Зеркало в ванной

Шестая история.

– Свет мой, зеркальце, скажи... – сонно пробормотала я, вползая с утра в ванную комнату и почти повисая на умывальнике. – Впрочем нет, молчи, сама вижу.
Из глубины овального стекла на меня смотрело обрамленное стоящими дыбом волосами лицо – бледное, в красных пятнах и заломах от наволочки, «радующее» припухшими веками, синевой в подглазных впадинах и розоватыми от расширившихся сосудов белками глаз. Зеркало, разумеется, благоразумно молчало, как ему, в общем-то, и полагается. С тихим стоном закрыв глаза, – организм тут же попытался задремать снова, – я на ощупь открыла кран и принялась плескать в лицо холодной водой.
– Просто спать надо чаще! И больше, – сообщила из-за спины мама. – Вчера во сколько вернулась, а?
– Мам, ну не начинай... – невнятно пробухтела я в полотенце.
– Я и не заканчивала! Олесь, ну сколько можно мотаться по ночам неизвестно где? Ты подвергаешь опасности себя, ты устраиваешь неприятности другим, в конце концов, ты не высыпаешься!
– О да, высыпаться – это самое главное! – Я проскользнула между мамой и косяком и направилась на кухню. Мама пошла следом. – Один вопрос: куда?
– Что – куда?
– Куда высыпаться-то?
Несколько секунд она смотрела на меня со смесью недоумения и неодобрения, потом фыркнула:
– Иди уже оденься, острячка. Тебе еще на работу сегодня, если ты вдруг забыла.
– Забудешь тут с вами...

***
Рабочий день был долог и скучен, а оттого еще более утомителен. И не говорите мне, что сидеть в офисе – ничего сложного!..
Когда я вошла в квартиру, одной рукой пытаясь затолкать в карман ключи (задача усложнялась висящими на этой же руке сумкой и пакетом с продуктами), а другой – растирая ноющий висок, мама стояла в ванной. В распахнутую дверь я видела, как она, с выражением глубочайших неразрешимых сомнений на лице, медленно-медленно водила по стеклу тряпичной салфеткой, стирая почти не видимые глазу разводы, и одновременно пристально и мрачно вглядывалась в его мутноватую глубину.
– У тебя все равно не выйдет, – мягко сказала я, ставя пакет на пол и закрывая дверь.
– Знаю. Просто пыталась представить, каково это – каждую ночь... – Она повернулась и остро взглянула на меня. – Та-ак! Опять мигрень?
– Мигрень – это аристократическая болезнь, – хмыкнув, ответила я бородатым анекдотом, – а у меня просто жбан раскалывается.
– Значит, подержишь свой жбан сегодня дома! А то еще протечет где-нибудь не вовремя.
– Ну мааам!.. – проныла я.
– Не мамкай, я серьезно.
– Вот именно, что это все серьезно! Между прочим, это лучший способ избавиться от головной боли.
– И заработать ее на следующие сутки.
– Мам, ну я не надолго, честное слово...
– Твоему честному слову – грош цена в базарный день! Ты и вчера обещала недолго, если помнишь.
– Меня Серые совы с северка задержали.
– А позавчера – тоже совы? И неделю назад?
– Мам, ну я же не смогу так... ты себе представить не можешь, что это такое...
– Говоришь как наркоманка, – раздраженно проворчала она, снова, с каким-то остервенением, принимаясь протирать и без того чистое стекло. – Будь проклят тот день, когда мы купили это чертово зеркало...
– Зато ты всегда можешь с одного взгляда узнать о человеке все, прямо как Шерлок Холмс, – я заговорила льстиво, почти заискивающе. Мерзкое ощущение – словно я и правда наркоманка, выпрашивающая дозу.
– Да лучше бы уж как Холмс, он-то хоть логикой пользовался, а не фокусами в стиле Кашпировского. Ох, разбить бы проклятую приблуду, так ведь... – мама тяжело вздохнула. Я представила – и содрогнулась, невольно скосив взгляд на дверь кладовки: там, завернутые в несколько слоев полиэтилена, бумаги и тряпок, запертые на задвижку, словно из опасения, что они вырвутся, стояли мои костыли. Кресло мы, хвала богам, продали три года назад.
...Я с детства страдала неизлечимым пороком тазобедренных суставов, не позволявшим мне передвигаться без опоры. Врачи уверяли, что не поможет даже операция. И так и ковыляла бы я до конца жизни на костылях да в кресле ездила, но вмешался... бог, черт, колдун – кто его знает, он не представился.
Просто несколько лет назад, когда мы в погожий осенний день гуляли по городу (я ехала в кресле, разумеется), возле одного из тех развалов, где можно купить, кажется, все, что угодно – от советских алюминиевых ложек до святого грааля, – к нам прицепился торговец. Он был хром, тощ, юрок, а хитрющий взгляд черных глаз заставлял нервно прижимать рукой карман с кошельком. Болтал торговец без умолку и, невзирая на наше сопротивление, он умудрился продать нам две истертых советских медных монеты, об рисунке на которых можно было сказать лишь то, что он есть, и старое круглое зеркало: вместо стекла – граненая пластина настоящего хрусталя, серебряная амальгама от старости вспучивалась в нескольких местах крупными неровными пятнами, и еще чуть не сотней мелких пузыриков по всей площади зеркала... Словом – старое, страшное зеркало, даже без толковой оправы. Но тут уж как с цыганками, выманивающими деньги – уболтали нас так, что факт покупки мы осознали лишь дома, и, пересчитав деньги, обрадовались, что дешево отделались – всего-то шестьсот рублей с небольшим...
А той же ночью ~это~ произошло в первый раз.
– Ты хоть поужинаешь? – тяжело спросила мама, разрушая наполненное не слишком приятными воспоминаниями молчание.
– Конечно, кто ж на голодный желудок из дома сбегает? – бледно улыбнулась я в ответ.
Про то, чем мы на самом деле могли заплатить за зеркало и прилагающиеся к нему темные чудеса, мы старались не задумываться.

***
Я стою в ванной, упираясь руками в умывальник.
Желтоватый электрический свет косо падает на круглое зеркало – отстающая амальгама, мутноватый от времени хрусталь, – отчего мое отражение кажется бледной проекцией на фоне лунного диска. Я смотрю в свое лицо не отрываясь, не моргая даже тогда, когда в глазах начинается резь. Я жду.
И вот, на пару мгновений мой взгляд мутится, и я с облегчением прикрываю глаза, а когда открываю их вновь – мое отражение отчетливо мне подмигивает...
...подмигивает, поднимает к лицу руки – мои по-прежнему крепко сжимают края раковины, – хватает себя за кончик носа и тянет.
Нос послушно вытягивается, вместе с ним искажается линия скул, нижняя челюсть выдвигается вперед с секундным опозданием (я несколько раз клацаю зубами, чтобы выровнять прикус). Олеся-в-зеркале еще раз оглаживает вытянутую морду, вслед за прикосновением ладоней обрастающую рыжевато-черной шерстью, небрежным движением вытягивает заостренные лопоухие уши и резко опускает руки. А волна трасформации устремляется от головы вниз, к остальному телу.

Летучие лисицы – животные, не слишком свойственные средней полосе России. Даже совсем не свойственные. Потому, выбравшись в открытое мамой кухонное окно, я довольно долго выжидаю, чтобы в пределах видимости было как можно меньше прохожих, которым я могла бы попасться на глаза. Мама, закрывая створки вполголоса ворчит, что, мол, опять я поцарапала подоконник, отрастила когти на ее голову, нет, чтобы оборачиваться кем-нибудь помельче*...
Я не обращаю внимания: она всегда ворчит – и всегда беззлобно. Я распахиваю кожистые крылья, срываясь в неровный полет, приоткрываю пасть, издаю негромкое для стороннего уха пощелкивание, чтобы сориентироваться в густой темноте. Чуть в стороне слышится похожее пощелкивание – видимо, Славка прилетел меня встречать, сегодня у стаи есть дела где-то далеко, где я еще не бывала.
Маме нелегко, знаю – вся жизнь, как какой-то дрянной мистический фильм... Но сейчас я не хочу, не могу об этом думать – у меня есть крылья, есть стая, есть ночь.
И до рассвета еще целая вечность.
__________________
* В размахе крыльев летучие лисицы могут достигать полутора метров. Фото летучей лисицы: goodnewsanimal.ru/Stiles/4290.jpg