У страха глаза велики

               
                «У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ »

"Хариус пошел!" - в конце мая долгожданная весть срочной телеграммой облетела поселок.  Возбужденные мужики, те, кого от этой новости потянуло на таежные речки сильнее, чем к «слабому полу», засобирались кучками. Подогревая себя волнующим трепом о приключениях на рыбалке, они договаривались друг с другом куда, как и когда отправляться за удачей. Со слов уже побывавших на проходных речках, рыба в этом году поднималась из зимовальных ям стремительным валом.

Матвея, заядлого рыбака и охотника, с нетерпением ждавшего конца рабочей недели, друзья и знакомые донимали насмешками.  Стоило ему выйти на крыльцо камералки  «подышать» табачным дымком, как кто-нибудь из таких же заядлых курильщиков «сыпал  соль на рану»: «Павлов, Матвей,  ты еще в поселке?! Рыба, говорят, уже вся в верховья ушла!» - Матвей, не докурив сигареты, резал в ответ: «Говорят, в Москве кур доят!» - и возвращался  к своему  столу, заваленному ворохом бумаг.  Он, как и вся камеральная группа их партии, корпел над геологическим отчетом.  Работы было  невпроворот.

Все бы ничего, шутки  шутками, но вот странный сон, что снился один и тот же, каждую ночь,  начал беспокоить. Будто он подсекает громадного тайменя, с большим трудом выводит  рыбину к берегу, а на галечную косу  выползает…   И когда в четверг после обеда  вызвал главный, хотя с утра они все уже обговорили, у него в душе зашевелилось нехорошее предчувствие.

Николай Петрович стоял у окна, курил, пуская дым в открытую форточку. Увидев в дверях пышную шевелюру заглянувшего Матвея, он глубоко затянулся  и, выпуская вниз через край рта плотную струю табачного дыма, сделал шаг навстречу – «Заходи! Есть срочное дело!» - Раздавив окурок в громадной пепельнице, полной такими же  давлеными «бычками», Петрович жестом пригласил старшего геолога к широкому столу, заваленному  свежей графикой: «Тут у меня возникли кое-какие вопросы. Отложи свою главу отчета,  и завтра с утра поезжай на базу – проверь описание керна вот по этой скважине» - главный геолог ткнул тупым концом карандаша в крайнюю точку на разведочном профиле. – «Ящики с керном буровики уже расставили. В понедельник жду с результатами» - и, хитро подмигнув, добавил – «Про рыбу не забудь!»

Матвей выходил из кабинета начальника с противоречивыми чувствами. С одной стороны ему повезло – от базы партии до таежной речки, где он вот уже какой год встречал весенний ход рыбы, намного ближе, чем от поселка.   Пешим ходом два часа. С другой, Петрович его «подсек» - работы на два дня, впереди выходные, хочешь попасть на рыбалку, потрудись в пятницу.  «Надо сегодня выезжать, завтра с утреца сразу за дело, иначе не успею» - озабоченно подумал он, торопливо шагая по узкому, полутемному коридору.

Сборы были недолги, вечерней вахтовкой  Матвей прикатил на полевую базу партии и сразу заспешил в столовую. Уезжая из поселка, он не успел прикупить продуктов, а в этом пункте общественного питания можно было отовариться консервами, хлебом и заваркой чая впрок.

На следующий день с восходом солнца, не завтракая, он уже «колдовал» в кернохранилище. С проверкой работы дипломника, задокументировавшего керн, управился к обеду. Замечания были несущественные, только в одном интервале молодой геолог допустил  неточность в описательной части – опыта не хватило.  Для верности выводов Матвей еще раз
просмотрел выбуренные столбики горной породы от устья скважины до забоя. Сомнений не было, он нашел то, что «унюхал» главный в междустрочии геологической информации. Однако – голова, этот Николай Петрович!

В два часа дня Матвей заскочил в вагончик столовой, торопливо вычерпал варево местных поварих и заспешил  в итээровское общежитие. На полдороге к  длинному почерневшему бараку его окликнул знакомый голос: «Матвей, подожди!» – Оглянувшись, увидел Захара. Тот, широко улыбаясь, шагал к нему в подвернутых броднях с рюкзаком за плечами, из которого торчало складное удилище. – «Слушай, дружище, поехали со мной на рыбалку! Какая работа в пятницу после обеда! Сейчас подъедет вахтовка, она пойдет за горняками на Дес, мы на ней до самого моста через Дурай докатим, а там десять верст вниз по речке и заночуем в моем зимовье. С утра побежим по перекатам. Рыба пошла!» - Матвей, тиснув крепкую ладонь Захара  и мягко улыбаясь, ответил: «А я на Ковали собрался, там у меня  навес, как у Ленина шалаш в Разливе». – «Да ты что, едрена корень! В Дурай из Унгры рыба идет  во…ооо..от такая!» - и Захар развел ладони во внушительном размере  то ли глаза рыбы, то ли головы.  Оба дружно и весело рассмеялись.

Договорить не дал  подкативший  ГАЗ-66 с будкой.  Водитель Иван Иванович с  окладистой седой бородой, высунувшись в окно дверцы, хриплым голосом скомандовал: «По машинам! Рыбаки – охотники! Мать Вашу за ногу!»  Захар, подтолкнув Матвея к общаге и не давая ему возразить, заторопил: «Беги за своим мешком, а я вахтовку за  фаркоп придержу!»   Матвей, вовлеченный в суматошные сборы, опрометью кинулся в свою комнату, топая по скрипучим половицам прокуренного коридора. Схватил приготовленный рюкзак и выскочил на крыльцо.  Иван Иванович по старой зековской привычке «нагонять волну», вдавил сигнал в длинном гудке и медленно тронул автомобиль. Матвей, хлопая  раструбами бродней, подбежал к открытой двери будки и, бросив рюкзак в протянутые руки Захара, ловко вскарабкался на ходу по свисающей короткой лесенке. Еще минута, и «газон», звонко оглашая выхлопной трубой распадок, в котором располагалась  база партии, прытко полез по извилистой дороге в гору.

К зимовью, построенному Захаром  на берегу ручья в километре от Дурая, подходили, когда солнце, упав за сопки, выстрелило целый веер оранжево-красных лучей, пробивая ими золотистые снизу  и фиолетово-синие сверху кучевые облака. Избушка встретила прелой сыростью замкнутого пространства. Привычно и сноровисто растопили печь – просушить охотничьи чертоги и разожгли костер перед зимовьем – приготовить ужин и посидеть в беседе за чайком. Начало лета на юге Якутии – благодатная пора, комарье еще не расплодилось, ночи короткие, а воздух, напоенный смолистым ароматом молодой хвои лиственниц, как чудесный эликсир, растекаясь по телу при каждом вдохе, молодит и будоражит кровь.

В протопленной избушке стояла волглая духота. Спать легли, раздевшись до трусов, не закрывая двери.    Привыкая к  жесткому ложу нар, травили байки. Сон сморил незаметно.  Спали, уставшие от рабочего дня и перехода, как убитые – ни мощного богатырского храпа, ни сладкого детского посапывания. А в тайге, за бревенчатыми стенами, стояла звенящая тишина – бывает такое  перед самым рассветом.

Проснулись мужики одновременно, спросонья не понимая, что их разбудило. Тишина закладывала уши, хотелось пить. Матвей потянулся к кружке с остывшим чаем, стоящей на столике у окна, и в этот момент в углу, где-то на уровне нижнего венца послышалось громкое сопение, как будто крупный зверь, принюхиваясь, тянет носом воздух. Первое, что пришло на ум – медведь, ведь еще накануне Захар рассказывал, что вот уже третий год в вершине этого длинного распадка он соревнуется с «босоногим», кто выше оставит на лесине  отметину. Началось с того, что медведь,  заявляя свои права на территорию, задрал,  встав  на задние лапы, кору на дереве.  Захар, настораживая в седловине капканы, шутки ради, затесал топориком выше. На следующий год в предзимье Топтыгин  перекрыл затесы от топора. В конце зимы, снимая капканы, Захар, стоя на лыжах,  топориком на вытянутой руке оставил затес  на  трехметровой высоте – утер нос медведю.

Вечером у костра, балагуря на вечную тему – медведь и человек, они и не предполагали, что зверь легок на помине и явится к ним под утро «выяснять отношения». Лихорадочно нашарив ножи – летом в тайгу они ружья не брали, Матвей с Захаром приготовились держать ответ… Тем временем зверь, передвинувшись вдоль стены, вновь шумно потянул носом. До открытого дверного проема осталось…, вот-вот на фоне светлеющего прямоугольника покажется лохматая туша…, но зверь почему- то двинулся обратно к углу и раз за разом принюхался. Захар чиркнул зажигалкой. При неярком мерцающем огоньке Матвей нашарил на полке свечку и запалил ее.

Зимовье осветилось, тени страха кинулись прочь от высоко поднятой «Божьей искры». По выступающему вовнутрь ряжу сруба грациозно изгибая тело, пробежал горностай. В зубах у него что-то белело. -  «Ах, ты, потрох собачий! Это надо же так перепугать!» - воскликнул Захар и, спрыгнув с нар, присел у стены. Движение руки и в ночной тишине раздался звук, похожий на тот, что поднял дыбом волосы  у бывалых таежников – шипящий свистящий шорох. Оказывается, горностай для своего гнезда вытягивал из бревенчатого паза синтетическую вату от детского матрасика – ею Захар  конопатил зимой продувы.

       
После такой побудки спать уже не хотелось, да к тому же рассвело. Раздули угли кострища и, навалив сушняка, подвесили закопченный чайник.  Завтракали плотно, обеда не
предвиделось,  и хохотали, вспоминая ночной  «кошмар». Матвей по этому случаю рассказал, как он весной  на утиной охоте  зайца до полусмерти испугал.

«Пришел я в скрадок затемно. От хиуса шкуру оленью прихватил. Закутался в нее, жду уток.  Пригрелся и не заметил, как задремал. Проснулся от хруста куржака за спиной. Сижу, не шевелясь, думаю, может,  показалось, но нет – хрустит все ближе и ближе.  Не выдержал, вскочил, повернулся лицом на звук, шкуру на груди широко распахнул  и как рявкнул, а сам подумал: «Не дай, Бог, если медведь, то после зимнего запора, как – бы, не обгадил меня с испугу».  Но нет, не косолапый – заяц, оказывается, не спеша  по ледяным иглам снежного наста прыгал! И ты знаешь, несмотря, что мал зверек, а так сыпанул горохом, как - будто год не какал!»

Захар  представил себе, как его патлатый товарищ, «расшиперившись» оленьей шкурой, истошно ревет спросонья на окосевшего от ужаса зайца. От этой картины, корчась в неудержимом хохоте, он свалился с чурбана. 

Так пересмеиваясь, они без лишней суеты собрались на ходовую рыбалку. Залили костер и, подперев дверь избушки колом, спустились по распадку к речке.  Попеременно обходя друг друга, двинулись вниз по течению, облавливая в проводку на короеда перекаты. До них здесь еще никто не рыбачил. Весенний ход рыбы был в самом разгаре. Первым, как правило, приманку брал крупный хариус. Он стремительным броском   из-под камней и затопленных стволов  кидался на желтоватую, с красной головкой,  личинку и мгновенно топил поплавок. Именно в этот момент нужно было без промедления плавно подсечь красавца с темной спиной и радужным оперением за  нежные губы.   Леска натягивалась вибрирующей струной, конец удилища начинал мягко кивать, гася рывки, и  «крупняк», шлепая хвостом о воду, летел прямо в руку. Иногда, срываясь с крючка, падал у ног. Ошеломленный, стоял на мелководье, двигая жаберными крышками, но стоило было шевельнуть сапогом, как  тут  же молниеносно уходил на глубину....

Мелочь они не ловили, оставляя на вырост и на утеху другим. К четырем часам дня лямки  горбовиков  ощутимо врезались в плечи.  «Все, баста, а то не вынесем к трассе» - Захар с покрасневшим распаренным лицом от жары и комариных укусов, сел  перематывать сбившиеся портянки. Матвей последовал его примеру.

Возвращались не  по берегу речки, а поднявшись на борт долины, срезали все изгибы  Дурая и уже через полтора часа подходили к устью Захарова распадка. Здесь у него был летний табарок с двумя навесами по обе стороны от кострища и лежаками под ними.  Вторую ночь решили провести не в душном зимовье, а под открытым звездным небом.

Для полноты представления тех мест надо сказать, что прибрежная часть поймы Дурая заросла ельником, ивами, тополями и ягодником: жимолостью и голубицей. Дальше, ближе к бортам долины, тянулись кочковатые  мари, поросшие ерником и багулом, а по самой кромке подошвы узкой полосой поднималась густая поросль молодой лиственницы. Кроме того, все низовья распадков, выходящих в долину, заросли могучими лиственницами вперемешку с елями и соснами.  Но там, где зимой намерзали огромные наледные поля, широкая пойма бугрилась валунно-галечными россыпями, меж которыми изумрудно зеленели небольшие луга. 

На таборе первым делом, как только скинули с натруженных плеч лямки тяжелой ноши, взялись чистить и присаливать рыбу. Хариус, если его не выпотрошить и не посолить, при теплой погоде быстро теряет упругость нежного розоватого мяса. Покончив с рыбой, занялись привычными делами полевой стоянки. Матвей готовил ужин из неприкосновенных запасов (н.з.), что хранились во вьючном мешке, подвешенном высоко меж двумя лесинами. Захар пилил  поваленную сушину на двухметровые швырки для ночного костра. Закончив с дровами, он отправился к зимовью за рюкзаками, а заодно отнести пилу и топор, чтобы какой-нибудь проходящий рыбак не прихватил их, бросив безалаберно потом неизвестно где.  Матвей ложкой, закрепленной в расколе тонкого стволика лиственницы,  помешивал варящуюся сушеную картошку.  Варево бурлило, выбрасывая через края горячие брызги.  «Окаменевший» картофель долго не размокал, а набухнув, оседал на дно котелка и пригорал.  Матвей то и дело передвигал посудину – ближе, дальше от огня, а то и вовсе снимал с таганка и скреб по дну, перемешивая упрямый концентрат.  К возвращению навьюченного Захара котелок с похлебкой стоял на перевернутом ящике, благоухая говяжьей тушенкой  и разопревшим сушеным луком, добавленными  к жестковатым с синюшным оттенком картофельным ломтикам.

Ужинали не спеша, подолгу дуя в ложки  на горячую жижу. Натруженные за день ноги расслабленно отдыхали без резиновых сапог.  Наевшись так, что пришлось расслаблять
широкие ремни на штанах полевой робы, Матвей с Захаром улеглись у попыхивающего оранжевыми сполохами прогорающего костра и неторопливо обсуждали дела завтрашнего дня.
Нагоревшие угли излучали ровное тепло,  легкие хлопья пепла, как пушинки, кружились в восходящем потоке нагретого воздуха, уносясь в бездонное небо.

Вечерняя заря прошедшей субботы была ровной, без резких красок. Солнце, ушедшее за горизонт, еще долго подсвечивало горбушку безоблачного неба. И даже когда сумрак ночи, мягко растекаясь, сгустился в низинах и распадках, его лучи из-за отрогов Станового хребта не давали разгораться первым звездам. Круговерть теплого влажного воздуха долины и сухого холодного, спускающегося с крутых сопок, перекрутила и сплела запахи и звуки молодого лета в сказочную музыку ночной тайги. Округа  то наполнялась таинственным шорохом сырых урманов и бормотанием парных перекатов, то неожиданно, заглушая их,  доносило издалека резкие крики ночных птиц и прерывистое дыхание ветра в гольцах. Рыбаки, умолкнув, заворожено смотрели на оранжево-синие язычки пламени, перебегающие по груде головешек. С каждой минутой наступающая ночь делала их ярче и красочней, погружая в густую темень ближайшие пределы.

«Ну что, на погоду посмотреть надо, да спать укладываться» - Захар встал, широко зевая, сладко потянулся и вдруг ни с того ни с чего проревел басовито с подвыванием, широко раскинув руки и передернув плечами. Гортанный вопль, покатился, дробясь эхом, по Дураю. И вот, когда он, затухая, смолк, Со стороны устья Талумы донеслись бухающие удары по пустой бочке. Захар не удержался от  озорства  и, набрав в легкие больше воздуха, заревел, подражая медведю, в сложенные ладони. Ответ не заставил себя ждать. Явно напуганный человек лихорадочно застучал с утроенной силой. Матвей, перевернувшись на спину и заложив руки за голову, сказал, перебарывая навалившуюся зевоту: «Смотри, шутник, доиграешься! Стукач всю ночь барабанить будет».  Сказал он это, как в воду глядел – до самого рассвета время от времени погромыхивала пустая посудина.

Инородные звуки, как фальшивые ноты, выпадали из ночной музыки. По большому счету,  они никого в тайге не беспокоили, в том числе и наших рыбаков.

Бывалые таежники, не обращая внимания на стук, привычно готовились к ночевке. Слегка разровняв нагоревшую кучу углей, уложили на них рядом друг с другом два толстых швырка, заготовленных Захаром, теперь они будут гореть до утра ровным пламенем, согревая спящих друзей.  Выпив по кружке холодного напревшего чая, улеглись на лежаки, застеленные потертыми оленьими  шкурами, и уже через минуту размеренно засопели. Спали они и не ведали того, что готовил им день грядущий…

А в это время в километре по прямой,  на широкой галечной косе пылал большой костер.  Двое мужчин сидели у огня.  Их разновеликие фигуры  вырисовывались на фоне  трепетных языков пламени.  В руках долговязого можно было разглядеть дробовик, а толстяк временами поколачивал обломанным суком по железному хламу.  Бамовцы, а это были они – искатели романтики с «длинным рублем»,  настороженно крутили головами, вглядываясь в  густую от бликов огня темноту.  Разбив стоянку рядом с принесенной паводком лесиной, они с вечера натаскали  толстого валежника и разожгли костер под корявыми обломками корневища. Тут же рядом на перевернутом  вверх дном бочонке из-под карбида накрыли стол с бутылкой спирта и кучей разной снеди. От ударов суком  сервировка «дастархана» угрожающе подпрыгивала, но бутылку с выпивкой  толстяк  заботливо придерживал каждый раз рукой. Иногда долговязый, закинув ружье за спину, вставал с выбеленной солнцем и водой лесины и подбрасывал в костер валежник, поддерживая излишне большой огонь. По всему было видно, что эти люди кого-то или чего-то сильно боятся.Повод для страха был. Перед тем, как  вечерняя сумятица хиуса донесла вопль  Захара, бамовцы  оживленно судачили о медведе, чьи следы  видели на  прибрежной кромке  песка неподалеку от стоянки.  «Лихие покорители суровых далей» к тому моменту опорожнили  бутылку  до половины и утоляли разыгравшийся аппетит домашней стряпней, заботливо уложенной женами им в рюкзаки.  Искаженный эхом,  переплетенный воздушными потоками с другими лесными звуками, первобытный рев расслабившегося от фарта Захара, заставил впечатлительных «первопроходцев» замереть с полными ртами.  А уж когда они услышали в ответ на стук по бочонку «медвежий» рык, в ход пошли остатки спирта, но алкогольная дурь не помогла заглушить животного страха.  Подогретое  воображение нарисовало  огромного мохнатого зверюгу с зубастой пастью, шастающего где-то рядом.
 
Перебарывая сон, бедолаги стойко продержались  до восхода солнца. И только первые лучи притупили тревогу.  Бамовцы, подкошенные бессонной ночью, свалились с ног у прогорающего костра.

Но не дано было знать им, что  через какой-то час кошмарное видение, порожденное тяжелым похмельем, разбудит их. А пока ни комары, ни шум драки нахальной кедровки с запасливым бурундуком из-за оставленной на виду закуси, не мешали им утробно храпеть.
Новый день зародился празднично ярким и чистым, обещая быть знойным и сухим.  Обильная роса, посеребрившая молодые листочки ерника на кочках марей, вспыхивала алмазной пылью в первых лучах солнца и быстро испарялась в сухом воздухе, добавляя  к смолистому запаху  лиственниц терпкий дурманящий аромат багула.

«Матвей, может, сейчас по холодку рванем к трассе? Днем комарье донимать начнет, а у нас ни мази, ни накомарников» - потягиваясь со сна большим телом, прохрипел Захар. У него в начале лета с наступлением жаркой погоды вот уже лет десять после нескольких глотков холодной воды из горной речки, воспалялось горло. Не обошлось и в этот раз. Нахлебался он вчера  от души,  когда, переходя вброд Дурай,  черпал пригоршню за пригоршней.  В результате  хрипеть теперь будет не менее недели.

«Хорошо, но давай к устью Талумы завернем. Я в яме ленка попробую «мушкой» подразнить», - без колебания согласился Матвей, хотя, как и Захар знал – азарт рыбака в тайге ограничен физической возможностью вынести на себе добычу. Поймали же они вчера никак не меньше по ведру, но уж очень ему хотелось проверить – будет брать мушку ленок или еще рано.

«Что ты, какая мушка! Паутов еще нет!» - воскликнул Захар, - «А, впрочем, дразни. Чем черт не шутит, может какой и возьмет, а я с чужаками познакомлюсь, выясню, откуда они такие пугливые». И  эмоциональный Захар в порыве дружеских чувств, сграбастал подвернувшегося Матвея в охапку: «Чудак ты, мой дружище! Если поймаешь ленка, отдам свое складное удилище!» - «Пусти, медведь! Можешь прямо сейчас это сделать. Считай, ленок у тебя в горбовике!» - Матвей выскользнул из объятий ослабившего захват товарища. – «Готовь завтрак, мой щедрый друг!  Я же пока мушку выберу. Ее я тебе вместе с ленком отдам!» - пообещал заядлый рыбак.

 Завтракали не то, чтобы плотно, но насыщались  калориями под завязку. Разогрев вскрытые банки тушенки, Захар вывалил их содержимое в котелок со вчерашней похлебкой, ставшей густой кашей. Размеренно работая ложками, без лишних разговоров вычерпали содержимое  закопченной посудины до дна.  Чай пили горячий «вприкуску» со сгущенкой   из дырок в банках. Закончив с едой, обильно залили прогоревший костер и, затянув шнуры на горловинах рюкзаков с  горбовиками, заторопились в обратный путь.  Сокращая расстояние, поднялись на борт долины и по набитой такими же бродягами – рыбаками тропе ходко зашагали к мосту на автотрассе. Тропа, петляя между выходами останцев скал и отдельными раскидистыми кустами кедрового стланика, то спускалась к подошве склона, то карабкалась вверх.  Тогда с высоты подъема открывался простор голубых далей и разрез крутобоких  сопок, выпускающих из своих теснин своенравную красавицу Талуму. А она,  пенясь и бурля полноводным потоком,  стремительно вливалась в порожистый Дурай, заметно наполняя его.  Ниже слияния двух горно-таежных речек простиралась  выжженная  наледью пустошь.

Мало хоженая  тропа вывела рыбаков к  берегам Талумы.  Здесь путь раздваивался: одна стежка уперлась в глубоководный перекат, проходимый только в малую воду, вторая потянулась вдоль речки вверх к небольшому порогу, сложенному нагромождением курумника. Перепрыгивая по уже обнажившимся черным от слизи водорослей валунам, можно было перебраться на другой берег. Трудность такой переправы – удержать равновесие на скользких, иногда качающихся каменных глыбах. С грузом на плечах сделать это не просто. Нашим героям такие переходы в их полевой и охотничьей жизни встречались не раз.   Подзадоривая друг друга, с матами, балансируя, как циркачи, на шатких камнях, они благополучно перебрались на противоположную сторону.

Задерживаться после переправы не стали, только подняв на головы от комаров капюшоны геологических роб и подправив скатки подменных портянок и свитеров под нижними гранями  горбовиков, чтобы не врезались в поясницы, «ломанули» напрямик через пойменную марь к устью притока. Продираясь через  заросли ерника и, перемахивая с одной заваливающейся кочки на другую, вышли к высокому обрывистому берегу.  Ниже по течению на открытой и широкой стрелке большой серой кучей нагоревшей золы  выделялось кострище. Рядом валялось два тела – худое длинное и короткое, распластавшееся, как полуспущенный бурдюк.  Первое  принадлежало молодому рыжему парню.  Второе – черноволосому  мужику. Незнакомцы спали; рыжий лицом вверх, раскинув в стороны руки – ноги, крепыш – на животе,
уткнув нос в изгиб локтя.  Бесчисленным комарам, прижатым к самой земле ветром, ничего не мешало садиться на открытые участки тела.  От укусов кровопийц лица у обоих вспухли. Тут и там чернели мазки запекшейся крови и раздавленных комаров, чужаки спали,  тяжело и шумно дыша.  Рядом с парнем лежало ружье  и патронташ, а в головах мужика метровая палка, похожая на дубинку.  Недалеко от них валялся помятый бочонок.

Матвей с Захаром остановились на глубоко втоптанной между береговыми   зарослями голубичника  и кочками мари тропе. Они с любопытством рассматривали стоянку. И тут все началось… 

Парень, отмахиваясь от осатаневших комаров, неверным движением руки ударил себя по лицу, отчего открыл глаза и тупо уставился через щелки глаз на  расплывающиеся контуры фигур  наших рыбаков. Встающее за их спинами солнце и запухшие глаза мешали  четко видеть. Бессонная ночь и тяжелое похмелье сделали мозг ватным. Пробудившиеся ночные страхи выбросили в кровь столько адреналина, что разум помутился. Мгновение, и в руках «сумасшедшего»  оказалось ружье.  Матвей с Захаром, не мешкая,  упали в спасительное углубление.  Две пули басовито гудя, как большие шмели, низко пронеслись над их спинами. Все последовавшие пары выстрелов звучали через секунды.  С такой скоростью обезумевший от страха успевал перезаряжать  ружье. Кричать, лежа лицом вниз, при такой канонаде, оказалось бесполезно.  К тому же, к бабаханью двенадцатого калибра добавился грохот от ударов дубинкой по бочонку и истерические вопли черноволосого, подпрыгивающего и дергающегося, как камлающий шаман.

Пули, картечь и дробь гудели на разные голоса, чмокали и щелкали по веточкам голубичника и кочкам.  Несколько картечин, пробившись через кустарник, громко ударили  по выступающим над спинами рюкзакам с горбовиками. Захар, было,  дернулся вскочить и заорать отборным матом, но Матвей успел вцепиться в него и рявкнуть неожиданно командирским голосом:  «Лежать!!!  У этого психа скоро кончатся патроны!»

Так и лежали они, вжимаясь в сырую землю. А над кустиками ягодника на кромке обрыва вызывающе торчали, слетевшие на спину и надутые ветром капюшоны их роб.  В них то и целил, спятивший от страха, чужак, принимая брезентовые конусы за…, впрочем, не так важно,что мерещилось Рыжему в приступе "белой горячки", главным для мужиков было то, чтобы он не обнизил прицел и пуля не ударила через кустики ниже капюшонов...