Глава 2 В больнице

- У нас ни горшков, ни сосок…
- А ты, Миша давно ли вырос? – Галина Федоровна ведет меня к заправленной кровати возле окна.
Миша сидит на своей, ногами тапки по полу гоняет:
- Чур, из ложечки кормить не буду.
- Дылда – не выдержал я, еще и язык показал.
Мишка кулак выставил, глазами пугает. Галина Федоровна заметила, улыбнулась, подмигнула мне:
- Не бойся, он тебя не тронет: у него братик младше тебя.
Мишка кулак убрал, отвернулся. Галина Федоровна сдвинула одеяло, хотела посадить меня на кровать, глянула на Мишку, спрятала руки за спиной. Хоть и взрослая, а поняла, как от лишних насмешек избавить. Если бы не Мишка… ладно, сам заберусь, не маленький.
- Место у тебя хорошее, окошко рядом. Так что скучать не будешь. – И уже Мишке: - В палате за старшего, если что, с тебя спрошу.
Мишка повернулся к Галине Федоровне, растянул рот до ушей: «Есть» - и честь отдает.
- К пустой голове руки не прикладывают, – одну руку держу на макушке, другой Мишку передразниваю.
Галина Федоровна повернулась:
- Не умничай, – сердито, и тут же с улыбкой – поладите.

- Ну, и сколько тебе?
- Чего сколько? – делаю вид недотепы.
- Не придуривайся. Интересно просто, - Мишка подошел к кровати, посмотрел в окно, присел рядом. – Мне десять, почти десять. У меня день рождения шестого июня.
- Врешь! – я аж подскочил. – Я в этот день родился, а не ты. Врун!
- Ой, ой, ой. Ты думаешь, только один и родился в этот день, умник. Скажи, сколько дней в году, а?
- Тыща, - я набычился, выпалил громко. – Оно мне надо? Сколько дней…
- 365 или 366. А сколько ты сказал - не бывает.
- Сам не знаешь, а меня учить собрался, – его гадание меня успокоило.
- Ладно, пусть по твоему. – Мишка будто не заметил моей сердитости, пошел на мировую. – А все же, сколько тебе? Шесть? Или семь?
- Пять, - теперь моя очередь не замечать его тона.
Мишка смотрит, улыбается:
- Значит, в НАШ день рождения мне будет десять, а тебе шесть. Так?
Блин, получается, я врун, а не он. Он сказал – ему почти десять, а я…
- Не так. Мне будет пять. Пока четыре с хвостиком.
- Хвостик уже большой. – Мишка говорит серьезно, – Давай краба, – и протягивает руку.
- Нет у меня никакого краба, - я насторожился. - Ничего у меня нету.
- Глупенький, так говорят, когда хотят друг другу руки пожать.
Слово «глупенький» получилось у него без сюсюканья, просто, не обидно.
Я рассказал ему о болезни – пневмонии со всех сторон, о злосчастной радиоле. Рассказал бы еще что-нибудь, но в палату стали возвращаться с обеда остальные мальчишки. Со всеми перезнакомился. А Мишка и правда, врун: Сережка старше меня всего-то на годик. Ему что, тоже соска нужна? Но злился я недолго: почти нисколько.
Только успели познакомиться, пришла няня, погрозила пальцем: «Спать, немедленно и непременно». Тетя на вид грозная, я даже испугался, спрятался под одеяло с головой, затаился. В палате стало тихо, слышно лишь чьи-то мягкие шаги.
- Нельзя, сыночек, с головой укрываться, - теплые руки няни поправили одеяло, пощупали лобик. – Чем дышать будешь?
И снова грозным голосом:
- Спать, а то горячие уколы принесу.
Я посчитал десять раз по десять (ну сжульничал, совсем немножко), открыл глаза, думаю, ушла няня:
- Миш…
- Спать, я сказала.
Оказывается, няня сидит за столиком, читает книжку. Ничего не поделаешь, буду лежать. Спать совсем не хочется. Вот только зажмуриваться устал, глаза сами открываются.
Если Мишке десять лет, мне пять, значит, Мишка старше меня на целых два раза. Проверю на пальцах: моих годков хватило на одной ладошке, а Мишкиных на двух. Точно – ровно на два раза он «больше».
- Тетя няня? – говорю шепотом, вдруг и правда кто спит.
- Не шуми, разбудишь. Сейчас подойду.
Няня подошла, присела на краешек кровати:
- Вера Михайловна я. Запомнишь? Ох, что это я, так официально, тетя Вера. Понял?
- Няня Вера, я запомню.
- Какая же я няня – Сережи Голубцова мама. Вон того, белобрысого, языкастого.
Почему языкастого я понял: Сережка язык нам показывает, тоже не спит. Задумал к нам перебраться, но няня, ой, тетя Вера, коротким «цыц» уложила Сережку под одеяло.
- Тетя Вера, а семьдесят это много?
- Смотря чего. Если мороженое, даже обжоре много.
- Годов.
- Семьдесят годов? Наверное, много. Мне и половины еще нет, а смотри, какая старая.
- И совсем вы не старая. Еще в соку.
- Ка-ва-лер. Где же ты таких слов нахватался? – тетя Вера сердится понарошку.
- У нас в доме дядя Саша так говорит. Он вредный, с ним никто не дружит.
- Точно вредный, а ты как попугай, всякие гадости за ним повторяешь.
Если честно, то я не знаю, что за «гадость» сказал. Сейчас не это главное:
- А два раза по семьдесят очень много?
- Сто сорок лет?
- Да.
- Много, очень много.
Да, плохо дело. Если я правильно понял, то буду еще как Матрена, а Миша…
- Тетя Вера, а сто сорок годов люди живут?
- Не знаю, не видала. Врать не буду. Подожди, а зачем ты расспрашиваешь, неужто помирать собрался?
- Ничего я не собрался, просто так спрашиваю, - голос у меня задрожал, вот-вот слезы появятся.
Тетя Вера наклонилась, поцеловала в щечку, потрепала ежик на голове, «спи, малыш».
Хочу стать взрослым, а все не дают. И чего меня целовать как маленького. Ворчу, а сам бы и другую щечку подставил …


Мишка хитрый, построил гору у своего аэродрома, попробуй, облети. У меня самолет сверхновый, ИЛ сто тысяч; только рулить не получается. Ставлю карандаш как Мишка, нажимаю правильно. А самолет летит в гору:
- Все, Генка, ты разбился. Я выиграл.
- Гад ты, Мишка. Ты в меня ни разу не попал, - так не считается.
- Как договаривались... – Мишка лыбится, мой самолет карандашом зарисовывает.
- Я с тобой проигрывать не договаривался. Я тоже гору нарисую, побольше твоей.
Мишка еще хуже лыбится:
- Смотри не перестарайся, а то со своего аэродрома не вылетишь.
- А своя гора не считается.
Везет Мишке, не успел ему рассказать о его душонке, пришла Вера Михайловна.
- Ну что, друзья – не разлей вода, воюем? И кто победитель?
Мишка в меня пальцем тычит: - Он.
Ну и ври, мне лучше, встаю со стула, кричу гордо:
- Я у него, няня Вера, мильон раз выиграл – са-ла-га…
Мишка ржет, Вера Михайловна тоже смеется: ну и пусть, стану великим летчиком – будете потом прощения просить.

- Я зачем пришла-то, нашла денежку у ваших кроватей. Не ты, Гена, потерял?
- Ничего я не терял. Мишкина, наверное, - я еще дуюсь, отвернулся гордо.
- Не, Вермихайловна, точно не мое. – Мишка рисует мне гору и рядом самолетики.
- Я деньги оставлю, а вы у других поспрашивайте. Пошла я. А не найдется хозяин – накупите вкусненького.

Сидим кружком, спорим, на что деньги потратить.
- А давайте всем по шоколаду. – Сережка облизывается, ерзает от нетерпения.
- Слипнется, - не соглашается Мишка.
- Пирожное…
- Повторить? – злится Мишка.
- Мороженое, - не должен мне Мишка отказать.
- Давай! К твоим болячкам еще ангину добавим.
Да, Мишка и правда взрослый: думает и говорит как они. И всего-то старше меня на два раза, а уже зануда. Со взрослыми не подружишь, они дружить не умеют, только поучать. Несчастливый я, нашел друга, а он взял и вырос. Не хочу я ваше пирожное, мороженое. Ушел, спрятался под одеяло: увидят слезы, будут смеяться.
Мишка присел с краюшки, пытается приоткрыть одеяло, держу крепко.
- Нельзя тебе мороженое, Ген. Ты же взрослый, нельзя тебе сейчас мороженое.
- Уйди, я тебя не трогаю, и ты не тронь.
- Можешь дуться сколько хочешь, все равно нельзя. – Мишка отпустил одеяло, ласкает меня через него.
- Берите, что хотите. - Вырос Мишка, совсем вырос. Но разве он виноват в этом? – Я все съем, - стараюсь сказать повеселее.
Он же действительно невиноват, просто вырос. А я друга не брошу – даже взрослого.