Школа чтения и письма

Начало учёбы запомнилось рисованием бордюров в тетрадях и разноголосицей в отношении практики чтения: одни быстро привыкали к слогам и словам, другие шевелили губами, читая, и дело это не любили. Я попался сразу – читал много, перечитывая сказки Афанасьева и стихи Михалкова. В семье военнослужащего, приехавшего в столицу с далёких восточных рубежей, книг было мало. Школа рядом с академией была великолепная, в памяти остались аквариумы на площадках мраморных лестниц и кабинет, в котором показывали нам, первоклашкам, кино. В конце календарного года семья отправилась на западную границу, туда, где обитали загадочные бандеровцы. Заканчивал первый класс в школе, разместившейся в здании упразднённого храма.

С книгами не везло. Несколько лет подряд проводил лето в военном лагере, в лесу. В библиотеке была исключительно литература о войне. Какая светлая голова решила, что у военных должны быть исключительно военные мемуары и книги о Великой Отечественной, не знаю, но я перечитал всю библиотеку. Мемуары, впрочем, не читал, мал ещё был.

На исходе начальной школы появилась научная фантастика. Александр Беляев дал мне возможность летать ночами над крышами города, и медленно опускаться вдоль стен высотных домов, заглядывая в окна. Хотелось увидеть что-то интересное; ничего интересного почему-то не было видно.

Жюль Верн, Джек Лондон и Майн Рид составляли мне компанию, когда я сидел на толстой ветви дерева, растущего у крыльца дедова пятистенка. Сидел лицом к рынку, огороженному высоким дощатым забором, серым, плотным. Вдалеке виднелся лес на правом берегу небольшой речки. Саму речку, вытекавшую из каскада прудов, не было видно, а замечательный сосновый лес рос на высоком берегу, на крутом склоне. По правую руку от меня конёк крашеной бурой краской жестяной крыши. По ту сторону дома довольно большой сад, в котором к концу лета поспевали яблоки. Поселковые сорвиголовы лазали через забор за яблоками, обламывали ветки деревьев, и дед завёл пса, отчаявшись оградиться высотой заборов.

Среднее образование завершалось парадом классиков. Это было время "Одного дня Ивана Денисовича". В школе преподавательница литературы, женщина в возрасте, опытная и понимающая, что происходит, повела свой класс к Солженицыну, которой в то время проживал в двух шагах от моего дома. С литературой разминулся, Солженицына не лицезрел, поскольку проходил по математическому классу. Одноклассница, предпочитавшая математике литературу, дала прочесть "День". Развитая, острая на язык девица не сделала более никаких движений в части ликвидации моей глубокой наивности в отношении художественного слова; она, как и педагогический состав, полагала, что я буду учёным; моим способностям дивились, а я дивился их близорукости, хотя близоруким был сам. Точно знать не мог, но догадывался, что наука – не моего ума дело. Всё же отправился в столицу и поступил на Физтех, открыв долгий шестилетний период институтской жизни вдали от дома.

Вдали, это сильно сказано. Первые месяцы едва ли не каждую неделю ездил домой, пока не понял, что мой дом теперь в мужском общежитии, в третьем корпусе.

Институтская библиотека была на уровне и я прочёл всё, что положено было прочесть студенту из провинции в промежутках между лекциями, экзаменами, студенческими попойками, преферансом, поездками в дружественные институты на вечера отдыха… что там ещё было? Литература и в эту пору ещё не стала для меня тем, чем могла бы стать, поскольку шло выяснение отношений с наукой.

Попытка писать в ту пору свелась к ведению дневника и написанию писем, повод для которых, как правило, возникал каждую осень, а потом и чаще; убив вечер, мог написать пару страниц невнятного текста, которые лучше всего было бы порвать и выбросить. Попытки сформулировать мысль или выразить чувство поставили меня лицом к лицу с проблемой литературной формы; адресаты не ждали от меня новеллы или эссе, но сам я сокрушался при виде плодов собственных эпистолярных усилий и этого было достаточно, чтобы оставалось чувство глубокого разочарования и неудовлетворённости. С неудовлетворённостью, впрочем, в тот период были проблемы далеко выходящие за пределы почты.

Дневники сохранились, замечательный пример того, как писать, чтобы потом невозможно было понять – о чём и зачем.

Благополучно избежав больших денег и завидной карьеры, дожил до тех времён, когда стало возможным заняться тем, что странным образом улучшало качество жизни. Чтобы стать свободным, надо много потерять. Чтобы не жалеть о потерянном, надо использовать то, что получаешь взамен – опыт… сын ошибок трудных; продолжение, которого трудно избежать. Особых трудностей при совершении ошибок я не испытывал, опыт же сводится к следующему: всему, чему могу научиться, надо учиться самому, не рассчитывая на институты, курсы и семинары – не в коня корм.

Сайт "Проза" вполне походящая система аудиторий: прогульщик по натуре, иногда читаешь, получаешь удовольствие или оказываешься в состоянии недоумения, угадываешь движение слов, мыслей, сюжетов; в коридорах толпятся студенты, чинно проходят профессора; в курилке рассказывают анекдоты и делятся ценными сведениями о преподавателях; за разговорами забываешь, что пора сдавать реферат, а он ещё только пишется; в конце дня уходишь к себе, переполненный впечатлениями, уставший и озадаченный; писать самому уже не хочется, прикидываешь, не принять ли пару бокалов допинга.

Попытка самому сделать то, что у других выглядит изящно и естественно – лучше любого учителя: пишешь, и начинаешь догадываться, что это такое – жить словом, томиться им, мучиться несовершенством и блеклостью языка. Писать, отрываясь от чтения, всё равно, что переходить к практике любви, вместо того, чтобы читать о любви.

Любить, читать о любви, писать о любви. О чём ни пиши, пишешь любовью – к прошедшему времени, к неслучившемуся, к тому, что услышал, подсмотрел, запомнил, переставил местами, сменил времена, перепутал имена.

Моя школа ожидала меня здесь, где поезд ушёл, смысла нет, и тебя перестают замечать те, вслед кому ты смотришь задумчиво; ловишь себя на нечаянном движении, норовящего уйти в побег, пересечь черту оседлости, нарушить границу; поймаешь на слове, своим словом расплачиваешься, расплачешься над чужим, прячешь влажные глаза.