В отпуск

В Кучино мне не пришлось использовать положенный мне 15-тидневный отпуск для заживления раны, а поэтому подполковник Федоров в виде поощрения дал мне их здесь, сказав, сумею ли я за это время съездить домой.
Я, конечно согласился бы ехать, даже если бы давали не 15, а только 5 дней. Я получил возможность ехать как раз накануне годовщины дня Советской Армии. Где-то около Моршанска встретил в поезде знакомого человека – офицера, когда то служили вместе в кавалерии. Он вёз несколько фляг самогона в свою часть к празднику. Праздник нас с ним застал в вагоне. Он налил себе и мне по кружке самогону. Посидели с ним вместе, поговорили.
Приехал в Уфу, побыл у матери, потом пешком пошёл в Бирск. Тогда автобусов не было. К походу я был привычен, но мороз был ужаснейший, а я налегке – сапоги, шинель, шапка-ушанка, и всё. В вещевом мешке буханка хлеба, мясо и железка в три четверти метра четырёхгранного сечения. Это порекомендовали на всякий случай. Тогда очень много было волков. То ли с запада прибыли, то ли свои расплодились, потому что на них никто не охотился.
Сначала было холодно, аж дух захватывало. Смотрю, люди кутаются, носы и уши оттирают, а я где рысью, где шагом, так переменным аллюром двигаюсь. Стало тепло. Не доходя километров, пять до Благовещенска догоняют меня двое на хорошей лошади.
- Садись, солдат!
Я прыгнул в розвальни, но скоро мне стало не в моготу. Мороз. Еле дождался, когда доехали до поворота. Они свернули в Благовещенск, а я пошёл прямо. Не пошёл, а побежал, и скоро нагрелся.
К вечеру зашёл в одну деревню в домик. В домике женщина. Попросился вскипятить воды, попить чаю. Вынул из мешка хлеб, а он совсем заледенел. Положил его на щипцы, которыми угли достают, и эти щипцы положил на калёнку – железную печку, жду, когда растает, и уснул. Проснулся перед утром. Говорю женщине – почему не разбудила?
- Да ведь поди устал. Вот и пожалела будить.
- Да я же на побывку иду. А тут дорогой просплю.
- Ничего, успеешь.
Тут она вскипятила воды. И хлеб оттаял. Попил я горячего чая и стал собираться.
-   Погоди, куда торопишься! Сейчас волков много. Земля запущена, залежь, бурьян.
- Ничего, - говорю, - вот у меня тут, какое оружие. Не подведёт.
Пошёл, и опять больше на рысь нажимал, но всё равно только после обеда пришёл домой.
Нёс я ребятам гостинцы. Видимо, с полкилограмма сахара-рафинада из своих порций набрал. Дал я всем четырём своим сыновьям по два кусочка сахару. Старшие живо схрупали. Они родились, когда ещё сахар был. Но вот младший Боря сидит на полу и играет кусочками сахара, то бросает их, то старается что-то из них построить.
- Борька, ты чего сахар не ешь? – спросил его старший Володя.
- Разве камешки едят? – ответил ему Борька.
Вот этот разговор показал мне воочию, как жили у нас в тылу наши семьи. Они даже не знают, что сахар надо есть.
Узнал, что ожидая меня, ребята “гульнули”.
А было это так. Для моей встречи подготовили, где-то купили пол литра водки. Поставили эту водку в стол кухонный. Ну, и наказали ребятам не трогать эту бутылку, так как она приготовлена к папиному приезду. Ну, а раз так, то их заинтересовало, что же такое вкусненькое приготовлено к приезду отца. И вот, оставшись одни, они решили проверить, что это за штука. Открыли бутылку и устроили коллективную пьянку, в которую вовлекли даже Борьку. Он долго отплёвывался, отведав этого “нектара”. А старшие стоически преодолевали и вкус, и противную горечь, и запах напитка. “Раз берегли для отца, то он должен быть хорош!” И, конечно, наклюкались изрядно, однако кое-что оставили и мне.
Пробыл я немного. Надо было кое-что сделать для семьи. В снабжающих организациях засели эвакуированные. Это конечно не плохо, что люди, покинувшие дома свои, здесь на новом месте нашли работу, приносят пользу. Плохо лишь то, что они стали забывать о главном – о помощи семьям воинов. Правда, в райтопе мне удалось взять дров. Затем пошёл в отдел социального обеспечения. Там женщина из эвакуированных. Я попросил в помощь картошку. Приехал на заживление раны, а тут ни себе, ни детям ничего нет.
- Не могу дать – говорит она – много вас.
-   Хорошо, что нас много, – говорю ей, - а то куда бы вы поехали, если бы нас было мало? Тогда фашисты и сюда бы дошли.
Странным показалось, что уполномоченным Министерства Заготовок работал эвакуированный мужчина примерно в моих же годах, или даже чуть помоложе. Все его жалели, что у него жена и дети, а может, быть и родители остались там, а он сбежал сюда. Вот это то и удивляло меня. Уж во всяком случае, при таком положении, от своих далеко не уйдёшь. Или будешь там партизанить, или пойдёшь в любую кадровую часть, которая борется там, и будешь воевать, а только не отсиживаться за тридевять земель. Спросить бы с него надо, почему он здесь, почему не воюет?
Всё-таки при помощи Райкома партии дали немного картошки. Но потом оказали помощь хозяйственники – дирекция плодово-ягодного совхоза, находящегося в самом Бирске.
Наступил день 8 марта, меня как фронтовика приглашают. Ну вот, пока то да другое, срок кончился, надо ехать. Мне говорили, что с неделю может дать комендант. Пошёл я к коменданту, говорю ему, так мол и так. Ни в какую. Перечислил мне, в каких случаях он мог бы дать, но я этого сам бы своей семье не пожелал. Говорю ему, если бы я был в фронтовой части, то я и сам не стал бы просить, так как знаю, что это значит. Но сейчас то я в резерве, всё равно погоду пинаю, неужели нельзя неделю. Попасть бы тебе дружок на фронт, понял бы ты тогда, что значит почти четыре года быть оторванным от семьи. Пошёл от него.
Но тут меня надоумил бывший второй секретарь Бирского райкома, товарищ Южаков. Он тоже прибыл с фронта, был там юристом и что-то болел. То ли от контузии, то ли так простудился. Он посоветовал мне обратиться к врачу местного гарнизона полковнику Степанову. Здесь была школа ВНОС.
Пошёл, думаю, что выйдет, по носу не ударит. Прихожу к нему, он ведёт приём своих. Я уселся в конце очереди и думаю, подожду, последним разденусь. Рана то у меня большая, скажу болит и всё, не могу двигаться. А у самого горло охрипло, всё время песни пел, пока 8 марта праздновали. Вот все вышли, он спросил: “Ко мне?”
-   Да, к вам, товарищ полковник.
-   Фронтовик, какими судьбами?
-   Отпущен на заживление раны, да вот задержался.
-   Вы здешний? Кто у вас здесь из своих?
-   Жена, четверо детей.
-    Когда взяты и были ли дома?
-   Взят в сентябре 1941 года и ни разу не был. Был на фронте Калининском, Центральном и Первом Прибалтийском, сейчас пока в резерве.
-   Сколько же вы хотите здесь пробыть?
-  Мне бы хоть немного, чтобы поспеть вовремя уехать. Мне бы до 16 марта.
Потом спохватился, он мог бы дать и больше. Но впечатление, которое он на меня произвёл, заставило быть скромным. На самом деле, сухой старик с насупленными седыми бровями, весь седой, с седыми усами, он мне показался не человек, а кремень. Что, если комендант мне мораль читал, этот может и под арест направить.
- Вот и придёте ко мне 16 марта в это же самое время. А если какие недоразумения выйдут с комендантом, то скажите, что лечитесь у полковника мед службы Степанова.
Я послал телеграмму полковнику Фёдорову о том, что в связи с болезнью, задерживаюсь, лечусь у гарнизонного врача полковника мед службы товарища Степанова.
Но и эти дни пролетели. В назначенное время пошёл к Степанову. Настроение чертовское. Ведь никаких документов пока у меня от него нет, а я уже много просрочил. Ну, если скажет: “Знать тебя не знаю, ведать не ведаю. Должен ты во время в часть явиться. Срок тебе указан и всё!”
Но оказалось, нет. Он не торопясь стал оформлять все документы. Они и до сих пор у меня хранятся, и к моим дням ещё немного прибавил. И после этого я, оказывается, должен отметиться у коменданта. Вот, когда срок подошёл к концу, я пошёл к коменданту, который намечает день отправки и день прибытия в часть.
Врач написал, что у меня была двухсторонняя ангина: “Это самое подходящее в это время. Простудился, продуло, и вот болеете”.
-  А как это?
-  Ну, горло больно, дышать тяжело, глотать больно. Сначала одна сторона, потом другая. Вот вам несколько деньков и к коменданту. Он оформляет на основе  моих данных вам продление отпуска и даёт направление, когда вам надо выехать.
Когда время пришло, пошёл к коменданту. Он написал мне бумажку и день выезда определил с днём явки в часть.
-   Значит, вы меня устраиваете на самолёт прямой до Москвы?
- Нет, как сюда добрался, так добирайся и обратно.
-  Но я ведь не кузнец Вакула из Гоголевского рассказа “Ночь перед рождеством”. У меня нет связи с чёртом, как у того кузнеца, который за одну ночь сумел слетать на чёрте с Украины, с самой Диканьки, в Петербург и обратно. Ну, покажу я в части ваше предписание, а сам неделю буду добираться. Ведь мне, если судить здраво, до Уфы, до железной дороги, дня четыре надо шагать. Двадцать пять километров в сутки по теперешней дороге это большое напряжение. Да там, по железной дороге при благоприятных условиях тоже не меньше четырёх суток. А вы, чтобы я за одни сутки там был? Скажут, ваш комендант совсем не знает географии. Не знает, что из Бирска в Москву, это не в соседний квартал пройти.
Делать нечего, пришлось коменданту новый документ писать, где определил мне пять суток.
Пожил я ещё немного и тронулся в путь. Снег начал сильно таять. Да такой тонкий, едкий, сразу до ноги проникает. Да, видимо кожа то свиная, так и просачивается сырость.
Пошёл в сторону Кушнаренково, это за Калинниками, что-то около Дуванея, перешёл через Белую. В какой-то татарской деревне ночевал. Попросился, кто-то из домашних из жалости пустил. Но тут приехал хозяин с гостями, поругал видимо своих за то, что они всяких пускают. Я притворился спящим. На самом деле устал как чёрт, не хотелось снова ходить по деревне, искать ночлега. Хозяин плюнул и пошёл к столу к гостям.
Вижу не все, как наши переживают тяжело войну. А этим гулякам вероятно, находящимся на броне, ветер в зад. Вот тогда мне особенно остро почувствовалась необходимость самой тщательной проверке каждого гражданина нашей страны. Какой вклад он внёс в дело борьбы с врагом, кто на фронте, кто в тылу. А то ведь, так женщины, старики и дети работали, не покладая рук, а вот такие пили, ели и паскудничали. И они же будут в героях ходить.
Ведь “патриотический” жест Ферапонта Головатова не вызвал восторга у бойцов на фронте. Вызвал скорее недоумение, откуда у мужика столько денег? “Трудом праведным не наживёшь палат каменных” - так говорили в старину. И убедились, что деньги всех этих Головатых – наши деньги, взятые в наших семьях.
Моему больному сыну понадобилось грамм двести-триста мёду. С жены содрали за этот мёд чуть ли не всю месячную получку по аттестату мужа-фронтовика. В Мелеузовском районе, в Липовке, объявился такой же пчеловод, вроде Головатого. Так Мелеузовский райком партии ухаживал за ним, как за ребёнком.
Сагитировали его на продажу мёда на базаре в Ишимбае. Нашли бесплатно грузовую автомашину, два инструктора Райкома вместо агентов с ним на базар поехали. Потом им показалось, что в Ишимбае дёшево, так они махнули в Оренбург. Продали там. Дорожные расходы он не платил. Всё ему предоставлялось бесплатно. Часть средств он выделил на приобретение танка, или ещё чего-то. Получил благодарность Верховного Главнокомандующего. Скрутил колхоз в бараний рог. Они ему все работы выполняли.
Держал родственников, сирот, или сирот вместо родственников – вернее, батраков. При чём на каждого паренька полностью, что положено на колхозный двор по норме: крупного рогатого скота, овец, свиней, птицы, пчёл и т.д. Доходы с этих стад шли этому новоявленному Минину. А мёд то всё-таки он продавал колхозный под видом своего. Так как держал он пасеку колхозную вместе со своими пчёлами летом, а зимой тоже в одном омшаннике. Но сбор с каждого улья его пчёл в два – три раза превышал сборы с колхозных пчёл. А когда в омшанники иногда проваливались балки перекрытия, то в аварию попадали обязательно колхозные пчёлы, но не его.
Это уже мне потом пришлось заняться проверкой и разоблачить этого “патриота”.
Ну и дальше, как только я вышел на Кушнаренковскую дорогу, вижу, идёт грузовик в Уфу. Народ на него садиться, ну и я решил сесть, рискуя замерзнуть, но сел. Вижу, шофёр залез в кузов и начал сбор за проезд. Стал готовиться и я заплатить. Ночлег у баев показал, как относятся к нам в тылу. Но это было ошибкой. Шофёр сказал:
- Сидите, товарищ, с фронтовиков не берём!
Как-то сразу хорошо почувствовалось, будто и погода изменилась.
Приехал я в Уфу, время осталось немного, только на проезд в Москву. Пошёл в редакцию попрощаться. А редактором тогда был Цветков. Я его знал, как лектора обкома, работал он в Уфимском университете на преподавательской работе, часто писал нам, и мне очень часто приходилось сокращать его очень длинные статьи. Жили мы с ним почти по соседству. Его жена – детский врач, по семейным обстоятельствам пока не работала, а чтобы не позабыть свою специальность, лечила моих и других соседских ребятишек.
Посадишь, бывало, Цветкова за стол против себя. Дашь ему копию его статьи и говоришь: редактор из вашего материала велел дать подвал, не более, это пять – шесть гранок, не более. А у вас здесь пятнадцать. Постарайтесь сократить. Вы лучше знаете материал, вам легче это сделать.
Вот он корпит, корпит над материалом, и часа через три даёт. Посмотришь, он слово вычеркнет, а три припишет. Скажешь ему об этом, что материал после его правки длиннее делается.
- Это же самоубийство, - воскликнет он, - себя сокращать. Не могу я!
-   Но редактор на всё не даёт площади. Надо выходить из положения. Вот тут я тоже сидел над вашим материалом, вышло пять гранок, прочитайте!
- Ну что же, согласен, раз иначе нельзя, - говорит он, прочитав материал.
- Так с вашего согласия я сдаю его.
И вот этот то товарищ стал у нас редактором. С первой встречи я его спросил, как он относится к сокращению материала. Даёт ли всё, что ему дают?
- Режу беспощадно! Свиреп как тигр.
- Ну вот, а ведь сколько тогда переживал.
-   Да, было дело. Сказывалось неумение. Ты что, вернулся из Бирска, или просто приехал своих в Уфе навестить, - спросил он меня.
- Нет, пора уже в часть. Время прошло.
-   Что такое, сначала войны, приехал по ранению, и на тебе, ехать! Нет, мы этого не допустим!
Позвонил в звонок, на который явилась секретарь, дежурившая в приёмной.
- Пуцелло сюда, немедленно!
Через минуту появился Пуцелло. Его я совершенно не знал. Это, возможно, беженец из южных городов, с Черноморья, по-видимому грек по национальности, что подтверждалось не только фамилией, но и обликом.
          - Вот что, Пуцелло, вот видишь, по ранению приехал наш самый старый товарищ из редакции. Вот он воюет, а мы здесь сидим. Ему уже надо выезжать. Сделай так, чтобы ему продолжили отпуск. Ты это знаешь как. Нельзя же так, человек не поспел осмотреться, а ему уже уезжать. Делай это сейчас же, а то он завтра уедет.
Пуцелло поговорил со мной, записал мой адрес Уфимский, телефон. А, впрочем, вы, может быть побудете здесь полчаса, пока с ребятами поговорите, а я кое-что сделаю. Он куда-то убежал, а я разговорился с ребятами.
Приходит Пуцелло и говорит, всё сделал, можете идти к своим, а потом я вам позвоню, когда нужно будет сделать отметку в документе.
Правда, на второй день он позвонил и сказал, чтобы я пошёл к коменданту. Там будут вас ждать, чтобы соблюсти формальности. Я сходил туда и получил неделю дополнительно. Но у меня из этой недели уже ушло несколько дней. Пробыл я немного в Уфе, и снова иду в редакцию прощаться. Как раз какое-то совещание было. Я побыл на нём, а потом простился, решив на другой день выехать.
-   Куда же ты торопишься? В Бирск, к семье? – спросил редактор.
-   Нет, еду в часть.
-   А, что Пуцелло, ничего не сделал что ли?
-   Спасибо ему, то, что смог, сделал. Но сейчас надо ехать.
-   Что же ты, Пуцелло сделал?
-    Неделю, больше комендант не имеет право дать.
-   Только неделю? И говоришь, сделал! Надо месяца два, три не меньше. Что же ты не можешь?
-    Такой срок можно только в округе добиться.
-  Ну и добивайся, ходатайствуй, если надо, поезжай! А ты пока не торопись с отъездом.
-  Нет, я уже лучше поеду. А то так недолго и в штрафную попасть за опоздание из отпуска.