Неувядающие упреки

                ДГ11а Неувядающие упреки


Богатство не делает тебя плохим, а бедность – хорошим.
Плохим или хорошим, впрочем, как и богатым или бедным,
ты делаешь себя сам.


                Нам вместе хорошо, и он смотрит мне в глаза.
                - Слухи? Какие обо мне слухи? – Дорилин разжигает камин, и поудобнее устраивается на овечьей шкуре.
                Огонь вспыхивает, и в нем сгорает все, что я собирался ему сказать.
                - О том, что ты проводишь эксперименты по оживлению мертвых?
                Усмешка озаряет его лицо, и проскакивает по нему, как зарница по августовскому небу.
                - Дели на семь любые слухи. Я их не оживляю. Я просто ищу способы с ними общаться, прорваться через барьер. Ты же сам говорил, что дело только в интерфейсе – они не могут говорить, а значит мы их не слышим... Получается, что смерть есть просто тишина. Прервать тишину – и они больше не «ушедшие». Они вдруг рядом.
                Горбатый гений замолкает, и нас окутывает та самая напряженная, звенящая тишина, от которой может проснуться даже мертвый, так она наполнена слоями важнейшей, но невысказанной информации. Невысказанной потому, что таких слов еще не придумано.
                Я холодею, понимая, что в доме мы не одни.
                - Кого ты убил вместо меня? Кто в гробу, Дорилин?
                Мне больше нечего терять. И я не собираюсь ходить вокруг да около всю ночь. Я выпутаюсь из всех этих тайн раз и навсегда. Страх – надежный друг любого правителя. Отрави страхом умы народа, напои их этим варевом до бесчувствия, и готова благодатная почва для чего угодно. Это случилось со всеми на рудниках, но я не паду жертвой этого старого, заезженного трюка. Он ответит мне сейчас, или я...
                - Там мой брат.
                Дорилин сникает под тяжестью нахлынувших воспоминаний, и горбится еще больше прежнего, глядя в одну точку. Его волосы свисают, как ветви фантастического, гротескного дерева, и он снова – тот самый дух геймтукских холмов, который заворожил мое воображение тем далеким судьбоносным летом.
                - Он заболел, и я искал тебя, но не мог найти. Тебя нигде не было. Криагир промучался месяц, и умер. Он был моим единственным другом. Он был для меня всем. Ты мог бы его спасти. Я звал тебя, я тебя ждал, но ты не явился, когда был мне нужен больше всего.
                Секунда тишины, и он бросается на меня, и валит на пол, яростно ударяя кулаками по груди.
                - Где ты был???
                - Ты же знаешь... На нас напали иноземцы... Хенессада позвала меня! Нам нужно было защищать страну... – Я пытаюсь поймать его за руки, и успокоить, но это его еще больше злит.
                - Получается, что эта патлатая ведьма, и эта страна тебе дороже меня??!! –Он выдыхается, и, тяжело дыша, опирается рукой об пол. Его глаза заливаются слезами, и он закрывает их в попытке эти слезы сдержать.
                Я понимаю, что сейчас с ним бесполезно спорить, и доказывать, что я бросил бы все, и приехал, если бы только знал. Он полон обиды и ненависти, клокочущих в нем беспрерывно.
                - И поэтому я решил, что будет логично похоронить вас обоих в одном гробу, так как вы оба предали меня, бросив на произвол судьбы. – Дорилин обессиленно откидывается на шкуры, его старческое, морщинистое лицо сверкает искрами слез, как слюда сверкает в граните, почти не выдавая его векового страдания, а лишь подчеркивая его глубину. Но что  состарило его раньше срока – болезнь или ураганы страстей, безжалостно осущающие его душу так, как солнце осушает пустыню?
                Он получил в жизни все, несравнимо больше, чем мог рассчитывать хронически больной мальчик из бедной пеневельской семьи. Ему не пришлось покидать родину в мучительных поисках заработков, ему даже не пришлось идти в услужение. Он живет на своих любимых холмах, занимается любимым делом, богат и известен, но душа его от этого не просветлела ни капли. Он – все тот же неприглядный, неприветливый, маниакально жестокий, душевно истощенный, и безвозвратно потерянный для мира человек с немигающим змеиным взглядом из-под мшистых, лохматых бровей.
                Над моим ухом раздается шепот. Я собираюсь с силами, и делаю глубокий вдох, чтобы передать услышанное. Очень важно сказать так, чтобы не поскользнуться, и не упасть в этот гремучий водоворот эмоций самому. Оглядываясь на стоящего за моей спиной, я понимаю, что это вряд ли возможно.
                - Твой брат всю жизнь играл роль твоего верного друга, послушного сына матери и отцу, и вообще всего того, что вы хотели в нем видеть, а на самом деле... – Не подскользнуться, не упасть... – На самом деле, Дорилин, он ненавидел свою жизнь, и вас всех, и особенно тебя, потому что ты был диким, злобным, своенравным ребенком, и ему, как старшему брату, все время приходилось с тобой возиться.
                И не уцепиться за скользкие края пропасти, даже если бы у меня были когти. Я падаю вниз, и вижу на дне тьму и полыхающее пламя. Но Криагир кладет мне руку на плечо, и иллюзия страшного полета пропадает. Это не моя пропасть, и не мое откровение. Так что и падать предстоит не мне.
                - Неправда!!! – Доносится рык из-под длинных, нечесаных прядей, которые все время висят у него на лице, как занавес от мира. А, может быть, это тот спасительный занавес, за которым мир скрывается от него?
                Почему Дорилин считает, что это неправда? Потому что изнутри он видит себя добрым, справедливым, любящим, и вполне нормальным. А брат, намучавшись с ним в детстве, всегда видел его как причину большинства проблем в семье, и был во многом прав.
                И разговорами тут ничего не исправишь. Мертвые не всегда молчат лишь потому, что у них нет горла, которым они могли бы издать звук. Если тебя отказались слушать при жизни, какой смысл пытаться докричаться после смерти?
                Хотите наладить общение через барьер? Наладьте его с живыми. Не ждите, когда они умрут, чтобы неимоверными усилиями пытаться выйти с ними на связь. Ибо если мертвых нам мешает услышать всего лишь тишина, то живых нам мешает услышать наша же гордыня. Вот через какой барьер докричаться до нас совершенно невозможно.

                Утро, и овечьи шкуры у камина хранят тепло Дорилина, который ушел на завод еще затемно. Окутанный уверенностью в своей правоте, как таинственным плащом, он больше ничего не рассказал.
                Не хочется оставлять в этом доме даже следа своей обуви, и тем не менее я оставляю здесь свое сердце. Почему? Мне говорят – посмотри на своих друзей – как ты можешь их любить, когда они такие недостойные люди!
                Мне как бы пытаются «открыть глаза на действительность». Но почему друзья должны быть обязательно «достойными», вот пробой в логике. Через этот пробой вся лодка заполняется водой, и тонет. Ты не можешь требовать от своих друзей большего достоинства, чем обладаешь сам.

                Я нахожу Макса у «моей» могилы. Он все никак не может поверить, что я жив. Небо над нами сегодня лишено всякого выражения, как будто еще не решило, что ему о нас думать. Темное облако, плывущее с севера, складывается в черты лица, будто саван, только что снятый с мертвого.
                Криагир сидит в вереске, склонив голову. Он не хочет разговаривать даже со мной. От кого я услышал упрек о том, что не приехал вовремя? Не от него, а от Дорилина, которому уже мало мира живых, и он теперь вознамерился властвовать и над миром мертвых.
                - Пошли работать. – Я касаюсь плеча Синелиса, и ухожу в сторону поместья.