Между нами

"Марк"

Между нами так и останутся тысячи неуслышанных слов, недосказанных фраз, непрощённых обид и горсти любви. Это как электрическое пространство между тобой и мной, магнитное поле.
* * *
Иногда бумаге легче всё рассказать, ведь кажется, что она тебя понимает ровно так, как ты понимаешь себя сейчас. Синие чернильные реки омывают твой разум, очищают сердце, лечат душу. Хочется утонуть в этих реках, окунуться с головой и захлебнуться. Ощущение того, что ты задыхаешься, даёт наибольший прилив сил стремления жить, бороться, просто на просто ещё дышать. Хотя бы глоточек…
Ещё раз идя на риск, ещё раз разбив коленки, мы уже наслаждаемся ощущением нехватки кислорода и остановка невозможна!
* * *
Его глаза полны печали: потерянной, непонятной, поглощающей и едкой… там глубоко засела боль, как противная заноза! И теперь ничего не страшно: контроль отсутствует, чувства не срабатывают, мозг отключён. Не человек, а машина, бесчувственная тварь, почти никто! Он идёт, собирая открытой настежь душой пыль прожжённого мира, пропуская эту гарь через сердце, по всему телу. Она потом осядет в его глазах, этой непонятной поглощающей печалью…
Его серость почти уже незаметна среди серых стен мчащегося города. Сладковатый дымок крепких сигарет согревает от осенних прохлад. И на несколько мгновений он уже забывает о промокших насквозь ботинках, чмокающей в них воде луж, противной слизистой грязи под подошвой. Ровно до тех пор, пока едкая смола фильтра не обожжёт губы, и он не заскользит, затаптывая дерзко брошенный окурок.
Блестящие витрины уже не привлекают взгляд, жёлтые огни фонарей кажутся беспринципно назойливыми, слова прохожих, задетых мокрым холодным плечом, всего лишь посторонний звук, который так же останется незамеченным. Он научился не чувствовать дрожь, вкушать боль и видеть во тьме.
Серый, голодный асфальт всё чаще приводил его к мосту. Именно здесь пахло свободой! Именно здесь он дышал полной грудью, иногда захлёбываясь кашлем от ненасытности и жадности! Именно здесь в его голове рождалась мысль, в сердце пылала мечта, а в душе парили птицы!
Время было таким скользким и неуловимым. Дождевые капли сменялись крупной набухшею росой, плотное покрывало ночи разбавлялось молочным туманом, кроткая тишина тонула в утреннем гуле проснувшихся дорог. Влажность.
Отрезвляюще действовало на него утро! Просто хотелось убежать и скрыться, раствориться или исчезнуть. Высоко поднятый ворот тонкого потёртого плаща неплохо прятал лицо, прямо до нервно бегающих глаз, что уткнулись в пол. Шаг был широким, частым и даже суетливым.
* * *
Вот так вместе с новым днём, порой заканчивается наша свобода, мы как тараканы разбегаемся по своим углам, прячемся до наступления темноты. И отчаянно задыхаемся до следующего глотка выдуманной нами свободы!
Мы надеваем маски, играем роли и отдаёмся в руки нашим кукловодам. Мы сами создаём этот театр под названием жизнь! Мы играем сами собой и умудряемся проигрывать! Мы боимся выдуманной нами лжи и ищем забытую нами правду!
Это не достойно называться жизнью…
* * *
Он украдкой проберётся в комнату, нежно прикоснётся холодными губами её румяной щеки. Проведёт кончиками руки по её тонкой шее и заботливо накроет сброшенным за ночь одеялом. У него ещё есть время сдержать слезу отчаяния и безысходности, пока она сладко сопит своим маленьким курносым носиком.
А время за него считает дни, за него решает, как быть, за него начинает жить. И он безвластен и бессилен над ним! Как старый садовник по осени, он смотрит, как угасают огни взращённого им сада, как превращается в пыль его жизнь…
Последний жёлтый лист слетел вниз.  Снова нечем дышать, только ещё сильнее, ещё чаще, ещё глубже… Знакомый вкус нехватки кислорода…
Эта ночь такая тихая, что не слышно как бьются сердца…
Я тебя не слышу М…


"Розовые ботинки"

Между нами стояли две больничные койки.
Как говорила моя бабуля, более болезненного ребёнка и быть не может! Да, я и действительно очень много болел в детстве всякими болячками и простудами, неделями валялся в уютной постели, пил тёплое противное молоко с мёдом и перечитывал любимые книги. Не смотря на все неприятные процедуры лечения, эти недели были для меня курортом, внеочередными каникулами! Теперь никто не ругал меня за часы безделья и не отгонял от зачитанной до дыр книги. Это были самые беззаботные времена…
Я помню и сейчас ту далёкую студёную зимнюю пору. Мороза стояли такие крепкие, не то, что сейчас! Во двор-то без валенок до колен, тёпленькой фуфайки и ушанки на башке не выйти было: даже нос порой приходилось прятать в самый ворот! А сколько снега могло навалить за ночь! Встанешь утром ранним, а за окном сугробы прямо в окна глядят и будто бы просятся погреться. Эх, как же я их любил…
Выйдешь из дому и давай рыть подземные ходы в снегу, нырять с головой в него и поднимать снежную пыль вокруг! Любил я дурачиться…
Так в последний из таких зимних дней я и умудрился простыть, да ещё как: с воспалением лёгких! Худо было, как никогда, сам себя клял я… А бабушка с мамой долго не думая решили меня в больницу поместить, якобы для науки и проку на будущее! Мол, полежит недельку другую на больничной койке, да поумнеет, дурь выветрится вся из башки моей слабоумной!
Да, конечно наказание было суровым: больницы я терпеть не мог, да и врачей недолюбливал с детства. Но смотрел на всё, как всегда, оптимистично: теперь-то совсем времени у меня будет много для своих дел важнейшей значимости! Но не тут-то было… Нелегко мне пришлось первые деньки: хворь взялась за меня серьёзнейшим образом и с моим подыхающим иммунитетом ей нечего было предоставить в ответ!
В первое осознанное утро в больнице я и увидел её: огромные, цвета выгоревшей на солнце бирюзы,  глаза, золотистые длинные кудри чуть ниже плеч и пухлые как выпечка губки, выглядывающие из-за румяных круглых щёчек.
- Привет, - пискляво и противно произнесла она. – А мне тут совсем скучно…
- Малявка! – подумал про себя я, отвернувшись к стенке и накрывшись одеялом по самую голову. – Играй со своими куклами и плюшевым медведем!
Вот так состоялось наше первое знакомство! Весь день до вечера я так и провалялся под одеялом, фантазируя, ну или скучая. Долго ведь не зафантазируешься, а день он вон какой длинный,  когда заняться нечем. А она бормотала что-то под нос себе или своему плюшевому одноглазому медведю. В палате больше никого не было.
Ночь я почти не спал. Эта бессонница убивала накопившиеся во мне силы, а за ветхим больничным окном свистел, проказничая, ветер, как же это меня злило! В окне я тоже ничего интересного и завораживающего, увы, не увидел и, раз семь посчитав овец, коров и другую живность, мой вялый ещё организм сдался!
* * *
Разбудили меня пронырливые солнечные лучи, донимающие меня со всех сторон! Зимнее солнце, оно ведь такое особенное, необычайно яркое, дерзкое и смелое, такое долгожданное, но только не для меня, особенно по утрам! Я растёр кулаками глаза, сладко потянулся и начал осматривать обстановку. В палате по-прежнему был только я и эта сопливая девочка, которая передвигалась из угла в угол, тягая за ухо своего больного на вид плюшевого медведя. Ей было здесь очень скучно, впрочем, как и мне…
 Я вскочил со своего спального места, взял полотенчико и бодрой походкой, что-то насвистывая, пошёл умываться. Главное в моей тактике – не показывать, что мне здесь тоже дико скучно! Вернувшись назад, я увидел, что моя соседка по палате уже сидела за столом и рисовала что-то на больших чисто белых листах. Да, ей и без глупой тактики было гораздо веселее. Мне пришлось ещё проторчать какое-то время в тактических раздумьях! За это время ей рисовать тоже наскучило, и она улеглась смотреть в потолок.
- Долго ты так не насмотришься, там ведь цветы не растут! – с насмешкой проворчал я.
- А у меня растут! Такие красивые и разные, ароматные полевые цветы! Хотя тебе всё равно, ты ведь не видишь их, - с укором и затаившейся вчерашней обидой как кошка промяукала она.
Теперь ей голосок мне показался более приятным, да и цветы на её потолке заинтересовали меня:
- А нет, постой, теперь и я вижу! Вон там красные головки диких гонорливых маков, а в пшеничном поле шепчутся васильки с налитыми колосьями и хохотушками ромашками!
- Нет там никаких хохотушек! – всё ещё с обидой в голосе выпалила она.
- А расскажи мне тогда, что ты там у тебя, мне безумно интересно, честное слово!
Тут-то она и растаяла! И остановить её было уже невозможно, ни словечка не вставить! Оставалось ждать, пока пройдёт этот ливень!
- Видишь, на зелёном лугу течёт ледяной ручей с чистой прозрачной водой?! А прямо у ручья нежно-белые на тонких стебельках цветочки. Только я и сама не знаю, как они называются, просто они очень красивые. А чуть дальше такие же жёлтые! И много-много пышных лилово-розовых головок клевера... – тут в её голосе послышались нотки грусти, - Вот бы мне такие розовые ботинки!
Дальше последовали килограммы молчания… Я смотрел уже не на её цветочное поле, а на бирюзу её глаз, налившеюся как спелые яблочки соком. Казалось, они вот-вот содрогнуться и капельки печали промчаться по её румяным кругленьким щёчкам…
- Не переживай, будут у тебя розовые ботинки! – подзадоривая, сказал я.
Тут в палату ввалилась тучная пожилая тётка (медсестра) и привезла на тележке наш завтрак и кучу разных лекарств.
- Фух, - облегчённо подумал про себя я, ведь я не знал, что говорить дальше и как себя вести…
На завтрак были еле тёплые разваливающиеся макароны с вонючим сливочным маслом и стакан такой же температуры молока. От одного вида такого завтрака мы скривились и как малые дети повысовывали свои языки, демонстрируя своё недовольство. Тут же последовал неугомонный заливной хохот, а затем пошли в ход и макароны. А точнее полетели!
- Лови червячка! Бэмц! – полетела первая макаронина и приземлилась прямо у неё на голове!
Она даже взвизгнула от неожиданности и вновь заразительно захохотала. Удержаться было невозможно! Я тоже заливался, даже ещё сильнее! Было так весело! Макароны летели одна за одной по всем углам палаты, ныряли в молоко, летали на луну и я даже на спор съел пару таких червячков!
Конечно, вскоре последовала расправа - нас застукала всё та же медсестра! В наказание нам последовала уборка и внеочередной тихий час! А это нас не успокоило, было всё равно весело и смешки будто прорывались сами наружу изнутри наших животов. Особенно было смешно, когда на наши посмехушки выбегала разозлённая медсестра и что-то пыталась до нас донести серьёзное и нравоучительное. Как только дверь захлопывалась, нас распирало ещё больше!
На обед, порядком изголодавшись, мы были рады всему, что нам прикатила уже другая, молоденькая медсестра. Особенно той жиже, которую они называют супом, с длинной и очень смешной лапшой!
* * *
Теперь уже меня распирало от смеха, когда надо мной склонились мама и бабуля и пытались меня отругать и постыдить перед всеми. А я никак не мог угомониться после двух полётов макарон в космос, они и сейчас продолжали летать у меня перед глазами и происходящего вокруг, я уже не замечал. И все их слова пролетали мимо, даже не заглядывая в мои уши!
Моя подруга-проказница лежала, уткнувшись в свою подушку и теребя одно рукой медведя: то ли ей стало стыдно, после всего произнесённого моей разъерённой мамашей, то ли она продолжала хохотать как и я…
* * *
Когда становилось темно, мы тихонечко  сдвигали свободные койки и ложились смотреть то за звёздным небом, то слушали пение птиц из сказочного леса, или бросали камушки на берегу того самого ручья…
Утренняя программа всегда отличалась полнейшим безумством! Мы рисовали вареньем на стёклах долгожданное жаркое, причём малиновое, лето! Пускали свои кораблики в вёдрах зазевавшихся уборщиц! Смазывали маслом пол и катались на коньках, и тщательно промазывали место у двери. Всё теми же макаронами мы украшали скучные белые решётки на больничных окнах! Они так и высохли, оставшись незамеченными. Много чего ещё было, много веселья и улыбок, таких её солнечных, пронзительных улыбок…
Но моим курортам скоро пришёл конец. Родителей стали вызывать чаще, чем это делали в школе. И почему-то именно моих! Мамино терпение лопнуло, у неё больше не было сил терпеть мои выходки и меня забрали домой в целях безопасности и перевоспитания!
Моей соучастницы не было в палате… очень жаль, что мы не попрощаемся.
Я вынул из кармана мамину помаду, аккуратно и незаметно извлечённую из сумочки, и принялся за дело. Пару минут и помады как не было. Вот и всё, с гордостью и облегчением вздохнул я!
- Береги её, плюшевый и вот передай кое-что, - в лапу мишке я положил прощальную записку и вкусную шоколадную конфету. – Думаю, что получилось как раз то, что надо!
* * *
Сколько воды утекло с тех пор, сколько в жизни было всякого пережито…
А я до сих пор не могу забыть эту кудрявую девчонку, с круглыми щёчками и пухлыми губками, огромными бирюзовыми глазками! И её одноглазого плюшевого медведя! Особенно интересно, понравились ли ей её новые лилово-розовые ботинки с блеском дорогой польской помады…


"Взлетать над собой"

Между нами не было секретов. В жизни всё самое крепкое выстраивается на доверии, простом человеческом доверии. Тогда тебе нечего боятся и есть на кого положиться, тебя не смущает её взгляд и не дрожит предательски голос, ты с ней такой, какой и есть на самом деле. Просто наше нутро очень часто прячется за ширмой, поджидая самого подходящего момента! И вот они, долгожданные овации и аплодисменты  - твой выход,  красавчик!
* * *
Утро не обещало хорошей погоды: ветер трепал и рвал немного пожелтевшие листья; небо было затянуто тёмными тяжёлыми тучами, которые грозили дождём; близко к земле кружили ласточки; было зябко и противно.
Конечно, такие дни не редкость, но сегодня погода будто бы чувствовала мой внутренний беспорядок, видела бардак мыслей в голове и решила дополнить и без того прекрасную картинку. Нам нужно было серьёзно поговорить и тянуть уже некуда. Я затушил недокуренную сигарету о жестяной откос окна и там же бросил окурок. Мне просто нужно было собраться с мыслями в своей голове, упорядочить уже давно наметившийся в ней хаос и беспредел, да что говорить загадками – я просто набирался смелости…
В горло ничего не лезло и поэтому вместо завтрака, я налил себе чашку крепкого чая, который так и остыл в моих неспешных раздумьях. Сделал пару глотков, разбавив блуждающий сигаретный дымок, подумал, что лучше всего будет побродить в эту непогодь…
Накинув серый пиджак на плечо, я провернул пару раз ключ, дёрнул за ручку и медленно спустился вниз. Ноги были такими тяжёлыми, как мысли в голове. Хотелось бы избавиться от этой причудливой тяжести, но что-то мне мешало и держало меня в напряжении. Я вышел из подъезда и мне показалось, что уже немного легче: с плеч упал мрак коридора, в нос ударил резкий влажный воздух, жар тела мгновенно спал. До нашей встречи оставалось три часа шесть минут сорок четыре, сорок три, сорок две… секунды.
Времени было предостаточно для тотального проветривания головы! Осталось выбрать подходящее местечко, где не смог бы никто потревожить. А такое местечко у меня было!
* * *
На высоте ты отстранён от всего земного! Здесь ты уже в большей степени принадлежишь себе самому. Ты представляешь себя птицей, видишь то же, что видят птицы и не замечают люди, слышишь то же, что слышат птицы и не способны услышать люди, те приземлённые, впившиеся корнями в землю. Ты готов совершить свой первый полёт, но главное вовремя остановиться: неземные ощущения городских крыш ещё ни кому взрастили крепких крыльев, чтобы взлететь. Здесь нужно взлетать над собой!
Я часто бываю на этой крыше. Хорошее место для переосмысления и взгляда из вне на уже сложившийся стереотипный мирок своего бренного существования. Здесь ты можешь узнать самым простым образом, что такое идти по краю и тогда отыскать свои границы и грани! Я не раз держался за воздух, когда хотелось лететь и падать вниз! Здесь выживают слабые и камнями срываются вниз…тоже слабые.
Ощущая высоту внутри себя, я уже было и забыл о предстоящей встрече и разговоре. Мне не думалось. Или не хотелось больше думать. Хотелось просто расслабиться, подышать полной грудью и воспарить к небу, вслед за птицами!
Время подавляло мою невызревшую и не укрепившуюся  лёгкость: оставалось два часа четыре минуты восемнадцать секунд…семнадцать…шестнадцать…
Теперь мне хотелось таинственной глубины, холодных неспокойных зеркал отражений и криков ненасытных чаек… я спустился к старому заброшенному причалу, который и приманивал этим меня и глупых опешивших чаек.
Скрипучий трухлеющий мостик ещё выдерживал мою стать. У некоторых деревянных столбов были привязаны лодки: добротные, на которых изредка гребли вёслами старички и уже непригодные, затонувшие в чахлой заводи.
По пути я всегда набирал прибрежной гальки, бульканьем которой я продолжал наслаждаться уже на том самом мостике. Кидая в воду камушек, я топил вместе с ним все неудачи и неприятности, все горечи и обиды, страхи и боль. Омывая свою душу, ты никогда не причинишь боли тем, кого любишь, кому веришь, кем живёшь и дышишь. Накапливая грязь – ты потопишь всех в своём болоте!
Я ещё немного побродил по берегу босиком, вглядываясь в бушующее небо, попрощался с чайками и покинул одинокий причал… Оставался ровно час! Пятьдесят девять минут пятьдесят девять…восемь…семь секунд до нашей встречи.
* * *
Я прошёлся аллеями молоденьких лип, выкурил ещё одну сигарету, которая казалось мне такой жизненно необходимой, и уже был на том самом месте. Ветер покачивал пустые качели, шумел листвой окрепших дубов и обдавал мелкими частыми каплями…
Уже начало темнеть и утихла метла во дворах… Дымились предвещающие осень костры… Разбежалась по домам детвора …
Я присел на край качелей и уже ни о чём не думал. Я просто ждал, когда ты придёшь, что бы всё рассказать тебе! Оставалось девять минут и шесть секунд…
Главное ведь доверие, на этом строится всё самое крепкое в мире! И у нас не было друг от друга секретов, я просто не знал, как рассказать тебе о моей любви, как подарить тебе ещё больше счастья, как уберечь тебя от людской горечи, как сохранить твою любовь и не причинить боли…
Холодный дождь вырвался из тяжёлых приземистых туч. Зашумели аллеи и зазвенели ручьи, запузырились лужи. В моих ладонях согревались холодные капли.
Я перестал считать время! Это сейчас не столь важно, важнее дарить своё тепло, тем, кто замерзает под общим солнцем!
Я просто забыл, что умираю…я просто не знаю, как это сказать тебе…


"Балконы"

Между нами этажи. Нет, не просто этажи наших многоэтажных, рвущих небо домов, а этажи нашей маленькой скромненькой жизни! Каждый из вас в данный момент находится на своём этаже чувств, мыслей, яда и любви! Или на крайний случай, едет в лифте. Правда случается всякое: и пурпуровые цветы, и поблекшие звёзды. Так, после очередного незапланированного отравления вкусом жизни, мы выходим на балконы. И пусть они такие не надёжные, так и норовят вырваться из-под ног. И большая редкость, когда нас спасают перила, но именно там, наши смыслы взращивают новые, окрепшие крылья и мы взлетаем. Эйфория конечно длится недолго, но всё же эффект туманного благополучия достигнут: мы перестаём убиваться из-за неразделённой или безответной любви, перестаём жалеть о прошлом, ошибках и сказанных словах, начинаем верить в светлое, истинное будущее и строим новые лестницы вверх к этажам наших грёз. Так бездумно! Как бы мы ни старались – это ненадолго! Ничто не вечно, особенно когда ты не веришь! И мечты останутся мечтами, если ты так и не смог договориться с реальностью. Туман рассеивается…
А жизнь такова, что приходится играть по-крупному. И как бы там ни было, на этот путь мы становимся сами: сами размениваем друзей на деньги и славу, часто конкретно продешевив, сами утопаем в своей безграничной ничтожности, сами разучиваемся любить, сами убиваем себя, своими же руками, так медленно и беспощадно…
И остановиться уже очень сложно, когда ты в пути. Даже когда педаль дошла до упору, мы продолжаем усердно давить на газ! Мы не замечаем дорожных знаков и не соблюдаем скоростных режимов. Берегись прохожий, у руля самоубийцы, глупые, безумно глупые люди!
Вы просто чаще выходите на балконы, да-да, на балконы! Выпустите пар порывами горячего дыхания, которое яростно впивается в озябший воздух! Или окутайтесь в отупляющий дым сигареты. Можете проглотить залпом пару чашек горячего кофе или чаю. Вам нужно время, чтобы остыть. Говорят, достаточно двенадцати минут. Я не проверял и вам это делать не обязательно, просто дайте себе остыть. Не жгите выстроенные мосты, сами того не желая. Вы можете потом уже никогда не попасть на тот берег…
А вообще балконы стали неотъемлемой частью нашего существования: они знают все наши тайны и секреты, наши слабости и вредные привычки, они помнят, как мы выросли и помнят какие из нас романтики, они кормили нас вовремя и вовремя укладывали спать, они не отпускали нас вниз…
Иногда они становились свидетелями нашего безумства, нашими соучастниками и покровителями! Из них получались хорошие учителя, они просто становились нашими друзьями, пусть и незаметно для нас самих. Пусть это звучит глупо и смешно…
Сейчас, в это самое мгновение, тысячи писем дошли до адресата, тысячи людей беззаботно уснули, тысячи машин заглушили моторы, тысячи сердец били о любви, тысячи новых звёзд зажглись в наших ладонях. Сохраните это тепло, оно тлеется в ваших руках, оно искренне в ваших порывах, оно сорвано с ваших небес!
И тысячи балконов рухнули из-под ног…
Мы пламенем ринемся ввысь!
И реками раны остудим!
Лишь воздухом не захлебнись,
Что жизнью безумной простужен!


"Театр любви"

Между нами оборвалась последняя ниточка. Теперь нас с тобой ничего не связывает. Лишь поблекшие воспоминания ищут место в сердце, где могли бы согреться и найти умиротворение. По мокрому асфальту с особым визгом шин мелькали автомобили. Ещё несколько минут мы стояли друг напротив друга и смотрели в некогда бездонный причал – теперь нелепо пустые и холодные глаза. Но не было ни слёз, ни криков, ни печали, ни отчаяния. Всё это уже прошло, переболело, приутихло, а может просто глубоко запрятано и закупорено. Перебиты провода, ведущие к механическому сердцу: теперь оно отбивает чёткий ритм, без всяких смещений при виде тебя.
Начало октября и уже немного зябко. Хотя, возможно, этот холод пронизывает меня изнутри. И я понимаю, что нет смысла здесь больше стоять, меня ничто уже не держит. Это время прошло, настали другие времена и надо жить иначе, жить без тебя. И пусть сейчас не так тяжело, как первое время, но столько нужно ещё поменять, забыть и стереть из страниц жизни.
В голове было лишь одно сомнение: в какую сторону пойти?! Хотелось, чтобы шаг был уверенный и свободный! Я поднял ворот пальто, вдавил в него подбородок и ринулся вперёд: то спотыкаясь, то протирая подошвой скользкие тротуары…
Хотелось ни о чём не думать, и чтобы это получилось, приходилось думать обо всём. Поэтому мой взгляд ловил каждый озябший лист, падал без разбору на того или иного прохожего, осматривал холодные витрины, тонул в застывших лужах. Я понимал, что иначе нельзя будет прогнать назойливые мысли о тебе, ведь они поднимаются из низа живота и давят горло! Да, это напоминает тошноту, но почему-то в отличие от неё, мы очень часто пытаемся сопротивляться и подавить эту силу, хотя понимаем, что так неправильно.
* * *
Уже темнело, и город засыпал под тусклым и мягким светом фонарей. Становилось ещё прохладнее. Я добрёл до небольшой кафешки и решил немного отогреться. В сознание мгновенно прорвался мысленный поток: как хорошо, что мы ни разу не были здесь вдвоём.
Я открыл небольшую узкую дверцу и сразу же окунулся в собранное помещением тепло. Неподалёку от двери стояла кованая вешалка для одежды, и лишь из приличия я снял своё пальто: меня ещё не успела покинуть уличная дрожь, подаренная октябрьской прохладой. Внутри было очень уютно и мило: первое, на что я обратил внимание, были длинноногие в красных абажурах торшеры. Их свет был приглушённым, мягким и дерзким в то же время. Это было так по-домашнему, с элементами интима, что не могло не тронуть. Дальше я не мог продолжать думать о торшерах, необходимо было срочно переключиться на остальные детали интерьера.
Меня дико взбесили громоздкие тускло алые приземистые кресла, которые стояли у круглых низеньких столиков, казавшихся на фоне кресел совсем маленькими. Хотелось немедленно уйти отсюда, но прогревшееся нутро пока не хотело возвращаться на улицу. Я присел и был крайне удивлён удобством непонравившейся мне мебели! В этих креслах было настолько комфортно, что меня посетила безумнейшая мысль этого вечера: необходимо утащить любым способом это кресло к себе домой!
Далее я обратил внимание на стены: они были оклеены черно-белыми обоями, которые от света торшеров казались буро-лиловыми, такими волнующими и страстными. Только в этот момент, предварительно оглядевшись, я понял, что это кафе задумывалось как место встречи влюблённых парочек: возле столиков было лишь по два кресла, других мест в кафешке не было; красная возбуждающая обстановка тоже принимается как улика; за столиками сидели в основном молодые парочки (это самый очевидный факт и прямое доказательство). А эти удобные массивные кресла туго можно было сдвинуть, образуя замкнутый овал вокруг столика, у которого была нижняя полочка для ваших ног. В конце концов, на столике лежало меню, на котором было написано красными буквами: «Театр любви»… 
Меня стало опять «подташнивать». Это гнёздышко раздражало меня и вводило мой разум в истерику: мысли метались из стороны в сторону, неупорядоченно сменяя друг друга. Главное вовремя остановить этот сумасшедший поток – вот в чём сила разума! Я понимал, что избегать эти мысли всегда не смогу и поэтому с ними нужно бороться. Быть может, это местечко самое подходящее для такой борьбы!
Ощущался некий дискомфорт моего присутствия в этом заведении. Возможно, его ощущал только я, но всё же я решил сыграть роль ожидающего влюблённого в этом театре любовников. Я время от времени посматривал на часы, звонил на свой же автоответчик, всматривался в темноту оконных проёмов…
Оказывается, это кафе называется не спроста театром. Припоздавший, на мой взгляд, официант принял заказ и через пару минут на моём столике стояли два малиновых десерта с листочками мяты и кусочками горького шоколада.
- Как она любит, - полушёпотом произнёс я…
- Извините, что вы говорите? – встрепенулся официант.
- Принесите-ка мне ещё чашку кофе со сливками…
В этот же момент погасла эстакада люминесцентных лампочек на потолке кафешки. Света в зале почти не было. Красный сумрак разрезали вспыхнувшие прожектора над барной стойкой. Теперь в центре можно было разглядеть небольшую площадку, где уже начали своё представление актёры «Театра любви».
Я не расслышал, как продрожала на блюдце чайная ложечка, не уловил аромата свежезаваренного кофе… Лёгкая музыка подействовала на меня как гипноз, мой взор замер перед сценой, на которой пластичными движениями завораживали публику актёры. Наверное, я был бы полностью очарован, если бы это представление не превратилось в оргию, от которой меня уже реально подташнивало. Мускулистые мужики чуть ли не облизывали руками похотливых девушек, они двигались в ритме секса, меняли позы и вели себя жёстко. Теперь мне хотелось на свежий воздух и продрогнуть заново!
Стоя на улице, я ещё раз провёл взглядом свой столик, твой любимый малиновый десерт и извращавшихся полуголых актёришек.
- Воротит!
* * *
Несколько трамвайных остановок быстро остались позади. Я включил в прихожей свет, сел в своё старенькое кресло не снимая пальто и закурил. Я давно уже бросил, но было как-то уж совсем паршиво. Конечно, сигарета не облегчит моё такое состояние, но не это от неё и требуется. Горечь дыма вынуждает меня закашляться, сердце начинает выбивать сигналы SOS, сигарета обрушилась серым пеплом…
Я открыл форточку и завалился на диван. Спать мне не хотелось, поэтому я много думал. Это была моя очередная слабость… во мне дышала забившаяся в угол любовь.
Настоящая любовь она ведь навсегда с нами! Её не стирает время, не растворяет  расстояние, не убивают слова и мысли. Мы бессильны, пытаясь её уничтожить! Страшно то, что люди бездумно швыряются ею! Причиняя боль друг другу, отнимая подаренное ими счастье жить, дышать и быть любимым, счастье любить…
Быть может, вас уже не наградят небеса этим чувством, и жизнь станет для вас просто жалким существованием. Я просто не готов отпустить то, что стало смыслом моей жизни, ради чего билось моё сердце, пускай будет очень трудно, но и это счастье. Счастье прожитой любви и боли! А любящее сердце умеет прощать…
- Я прощаю тебя, слышишь? Прощаю!
* * *
Как же удобно в этом громадном безвкусном кресле! И эти торшеры светят так по-домашнему! Я играю, играю в придуманное мной одиночество, до которого никому нет дела. А эта музыка! - я не слышу звона чайной ложечки на блюдце…