она просто не могла оставаться рядом с человеком, который шел по трупам ради выгоды. И разрушал не только чужие судьбы, но и пространство вокруг себя.

С детства Дима воспитывался в творческом ключе. Изо всех сил мать стремилась отгородить его от идеи стать бизнесменом или овладеть какой-то иной «бездушной, нелепой и бессмысленной» профессией, внушала, что все они звучат ужасно за очень редким исключением (каковые, впрочем, из бизнеса быстро уходят). А творчеством можно заработать не меньше, если стать мастером в своем умении. Она была рада, когда сын выбрал музыку и поступил в соответствующий институт.
И вот мамы больше нет. Только сейчас Дима задумался о том, что теперь ничего не сдерживает его в попытках самореализации в других областях. Ему хотелось сверхдостатка, обильного женского внимания и, наконец, создать семью! Теперь, даже если он будет звучать как-то негармонично, никого это не испугает, не расстроит и не оттолкнет.
Дима забросил музыку и принялся активно искать работу. Он сутками мотался по городу, но, не имея какой-то другой специальности кроме музыкального образования, парень везде терпел фиаско. Была пара прямолинейных предложений от криминала, однако принимать их Дмитрий побаивался.
Вот так почти одинаково бестолково текли дни, сплетаясь в причудливую вереницу, в которую тонкой струйкой стала вливаться безнадега. Он теперь не знал, чего хочет, что будет дальше, никакой уверенности в завтрашнем дне. Раньше была мама. Она давала мудрые и такие меткие своевременные советы, что грусть не длилась дольше получаса. Она умела находить выход из любого положения, в любой ситуации.
И её музыка… лилась бальзамом на душу. Нет страшнее потери. Он мог допустить, что когда-то забудет материнские глаза и голос, но уж точно никогда не забудет её звучание.

Этот день начинался так же, как многие предыдущие, как в ту осень, когда мамы не стало: колючий дождик за окном; газета, развернутая на рубрике «поиск работы»; горячий чай в пустой кухне под мерное тиканье ходиков на стене, обреченное осознание, что созрел для любой работы… И нырок из теплого сухого подъезда в сырые объятия проспекта.
Но что-то было не так в этом дне. Он не понимал, что именно, но каким-то шестым чувством улавливал, что этот день всё же будет иным, кардинально другим.
Закутавшись в шарф, Дмитрий брел по тротуару. Ветер срывал листья, ещё не успевшие пожелтеть до конца, безжалостно размазывал их по влажному асфальту. Но дождя было слишком мало, чтоб образовать лужи, так – мелкое сыпучее недоразумение, ради которого даже зонт открывать не хочется. А хочется, чтоб капельки влаги оседали на ресницах, шариками застывали на ворсистом осеннем пальто, увлажняли губы…
А он, вдруг забыв первоначальный маршрут, шел, не сверяясь больше с адресом, шел, куда вели ноги, всё глубже и глубже погружаясь в состояние странного приятного оцепенения. Давно забыл о наслаждении от бесцельных прогулок, а сейчас ощущал именно его. Всё меньше и меньше видел, воспринимал Дима окружающую реальность. Ему даже казалось, что идет с закрытыми глазами – настолько всё вокруг было зыбко и нереально. А может и впрямь почти сомкнул веки?
Он двигался, погрузившись в звуки. Малолюдность непогодная благоприятствовала слаженному звучанию пространства. Лишь изредка ненадолго фокусировался на похожих, чьи волны наиболее заинтересовывали.
Девушка в желтом берете - летящая походка, звучит заливистой флейтой, даже странно, что в непогожее раннее утро можно так ясно и игриво переливаться.
Старик в кожаном пальто, сидящий на лавочке, гудит низко, задумчиво, подобно струнам виолончели.
А у окна проезжающего мимо трамвая дремлет юноша, спрятав лицо в капюшоне. Тихая-тихая колыбельная мелодия светло льется, змейкой вьется по салону… Вдруг встрепенулся (не проехать бы остановку!) и зазвучали раскатистые отрывистые мотивы Продиджи.
Малыш, топает в садик. Висящий в правой руке мамы, семенит, едва касаясь земли – маленький контрабасик: пум пум пурум пум… кажется, то же самое и напевает себе под нос-пуговку.
А откуда-то несется скрипичный плач, но не пронзительный, холодящий, а вдохновляющий; стон, сорванный со счастливых губ…
Он шел, ловя обрывки то одной, то другой мелодии, напевая их, видоизменяя, по привычке своей композитора – составляя их них прекрасную музыку для оркестра с множеством инструментов. Он уже предвкушал, как  запишет её и даст послушать друзьям, как они будут потрясены, а он горд собой… И в этот момент очнулся от сладкого забытья. И сразу же разозлился на самого себя. Ведь собирался же завязать с музыкой, несерьезно это, неприбыльно, пустое времяпрепровождение!
С прошлым надо раз и навсегда порвать, шагнуть в новое будущее, забыть, как сон, прежние наклонности и увлечения. Стать таким, как все, так проще.
Налетевший ветер швырнул в лицо пригоршню мороси. И вроде даже прояснилось в голове, решимость загорелась такая, что горячей волной прошла по телу. Так и будет!
Только почему сердце вдруг сжалось, словно в кулаке стальной руки? Почему в глазах потемнело? Почему губы вдруг самостоятельно от разума прошептали одно лишь слово: мама.
Дмитрий покачнулся и встал, как вкопанный, сохраняя равновесие…
Издалека, едва слышимая, донеслась вдруг до него знакомая до боли, до дрожи во всем теле, мелодия. Музыка материнской души.
Он сжался, до зубовного скрежета, так полоснуло острым ножом по сердцу. Тряхнул головой, прогоняя наваждение, но оно никуда не исчезло.
Наоборот – Диме удалось уловить, откуда доносится мелодия.
Всё ещё не веря ушам или другому какому-то своему особенному органу восприятия, парень сделал шаг, ещё один, пошел, шатаясь, как пьяный. Не веря, но впитывая каждой клеточкой такие родные звуки!
Он так давно не плакал, а тут  вдруг влага заструилась сама собой по щекам. И то не глаза плакали, душа…
Он шел, позабыв о том, о чем думал ещё минуту назад, боясь лишь одного: что исчезнет эта ниточка, эта странная связь… с кем? Эта зовущая паутинка, летящая-струящаяся в пространстве. Если исчезнет она – ради чего тогда жить? Вместе с ней умрет во второй раз и назад пути уже не будет. Отчаянно не хотелось верить в то, что это галлюцинация.

Выбежав на людный перекресток, Дмитрий закрутил головой, вглядываясь безумными глазами в текущую мимо толпу. Где-то там, в этой волне, в этом наслоении друг на друга сотен тысяч звуков и вибраций - оттуда звучит она! Заметался, ведомый неслышимым для других, равнодушный к удивленным взглядам. Влился в поток и, уже не принадлежа себе, струился чистым звучанием в этом огромном симфоническом оркестре, на концерте, от которого сейчас не хотел, не мог закрыться.
А мелодия становилась всё громче и громче, она перекрывала другие, раздражающие его,  ноты, манила.
Наконец, выбившись из сил, Дима завернул за угол, остановился, переводя дыхание. Вот он, источник звука. Немного постоял, опершись о кирпичную стену, слушал, опьянев, наслаждался. А потом сделал робко шаг.

Она сидела у обочины, как обычная старушка, просящая подаяние, каковые встречаются в людных местах и у магазинов. Согнувшись, спрятав взгляд, вытянув вперед высохшую, сморщенную ладошку, ловя в нее лишь небесную влагу.
…Музыка мягко вливалась, заставляла тело вибрировать!..
Подошел поближе и почудилось, что старушка замерла вдруг, даже дышать перестала. А в следующий миг она подняла глаза и… на него глянула Мать. И оглушительно грянул оркестр всё ту же до боли, до головокружения любимую мелодию.
Дима шатнулся, ноги вмиг ослабели.
«Мама…» - безмолвно выдохнул он.
Старушка потухшими глазами уже вновь смотрела в землю.

«Не забыл ли, сынок, что в жизни важней? Созвучие с ней. Можно разве портить его?»
- Мама, ведь другие люди не слышат!
«Ушами нет, но сердцем… Кому дано звучание слышать, тот должен нести его другим, не отрекаясь».
- Нет другого пути?
«Нет.  Все остальные ведут к смерти. К смерти твоей души».
- Мне трудно одному…
«Помнишь: …Только знай, без преград и оков
Я всегда буду рядом с тобой»?


Шел проливной дождь. Старушку давно уже под руки осторожно увел домой немолодой мужчина потрепанного вида.
Дмитрий стоял на коленях в пузырящейся луже, промокнув насквозь, но не ощущая холода. Он беззвучно шептал что-то: молился или говорил с невидимым собеседником. Со стороны могло показаться, он безумен. И люди косились, обходя, с опаской давя в себе желание помочь.
Но он не нуждался ни в ком. Теперь с ним всегда была она, и её мелодия непрестанным фоном звучала в его сердце.

2 февраля 2011