Дактилоскопия утра, работа памяти

Утро двадцатого мая 2010 года. С восточной стороны дома солнечный свет и жара. За столом у восточного окна работать с компьютером сейчас невозможно, а здесь, где окна выходят на запад, я сижу за клавиатурой, и смотрю из тени комнаты на залитый светом город. Прямо передо мной Марьина Роща, левее Самотёка. Слева вдали вижу наполовину загороженный строящимся коробкообразным монстром дом московского генерал-губернатора. Рядом длинный "сталинский" вдоль Тверской. Генералиссимус и губернатор мирно соседствуют.

Самотёка и Роща не видны, просто знаю, что они там; есть только направления, лучи зрения, скользящие вслед за солнечными лучами.

Вернувшись с утренней прогулки остываю за клавиатурой. "И белый лист"… Экран замечательным образом заменяет бумагу. Перевожу на лист дактилоскопию утра.

Проснулся от шороха: брошенная перед сном на другом краю широкой кровати одежда соскользнула на пол, наделала шума. За окном светло. Очнулся сразу. Вчерашние мысли разбудили, как упавшие на пол вещи. Сразу забыл то, что видел во сне, и те мысли, которые остались по ту сторону ночи. На часах семь.

Ещё темно, – всплывает в памяти, – в оркестре стеснены скелеты музыки…

Набоков за столом, уже работает, уже пишет, а я только очнулся от забытья. Мне тоже надо писать – жизнь без бабочек немыслима.

Постепенно, слово за словом, вспоминаю стихотворение. Расхаживаю по пустой квартире. Словно вышел из поезда на перрон, надо оглядеться – куда дальше.

Проступает: "От счастия влюблённому не спится"… обрывки фраз. Надо бы перечитать, заполнить промежутки меж словами, оставшимися от стихов, словно солнечные пятна на стене. Нет, буду вспоминать: игра с памятью – откуда появляется забытое, куда возвращается?

Спускаюсь по лестнице подъезда, отсчитывая десять этажей. Иду вглубь квартала дворами, дышу, смотрю по сторонам, цепочка слов дрожит…

«На освещённой плоскости стола…»

Что-то не так. Неуместный женский род, геометрия. Нет, должно быть что-то другое. Слово возникает, проступает…

«На освещённом острове стола…»

Вот – это оно, так написано – остров, а не плоскость, – жизнь, а не геометрия. Постепенно исчезают пустоты, слова запели, зазвучали, радуюсь, словно сам сочинил.

На освещённом острове стола
гранёный мрак чернильницы открытой,
и белый лист, и лампы свет, забытый
под куполом зеленого стекла.

И поперёк листа полупустого
Моё перо, как чёрная стрела,
И недописанное слово.

Недавно построенный дом, мощёная площадка у стены заканчивается перилами, за перилами обрыв, внизу стоянка машин, за машинами глыба банка, заслоняющая проспект (слон на проспекте). На площадке стою как на борту корабля.

Как изменились дворы: много зелени, чисто. Полвека назад здесь были привокзальные трущобы. Ещё раньше бедность городской окраины перемежалась барскими особняками и садами при них. Это я выдумываю, воображаю, а развалины кирпичного дома, на месте которого появилось здание телефонного центра, помню. Рыжая красавица колли помогает помнить. И дети, с ними тоже надо было гулять.

Иду обратно к дому, перебирая неуверенно слова из тёмных глубин проступившие и набирающие силу. Новый день, новая жизнь. Ещё одна. Повторяю про себя, запинаясь. Улыбаюсь Набокову, которому нет до меня дела, бесконечно далёкий; довольно и того, чем он делится. Бабочки, которых Владимир Владимирович так хорошо знал, обитают в поле, в горах, возникают на оконном стекле. Ничто не теряется в этом мире напрасно, только меняет форму, перетекая из одной в другую. И лучшая могила человеческого сердца – книга. Так сказал Бабель, писавший медленно. Только длящееся эхо, звук прелестный, волнение души, только это имеет значение, остальное пыль и прах, суета сует.

Смотрю в окно: ветер, волнение зелёной лиственной массы, почти скрывающей дом напротив, на первом этаже которого ресторация для истинных гурманов, где под стеклянным полом плавают морские гады и таращатся из аквариумов красавицы с плавниками и рыбьим хвостом.