Сослуживцы

     Начальник отдела, Алексей Петрович — «шефуля» в заглавнном обиходе — появляется на пороге нашей комнаты всегда неожиданно. Секунду-другую все застывают в том положении, в каком находились до его прихода. Потом каждый делает рывок и настраивается. Нелли небрежно сгребает в раскрытый стол помаду, щеточку для ресниц, пудреницу и выдает пулеметную очередь:
— Вы знаете, Алексей Петрович, я все-таки дозвонилась Ивакину. Разумеется, пришлось остаться вчера на работе до девяти вечера, не в этом дело, конечно, но...
— Приятного аппетита, Нина Сергеевна,— ледяным тоном говорит шефуля, не реагируя на служебный патриотизм Нелли.
— Готова рукопись?
— Алексей Петрович, — давлюсь я, стараясь проглотить непрожеванные куски, — она же большая, а у меня срочные письма. Я... вижу. Сегодня у «союзников» совещание в тринадцать.
Поприсутствуйте. Готов приказ, Нелли Семеновна?
- Да-да! Я его только быстро перепечатаю, там помарка...
-Давайте. Сколько можно марать? Константин Иванович.
готовьте командировку на проверку. Александр Владимирович, зайдите ко мне.
     Алексей Петрович скрывается. За ним, беззвучно имитируя «шефулю» за его спиной, не спеша вышагивает Александр Влади¬мирович — наш Алик. Он миниатюрный, изящный, и потому имитация солидности мешковатого шефули особенно забавна.
— Фр-фр... Они сегодня не в духе, с утра мечут икру, — констатирует итог визита Нелли, извлекая косметику из стола и продолжая туалет.
— Черт, перебил аппетит, наскоро дожевываю я завтрак. Когда корпишь над рукописью, его как ветром сдует. Стоит положить кусок в рот — тут как тут. И сразу чувствуешь себя нашкодившим щенком.
     Алефтина Яновна загадочно улыбается, Алла Петровна судорожно перебирает бумаги.
      Возвращается Алик, солидно громоздится за свой стол и, потирая руки, похоже наморщив лоб, начинает голосом шефули:
— Так вот, значит, товарищи-сотруднички, неважно мы с вами трудимся, неважно. Не вижу отдачи, Нелли Семеновна, вы слишком много времени уделяете своим ресницам. Скоро от них ничего не останется. Соберитесь, Нелли Семеновна, соберитесь. Вот так. А вы, Нина Сергеевна, слишком часто жуете. Кстати, это может повредить вашей фигуре. И работе, разумеется. Слишком много рукописей? А вы — по диагонали, по диагонали — пора заиметь опыт, пора. Константин Иванович, — обращается он к нашему тихому близорукому Косте, — завтра в двенадцать ноль-ноль вы должны быть в поезде. Когда приедете в подведомственное нам учреждение, обратите внимание на вход. С входа начинается учреждение. В аудиториях не забудьте посмотреть, как висят наглядные пособия, портреты. Если портрет или, скажем, плакат висит криво, сами понимаете, порядка не жди. Вот, например, у вас, Алла Петровна, на столе всегда беспорядок. И в работе это чувствуется. Соберитесь, Алла Петровна, соберитесь, вот так. Все. Продолжайте работать.
    Алик садится и с тем же каменным лицом начинает перекладывать на своем столе малочисленные бумажки.
     В комнату нерешительно входит посетитель, топчется у двери, затем робко обращается к Алику:
— Я из Барнаула. Меня просили зайти к вам и взять все возможное для барнаульского...
      Алик очень вежливо прерывает его, не выходя из образа шефули:
— Вы, наверное, чего-то недопоняли, товарищ из Барнаула. Мы не можем раздавать «все возможное» просто так. Скажите вашему уважаемому учреждению, чтобы оно сделало официаль¬ный запрос. И мы вышлем все, что требуется, если, разумеется, сможем.
Посетитель теряется:
— Да? Извините. Меня просили. Я думал...
— Я понимаю, вы думали. Теперь вы будете знать.
— Да. Извините. До свидания.
    Посетитель выходит. Алефтина Яновна улыбается. Я мягко возмущаюсь:
— Зачем вы так? Он же из Барнаула. Нелли налетает на Алика более прямолинейно:
— Ты что, рехнулся? Артист...
Затем шумно выбегает из комнаты, возвращает посетитель подбирает ему все, что имеется в нашем отделе. Посетитель, растроганный, удаляется. Алик смущен:
—    Черт, я. кажется, увлекся. Вообще-то, я прав. Детишек из Барнаула надо учить порядку. Зашел к соседу одолжить спичек: «Ах, извините, я думал...».
    Алик мастерски имитирует начальство на разных ступенях служебной лестницы, в совершенстве владея всеми оттенками современной демогогии, соблюдая все тонкости субординации. Но Алик — умница, он всегда знает, где смолчать. У него развито чувство административной меры. Поэтому его рискованные, пародии не имеют трагических последствий. Попал он к нам случайно после крушения в более творческом учреждении. По его словам, кто-то не то пустил в эфир, а он проморгал. Прежний его шеф возит теперь тачку с пленками, он же уклонился и приземлился здесь.
     Наш Алексей Петрович — шефуля — очень благоволит к Алику, то ли из мужской солидарности, то ли имеет наивную мечту лично вырастить перспективный кадр. Алик — мальчик международного класса. На прежней работе он уже побывал за границей. У него — машина, красивая жена — девочка с печальными настороженными глазами, модерновая мебель и языки английский, афганский и турецкий. Он переводит для какого-то издательства Омара Хайяма, пользуясь английским подстрочником. Модерновую мебель он поменял на старинную - больше уюта и стабильности.
    Алик быстро освоился в нашем учреждении. И теперь, когда он выходит на центральную магистраль — главковский коридор — покурить, около него сразу же собирается народ. Он стоит в центре — миниатюрный, в безукоризненно сшитом костюме и. судя по хохоту окружающих, кого-то имитирует.
Каждый из нас, по-своему, дружит с Аликом. С ним интересно. Он не тонет в современном потоке информации, а легко парит над ним, различая основные течения, координируя их. А потом при случае может выдать каждому свое — в меру интересов и ориентации партнера.
Относится к нему настороженно только Алефтина Яновна, ветеран главка, личность многогранная и любопытная. Коллегам по отделу она может простить многое, только не «перспективность». Ее можно понять. Сколько сотрудников приземлялось за соседними с ней столами как перелетные птицы! Теперь они — кандидаты наук, профессора, а некоторые даже начальники отделов и управлений в ее же родном учреждении. Алика она сразу отнесла к «перспективным».
— Он совсем не такой с Алексеем Петровичем, совсем не такой. Скоро - реорганизация, он еще будет нашим начальством.
— А куда же денется Алексей Петрович? — удивляюсь я.
— Станет начальником управления. Алик будет нашим шефом, Нина Сергеевна.
      Мне смешно.
— Нужен ему наш отдел! Алик — чужак, залетевший на случайный насест. Он вернется к своему делу, Алефтина Яновна, как только представится случай. Он томится у нас, как вы не видите?
— Вы — наивный человек, Нина Сергеевна, ничего не смыслите в людях. Шефуля назвал его самым результативным, хотя знает, что он ни черта не делает. Спецподготовка общественного мнения.
— Братцы, Алик не идет в отпуск. Неспроста. Тут что-то есть, — как эхо Алефтины откликается Нелли.
— Ну, это уже через край! Что он — дурак?
— Он не дурак, Нина Сергеевна. Когда он будет нашим шефом, он не будет имитировать, — журчит Алефтина.
      А Алик, не подозревая об этих эмоциях, продолжает имитировать уже начальника главка, подписавшего его очередную бумагу:
— «Ну, давай, что у тебя там за дерьмо! Тэкс... Слушай, на кой... — Алик беззвучно произносит нецензурное слово, — это нужно?! Что ты дипломатию разводишь? Делать нечего?.. Строчат черте что! Ладно, давай подпишу. Ты, брат, извини, голова пухнет от бестолочи. Извини. Скажи там, чтобы ко мне никого не пускали. Делом не дают заняться».
— Точно, точно! Умничка, Алик! — Алефтина заливисто смееется.
А когда Алик выходит:
— Ну что я говорила?! Он с начальством совсем другой. И начальство чует в нем своего, доверяет.
     На пороге нашей комнаты появляется сотрудник из другого отдела и громогласно вещает:   
    — Алла Петровна, вас просят зайти в бухгалтерию.
     После такой фразы всем ясно, что Алла Петровна получила премию.
Если премия предназначается к юбилею сотрудника — круглой дате, уходу на пенсию — она вызывает всеобщий энтузиазм. Все дополнительно скидываются. Нелли носится по магазинам, покупает подарок, цветы. Происходит торжественная церемония. Юбиляр растроган, все растроганы. Иное дело — «текущая» премия. Несмотря на дружный единый коллектив, мнение каждого сотрудника на этот конкретный факт, увы, индивидуальное. Поэтому с некоторых пор такая премия стала носить закодированный характер. Раскодирование происходит только случайно, по вине какого-нибудь наивного работника другого управления.
Алла Петровна — самая молоденькая в нашем отделе — теряется, беспомощно смотрит на нас всех, трет своими музыкальными пальчиками виски, роняет на пол рукопись, лихорадочно собирает листки, наконец, бежит получать премию.
      После ее ухода начинают выплескиваться более грозные эмоции.
— Раньше у нас премировали за работу. Противно, когда начальство необъективно, просто противно! — начинает Алефтина.
— Скромница, а с начальством тюлюлюкается, — продолжает Нелли.
— А собственно, кого надо было премировать? — робко возражаю я.
— Вы у нас человек новый. Разработка и утверждение планов всегда считалось в отделе событием, за это премировали. Я разработала и утвердила в этом квартале три плана.
— Между прочим, один из них мой. Не в этом дело, конечно, но... — это Нелли.
— Я не знаю, может быть, Алексей Петрович ошибся, надо было иначе... Но Алла Петровна — скромный человек, ее нельзя упрекнуть... в общем, она очень скромный человек, — пробую я отстаивать свое первоначальное заявление.
— С начальством она совсем другая. В отделе скромная, а там совсем другая.
— Алла Петровна! Я ничего не могу сказать плохого по поводу вашей деятельности по существу вашей профессиональной, так сказать, подготовки. Но вы потеряли письмо. И не просто письмо, а письмо на контроле. Что могут подумать о нашем отделе? Соберитесь, Алла Петровна! — имитирует Алексея Петровича Алик, подыгрывая Алефтине.
Ее глаза плотоядно вспыхивают:
— Алексей Петрович это забыл... Впрочем, смешного тут мало.
— Смех, Алефтина Яновна, полезное государственное дело, он понижает количество адреналина в организме. Одна улыбка продлевает жизнь человека на четыре секунды. Вот так, учтите, больше улыбочек во время работы.
     Прибегает Алла Петровна — розовая, возбужденная, с букетиками ландышей и конфетами. На каждый стол она кладет букетик и шоколадный батончик, Алефтине — вместо батончика плитку шоколада. В комнате — неловкое молчание... Алефтина и Нелли уткнулись в бумаги и не реагируют на ландыши и шоколад. Я смущенно благодарю.
— Алла Петровна, вы проявляете излишнюю расточитель¬ность и наносите ущерб семейному бюджету. Премия дается не для того, чтобы ее пускать по ветру. Это непрактично, Алла Пет¬ровна. Еще одно свидетельство вашей личной несобранности. Соберитесь, Алла Петровна, поимейте ввиду на будущее. Начальство не так часто дает премии, — вещает под шефулю Алик.
      Алла Петровна хохочет.
— Ничего, она достаточно практична, чтобы заработать в этом будущем еще одну премию, — не глядя на Аллу Петровну, язвит Алефтина.
      Алла Петровна вздрагивает, вглядывается в лица сидящих, резко бледнеет и дрожащими пальчиками начинает перебирать свои бумаги, роняя их на колени. Молчание.
— Нелли, пошли обедать! — обращается Алефтина к Нелли.
— Да, что-то жрать хочется. Только вся моя наличность — пятак.
— Пошли, я заплачу.
      Алефтина и Нелли выходят из комнаты. И я хорошо представляю, сколько адреналина разольется в двух человеческих организмах в этот законный час отдыха.
— Товарищи, что здесь произошло? — треснутым голосом спрашивает Алла Петровна.
— Ничего не произошло, все нормально, Алла Петровна, — успокаивает ее Алик.
— Нет, что-то произошло, пожалуйста!
— Н-ну, когда руководство кого-то дополнительно оценивает, это не всегда вызывает единодушие. Се ля ви.
— Нет, я понимаю, конечно. Я, наверное, не заслужила. Но почему Алефтина Яновна? Почему именно она?
— Ну, это деталь, вопрос темперамента.
— Не в этом дело. Она всегда говорит мне о своей дружбе. Два дня назад в коридоре она сказала мне: «Радуйся, Алла, тебе премию дали. Я как профорг постаралась. Купишь мне шоколадку?». Почему же сегодня?..
      Теперь уже мои глаза лезут на лоб:
— Это правда?
      Алла Петровна смотрит на меня, постепенно ее глаза закрываются пленкой слез.
— Нина Сергеевна, мы сегодня с вами дежурим, — как голосок Буратино доносится до меня голос Алика, — вы слышите, мы сегодня, именно сегодня, дежурим.
— Я не слышу, я ничего не хочу слышать, я ничего не хочу вообще.
      Входят Алефтина и Нелли.
— Нина Сергеевна, вы еще не обедали?
— Идите задерите барашка. Такой шашлык! Фр... — это Нелли.
Я молчу, потом вдруг «завожусь»:
— Меня и так тошнит.
— С чего это вдруг? — настораживается Нелли.
— А с человеческой подлости! — выпаливаю я, в упор глядя на Алефтину. — С двуличия — немыслимого, фантастического, непонятного!
     Я вижу, как глаза Алефтины расширяются от страха. Потом перевожу взгляд на Аллу Петровну. И вдруг вижу в ее глазах тот же страх.
— Нина Сергеевна, пошли обедать, нам сегодня дежурить. Алик энергично идет к двери. Я следую за ним и бормочу:
— Господи, почему люди такое дерьмо, а? Надо что-то сделать, сказать. Так же нельзя, а?!
— Мы сегодня с вами дежурим, Нина Сергеевна. Вы можете не выкладываться до вечера?
      Вечером во время дежурства Алик говорит серьезно, без шутовства:
— Не советую вмешиваться, Нина Сергеевна. Заработаете склоку. А Алле Петровне окажете медвежью услугу. Она только начинает свою деловую жизнь. Ей работать с Алефтиной, продвигаться. Эта история ее испугала. Она думала, Алефтина - ей друг.
     Я перестаю слушать Алика. Думаю, как изо дня в день — на лестнице, в столовой, в коридоре — Алефтина внушала каждому, кто разделял с ней обеденный перерыв или временную минуту уединения, что Алла Петровна — хитрая ловкая карьеристка, пролаза, сплела хитрую сеть интриг, хочет пролезть в аспирантуру, на    кафедру «подведомственного нам» института, порочит главк... Сначала я воспринимала это всерьез, пыталась с ней спорить, затем превращала в шутку, отвлекала внимание на другие темы. Она упорно возвращалась к этой: «Ну, братцы, у нас работали всякие, таких еще не было». Я стала воспринимать это как болезнь, не понимая почему она выбрала объектом скромную интеллигентную Машу-растеряшу. Порой было страшно ее одержимости, ненависти, допускающей неограниченную импровизацию. Как далеко она распространяется? Ограничивается отделом, мной, Нелли, Аликом? Или...
     «Она думала, что Алефтина - ей друг... Алефтина всегда говорит мне о своей дружбе... Радуйся, тебе дали премию, я как профорг постаралась...» Значит, одновременно? Забавно. Зачем? Смысл?.. До меня снова доносится голос Алика:
— Мы с вами — залетные птицы, а Алефтина — кадр, она создала свой участок, наш отдел, по-существу, вросла в него корнями и держит, как кариатида. Шеф не пожертвует ею, ради работы не пожертвует. А наш шефуля Петрович и так все знает. Вы его не удивите.
— А мы с вами добродушные, наблюдатели нового изотопа зла — учрежденческого — парим над ним, все понимая, ничему не удивляясь?
— Кстати, борьба против зла активизирует зло, старая история. Вы уже испугали Алефтину. Она — общественница и дорожит своим авторитетом. Сейчас она даст задний ход и будет умасливать Аллу Петровну, и Алла Петровна ей все простит. И вы же окажетесь в элементарных дураках. Вы уже, простите, в дураках — заработали себе врага.
      Мы долго молчим. Потом я после каких-то зигзагов мысли:
— Бедный Гамлет! — и вдруг краснею от собственной глупости.
      Алик реагирует неожиданно:
— А зачем?
— Что «зачем»?
— Вы никогда не задавали себе вопроса: чего добился Гамлет? Повальных смертей, в том числе собственной. Люди смотрят Гамлета, умиляются и поступают наоборот. Они смотрят по телевизору каждый день на миллион героев и подлецов, восторгают¬ся, возмущаются и... поступают по-своему. А главное, никому в голову не приходит соотнести всю эту подлость со своей. Се ля ви, как говорят все обыватели во всех художественных произведениях.
     И он вдруг перешел на имитацию Райкина в образе пресловутого лектора:
— Гамлет? Что такое Гамлет, уважаемая Нина Сергеевна?! Ну, конечно, это классика и все прочее. Это чувство, порыв, это эмоции. И, разумеется, философия. Конечно, я смотрю Гамлета, то бишь Смоктуновского, или Высоцкого и прочее... думаю, думаю... болею, конечно, да. И мой сосед Иван Иванович тоже болеет. Возможно, он думает — «Гамлет» Шекспира это про меня. А я думаю — «Гамлет» про него, в смысле морали, конечно, подлости то есть. А потом мы аккуратно подсчитываем копейки за коммунальные услуги. И попробуй я ошибиться, обсчитать его на десять копеек по общему счетчику, он забудет про Гамлета, ей-богу, забудет. Се ля ви, Нина Сергеевна, се ля ви.
     И вдруг добавляет совсем просто:
—    Я дурак, Нина Сергеевна. Своей откровенностью изменяю самому близкому другу — себе. И не первый раз. И не ручаюсь, что завтра на лестнице вы не будете трогательно контактировать с Алефтиной против меня, как Алефтина поочередно контактирует с каждым из нас против каждого из нас.
      Я сижу тихо, как мышка, а Алик продолжает, первый раз увлекаясь:
— Черт с ней, буду откровенен до конца. Я вам не помощник в разоблачении Алефтины. Я люблю свою профессию, свою прежнюю работу, очень люблю. Работа здесь — не моя работа. Мне нужно уйти отсюда, хорошо уйти, не наследив. Глупо из-за этой стервы портить будущее. Вот когда я уйду, тогда я выдам вашей Алефтине за все и за всех. А сейчас вы только ткнете в кучу дерьма — она завоняет. И пальчики ваши будут в этом дерьме долго.
      Я опять молчу. Я знаю, Алик прав. Он — мудрый гномик.
— Я кончил МГИМО, Нина Сергеевна. И я обжегся, хотя не был виноват. Я хочу уйти. Но я знаю цену детали. Она может запросто запороть жизнь.
      А через некоторое время:
— Во всяком случае, со злом надо бороться без эмоций.
      Я не послушалась Алика, то есть сделала самый нелепый практический шаг — высказала свое мнение сотрудникам отдела, не ввязывая шефа, шефулю, общественные организации.
       Тихий близорукий Костя молчал. Нелли почему-то сказала, что я тоже когда-то получила премию. Алефтина плакала как обиженный ребенок — тихо и безутешно. Алла Петровна терла виски дрожащими пальчиками, потом заболела. Алефтина раздобыла крабы и икру - и поехала к ней в больницу улаживать конфликт. Я уехала в отпуск.
       И только по возвращении ощутила «масштабность» закулисной операции, проведенной Алефтиной. Алик оказался прав. У него безукоризненно срабатывал инстинкт самосохранения. Я действительно очутилась в дерьме, физически ощущала, как ежедневно заглазно уничтожалась и избивалась, как если бы действительно совершала ежедневный учрежденчес¬кий подвиг — громогласно и стойко осуждала и искореняла зло. Все мои задумки, намерения, перспективы были намертво блокированы. Алефтина ходила с победным видом, обедала и шепталась с Аллой Петровной, которая явно избегала меня.
      Однажды я не выдержала:
— Алла Петровна, я понимаю Алефтину. Но вы...
— Я простила Алефтину Яновну, совсем простила, — заборматала она дрожащим голоском, роняя и неловко подбирая бумаги.
     И в глазах ее были страх и мольба. Я вдруг ощутила, что онь боится меня больше, чем Алефтину.
     Следует добавить, что Алик сохранял безукоризненный
нейтралитет. И только когда мне становилось уж очень тошно, втихую комментировал:
— Я же вам говорил, борьба со злом активизирует зло. А Алле Петровне нужна к тому же аспирантура, которой ведает Алефтина. Се ля ви.
— К сожалению, вы умница, Алик.
— Нина Сергеевна, мне нужно хорошо уйти.

      И Алик ушел. Совсем неожиданно, когда Алексей Петрович и Алефтина были в отпуске. Он подал заявление об уходе, когда «там» был подписан приказ о его назначении на желанную работу. Он говорил мне в коридоре:
— Поздравьте меня, я ухожу — ухожу!.. — и впервые светился добром, как новогодний дед Мороз.
— Поздравляю. И... завидую.
      Нелли сначала не поняла:
— Он еще не уходит. Он уйдет позже. Сейчас снова смена начальства. Отпуск не убежит, можно и в сентябре.
— О чем вы?
— Я вам говорю. Я знаю, что говорю.
— Но он же уходит совсем.
— То есть как совсем?
— На прежнюю работу. Уже подписан приказ.
— Совсем? Ну да!.. И правильно делает. На шута ему сдался наш главк! Он здесь пересиживал. Он никогда и не говорил, что окончательно. Это мы — по специальности и окончательно. А   он...
      Я хочу напомнить ей ее же слова... Нет, я ничего не хочу ей напоминать.
      Когда Алексей Петрович узнал о «коварстве» Алика, он в первый момент сорвался:
-      Да?! Не может быть! — и тут же собрался. — Вот как ? Ну что ж, не уверен, что он поступил правильно. Здесь он успел бы не хуже... Давайте работать.
       И быстро вышел, в первый раз забыв о безукоризненной форме начальника отдела, как он ее понимал.
       Через несколько месяцев Алик случайно попал к нам на небольшой сабантуй, который мы впервые устраивали без него.
За столом после двух рюмок он сразу стал имитировать своего нового шефа:
— Я понимаю, помимо государственных интересов, у каждого человека бывают личные. Иногда они создают более сильный непосредственный импульс для действия. Вдруг захочется достать модную куртку — японскую или английскую — принципиальной разницы нет. Или посидеть с сексуальной переводчицей в кафе, когда там еще нет очереди. Было бы глупо убивать в человеке человека со всем комплексом хотений, надо дать им свободный выход. Но... к следующему выходу в эфир вы должны положить на стол определенное количество добротной продукции... Вам понятна моя мысль?.
     Затем все произносили тосты, короткие речи. Возникло редкое чувство полной свободы, раскованности. Мы все были хорошими, доверяли друг другу, мы были коллективом и радовались этому. Представили слово Алику.
— Товарищи, я очень рад, что снова здесь, в этих столь памятных стенах, уже на правах гостя. Я не могу сказать, что у меня остались об этом учреждении плохие воспоминания... Нет, вообще, каждый человек должен где-то работать и соответственно относиться к своей работе. Работа, она... — Алик озорно, с вызовом посмотрел на нашего шефулю, но Алексей Петрович не принял вызова, он настороженно, с интересом наблюдал за ним, и Алик не рискнул, видимо, дрогнул. — Работа... Ну, конечно, работа это... Как бы мы там не отвлекались, как бы мы не острили там... Мы обязаны, в общем, добросовестно оправдывать те надежды... Мы обязаны перед высоким...
Он как будто сорвался с одной интонации и не мог перейти на другую.
— Вообще, товарищи, если говорить серьезно, а мы не всегда бываем серьезны, ответственны... Нет, вообще, для оптимального варианта необходимо взаимопроникновение...
     Он говорил все более витиевато, многозначительно и непонятно. А главное, никак не мог кончить, как будто у него не хватало слов.
Всем становилось неловко. Я не выдержала:
— Алик, что с вами? Подействовал стиль вашего нового шефа?
      Алик смешался, запнулся, потом непринужденно рассмеялся:
-     Ну ладно, в общем, за вас! Положение, знаете, обязывает...
     Потом он заходил все реже.
     Однажды зашел к Алексею Петровичу по «кадровому вопросу» — располневший, сдержанный, респектабельный. А потом в нашей комнате небрежно снял телефонную трубку, набрал номер и голосом, очень похожим на тот, каким он когда-то с юмором и точным попаданием имитировал нашего начальника главка, стал бросать фразы с долгими паузами:
— Фима, ты? Как материал? Подработал? Роскошно. А теперь слушай сюда. Разорви его. Да, ты не ошибся. И выбрось в корзину. Да, в обычную корзину, ту, что рядом с тобой. Угу... И напиши новый — по мотивам. Да. Никакого протеста не будет. Надо уметь думать... Понял? Лады. Как там трудяги? А этот новенький? Он может что-нибудь выдать? Ты так думаешь? Я думаю наоборот... Ну, хорошо, обозри и скорректируй. Я приеду, разберусь. Все.
— Ты что, Алик, стал начальством? — спросила Нелли.
— Без пяти минут. Кстати, еду с ответственным поручением в одну весьма сложную на данном этапе соцстрану.
— Счастливого вояжа! Не подведи соцстрану. Заходи под Новый год — сработаем сабантуйчик, вспомним старину.
— Зайду, если буду в пределах Союза. Кстати, я развожусь со своей женой. Разумеется, после командировки. Привет Алле Петровне.
      Алефтины тоже не было в отделе, но он о ней даже не вспомнил.

      Прошло полгода. Алик не давал о себе знать. И вдруг Нелли, как всегда с ходу, выпалила:
— Братцы-кролики, умрете! Наш Алик женился. Кстати, с приданым.
— Каким? Машина!
— Нужна ему чья-то машина! У него от своей фонарь еле зажил.
— Дача?
— Какой примитив фантазии!
— Вилла на черноморском побережье для бархатного сезона?
— Несчастные, потребители!.. У нас готовый восьмилетний сын, не меньше. Вот так!
      Все онемели. Просто невозможно было представить осторожного предусмотрительного Алика отцом своего, тем более чужого, ребенка.
— Постойте, друзья, значит любовь нашла управу и на нашего Алика?!..
— Любовь?.. — Нелли качается на стуле и картинно барабанит пальцами по столу. — Этот вопрос требует доследования, как говорят юристы. Так просто мы не рискуем. И на мелочи не размениваемся. Говорят, одной из гирек был номенклатурный папочка.
     А потом, через месяц, по домашнему телефону, мне позвонил сам Алик. Он был рассеян. Спрашивал о новостях и обрывал ответ, не дослушав. Как бы невзначай сообщил, что снова «окольцован». На мое поздравление в трубке послышалось неопределенное мычанье. Затем после паузы:
     Спасибо, Нина Сергеевна, спасибо! Разумеется, я счастлив... слышать именно ваше поздравление. Но... вы уже, наверное, усвоили, что все в этом мире относительно. И все, увы, проходит. Кажется, так было написано еще на перстне Соломона. Вряд ли наш век добавил что-нибудь умнее и глубже к этой истине.
— Не мудрите, Алик! Счастье, как талант или деньги. Есть оно? Или нет?
— Хм... Именно счастье, Нина Сергеевна, категория наиболее относительная, — послышались знакомые райкинские интонации. — А за эмоции, как вы тоже, имели счастье усвоить, — положительные или отрицательные, не имеет существенного значения, — приходится жестоко расплачиваться.
— Слушайте, Алик, не портите вы жизнь себе и... Именно ребенок воспринимает все эмоционально... Нуждается в эмоциях положительных...
— Ребенок?!
     В его голосе послышались незнакомые яростные, отчаянные нотки, посыпались беспорядочные жестокие, слова:
— Ребенок?!.. Ха-ха!.. Вы имеете представление, Нина Сергеевна, что такое современные дети? И вообще, зачем они? К двухтысячному году человечество утроится. Что оно будет делать, как выкручиваться? Нет, большую бессмыслицу вы когда-нибудь ощущали?.. Молодая пара, перед ней жизнь, как скатерть-самобранка — в лучшем варианте, конечно, — живи, твори, пробуй... Нет, нужны дети. Им посвящается жизнь, судьба, карьера, материальные ценности... Сами где-то на задворках, сами — это уже потом... А потом — это опять же он — ребенок, только в квадрате, с возросшими потребностями и вполне развившимся хамством. Еще дальше: дети для «самих» — бесконечные болевые точки, родители, то есть «предки» для детей — это уже что-то совсем неприличное, не понимающее элементарных вещей — пора убраться восвояси.
— Алик, простите, но ведь вы сами были ребенком...
— Раньше это было иначе. Я думаю, что это было иначе во всем мире. Да, был. Да, учился. Мы, конечно, чудили, развлекались, само собой, все это было. Но было же и другое. Чувство ответственности, может быть, подсознательное. Я должен учиться, не быть оболтусом...
— В семь лет вы это понимали? Я — нет, честное слово!
— Да!.. Нет, конечно, наверное, мы не могли это четко сформулировать тогда, это ясно. Но это было, было!.. А тут.,. Нет, вообще, все ясно. Семейка, знаете, плоды воспитания. С одной стороны — бабушка, с другой — мамочка...
— А вы вдруг неожиданно вторглись с указкой посредине? Он не слушал. Он продолжал свой монолог вдохновенно, как будто кого-то имитируя, но без чувства юмора:
— В семье такой стиль... Все можно, все. И никакого чувства ответственности... Задают задачки. Спрашиваю, решил? Молчит. Задают басню. Спрашиваю, выучил? Молчит. Покажи тетрадку. А он, волчонок, укусить может...
      Он продолжал говорить, но я на какое-то время перестала слушать. Я искала мелькающие в голове конструкции, отбрасывала одну за другой.
— Постойте, Алик! К ребятам привыкают с пеленок. Любовь помогает родителям привыкать, это известно... У вас сразу взрослый. И вы что-то не так, как глухой... Простите, я не хотела.. Слушайте, а почему бы вам не воспользоваться своим талантом. Указка чаще дает осечки, юмор действует наверняка, покоряет всех... А?..
Трубка молчала. Потом холодно хохотнула:
— Мило. Благодарю. Но... как вам сказать... Не тот случай. Теперь дети рано развиваются. Представьте, меня опередили. Я выбит из седла моим же оружием. Больше того, я  жертва, — он повторил вдруг непривычно визгливым голосом, — я — жертва самого себя!..
— Как это? — растерялась я.
— Смешно. Но, как говорится, факт. Вчера вечером прихожу раньше, жены еще не было. Слышу его голос, но какой-то странный. Приоткрываю дверь. Он один, раскачивается на носках, надув щеки, вывернув карманы штанов (видит Бог, я их не выворачиваю), и вещает «моим» голосом, представьте, похоже: «Кого вы воспитали с матерью?! Будущего тунеядца, бандита с большой дороги, а?! Я у тебя спрашиваю, у тебя!.. А ты знаешь, он когда-нибудь меня зарежет». И отвечает «своим» голосом: «Зарежу, мамочка, честное слово, зарежу старую зануду».
      Я вдруг рассмеялась неудержимо, неприлично, а потом сквозь смех виновато:
— Простите, Алик, трудно представить вас старой  занудой...
— Как видите, у современных детей иные пространственные и временные представления. А у меня блестящая перспектива! — и после паузы:
— Вот вам вариант юмора. Смешно?
      Теперь уже. я мычу что-то неопределенное. А потом долго сижу, уткнувшись носом в кулак.
               
                Офорт Татьяны Цыплаковой.