Таганай. Глава 7. Инцидент у станции Уржумка ред

Пошатываясь от усталости, Колямбо, наконец, вышел к той развилке тропинок, которую вчера умудрился пропустить.
– М-да, немудрено заплутать. – Он рассматривал, как одна из снежных дорожек, практически незаметно отделяясь от второй, той самой, нужной ему, медленно начинает сворачивать влево, настолько медленно, что несколько десятков метров они идут параллельно друг другу на расстоянии не более метра-двух.
Ему вдруг почудилось, что чей-то голос снова проник в мозг. Колямбо замер. Нет, показалось, никаких голосов, все нормально. Он с облегчением выдохнул. Последние два часа то и дело возникало ощущение, будто кто-то пытается пробраться прямо в его сознание и нашептать этим таинственным металлическим голосом очередную фразу, типа: «Убирайся от сюда!», или что-то в этом роде. Но пока все фразы были только плодом воспалившегося воображения. Колямбо так долго думал о голосе, что понял, чем он отличался от его собственных мыслей. Он отличался акцентом, каким-то нечеловеческим акцентом, как будто говорящему было трудно правильно произносить слова. А вот собственные мысли Колямбо лились спокойно, без затруднений, без акцента, они отлично говорили на родном языке.
Колямбо в очередной раз настороженно огляделся по сторонам, нет ли где той – второй странной твари, не прячется ли за деревьями, не подкрадывается ли сзади, как первый монстр, чей голос видимо и пробрался ночью в мозг туриста.
«Монстры-телепаты! Я либо схожу с ума, либо сошел с ума, либо здесь все сошло с ума. Да, где же люди, наконец!»
На часах было одиннадцать утра, и надо было решать один важный вопрос. Куда теперь, собственно говоря, идти? И что вообще делать? Ведь как ни крути, а он сейчас один в лесу, который ему мало знаком. Его наверняка потеряли. А еще та дурацкая ситуация с Димкой, свалившимся со скалы. И непредупрежденная часть отряда в лагере, они ведь ничего так и не знают, наверное.
«Господи, что же происходит!» – в душе воскликнул он.
«Ладно, спокойно, только спокойно».
«Спокойствие, только спокойствие, дело то житейское!»
«Надо просто идти обратно к Трем братьям. И хотя, скорее всего, там уже никого нет. Идти лучше именно туда».
Колямбо на самом деле, сейчас инстинктивно отталкивала идея, еще раз пойти туда, куда он так и не дошел, то есть в лагерь.
«В конце концов, просто начнем по порядку искать кого-нибудь. Ближе находятся Три брата, поэтому отправляемся к ним. Если у скал никого нет, пойду на кордон к лесникам, там вроде телефон должен иметься. И Муха к ним побежала, следовательно, на кордоне, точно знают что-нибудь. Да и вообще выведут из леса. – Колямбо усмехнулся. – Мне ведь сейчас главное найтись. Группу видимо я уже потерял».
– Все, хватит болтать, – сказал он уже вслух. – Пошли к Братьям.
Колямбо двинулся по объединившейся тропинке ускоренным шагом, часто искоса поглядывая назад. Деревья в этой части леса росли не так кучно, и были низкорослы, поэтому пространство за их ветвями и стволами просматривалось далеко. Под ногами поскрипывал свежий снежок, однако днем это был не единственный звук, говоривший о том, что вокруг живая природа. Именно сегодня и в этот час, воспользовавшись передышкой, которую взял ветер, весело чирикали синицы, иногда стрекотали сороки, даже карканье ворон в принципе было уместным.
Наконец он отделался от мыслей, что за ним следит неизвестное чудовище, и переключился на окружающий ландшафт, ища любые признаки туристов и людей вообще, желательно его группы. Однако никаких следов, ничего. Колямбо недоумевал, куда все подевались. Ведь даже за то утро, когда они обустраивали лагерь, мимо них прошли группы четыре, а то и больше. А сейчас никого. Так всегда, когда люди нужны – их нет, когда люди совершенно не нужны – они есть. Очень любопытная субстанция эти люди, а их мир вообще…та еще штучка!
Впереди показался речка, которую Зубарев назвал притоком Киалима. От нее надо было взбираться немного в гору, чтобы дойти до Трех братьев. Колямбо как можно быстрее подошел к месту, где пересекались три дорожки: одна – откуда он пришел, вторая – на кордон к лесникам, третья – к Трем братьям. Он стал внимательно оглядывать снег вокруг, в поисках каких либо отпечатков обуви или, например, следов машины или снегохода. Ведь если Димка нетранспортабелен, его вряд ли могли унести Зубарев и компания, у которых не было даже носилок. Хотя Зубарев мог выдумать что-нибудь такое, что легко бы их заменило. Ох уж этот Зубарев! Кстати, это его была идея залезть на того последнего Брата, или Бамбука?! Уже и не вспомнишь. Скалолазы, блин! Долазались!
Но вокруг не было вообще никаких отметин. Падавший мелкий снег успел за утро образовать настил, начисто стерший все.
Внезапно Колямбо охватило желание, как можно быстрее добраться до того места, где упал он сам, а потом и Димка, до той злополучной скалы. Ему вдруг стало казаться, что именно сейчас каждая секунда имеет важнейшее значение. И он помчался вверх, подгоняемый желанием узнать все как можно скорее. А вдруг группа еще там, и прямо в эту минуту собирается уходить, причем в каком-то другом направлении, так и не встретив его. Ведь тогда он не успеет, и они разминутся на самую малость. Колямбо бежал, ему хотелось прокричать вперед, что он здесь, он бежит, чтобы ребята не ушли без него. Чувство ценности времени гнало и гнало его вперед. Странно, как часто мы не дорожим этим временем, транжиря его, как попало, или вообще не замечая. И вот иногда, каждая крупица песочных часов нашей жизни вдруг приобретает огромную ценность, и ты как взмыленная лошадь, бежишь вперед, пытаясь обогнать время или как минимум не проиграть ему, а сознание, мило рассевшись на своем диване для отдыха, размышляет, как это раньше он не мог понять, что время бесценно! Непорядок, батенька! Кстати, бегите-бегите, вы пока не проиграли на этом отрезке! Успеваете!
И вот уже показались очертания Трех братьев. Но Колямбо не снижает скорости, сейчас он дозрел что-нибудь прокричать. Раньше кроме всего прочего ему было как-то стеснительно орать, будто заблудившийся в лесу. Он ведь не заблудившийся. Точнее не так, прокричать, что-то типа «ау!», означает признать свою беспомощность, но он же не беспомощен, поэтому стыдно. Хотя бы перед самим собой. Но теперь усталость и ошалелый ритм сделали свое дело, пристройка личностного «я» отпала, осталось только природное чувство самосохранения, требовавшее кричать, чтобы его услышали. И не ушли, ведь есть же еще надежда, что они там. Там, у первого Брата, с другой стороны скалы, поэтому группы и не видно. Колямбо открыл рот, но звука не последовало, так как кричать сил не осталось. За шесть минут этой дикой гонки он растратил почти всю энергию, и мудрый мозг принялся ее экономить, отключив ненужные статьи затрат, кроме строчки «бежать». Дальновидное решение!
Колямбо в решающем броске обегает слева скалу. Скоро он увидит группу! Они, вероятно, стоят над Димкой, придумав какое-то подобие носилок. Все уже там, и Юлька с Сапрофеней, которых забрали из лагеря лесники. Наверняка, с Димкой все не так плохо, у него всего-навсего растяжение или что-то в этом роде.
«Вот она, скала, еще пару метров и я их увижу!».
Он еле двигает ногами от усталости, видимо, так же в конце своего марафона бежал первый марафонец, чтобы рассказать афинянам о победе при Марафоне. Какая чушь, три раза слово с одним и тем же корнем!
Вот и последний поворот. Сейчас-сейчас. Колямбо хватается за стену природного каменного изваяния и ныряет за угол. Запнувшись, он падает лицом в снег. Сердце гулко колотится, кажется, что он сейчас подохнет, ему ужасно плохо, но Колямбо еще умудряется поднять голову и посмотреть туда, где в пяти метрах в выемке скалы должен располагаться тот пятачок, где вчера остались Димка, Зубарев и другие. Колямбо слышит какие-то звуки, ему толком не удается ничего разглядеть, из-за снега и воды в глазах все искажается. Он щурится и фокусирует взгляд. Колямбо смотрит в нужную сторону пять секунд, чтобы точно ничего не упустить, и окончательно обессилев, опускает голову обратно в сугроб. Нет никого.

Шакулин чуть ли не галопом взлетал по ступенькам конторы, ведущим на второй этаж, где находился их с Листровским кабинет. Утром он в третий раз перечитал все материалы по дневникам Глазьевых и, кажется, нашел кое-какую зацепку. В нетерпении поделиться своей догадкой он рванул на себя дверь в кабинет.
Листровский, как обычно оказавшийся на рабочем месте раньше, поднял взгляд на сослуживца.
– Евгений Палыч, – с порога чуть ли не прокричал возбужденный Шакулин, – у меня есть кое-что!
В руках лейтенанта была та самая папка директора музея. Он подскочил к креслу и шлепнул ее на стол Листровского.
Капитан, в легком удивлении поднявший брови, но оставшийся по-прежнему абсолютно спокойным, перевел взгляд с Шакулина на папку.
– Что здесь?
Шакулин сжал кулаки, мысленно приводя себя в нормальное состояние, чтобы Листровский желательно посерьезней отнесся к тому, что сейчас ему сообщат.
– Здесь… – начал лейтенант спокойно, пытаясь получше разделять слова, – находится дневник семьи Глазьевых. Это местная семья охотников уже чуть ли не в пятом поколении. Кроме того, в папке есть некоторые другие, очень интересные сведения, которые, по-моему, касаются нашего дела самым непосредственным образом.
Листровский не торопился, что-либо предпринимать, и все также невозмутимо спросил:
– Откуда у вас это?
– Мне эти материалы передал директор Златоустовского краеведческого музея Нестеров Валерий Викторович.
Шакулин понял, что Листровский не прикоснется к папке, пока не узнает все подробности получения информации. Настоящий чекист.
– Вчера, после того, как вы меня отправили домой, я зашел в краеведческий музей. – Шакулин намеренно опустил некоторые подробности, могущие вызвать дополнительную массу вопросов капитана.
Листровский сощурился.
– Вы часто ходите в музеи, Сергей? – не без издевки уточнил он.
Шакулин немного помедлил.
– Ну, мне захотелось зайти. Да, и потом возникла мысль, может, там есть что-то, что натолкнет на необходимые сведения. К тому же я раньше никогда не был в краеведческом музее.
– И я так понимаю, нужные нам сведения вы нашли в данной папке?
– Точно. Совершенно случайно у одной экспозиции разговорился со стоящим рядом человеком, оказалось – директор музея. Он сам меня узнал. Выяснилось, что он был позавчера на холме, когда мы туда приезжали осматривать труп. Он кто-то вроде консультанта у милиции. То есть в принципе он в курсе всех событий.
– Что дальше? – Листровский подтянул наконец к себе папку и стал разглядывать странное существо, нарисованное в одном из верхних ее углов.
– Дальше мы долго беседовали в его кабинете, и он выдал материалы, которые лично собирал долгие годы.
– Это что? – Листровский бесстрастно ткнул пальцем в неведомого зверя на папке.
– Не знаю, самого заинтересовало, забыл у Нестерова спросить.
Капитан открыл папку и стал по одному извлекать из ее недр тетради и документы. Шакулин смотрел на процесс, и не мог вспомнить, что же он хотел сказать перед тем, как Листровский принялся его бомбардировать вопросами о судьбе происхождения папки.
– Сергей, вы что-то хотели мне сообщить, или мне само содержимое подскажет?
– Да-да, вспомнил. Евгений Палыч, мне кажется, есть одна зацепка. В дневнике Глазьевых приведены три эпизода пришествия зверя, еще более ранних, чем те, о которых мы с вами знали. Причем все очень похоже. Все, как сейчас. Периодически на Таганае появляется некий монстр и в течение нескольких лет свирепствует в округе, а затем на сорок, а то и больше лет куда-то пропадает. Вы не представляете, но впервые это произошло еще в восемнадцатом веке!
Листровский взял в руки толстую старую амбарную тетрадь.
– Это дневник?
– Да, это он. Точнее это не сам дневник Глазьевых, а выписки из него, сделанные Нестеровым, слово в слово.
– Вы проверяли?
– Нет, – осекся Шакулин. – Не проверял. Сам дневник находится у Глазьевых дома. Но думается можно верить, что Нестеров ничего не исказил, ведь можно и настоящий дневник раздобыть.
Листровский никак не отреагировал.
– Хорошо, Сергей, я прочту до обеда. Потом обсудим, что там у вас за предложение. Кстати, вас собственное начальство вызывало.
– Ясно, – коротко ответил лейтенант и вышел.
Ровно в четырнадцать часов дня Шакулин вернулся в кабинет.
Листровский поднял на него глаза, было видно, что он тщательно изучает папку, и похоже ему как минимум интересно.
– Проходите, Сергей, проходите, жду вас.
Капитан достал сигарету и подкурил ее.
– Надо сказать, что все это очень любопытно. По крайней мере, я теперь знаю, почему город называется Златоустом. И сейчас я готов выслушать вас.
Шакулин подсел к столу Листровского и, задвинув все лишние мысли,  которые роились у него в голове, не торопясь, начал:
– Мои соображения касаются некоторых совпадений. Фактически, мы имеем пять эпизодов с возникновением в окрестностях города некоего существа, убивающего людей.
Шакулин специально не стал говорить об оборотне, дабы снова не вступать в перепалку с капитаном относительно сказок и реальности. Пусть пока будет «некое существо». Он продолжил:
– Зверь каждый раз появляется на период от двух до четырех лет, если считать с момента первого нападения. – Листровский выпустил изо рта сигаретный дымок, глядя в окно. – Во-вторых, – продолжил лейтенант, – уже из математики. Зверь приходит через определенные промежутки времени, но промежутки неравные.
– Да, я уже подсчитал.
– Я думаю, это может говорить о несистемности, – заметил Шакулин.
– В каком смысле? – заинтересовался Листровский.
– В том плане, что нециклично.
Капитан выдержал паузу.
– Несистемно, нециклично, а если без терминологии, что вы имеете в виду?
– То есть это не связано с циклом жизни самого зверя. Его явления спонтанны.
Капитан слегка усмехнулся:
– Это нам ничего не дает.
– Как знать, – пожав плечами, не согласился Шакулин. – А вот третье, на мой взгляд, самое интересное. Я заметил, что четыре из пяти эпизодов с появлением зверя сопровождаются одинаковым началом. Заметьте, Евгений Палыч, первое нападение существа в каждом новом эпизоде сопровождается тем, что один из людей остается невредимым абсолютно или частично. Так было в 1752-м, при постройке завода, в 1878-м, в 1920-м и сейчас. Только в 1814 году с чего началась тогдашняя эпопея – точно неизвестно.
Было видно, что Листровский мысленно прогоняет предложенный вариант в своей голове. Вспоминает, не напутал ли чего Шакулин.
– Разве в документах мосоловских приказчиков есть упоминание о первом случае нападения? Насколько я читал, там вообще нет никаких заметок о том, кто был причиной пропажи людей со стройки?
– Ну да, но посмотрите. Пропажа приказчика Воронова и есть первый случай того эпизода. Помните, старуха взяла его за руку, нашептала что-то.
Листровский снисходительно заулыбался.
– Сергей, вы в КГБ работаете или охотитесь за местными былинами и прочим фольклором?
Шакулин как будто и не заметил укола.
– Даже если считать подобные источники малодостоверными, все равно, очень многое складывается в единую картину. Воронова нашли в состоянии видимо психического расстройства и после этого начались массовые пропажи людей.
Листровский продолжал скептически улыбаться, но уже не так широко, скорее, сейчас на его лице была ухмылка.
– И что же, вы думаете, Воронов, как-то связан с исчезновениями других рабочих?
– Нет, я говорю только о том, что мы в четырех случаях, а возможно и в пяти, имеем дело с почти одинаковым началом. И мне кажется, за этим что-то может скрываться.
– И что же?
– Пока не знаю.
Оба задумались, в кабинете повисла тишина, прерываемая обычными звуками улицы, несшимися из открытого окна.
Листровский поправился в кресле, взял зачем-то шариковую ручку и обратился к Шакулину:
– Сергей, мне кажется, что вы сильно углубились в дебри истории. Непроверенные данные, рассказы всевозможных охотников, справки многолетней давности, чью правдивость невозможно установить, и которые, как правило, ведут по ложному пути. Я еще раз подчеркну, очень интересно конечно представлять, что ты имеешь дело с неведомым. Но чаще всего, причины происходящих событий лежат в нашем физическом мире. И находятся они почти на поверхности.
Его спич прервал телефон внутренней связи.
Листровский снял трубку. Он молча выслушал звонившего и в конце сказал, что они оба будут (похоже, он имел в виду себя и Шакулина).
Положив трубку обратно на аппарат, капитан достал очередную сигарету и с нею в зубах, указав на телефон, заметил:
– Лишнее доказательство того, что я сейчас вам говорил. Нашли еще один труп.
Шакулин оторвался от созерцания стенных обоев и озабоченно взглянул на Листровского. Тот оставался невозмутим.
– Сергей, вы разбираетесь в географии Таганая?
– Ну, да, – немного замявшись, ответил Шакулин.
– Что такое Монблан? Я не имею в виду высочайшую точку Западной Европы.
– Монблан, одна из вершин Среднего Таганая, а что?
– У его подножия, с восточной стороны, нашли труп. Сейчас подгонят грузовичок, на нем и отправимся, – Листровский сделал паузу, – на природу.

– Девятый, – произнес Листровский, внимательно разглядывая поверженного какой-то дикой силой человека. Он лежал прямо у ствола одной из высоких елей, коих в окрестностях Монблана было предостаточно. Все внутренности в области живота были перемешаны, будто кто-то поработал гигантским миксером. Зловоние, распространяемое трупом, указывало на то, что он был весьма несвежим.
Непосредственно рядом копошились Альшанин и один из его помощников. То и дело зажимая носы, они усиленно что-то исследовали в области спины, лежащего тела, чуть отстранив его от дерева.
Шакулин вместе со «следопытом» Андросовым обхаживали местность вокруг, судя по постоянно обращенным к земле взглядам, они старательно пытались отыскать хоть какие-то следы того, кто мог бы такое сделать.
Чуть поодаль стояли несколько милиционеров, невысокого звания, еще два санитара из учреждения Альшанина и водитель грузовика, доставившего всех в столь отдаленный от Златоуста край. Листровский не хотел, чтобы на месте происшествия снова собралось несчитанное количество людей, поэтому ограничил число приехавших сюда. Водителя усиленно рвало, после того как он лишь пару секунд наблюдал труп, что беспокоило Листровского, так как проехать обратно по дебрям Таганая без его помощи будет очень проблематично. Монблан находился как минимум в полутора километрах в стороне от Старой Киалимской дороги, пересекавшей всю долину с юго-запада на северо-восток.
Альшанин что-то промолвил своему помощнику с французским прононсом и, разжав свой нос, подошел к Листровскому.
– Что там? – спросил капитан.
Громко сопя от частой задержки дыхания во время работы с трупом, Альшанин снял медицинские перчатки и, чуть подумав, сказал:
– Невероятная силища!
– Вы о чем, Василий Борисович?
– Эта зверюга похоже ударом лапы швырнула его прямо на дерево, сломав позвоночник.
– Опять на дерево, как и позавчерашний?
– Тот, по-моему, сам на дерево в потемках со всего маху наскочил, а этого именно швырнули на него. Кстати, навскидку трупу уже как минимум семьдесят два часа, начал активно разлагаться. Он тоже позавчерашний как и тот, с холма. Возможно, он даже более позавчерашний. Нашли его поздновато.
Листровский кивнул, продолжая размышлять о чем-то своем, он не придал особого значения несвежести трупа.
– Какой номер, по-вашему, это совершил? – спросил он.
Бродивший неподалеку Шакулин, слышавший весь разговор, замер, чтобы не пропустить ответ судмедэксперта.
– Это номер первый, тот, что не пользуется лапами при разделывании жертвы. Вон видите, все внутренности перемешал. И следов шерсти на трупе вроде нет.
– То есть, это наш вампир? – с ухмылкой заметил капитан.
– Не вампир, а оборотень, – еле слышно произнес несогласный Шакулин, и двинулся дальше, внимательно оглядывая каждую травинку и шишку под ногами.
– Да, – подтвердил Альшанин. – Это его почерк. Напал, оглушил, выпил кровь, испарился.
– Совершенный алгоритм, Василий Борисович, вам не кажется? Идеальная машина для убийства.
– Вы им восторгаетесь, капитан? – Альшанин с некоторым удивлением посмотрел в глаза Листровскому.
– В какой-то мере, – проговорил капитан и отошел в сторону, как будто хотел получше рассмотреть склон Монблана, уходивший от этого места к вершине.
От грузовика послышались характерные звуки рвоты. Из водителя видимо выходили последние остатки завтрака, а возможно и трудно усваиваемые остатки вчерашнего ужина. Листровский подумал, сколько же может его тошнить от одного секундного взгляда на труп, и вроде крепкий с виду мужик.
К капитану подскочил Шакулин.
– Евгений Палыч, никаких особых отметок или следов вроде нет. Так, только трава примятая на месте падения.
– Ваш Андросов ничего не нашел?
– Ничего.
– Следов шерсти, например?
– Нет, ни следов лап, ни следов шерсти, будто бы и не было никого.
– Ну, естественно. – Листровский в задумчивости глядел на уходящие в голубое небо верхушки елей и высоких берез, плотным кольцом сомкнувшихся вокруг поляны.
– Антон! – Шакулин крикнул Андросову и показал, чтобы тот подошел.
Андросов, гибкой кошкой подбежал к чекистам и встал рядом.
– Ты следов шерсти точно не находил? – спросил у него для пущей уверенности Шакулин.
– Точно, – ответил Андросов. – Нет, ничего.
Листровский потеребил свои наручные часы, глядя на странную березу, выросшую чуть поодаль от остальных деревьев, наподобие лесных опят – целым пучком стволов, он даже сосчитал, сколько их, стволов было семь, и разветвлялись они почти от самой земли.
– Как-то прохладно становится, – заметил он, – хотя только пять часов дня.
Андросов довольно улыбнулся.
– Ну, это еще так себе, товарищ капитан. У нас здесь бывает, что за пару часов все времена года пройдут. Сначала небеса почернеют и выпадет снег, потом спустится серая завеса из низколетящих туч и через полчаса все это плавно перейдет в холодный моросящий осенний дождик, а еще через пару минут в ясном небе засияет жаркое июльское солнце. Сам видел подобное.
Листровский покивал головой, выслушав лирическое отступление. Чудеса таганайской природы, конечно замечательны, но его много больше интересует тело мужчины, лежащее в нескольких метрах под елью.
– Что вы можете сказать, лейтенант, о характере происшедшего с тем человеком? – обратился он к Андросову.
Следопыт взял небольшую паузу для более четкого формулирования своих мыслей, но в целом было видно, что ничего особенного о характере происшедшего он сказать не может.
– По-видимому, этот человек шел с Монблана вниз через ельник. Там чуть выше по склону он оставил окурок «Примы», аналогичная пачка в его нагрудном кармане. Да и следы его шагов имеются. Мы пока не знаем, кто он, – Андросов показал на труп. – Но очевидно, что городской, либо турист. Три дня назад на Киалимском кордоне две студенческих группы отмечались. Возможно, один из них, хотя по возрасту не очень подходит.
Листровский слушал Андросова, по-прежнему с неким подозрением глядя на семиствольную березу. В целом, ему было наплевать, кем был пострадавший. Поэтому он терпеливо ждал, когда Андросов отойдет от преамбулы и перейдет к существу вопроса.
– Сам же нападавший, – продолжил лейтенант милиции, и Листровский тут же перевел на него взгляд, – ждал жертву, скорее всего, на поляне. Потерпевший вышел из ельника, сделал пару шагов, а потом встал, судя по следам, и попятился назад. Зверь его швырнул на ствол ели. От такого удара, ведь он пролетел почти пять метров, пострадавший потерял сознание, у него сломан позвоночник. Дальше зверь орудовал своей челюстью.
– Следы на теле от первого удара есть? – решил уточнить Листровский.
Андросов слегка сдвинул на бок фуражку и почесал затылок.
– В том то и дело, что на этот раз нет. Будто бы зверь схватил человека и швырнул его двумя лапами.
Все трое замерли, глядя друг на друга, Листровский на Андросова, Андросов на Шакулина, Шакулин на Листровского.
– Прямо вот так, взял в охабку и швырнул? – акцентировал свой вопрос капитан, по лицу которого было понятно, что он мало верит в подобное развитие событий.
Андросов несколько смутился, было заметно, что он не уверен. Лейтенант переключился с почесывания затылка на почесывание правой брови.
– Ну, может быть, зверюга ударила его тыльной стороной лапы в живот. Ведь живота по сути не осталось, проверить есть ли на нем видимые повреждения от такого удара невозможно, а на всех оставшихся частях тела нет явных следов удара или зацепов.
Листровский еле слышно хмыкнул.
– Интересно, что за звери бьют тыльной стороной лапы? Он сам не мог удариться об ствол, как наш позавчерашний клиент?
– Не мог, он именно отлетел, вон, от того места, – Андросов показал на небольшую проплешину на поляне.
– Ну, ясно. – Вроде удовлетворился капитан. – И наше существо опять ничего не оставило?
Андросов выразительно посмотрел на Листровского и развел в сторону руки.
– Ни-че-го. Все следы, которые он оставил нам, это труп. Ни отпечатков лап, ни клочков шерсти, ни примятых растений, ни следов его крови, если она вообще у него есть. Я ничего не нашел. Он как призрак.
Капитан изобразил некое подобие скептической улыбки и обратился к Шакулину:
– Сергей, вам надо нашего общего звериного друга назвать не Уральский оборотень, а Уральский призрак, ближе к теме будет.
Недовольный Шакулин ухмыльнулся и отвернулся в другую от Листровского сторону.
– Все ясно, – кинул капитан Андросову, и двинулся в направлении не дававшей ему покоя «аномальной» березы.
Выждав достаточное время, для того чтобы Листровский отдалился от оставшихся на поляне лейтенантов, Андросов подошел к Шакулину.
– Сергей, завтра после работы, в восемь вечера, приходите в музей к Валерию Викторовичу.
– К Нестерову? – немного опешил Шакулин.
– Да, думаю, вам будет интересно. Мы там все будем. Но подробности при встрече.
– Кто это, мы?
– Завтра узнаете. Только приходите один.
– Хорошо, – насторожился Шакулин. – Я буду.
Андросов улыбнулся и поспешил к своим, которые уже начали транспортировку трупа к грузовичку.
Шакулин обвел взглядом ельник, окружавший поляну со всех сторон.
Листровский с видимым интересом изучал все ту же березу. Два из ее семистволовых ответвлений были причудливым образом изогнуты в своеобразные латинские буквы «S». Капитан стал обходить березу вокруг, видя, что к нему приближается Шакулин.
– Смотрите, Сергей, какой большой муравейник! – Листровский показал на место рядом со стволом дерева.
Шакулин посмотрел на почву под деревом, на саму березу, на муравейник. Но так же, как Листровскому было наплевать на то, кому принадлежал найденный сегодня труп, так и Шакулину сейчас было наплевать на эту конкретную березу и прочие страсти вокруг нее. Казалось, капитан что-то знал, потому-то его и стали интересовать ботанические изыски.
Листровский быстрым взглядом оценил настрой напарника.
– Что, лейтенант, все еще думаешь, что это твой оборотень здесь орудует?
– Тогда, кто же еще! Не муравьи же! – неожиданно для самого себя резко вспылил Шакулин, и теперь уже более миролюбиво, стараясь загладить нечаянный тон, добавил: – Очевидно, что среди всех известных науке животных такой силищей и интеллектом не обладает никто.
Листровский снял с лица выражение хитрецы, теперь он был строг и неприступен.
– В том то и дело, что известных науке животных. Как вы объясняете два разных почерка, ведь похоже на Таганае завелись два зверя?
Шакулин немного замялся с ответом. Он и сам не знал ответа, откуда взялся второй. Это несколько портило картину событий, которую он построил по прочтении материалов из папки Нестерова. Но проигрывать словесную дуэль Листровскому не собирался.
– Я, честно говоря, понятия не имею, действительно ли убийства совершают двое разных животных. Я вообще с трудом понимаю, как в этом месиве костей и мяса, – Шакулин был возбужден, иначе вряд ли бы так кощунственно смог отозваться о жертвах, – Василий Борисович разбирает размеры и формы челюстей. Но, по-моему, факты говорят нам о том, что ныне наступило то самое время, когда оборотень возвратился на Таганай. Как это происходит – я не знаю, но скоро узнаю.
Шакулин вроде еще что-то хотел добавить, но его перебил ни на грамм не сменивший своего спокойного состояния Листровский.
– Вы говорите о фактах, но имеете больше непроверенных данных и домыслов, чем фактов как таковых.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, после чего Шакулин решил перехватить инициативу вновь.
– А как ВЫ, Евгений Палыч, считаете, кстати? Кто эти звери, их действительно двое? – вопрос был задан с вызовом, но на грани корректности. – Они ведь такие разные, если верить Василию Борисовичу! Так, кто они? Ваша версия? – Это уже звучало слишком вызывающе по отношению к старшему по званию, поэтому требовалась добавочная, понижающая пыл фраза, произнесенная нормальным тоном. – Вам же не нравится моя версия с оборотнем. А свою… вы так и не озвучили ни разу.
Капитан секунд десять оценивающе смотрел на Шакулина, будто что-то решал про себя.
– Есть у меня одна версия. Есть. И, когда мы вернемся, я вам кое-что покажу.
Листровский кивнул в направлении начавшего заводиться грузовика.
– А теперь давайте в кузов, они уже готовы без нас уехать.

– Где мы там едем, Семен?
Макеев разлегся на своей верхней полке, искусно прилаженной к одному из бортов товарного железнодорожного вагона, в котором они болтались уже третьи сутки.
Семен, поеживаясь в новой шинели, глядел в небольшое зарешеченное окошко, силясь во мраке ночи, разобрать хоть какие-то детали ландшафта.
– Не знаю, товарищ майор, трудно разобрать. Вижу снег.
– Было бы странно, если бы ты его не видел, – хохотнул Макеев, поигрывая алюминиевой ложкой, которой он только что уплел банку тушенки.
– Вроде лес дальше. Не видно.
– Ты приглядись, Семен, приглядись! – не унимался Макеев.
Состав хорошо встряхнуло от нового импульса набора скорости.
Семен, еле удержавшись на ногах, посмотрел в сторону двух полок, расположенных аккурат посередине пустого вагона, и служивших им с майором походными кроватями. По другому борту передвижного помещения располагались громоздкие ворота товарняка, да тусклая лампочка прямо над ними. Светила она настолько невнятно, что с места, на котором сейчас стоял Семен было почти невозможно разобрать очертания груза, который и сопровождали двое военных. Два здоровых железных контейнера, заняв всю дальнюю стену вагона, чернели в полумраке, созданном лампочкой, и противно поскрипывали, периодически задевая друг друга. От контейнеров веяло чем-то нехорошим, поэтому Семен даже не пытался лишний раз глядеть на них, тем более в темное время суток. Что лишний раз тревожить воображение! Пес его знает, что везут в этих кованых ящиках барнаульские лабораторные крысы! Их с Макеевым задача – просто сопровождать груз до Москвы, а там передать эти жестянки кому надо. И все.
– А что вы так интересуетесь, товарищ майор?
– Да тут места мои родные. Я же уральский, коренной, я с Магнитки.
– Это где такое?
– Где-где, в Караганде! – засмеялся Макеев, слезая с койки вниз и пытаясь ногами опуститься точно в ботинки. – Тута это, мы же Миасс проехали только что, скоро Златоуст должен быть, вот от него на север километров сорок, там и моя Магнитка. Вся семья в шахтах в этих копалась и я бы там сейчас копался. Кабы не война.
Макеев уселся на койке Семена и содрал листок отрывного календаря, висевшего на обшивке вагона.
– Во, вишь! – он помахал сорванным листком, – уже и пятое февраля 65-го года подошло к концу.
Семен слегка усмехнулся.
– Вы что, дни считаете?
– Привычка, сынок, привычка. Помнится, в блокаду мы каждый денек считали, драгоценные дни были. Прожил день – уже хорошо.
Макеев с какой-то далекой тоской посмотрел на слабо светившую лампочку.
– Как же вы в Ленинграде оказались, коль вы с Урала? – не дал ему предаться грусти Семен.
– Не поверишь! – горько усмехнулся майор. – В шестнадцать лет поехал в Ленинград море посмотреть. Страсть, как хотелось увидеть! Не знаю почему, но очень хотелось! Благо бабка у меня там жила. Прибыл я прямо перед войной, как оказалось, двадцатого июня. Так и остался в городе, как немец попер. Бегал по крышам зажигалки тушил, чтобы немцы бомбы наугад бросали. Но тяжко было, тяжко. Когда блокадные дни один за другим пошли, вот тогда я понял, почем фунт лиха. Голодно, холодно. – Макеев даже как-то съежился. – Да что там рассказывать! – махнул он горько рукой. – Не хочу думать. Почти каждую ночь один и тот же сон снится.
Семен участливо поглядел на старшего товарища, которому он годился в сыновья.
– Товарищ майор, вы в Ленинграде до самого снятия блокады находились?
– Н-е-е-т. – протянул Макеев. – Я на охране ледовых обозов состоял. «Дорога жизни», наверняка слышал о такой?
Семен утвердительно помахал головой.
– В первую зиму нас как-то «юнкерсы» давай долбать. Машины одна за другой в воду уходят, кругом паника, наши не знают, что делать. Да и ледок слабенький был. Все начало расходиться под ногами. Наша зенитка тоже под лед затянулась. Я махнул на соседнюю льдину, потом на вторую. Кругом вопли, «юнкерсы» ревут как сирены. Страшно. Взрывы, пальба, крики. У меня все в голове помутилось. Метнулся к ближайшему грузовичку в кузов, тот рванул вперед, что есть мочи. Из-под бомбежки выехали, оказался на том берегу Ладоги, не блокадном.
– Ну, вы даете! – непонятно чем восхитился Семен.
– Да уж, что там давать! – отмахнулся Макеев. – В штабе давай у меня спрашивать, готов ли обратно с обозами ходить. Все-таки малой еще был, вроде как приказывать трудно. Мало кому захочется возвращаться. Я замялся. А тут один из офицеров что-то про море мне давай рассказывать. Мол, где-то в Белом море формируются бригады из мальчишек в школу юнг, чтобы потом на флот попасть. Ну, я и махнул, недолго думая. В общем, с 43-го года на эсминцах по Ледовитому океану ходил. Караваны встречали англо-американские.
Состав снова дернулся, теперь уже при торможении, от чего контейнеры противно заскрежетали и гулко ударились о стену вагона.
– Ух! – Макеев погрозил кулаком темноте контейнерного угла, – не нравятся мне эти замечательные ящики. Какие-то они… не знаю, подозрительные… недобрым от них прет чем-то!
Семен с трудом переключил мысли от блокадного Ленинграда и североморских эсминцев Великой Отечественной к обстановке в вагоне.
– Товарищ майор, а что в них, что за груз мы везем?
– Я не больше тебя знаю, – ответил Макеев, искоса поглядывая в направлении темного угла, – некий продукт секретной биологической лаборатории. Да ты не заморачивайся этим! В нашем с тобой, как говорят англичане, бизнесе, то есть деле, главное безо всяких эксцессов провести груз из пункта «А» в пункт «Б». И не задавать лишних вопросов. Я, Семен, в сопровождении уже пять лет, чего только не перевозили.
– Например?
– Сам знаешь, – хитро подмигнул Макеев младшему товарищу, – не могу тебе ничего сказать, военная тайна. Работа у нас такая, – чуть помедлив, добавил он.
– Ну да, ну да, – тяжело вздохнул Семен, и снова повернулся к окошку. – Я просто почему про контейнеры спрашиваю. Мне кажется, что сегодня утром слышал какие-то вздохи оттуда. Знаете, такие короткие. Но, как бы это объяснить, грозные, что ли.
Макеев внимательно посмотрел на контейнеры, чьи контуры сейчас в свете тусклой лампы еле проглядывали сквозь тьму дальнего конца вагона. Слова Семена насторожили его, так как он сам пару раз что-то подобное улавливал сегодня.
Мысли Макеева прервал Семен.
– Почти остановились, вообще еле ползем, – для начала провозгласил он, все так же поглядывая в зарешеченное окошко. – Может в них звери какие, а?
Макеев перевел глаза на Семена.
– Ну, может быть и звери, – промолвил он с очень напряженным лицом, в задумчивости почесывая подбородок.
– А вы никогда животных не перевозили раньше? – Семен не уловил, что состояние Макеева резко сменилось.
Было похоже, что вопрос Семена заставил майора вспомнить еще что-то более неприятное.
– Да нет, я все больше неодушевленные грузы сопровождал. Но знаешь, как-то сразу после войны, я еще на североморском флоте служил, был случай. Правда, толком никто ничего не знал, но ходила легенда. Будто два наших мурманских буксира в сопровождении эсминца тайно буксировали из норвежского порта баржу, на которой вывозили оборудование некой фашисткой лаборатории.
– Ну-ну, и что же? – с нетерпением спросил Семен.
– Да вроде как, что-то страшное произошло на той барже, какая-то дрянь в процессе буксировки вырвалась на свободу и всех моряков, находившихся там кокнула.
– Как это, кокнула?
– Никто не знает. Как только в мурманскую бухту вошли, эту посудину велели поставить на самый дальний причал, который сразу же особисты оцепили. Что было дальше, никто не знал. Но вот четверых моряков, которые шли на барже, больше никто не встречал. Однако мои приятели рассказывали, что на буксирах в последнюю ночь того рейса слышали, как на барже происходило что-то ужасное, периодически раздавались нечеловеческие вопли, от которых кровь в жилах стыла. Правда, ничего не видать было, баржу тянули на расстоянии ста метров, а ночи в море черные, очень черные.
Вдруг в вагоне что-то гулко грохнуло. Макеев и Семен, испугавшись неожиданного звука, вздрогнули.
Тишина. Только побрякивающий стук колес о шпалы полотна. Поезд, не спеша, продвигался к следующей станции.
– Что это было? – еле смог из себя выжать вопрос Семен, которого застали совсем уж врасплох. Он как раз находился под впечатлением от рассказа о норвежской барже и дьявольщине, происходившей там, а тут такая добавка порции.
Макеев сосредоточенным взглядом обвел весь вагон, стараясь по памяти определить, откуда был звук и пытаясь уловить, что могло быть источником. Наконец его глаза остановились на едва видневшихся в потемках железных контейнерах.
– Сдается мне, – приглушенно проговорил он, – что это оттуда. – Макеев кивнул в направлении дальней стены.
Семен немного пришел в себя.
– А что же там могло так грохнуть? – нервно глотая слюну в мгновенно пересохшем горле, пробормотал он.
Макеев открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.
Содержимое одного из контейнеров издало громкий ужасающий своей внутренней силой рык, сдавленный стенками из железа, что придало звуку еще большую мощь.
Семена передернуло от неожиданности, волосы встали дыбом. Он ощутил себя беззащитным мальчиком, стоящим напротив вольера со львом, когда тот, подойдя прямо к прутьям, ограждающим его от людей, издает свой страшный рев.
На миг снова все стихло. Стук колес по шпалам, тусклая лампочка, еле-еле светящая над входом, легкое поскрипывание корпуса вагона на повороте – состав входил в одну из многочисленных петель Южно-Уральской железной дороги. Вся обстановка вагона будто замерла пораженная услышанным только что явлением.
Бух. Новый удар внутри контейнера был уже более решительным, чем самый первый. Бух. Бух. Бух. Что-то вновь и вновь с нарастающей силой колотило об стены одного из контейнеров. Затем на секунду замерло. И снова по вагону разнесся шокирующий гневный рев чего-то большого и разъяренного.
Ошеломленный Семен как-то обмяк, вдруг схватившись правой рукой за сердце. Его мозг, кажется, вообще отключился. Живыми в солдате оставались только глаза, застывшими стекляшками глядевшие в черноту дальней стены помещения. Другой рукой солдат держался за решетку окна, от страха все больше и больше сжимая ее в ладони. Казалось, еще несколько секунд, и он, прямо так, скованный ужасом, упадет в обморок с широко раскрытыми глазами, замершими в одной точке. А его рука либо выдернет стальной прут решетки, либо срастется с ним навечно.
Внезапно второй контейнер издал животный вздох, такой же, какие Макеев с Семеном слышали в предыдущее дни.
Первый контейнер замер, будто бы прислушиваясь.
Еще один вздох из второго контейнера.
Небольшая заминка пошла на пользу. Макеева, так же впавшего в ступор после звериной звуковой прелюдии, немного отпустило. По крайней мере, к майору вернулась способность соображать. Он, чуть ли не насильно заставляя свое тело работать, повертел медленно головой, оценивая положение в вагоне.
Первый контейнер, чуть подождав, снова взвыл, чем нагнал на Макеева новую дозу страха. Правда теперь в реве чувствовалась не ярость, а какой-то призыв. Из второго контейнера тут же послышался почти аналогичный по звучанию отклик. Макеев ошеломленно уставился на темноту дальнего угла, пока это было все, что он мог.
И вдруг изнутри обоих контейнеров полились рев и грохот от мощных ударов о железные стены, снова рев и удары, рев и удары. Макеев даже явственно слышал как четыре огромных замка, размером с широкое блюдце, по два на каждом контейнере, неистово звенели, рискуя тяжелыми снарядами отлететь куда-нибудь в сторону под натиском неведомой силы, которую они сейчас сдерживали.
Звук лязгающих затворов, как-то неожиданно стал возвращать Макееву способность мыслить. Он будто бы вышел из транса. Майор снова, но теперь быстро, обвел глазами всю обстановку в вагоне, судорожно ища варианты того, что же делать. Его взгляд наткнулся на красную кнопку экстренного сигнала, о которой он так тщательно помнил в первые годы сопровождения секретных грузов, и о которой он так безнадежно забыл в последнее время, так как ничего хоть на йоту экстремального с ним никогда не происходило. Итак, красная кнопка! Она располагалась в трех метрах от майора на той же стене вагона, что и койки. Макеев, уже не реагирующий на непрекращающийся грохот выворачиваемых изнутри железных контейнеров, сделал два шага, припал к обшивке вагона, так как состав резко качнуло на повороте, и ударил по кнопке.
В этот же миг, спрятанная в потолке над окошком, где по-прежнему на одной руке болтался обескураженный Семен, зажглась лампочка. Она заиграла аварийными красными огнями, а по всему составу понеслась негромкая бибикающая частыми звуками тревога. Полдела сделано, подумалось Макееву. Но что предпринять дальше?
Он подбежал обратно к койкам и выхватил из висящей на крюке кожаной кобуры свой пистолет, сняв его с предохранителя.
Ревущие твари, высвобождавшие себе путь к свободе из тесных ящиков, чувствуя, что металл, сдерживающий их внутри, поддается, все больше и больше налегали на стены контейнеров. Макеев попытался представить, что за звери могли находиться там, но не смог найти ответа. По сравнению с тем, что он сейчас видел и слышал, разъяренный лев казался ему недостаточно серьезным. Майор обреченно посмотрел на свой взведенный пистолет, который вряд ли мог чем-то ощутимо помочь.
Поезд резко затормозил и встал. Тревога не переставала нервно бибикать. Макеев метнулся к Семену и стал его трясти.
– Эй, парень! – проорал он. – Вставай, слышишь! Быстрее вставай!
Но Семен и вправду был либо в отключке, невидящими глазами смотря в потолок, либо уже давно отдал концы от разрыва сердца, которое не выдержало внезапного шока.
Что-то громко и противно заскрежетало за спиной у Макеева, склонившегося над Семеном. Майор замер, он пока даже не думал оглянуться назад, он просто замер, уловив своими ушами новый настораживающий звук. Через секунду к нему пришла заманчивая мысль все-таки обернуться, от которой стало неимоверно страшно. Что он там увидит?
– Эй, вы, что у вас здесь? – послышался испуганный человеческий голос, и в спину Макеева дунуло холодным, пахнущим зимой, воздухом.
Почти тут же в ответ раздались два нечеловеческих мощных рыка и стенки контейнеров затрещали с новой силой, а от одного, кажется, отлетел амбарный замок.
– Макеев! – прокричал уже другой голос, не казавшийся напуганным. – Макеев, быстро вылезайте из вагона, быстро!
Остолбеневший на пару секунд майор, обернулся и увидел, что ворота вагона раздвинуты, а в их проеме торчат двое солдат с автоматами и командир поезда, который и велел ему поскорее вылезать.
– Сейчас, – отозвался Макеев, в тон голоса которому прозвенели еще два отлетевших замка. Он вроде сообразил, что означали эти звуки, но пока еще не до конца, иначе бы пулей вылетел из вагона. – Сейчас! – повторил он. – Сейчас-сейчас! Тут Семен!
– Вылезай! Хрен с ним, с Семеном, быстрее! Макеев! – сорвавшимся голосом проорал командир поезда, чуть не закашлявшись. – Быстро из вагона, мы не должны их выпустить!
Но Макеев снова повернулся к Семену и принялся отдирать от прута решетки намертво сомкнутые пальцы товарища.
– Макеев! – сорванный голос продолжал орать.
Пальцы Семена ни в какую не хотели расцепляться.
Позади послышался звук последнего отлетевшего замка, и в ту же секунду раздались два гулких бухающих удара от распахнувшихся одновременно железных дверей контейнеров.
– Закрывай! – заорал командир поезда своим солдатам. – Скорее!
Но было поздно.
Мгновенно оценив ситуацию, два огромных зверя, очертаниями чем-то напоминавшие собак-переростков, на уродливых мордах которых выделялись налитые кровью багряные глаза, а из пасти виднелись страшные зубы, в один прыжок оказались напротив ворот вагона.
Раздался громоподобный рык кого-то из монстров, сопровожденный звуком мощного удара и человеческого вздоха замертво упавшего автоматчика. Второй солдат и командир поезда почти одновременно заголосили, в ужасе отбегая прочь. Животное издало победный рев и выскочило на железнодорожную насыпь. Макеев застыл, все так же держась за руку Семена, и наблюдая всю эту сцены со стороны. Кажется, он мало интересовал двух зверюг, высвободившихся из контейнеров, так как они, не мешкая, выпрыгнули из вагона.
Зверо-псы, метнув пару взглядов, в обе стороны состава поезда, где по снегу с фонарями и оружием мчались к месту событий еще с десяток солдат, немного помедлив, и снова издав свой ужасный вой, кинулись вниз по насыпи в направлении близлежащего леса, который был метрах в ста от полотна.
Отбежавший на безопасное расстояние командир поезда, удостоверившись, что твари за ним не гонятся, да и вообще подумывают смыться в чащу, стал истошно орать:
– Стреляйте! Стреляйте в них, быстрее же!
Послышались первые автоматные очереди.
– Стреляйте! Не дайте им уйти!
Теперь уже стреляли все автоматчики.
Звери, под градом неровно ложившихся пуль, гигантскими скачками сквозь сугробы снега мчались к лесу, постепенно выскальзывая из под света маломощных фонарей солдат.
Очереди не прекращались. Конвоиры, даже те, кто уже не видел растворяющихся во мраке ночи монстров, палили почти наугад. Бегущим тварям до спасительных зарослей оставалось совсем немного, когда одна из них громко взвыла от боли, на бегу зарывшись в сугроб. Вторая тварь, резко развернувшись в глубоком снегу, подскакала к поверженной. Автоматчики продолжали стрелять, некоторые из них уже перезаряжали магазины, так как выпустили все пули.
Видя, что одна из зверюг подстрелена, а вторая затормозила, в солдатах проснулся инстинкт охотника, трое рядовых побежали вниз по насыпи, продолжая палить в направлении леса.
Раненный зверь силился встать, но кажется не мог, второй безуспешно старался мордой приподнять его.
С одного из вагонов притащили большой прожектор. Он гулко крякнул от включения и кинул столб яркого света прямо на беглецов. Солдаты застрочили из автоматов с утроенной энергией, некоторые по пояс в снегу продвигались к объектам погони, ежесекундно сокращая расстояние. 
Пули все прицельней взрыхляли сугробы вокруг зверо-псов, как вдруг, яростно взревев, подстреленный монстр вскочил на лапы, и подталкиваемый своим собратом стал прыгать к лесу. Еще через десяток секунд они растворились во мраке лесной чащи.
Макеев, еле волоча ставшие ватными ноги, подошел к проему ворот своего вагона. Стрельба не прекращалась. Трое, особенно разошедшихся конвоиров, продвигались через снежные заносы по следам беглецов.
К майору подскочил командир поезда и гневным взглядом вперился ему в лицо. Рот командира дрожал, находя нужные слова. Кажется, сейчас начнет орать. Но тут подбежал какой-то другой старший офицер, с наспех нахлобученной фуражкой. Макеев вспомнил, что вроде именно он руководил всей операцией сопровождения, по крайней мере, так показалось на станции в Барнауле, когда происходила погрузка. Тот бережно, но властно отодвинул командира поезда в сторону и подошел к Макееву вплотную:
– А теперь, майор, вас ждет примечательная экспедиция на Сахалин, – процедил он сквозь зубы, сверкнув глазами.