Памяти Че

Осень, жара и тот проклятый октябрь,
Стал для него вовек обителью тьмы.
Смирился он с тем, что не будет награды,
За то, что устремился в глаза сатаны.

И воздух тот душный, что спекся в бунгало,
Пронизывал легкие, как стальные шипы.
Но был для него он милее преграды,
Что выросла вдоль, обрамляя холсты,

Его жизни, судьбы его тяжкие годы,
На фронтах проведенные. В зарослях тьмы,
Зародилась та самая шальная свобода,
За имя, которой уж дни теперь сочтены.

Его черные кудри спадали, как прежде,
Лицо обрамляя. Мужская грудь,
Вздымалась, тем воздухом напиваясь все реже,
А кровь же тем временем обратилась в ртуть.

Глазами он впился в лицо интервента,
И гордостью был переполнен тот взор.
"Прости, команданте, мне жаль..." но ответом,
Был бас, огласивший чужой приговор.

"Я знаю, зачем ты здесь. Не стоит и века,
Нам ждать, чтобы каменный туз,
Упал. Ну, стреляй же! Ты убьешь человека!
Запомни слова мои, назойливый трус!"

И выстрел тот грянул... обрывая заветы,
Что были заложены в гены людей,
Сражавшихся за свободу свою, но приветы,
Уж розданы более, и нет им частей.

И Ролекс трофейный, что снятый с героя,
Хранится давеча на чуждой руке.
На руке лейтенанта, кто октябрьским зноем,
Приказ отдал страшный, утопая в штыке.

Эрнесто, ты был нам и братом, и другом,
И всем, что мы только представить могли!
Мы дети свободы, и можем прилюдно,
Воспеть твою память, что когда-то сожгли,

Эти сволочи! Изверги! Сукины дети!
Не смевшие выдержать глубины твоих глаз.
Которые, даже, после четверти века,
Не могут не вспыхнуть, окутав всех нас,

Твоим именем, гордостью и чувством свободы,
Которая стоит всех виданных злат!
И мы будем клясться, что за прошедшие годы,
Не будут забыты имена всех солдат.