Мои дорогие бабушки и дедушки

 Моим незабвенным бабушкам и дедушкам - Аксинье и Александру Лукьяновым, Лукерье и Егору Чуйко посвящается:
         
             Слава, вставай, поедем на озеро лошадь купать, тормошит меня дедушка Саша. Я мгновенно просыпаюсь, вскакиваю, тру кулаками глаза и бегом к умывальнику. Умывальник во дворе, у крылечка, вода в нем прохладная, но мягкая, ласковая, будто родная. Скоренько умываюсь и бегом в дом.
             А, сколько времени? Спрашиваю попутно у мамы. Глядь в окно, светлым - светло. Все встали спозаранку. И Солнце, и люди, и звери, и птицы. Один я, выходит, спал без задних ног.
            Еще и шести нет, отвечает мама, я уж и корову подоила. Дедушке ехать потом на покос на нашу поляну с ночевкой, вот он и надумал сначала лошадь выкупать на озере. Ну, и тебя заодно.
           Смотри, Слава, с лошади не упади, встревает баба Сина, а полное имя ей Аксинья Терентьевна.
 
           Она великая мастерица всяких старинных кушаний и напитков.  Вот, к примеру, пробовали ли вы кулагу, свекольник, взвар, путрю, шанежки с морковью, жаворонков из теста, калачи, выпеченные на поду жаркой русской печи, с хрустящей корочкой, обсыпанные мукой. А картошку с салом на тонкой чугунной сковороде, а пироги с груздями и картошкой, а еще с рыбой и квашеной капустой, а борщ, настоявшийся в жаркой печи, в котором плавают разваристые духмяные куски мяса с косточкой из говядины, баранины и свинины разом. Слюнки потекли? То-то, сразу видно, не пробовали.
 
         У меня детство было послевоенное, может, не всегда сытное, зато счастливое. Потому что и друзей в округе полно, и озеро близ села огромное, и воля вольная нам, пацанам, и живем мы с мамой у дедушки с бабушкой, в их добротном деревянном доме по улице Школьной. И окружает моё село изумительная по своей красоте природа.
         В доме у нас живности всякой полно, у деда еще и лошадь есть. Она, как и дедушка, тоже старенькая, теплая и добрая. Язык у неё шершавый,  наждак - наждаком, и в то же время ласковый. Когда ей морковку даёшь, так она норовит её вместе с ладошкой втянуть в рот, вкусно, видать.

        Дед мой Александр Иванович Лукьянов учитель, заведующий начальной школой с незапамятных времен. У него добрые серые глаза, густые седые усы, неспешный говор, неспешная походка. Последнее, наверное, от того, что он прихрамывает на правую ногу.  В детстве в прятки играли, он и спрыгнул с забора на доску с гвоздем, торчащим вверх. Гвоздь был огромный, ржавый, насквозь ступню проткнул.
 
         Ногу спас фельдшер станичный, говорят, дегтем да отварами травяными гангрену какую-то вытянул, а вот на службу царёву деда после не взяли. В казачьем войске служить надо было, с конем, шашкой и своей сбруей, только карабин кавалерийский на службе выдавали. Не пойти на службу казаку было совсем нехорошо, перед сельчанами стыдно, переживал, конечно, юноша.
 
         Поэтому поступил Александр в Кокчетавское реальное училище Кокчетавского уезда Омской губернии, а по окончании продолжил учебу в Омской духовной семинарии. Еще в реальном училище сдружился с Валерианом Владимировичем Куйбышевым, друзьями были, не разлей вода, за одной партой сидели.
 
         В Омской семинарии друзья присоединились к революционной деятельности. Бурлила студенческая среда в те годы. Среди студентов вольнодумство очень распространено было. Выперли их обоих, Лукьянова и Куйбышева из семинарии за крамолу против царя.

         У Валериана Куйбышева отец был большим человеком в Кокчетавском уезде, так он сумел восстановить своего сына в учебе. А деда моего из семьи хлеборобов отправили учительствовать в родное село и документ выдали о неполном духовном образовании, позволяющий работать в начальной школе, чтобы на кусок хлеба зарабатывать. (Документ этот хранится у меня в семейном архиве). Царь то милостивый был, волчьего билета дедушке не дал.

         Дед идет рядом, я гордо сижу на лошади, грею свой тощий зад на её широкой теплой спине.
         Раннее утро тихое и ясное, с озера веет ночной прохладой, солнце только-только поднялось из-за Лобановского леса, разбросало по небосводу лучи – разведчики, позолотив редкие облака и вершины деревьев на сопках. Проехав сосновый бор, отделяющий село от озера и северных ветров,  спускаемся к озеру. Берег пологий песчаный, песок еще на ощупь прохладный после ночи приятно холодит босые ноги.

          Озеро, будто зеркало матовое, гладкое, чистое, ни морщинки, а синее небо с легкими облачками будто купается в чистой прозрачной воде.
          Таким ясным утром далеко видно. Село Веселое стоит совсем на другой стороне озера почти за два десятка километров, а кажется, будто рядом. На той стороне озера над водой белые домики, будто игрушечные, и в воде они отражаются вместе с нежными перистыми облачками, окрашенными солнышком в бледно-розовое. Синь неба сливается с синью озерной, и такая благодать на сердце льется, словом не выскажешь.
 
          Мы пересекаем широкую полосу крупного белого песка, приближаемся к прозрачной, еще не проснувшейся толком и потому тихой и безмятежной воде озера.
          Дно видно на десятки метров вглубь озера, и проснувшиеся его обитатели как на ладони: стайки юрких мальков сверкают серебристыми бочками, шарахаясь от неожиданных опасностей.
          Тёмноспинные окуни растерянно снуют туда – сюда, не зная, за кем из мелюзги погнаться, неторопливые перламутровые ракушки, будто застыли в донном песке, и только длинные извилистые следы на дне подтверждают, что они все-таки движутся. Чуть поодаль на воде колышется трава, разбросав по поверхности узкие цепкие листья, излюбленное место засады окуней. Оттуда они и начинают свою утреннюю охоту.
 
          Справа протянулась длинная полоса пронзительно зеленого в разгар лета камыша. Она тянется извилистой дугой, повторяя изгибы берега, то приближаясь, то отступая от него на добрую сотню метров и более, сначала до птичника на мысу,  потом до речки Любимовки и еще дальше.
          У самой воды приостанавливаемся. Вблизи берега начинает поигрывать рыбёшка, по большей части мальки. Явно окуни утреннюю охоту начали, будут гонять малышню, пока не насытятся.
         Много позже, став уже заядлым, как и мой дед Лукьянов, рыбаком, однажды я наблюдал, как охотятся окуни. Сижу как-то ранним утром с удочкой под сопками на Больших Камнях за Буян – Щелью. На озере полный штиль, рыба играет, но клев вялый. От нечего делать, наблюдаю, что в глубокой прозрачной воде возле берега творится.
          Под самым берегом плотва резвится, снует туда-сюда. Иные чебачки к береговым камням подплывают, суют носы в водяной мох, что-то там отыскивают и склевывают с камней прямо подо мной. Меня совсем не боятся. А я на высоком камне, ноги свесил над водой, любуюсь картиной чудесного раннего утра.
 
           Вдруг, откуда ни возьмись из глубины появляется приличная свора окуней. Повадки, что у волков. Выстроились подковой, гонят перед собой стайку плотвы, всего окуней штук семь – восемь. По краям окунёвой подковы и выше к поверхности воды окуньки поменьше, к центру, где поглубже, уже крупнее, а в центре позади стаи и на солидной глубине самый крупный окунь. Да что там, здоровенный окунище. Даже если и приврать, то под килограмм будет. Крайние окуни окружают добычу, а нижние завтракают первыми, резко бросаются вперед и заглатывают зазевавшуюся мелочь.  Очень захотелось мне тогда этого крупняка поймать, однако не удалось. Прыснули окуни, кто куда, едва я удилищем взмахнул. И самый крупный куда-то в глубину сиганул.
 
          Слава, говорит дед, попридержи лошадь, я сейчас разденусь, лошадь в воду заведу, и тебя вместе с ней, ты на ней так и сиди.
          А я всегда готов, говорю, это я от пионеров в школе слышал.
          Деда, можно я потом прямо с лошади в воду нырну.
          Нырни, смеется дед, коли не боишься.
          Чего бы я боялся, отвечаю, я уж ныряю и плаваю как рыба.
          Ну – ну, недоверчиво бормочет дед.

          Дедушка мне все разрешает, можно бы и не спрашивать у него позволения, но так принято было в наше время. Дедушки и бабушки наши любили нас едва ли не больше, нежели родители. Оно и понятно, ведь родителям приходилось с темна и до темна работать. Тогда все без исключения работали. С тунеядцами и бездельниками разговор был короткий.
           Сейчас бы такой же порядок ввести для своих граждан, особенно русских мужиков. Не было бы нужды в приезжих горе – работниках, мигрантах.    
            Пусть у себя живут и там блага своим народам создают. Но власти у нас сами как оккупанты ведут себя в нашей стране, им порядок в государстве совсем не выгоден. Чем больше смуты и бардака, тем им легче и доходнее живется - воруется.

            Лошадь после купания весело, жизнерадостно трусила к дому. Славка тоже был доволен: и накупался, и на лошади прокатился.
            Дед сегодня собрался на покос, сено косить на своей Лукьяновой поляне, с ним и мать Славкина помочь деду поедет и бабушка Аксинья. Толку с неё нет, потому что она плохо видит, но клубнику в траве разглядит, значит, собирать будет. 
            А Славку на сенокос не взяли, ты, говорят, дом охраняй, двор подмети, курам корма подсыпь под вечер, воды принеси, а то им жарко, небось. А, если припозднимся, так корову иди вечером встречать из стада.
 
            Получив кучу наказов, Славка не расстроился. Он и так всё это в доме делал без понуканий. Нетерпеливо дождавшись, пока все старшие уехали, Славка быстренько переделал все мелкие дела и уселся на крылечко новую удочку мастерить.
            А, когда, он что - ни будь мастерил, то очень любил фантазировать или мечтать. Изготовление удочки очень к этому располагало. Славка знал наверняка, что вечером привезут спелой луговой клубники, уж он-то  наестся её вдоволь со сливками. А после мама еще и вареников налепит с клубникой, это уж совсем объеденье.

           Нынче ему в школу идти. Официально в первый класс. Хотя он с трех – четырех лет в школу с дедом Александром Ивановичем ходит. Дед его не просто учитель начальных классов, он еще и заведует начальной школой. Там Славка под приглядом деда давно научился читать, писать и рисовать, со многими ребятами познакомился.
            Больше всего он любит, конечно, рисовать. Рисует с утра до вечера, в основном на военные темы. Сражения, битвы, где, конечно, наши всегда фрицев побеждают.
            Война-то совсем недавно закончилась. Память людская и не зарубцевалась даже. Сколько народу война погубила, сколько в село мужиков не вернулось, да еще и калеками остались. И так по всему необъятному Советскому Союзу.
 
           Отец Славкин Тихон Егорович всю войну прошел, на двух фронтах побывал, сначала на Германском, потом на Японском, два раза раненный, в голову и ногу. Славка шрамы в бане видел, страшновато. Тут вон палец пришибешь, когда мастеришь что – ни будь во дворе, и то больно как.
           А дед его Александр Иванович не воевал и в армии не служил. Зато учитель замечательный, добрый, всё Славке в школе разрешает. Славка хочет, рисует на уроке, хочет, пишет с доски вслед за дедом вместе со всеми, а то и своё собственное сочиняет, пыхтит, каракули выводит, но не сдается, еще до школы грамоте обучился.

          Вечерами-то он бабушку Сину любит послушать про давние времена, как при царе жили люди, и как потом начинали, при советской власти. Аксинья Терентьевна вышла замуж за моего деда еще молоденькой совсем, а потом было у них восемь детей, три сына и пять дочерей. И всех они вырастили, воспитали, всем образование дали. У неё и медаль есть за материнство, в сундуке держит, в тряпице завернута, но Славка подглядел и в руках подержал уважительно.

          Так вот бабушка Сина как-то рассказывала Славке неразумному, что жили они, казаки Семиреченские здесь при царе неплохо. Царь всех казаков землей наделил, работай, не ленись только. А, как революция началась, вот тогда и беды пошли, одна за другой: то белые придут порядки устанавливают, то красные им на смену, опять же со своими правилами. Нашлись и такие, кто работать уже не желает, а бузу в селе поднимает.

           Вот как-то, вспоминает, бабушка Сина, стали по станицам да деревенькам казачьи разъезды из колчаковского войска наезжать, да молодежь агитировать против советской власти, чтоб на Москву идти. 
           А дед мой, говорит она, грамотный был, все ж таки школой в Чалкаре заведовал, люди к нему шли за советом, как быть, за кем победа будет, за белыми повстанцами или за Красной Армией.
           Он и стал народу разъяснять, чтобы не записывались в повстанческую армию Колчака. Когда те прознали про агитацию дедову, схватили его, прямо из дома в соседнее село Лобаново отвезли и в каталажку посадили, а точнее в пустовавший амбар зерновой. Там уже немало активистов сидело из соседних сёл, своей доли дожидались.

           Ранними утрами выводили на допросы людей, а потом расстреливали по нескольку человек за селом. И моего деда, продолжала баба Сина, должны были на завтра расстрелять за агитацию, да Бог смиловался, налетели в ночь красные, освободили тех, кого успели, так и дед мой жив остался. Славка в такие минуты замирал, не дышал почти, так ему интересно было про старые времена послушать.
 
           При царе жили казаки наши хорошо, вольно, работали, конечно, с темна до темна, да ведь на себя работали, не притеснял царь казаков. По осени с урожаем на ярмарку в Кокчетав ездили, торговали, домой инвентарь, товары нужные, гостинцы детям привозили. 
           Славка встревал непременно: а деньги у вас были?
           И  деньги водились. При царе деньги дорого стоили, рубль – это целое богатство было, за три рубля можно было молодую коровенку купить, а за червонец – справную лошадь. Славка поверить не мог: за рубль и корова?!
            Ну, а плохо жил тогда разве тот, кто ленив был, да водку любил. Но таких непутевых в округе в те времена очень мало было, наперечет, все работали, не покладая рук, и помогали по-соседски друг дружке.

            А ребятишки тоже работали? Нетерпеливо перебивал Славка бабушку Сину.
            А то, как же, всем, от мала до велика, дело находилось в деревне. Парни не только выправкой казачьей щеголяли, а и обновами, а их еще заработать, и потом справить надо было.
            Работящих девчат и в жены брали охотно. Ой, много чего надо было уметь девице на выданье: и корову подоить, и сноп в поле сноровисто связать, и шерсть спрясть, и масло сбить, и еду приготовить, и… всего не перечислишь, вздыхала бабушка.
 
            А ленивых людей тогда в старину и не было вовсе. Почти что не было. Вот из ленивых да пьющих бездельников и создавали после революции комитеты бедноты, добавляет бабушка Сина. А они, комбедовцы то есть, когда власть почуяли стали притеснять зажиточных казаков, соберутся к ночи у кого и решают, как делить будут добро, экспроприированное у богатеев и кулаков сельских.
 
            Славке такие высказывания крамолой казались, но слушать про жизнь в старые времена было очень интересно и занятно.
             Баб, а расскажи, как потом красные снова дедушку забирали в тюрьму! Приставал снова Славка.
            Я ж тебе уже вроде рассказывала, хитрит баба Сина.
            Ну, еще расскажи, интересно же. Славка сидит возле бабушки на её кровати, тесно прижавшись, и бабушка милостиво продолжает, поди, ведь и самой вспомнить старое приятно. Особенно, когда кончилось благополучно.

            Весной, в двадцать втором годе, кажись было, не упомню точно, сколько лет прошло, вспоминает баба Сина. Вот так же поздним вечером, почти ночь уже была, спали мы. Вдруг в окошко стук. Дед первым с постели соскочил, может соседи кто по делу неотложному, побежал во двор, ворота открыть.

            Входят в дом вслед за моим дедом люди чужие. Не раздеваются, не разуваются, так и проходят в передний угол. Один в кожаной тужурке и фуражке кожаной, весь ремнями перепоясан, всё скрипит на нем, как на телеге несмазанной, этот не то из района, не то из самого уездного города, а двое наших голодранцев - комбедовцы те самые. А во дворе часовой что ли, с винтовкой ли с ружьем, не помню толком.
 
           Старший тут же начальственно распорядился, чтоб я деду немедля собрала узелок с одежонкой и едой, я еще и денег ему тогда сунула восемь рублей, как сейчас помню. А ты, Аксинья, это мне говорят следом, сейчас же сама собирайся, детей собери да вместе с детьми из дома выметайтесь.
 
           Вот так, Слава, все и произошло. Выбросили нас на улицу, в холод, слякоть. Страшно было. Думала деда уже и не увижу. Нас с детьми в селе поначалу никто не хотел даже приютить, боялись.  Потом вот соседи одни решительные нашлись, в баню свою пустили, там мы и жили долгое время.
            А дом наш со всем скарбом, живностью нашей и прочим добром поделили комбедовцы между собой, у нас много чего нужного было: плуг железный с бороной, сеялка, веялка, молотилка, да всего и не перечислишь, а уж скотины – не сосчитать, баба Сина, горестно вздыхала, видно, вспоминая.

          Давай дальше рассказывай, баба Сина, торопил Славка, он-то уже знал счастливый финал, и ему скорее хотелось, чтоб опять в конце все хорошо сложилось.
           Уже к лету дело было, надоумили меня, Слава, добрые люди съездить в Кокчетав, да обратиться к Елене Владимировне Куйбышевой, родной сестре Валериана Куйбышева, рассказать обо всём, да просить о помощи.
            Сам-то Валериан Владимирович к тому времени большим человеком у Ленина стал, в Самаре заправлял, так сказывали. Я и поехала с попутной оказией, детей пристроила по соседям, да и поехала. Елена Владимировна приняла меня хорошо, обещала с братом немедля связаться.

            Три месяца с лишним дед мой в уездной ЧК томился, а вишь, ты, помог тогда ему Куйбышев, отпустили деда домой живым и невредимым. Даже вернули ему и часы карманные фирмы Павла Буре, и денег восемь рублей, и одежду - всё вернули.
 
             Так дед накупил в городе хлеба, да гостинцев детям, вот это я помню хорошо. Вот только дом с хозяйством нам не вернули, ничего не вернули, всё по себе растащили, ироды чертовы. И учительствовать поначалу не позволили, егерем дед некоторое время работал, да рыбалкой и охотой немного промышлял, нас подкармливал. Очень уж он по школе тосковал, учительствовать хотел, поехал в райцентр проситься на работу в школу.
 
             Но ему в родном селе не разрешили учительствовать, а отправили, будто в ссылку, в маленькое село Веселое, то самое, которое стоит на другом берегу имантавского озера, знаешь, небось, Слава.
             Там станичники встретили нас по-людски, сразу сход собрали, выделили нашей семье дом с огородом, даже лошадь дали и корову. А то бы мы бедствовали, конечно. И уже в середине тридцатых годов перевели Александра Ивановича заведующим начальной школой сюда, в село Имантав, здесь мы, спасибо помощи сельчан, свой дом выстроили, и хозяйством обзавелись, и живем здесь до сей поры.

            В ту осень 1954 года Славка пошел в первый класс, проучился совсем ничего, как умер его любимый дедушка Александр Иванович Лукьянов –  замечательный учитель, заядлый рыбак и охотник, и немножко в душе революционер. Как-то сентябрьской ночью уехал на Белое озеро сети ставить. Там окунь знатный, озеро-то соленое, и рыба потому очень вкусная. А привезли деда на телеге уже не живого. Сказывают, что прямо в лодке с ним беда приключилась – обширный инсульт разбил, когда он сети выплыл проверять.
 
            Бабушка Сина, неутомимая труженица и рассказчица, мой главный домашний воспитатель, пережила деда на двадцать лет, вот только ноги у неё с тех пор стали болеть, и глазами совсем плохая стала. Очень она дедушку сильно любила. Это я теперь-то понимаю, по – настоящему.

            P.S. Моих - по отцу - бабушку Лукерью и дедушку Егора Чуйко (бабушку в селе ласково называли Лушей) я совсем не помню. Мне рассказывали, что дед Егор был землепашцем и смелым казаком, ему довелось повоевать с германцем в 14-м году.
            Умер он рано, будучи уже в возрасте, перед Великой Отечественной войной, а бабушка Лукерья – вскоре после этой страшной войны.
            У меня сохранилась фотография, где я сижу на руках у бабушки Луши в возрасте примерно полутора - двух лет. Фотография до сих пор не потускнела и хранит её доброе лицо и ласковый взгляд. И от глаз бабушки исходит негасимый свет наших старших поколений, которым мы обязаны своим рождением и жизнью. Да святится имя ваше!