Улей

Когда-то, очень давно, мой дед сказал мне: «прекрасней и трудолюбивее существ я не встречал. Но я, наверное, не очень опытен… прости, внук. Может, у тебя получится лучше».
 Мой дед был мудрым человеком, он считал: единственное, что люди передают из предыдущего поколения в следующее – это ошибки, и инструкции к ним.
 Вот эта будка. Трухлявый, старый куб из дерева, окрашенный голубой краской, которая давно выгорела на солнце. Его симметрия заметно ухудшилась: доски выкрутило, и некоторые их края отошли от корпуса, игнорируя неисчислимое количество гвоздей. Сооружение немного перекошено на бок и пахнет тленом.
 Снизу конструкции, по центру одной из сторон, виден маленький выступ. Над выступом есть аркообразное отверстие, заколоченное колышком – это дед, его спасательная операция, как задраивание люков, при гибели субмарины.
 Весь захудалый внешний вид улея – результат моего пофигизма, или «деятельности» тех, кто когда-то в нём жил, да ещё дед сделал свой вклад, светлая ему память.
 Но главное то, что до сих пор сквозь его непривлекательную кожуру слышен тихий гул.
 Помню, как дед загорелся, когда кто-то из его друзей-пенсионеров впарил ему идею о пчёлах, а потом и их самих. Дед днями напролёт, не высовывая носа из соответствующей литературы, работал над чертежами их будущего дома и дальнейшем его возведением. Как он трясся над каждым насекомым. Как по-детски радовался первому положительному результату, и также противоположно реагировал на свои неудачи, доводя бабушку до приступов мигрени.
 Дед облачался в замысловатый костюм, похожий на скафандр космонавта, только в место забрала его лицо защищала тонкая, тёмная сеть. Разжигал какую-то дымящуюся фигню и ковырялся во внутренностях пчелиного дома, перебирая плоские рамки, по пояс покрытый своими маленькими, обкуренными друзьями. Шептался о чём-то с ними. Я держался на расстоянии, боясь укусов этих фанатиков труда.
 Посмотри-ка на эту красавицу – говорил дед, упиваясь непонятным мне величеством этих созданий природы. Глянь, какой у неё пушок, какой окрас, а какой изящный строй! – торочил он, сжав в пальцах тупую, жужжащую и постоянно норовящую ужалить его пчелу.
 Я боялся пчёл, как и все дети.
 Но мёд…! Мед – единственное, что придавало увлечению деда некоторое благородство, и терпение со стороны бабушки. Никогда не забуду вкус и запах этого янтарного мусса на корочке свежего, белого хлеба, в прикуску с парным молоком, солнечным сельским утром.
 Но однажды, по среди зимы или ранней весною (не помню точно), дед подживлял пчёл не известим мне препаратом, толи для того, чтобы они менее ощущали сезонные коварства природы, толи для повышения их трудовой потенции, и по вене своей старости что-то напутал с дозировкой вещества, или просто ошибся в препарате.
 Дед говорил, что с пчёлами случилась какая-то чертовщина, казус, патология.
 Пчёлы заболели.
 Они будто сошли с ума. Стали жалить друг-друга, убивать и жрать. Вся большая семья разбилась на группы которые разделяли упомянутые раньше рамки. Отказались вылетать наружу: почти все позабыли о своём предназначении. А те, кто отваживался – вскоре скончались. Насекомые, объевшись своего же мёда, превратились в трутней-термитов, чувство сытости которых очень походило на самовлюблённую гордость. Когда кончился мёд они взялись за сам улей (Ха-ха-ха-ха – дурдом!). Пчёлы отказались от ухаживания деда, более того – при попытке деда провести курс лечения – серьезно его искусали и совершили попытку побега. После того мой дед и решил изолировать их.
 И всё!
 Никого мёда.
 «Это уникальный случай в мировом пчеловодстве» – говорил дед, о своей шняге с ульем.
 Скоро дед тяжко заболел, и проанализировав свои «перспективы», передал этот ящик мне. А что я? Я в этом нифига не шарю, разве что в мёде…
 Вот и не знаю теперь, что с ним делать. Может предпринять ещё одну попытку исцеления тех, кто в нём сейчас? А может так и оставить его, с его утопичной автономией? Или пойти, набрать в банку бензина и сжечь этот хлам, к чертям собачим, а потом начать все заново?
 Не знаю…