Рассказ 8

Рассказ восьмой.
Последний штурм

   Июль 2020 года.
   После ядерного удара по 17 миллионной натовской группировке, многие небольшие подразделения натовцев оказались отрезанными от безопасных путей отхода на территории, остающиеся под контролем союзников. Как правило,   это были разведроты, зашедшие слишком далеко в пределы укрептеров. Большинство таких подразделений были уничтожены. Некоторые, имеющие «бункеры», отошли в зону заражения, с тем, чтобы в дальнейшем уйти к своим. А некоторые, сознавая безвыходность своего положения, шли напролом в отчаянной попытке оттянуть неминуемый конец...

   Война заставила Семена Северова очень быстро освоить  военную науку. Жесткий характер, наличие нерядового интеллекта и приличного образования, неплохая физическая форма – что ещё надо, чтобы заслужить авторитет среди сослуживцев. К концу второго года войны он был командиром соединения численностью в полторы тысячи человек. Плюс две тысячи гражданских, то есть тех, кто в силу возраста или здоровья не в силах был держать оружие в руках. Так образовался Нарьян-Марский укрепрайон. Который, по мере того, как в него прибывали всё новые и новые люди с «земли», особенно в течение первых нескольких месяцев, прибавлял в численности населения. Стоит ли удивляться тому, что плотность населения на российском севере после начала войны возросла почти в два раза. 
 
   Перед началом операции «Справедливое возмездие» на территории района была сформирована 20 тысячная группировка, которая выдвинулась на юг, чтобы преградить продвижение натовцев на территорию укрептера. Группировка остановилась в трехстах километрах к югу от места базирования – дальше начиналась потенциальная зона радиоактивного заражения при начале операции.
 
   Нужно сказать, что задача, поставленная перед соединением была сродни той, которую ставят перед смертником, оставленным прикрывать отход своих. И таких соединений по всему фронту было несколько десятков. Необходимо было удержать натовцев в зоне поражения. Любой ценой. Почти миллионная армия выдвинулась на юг, чтобы отодвинуть ядерный удар от своей территории, попутно сметая на своем пути небольшие вражеские подразделения вместе с техникой, авиабазами, базами снабжения и так далее. Значительная часть натовских сил, тем не менее, осталась за спиной буферной армии. Это было опасно, но избежать такой ситуации было невозможно.

   Соединение Семёна заняло фронт в 150 километров. И теперь нужно было двигаться обратно на север, но  уже не в таком быстром темпе, как несколько дней назад. Теперь необходимо было очистить территорию, которая была оккупирована три года. И пусть на этой территории почти не осталось местных жителей, и земля  была  заражена, но когда-нибудь в будущем, после войны, здесь снова вырастут ростки жизни. 

   Однако, натовское соединение, которое оказалось зажатым  между зоной поражения ядерного взрыва и буферной армией, видимо выбрало смерть в бою – так у них оставалась хоть какая-то надежда выжить.  Корпус Семёна уже третий день вел непрерывный бой с мотострелковым корпусом и пехотной дивизией, которая упорно перла на север и уже пробила брешь в обороне корпуса Сил Сопротивления. Но этим самым они лишь ещё больше втянулись в бой.
 
   Соединение Семёна несло значительные потери – техники у него было раз в десять-двенадцать меньше, чем в натовской дивизии. Правда у них было штук пятьсот старых, ещё советских РПГ-7у 60-х годов прошлого века, «завалявшихся» на одном из военных складов. Без них остановить натовскую бронетехнику было бы крайне проблематично. Натовские танки и бронетранспортеры били прямой наводкой по позициям корпуса, пытаясь продвигаться вперед и вперед. Технику, одну единицу за другой,  постепенно выжигали, но площадь боя растянулась километров на двадцать квадратных. Бой превратился в единичные дуэли между расчетами РПГ и бронетранспортерами или танками. Стрелковые подразделения тоже не собирались уступать друг другу. Тут и там взвода, роты, батальоны стягивали на себя силы противника, не обращая внимания на тактическую расстановку сил. Задержать. Не пустить!

   Натовскую дивизию нельзя  было пропустить дальше на территорию укрепрайона ни при каких обстоятельствах. Ведь там обороняться было практически некому – почти весь личный состав был брошен сюда, в буферную армию. Поэтому, к исходу третьего дня Семён отдал приказ об перегруппировке поближе к северу, чтобы опередить противника в его стремлении прорваться в укрепрайон. Ситуация стала складываться совсем уже не в пользу Сил Сопротивления. Сказался и ракетный обстрел, под который корпус попал буквально за час до ядерного удара, в считанные минуты сокративший численность корпуса тысячи на три человек. Натовцы, заметив перелом в ситуации на поле боя, поменяли тактику боя с чисто наступательной тактики прорыва на методичное уничтожение противника. Теперь они уже не прорывались сквозь кольцо окружения, а решили подавить противника на его позициях.

   Семён был вынужден вызвать подкрепление из соседних укрепрайонов. Но вот когда эти войска смогут подойти? Ему все чаще стали приходить сообщения командиров «Иду в рукопашную!». Это означало, что в их подразделениях закончились боеприпасы и единственное и последнее, что они могли сделать — это атаковать врага с тем, что есть в руках — финка, штык-нож, лопатка... Все, что могло принести смерть врагу. И каждый раз это означало гибель остатков взвода или роты, ворвавшихся в натовские подразделения.  Так или иначе, но задача корпусом выполнялась – противник задержан. И пока есть силы и патроны - будет сдерживаться. До последнего человека. До последнего патрона.

   Бой происходил в лесистой местности, и это сейчас было на руку Семёну — деревья ограничивали возможность маневра для бронетехники. Ситуация теперь была прямо противоположная той, когда бой только начинался – Силы Сопротивления после неизбежной перегруппировки  оказались в клещах. На то, чтобы взять их в кольцо у противника сил уже не хватало, но этого и не требовалось; натовские командиры прекрасно понимали, что отступать русским некуда. Натовцы теперь просто обстреливали их из оставшейся бронетехники, стараясь не вступать в ближний бой, до тех пор, пока у бронетехники оставались боеприпасы.
 
   Семен стоял на верхушке высокого холма вместе с несколькими солдатами и двумя офицерами и наблюдал в бинокль за тем, что происходило внизу. Ему было хорошо видно с этой точки всё поле боя, сократившегося теперь уже до какого-нибудь километра по фронту. Его корпус медленно, но верно погибал. «Что, суки, победу почуяли!? Хрена вам, а не победа!» - подумал Семён, стараясь, чтобы его мысли не отражались на нем визуально. Как бы ни были плохи дела, командир должен до самой смертной минуты сохранять спокойствие и холодный ум, иначе он просто не сможет думать и принимать правильные решения. От корпуса оставалось уже около восьмисот человек. Семён решил созвать оставшихся командиров, чтобы предложить им единственно возможный выход.
  - Товарищи командиры, мужики.., вы все понимаете, что если мы будем отсиживаться на позициях, то нас здесь просто неминуемо  перебьют. Мы в котле, который простреливается натовцами насквозь. Скоро они пойдут на штурм. Подкрепление от наших соседей будет через несколько часов. Свою задачу мы уже выполнили – в независимости от того, сколько мы ещё продержимся. Натовцев осталось тысячи четыре, и они будут уничтожены подходящим подкреплением. Но проблема в том, что они могут перестрелять нас здесь как куропаток до прихода наших… Видно такая уж судьба нам выпала — нарваться на эту бронетанковую дивизию...

  - Ну уж нет, лучше в атаку... - не выдержал один из командиров. Было видно, что он смертельно устал, только глаза горели, как у сумасшедшего.
   
   Было очевидно, что ни у кого и мыслях не было отсиживаться в этом котле, ожидая помощи.
 - Ну что ж, если это общее мнение, - Семён при этих словах обвёл всех взглядом – уставшие командиры кивками давали понять, что также думают все,- то слушайте приказ. Через пятнадцать минут командирам собрать свои подразделения вот под этим пригорком. Штурмуем в южном направлении. Врубаемся в кольцо окружения и навязываем ближний бой. И держимся до последнего… Всё. Время пошло.

   У Семёна было время, чтобы вспомнить всю свою жизнь. Не то чтобы он этого хотел, но воспоминания сами лезли в голову… Было совершенно очевидно, что этот штурм окажется последним для подавляющего  большинства его оставшихся бойцов, а может и для него самого.  Он смотрел на собирающихся в лощине бойцов, а думал о совсем другом…
   Он не нашёл себе места в той, довоенной жизни, не смог реализовать свои способности и возможности. Его считали неудачником и «белой вороной». В те годы он постоянно и безрезультатно пытался кому-то что-то доказать. Он чувствовал себя вымирающим динозавром  в том обществе. В том «нормальном» обществе, где не было войны, смертей, бесконечной борьбы за существование. В том налаженном и гладком мире он откровенно плохо себя чувствовал. Не в смысле физического существования, а в смысле духовной и нравственной наполненности того мира. В те спокойные времена он иногда даже думал о монашестве, но религия, в его понимании, не способствовала свободе мысли. Ведь религию придумали люди, а значит, ей свойственны и все человеческие недостатки. Хотя к людям, истинно верующим в своего бога, он всегда относился с уважением. Ведь это так важно, чтобы разум человека был освещен святой верой во что-либо или в кого-либо. Лишь бы эта вера не затмевала собственное Я человека. Иначе человек перестает быть разумным.

   Он смотрел на людей, которые через несколько минут  пойдут за ним на смерть. Они  верили ему. Хотя он и привел их на смерть. Там, в мирной жизни, ему никто не верил и к его философствованиям никто не прислушивался. Здесь ему верили как самому себе. Здесь и сейчас его слово было законом. На протяжении двух с лишним лет он отвечал своей жизнью за жизни тысяч людей. За эти два с лишним года он сделал столько, сколько не смог сделать за всю свою довоенную сознательную жизнь. Неужели смысл его жизни заключался в том, чтобы дождаться этой чудовищной войны. Невольно напрашивался определенный вывод: выжили те, кто сознательно или подсознательно ожидали начала тотальной войны и, как следствие – слома существующей системы мироздания в масштабе одной страны, а те, кто всеми силами цеплялся за свое благополучие, благополучно же и сгинули в самом начале войны тем или иным способом. Хотя были и исключения.

   Социальный состав людей, выживших в первые месяцы, был довольно разнообразный. И, конечно же, не всем удавалось сразу перестроить свою психику, привычки, да и всё своё естество. Семён вспомнил, как ему пришлось собственноручно расстрелять целую группу людей, появившихся в его укрепрайоне в одном из поселений.

   Они сильно отличались от остальных беженцев. Как это им удалось - так подобраться один к одному в существующих условиях – история умалчивает. Но факт остается фактом – однажды в одном из поселений появились новые люди и сразу же буквально подмяли под себя всю деревню. Они очевидно не хотели жить по местному закону- «Кодексу укрепрайона». Они считали себя выше и главнее остальных… Каждый из них действительно был выше и главней остальных в той, другой жизни… Они полагали, что и здесь им удастся навязать свои законы выживания. Самим своим существованием они ставили под удар главные принципы Сил Сопротивления – принцип единства и сплоченности и принцип равенства. Причем, принцип равенства теперь не имел надуманной основы. Сейчас он был жизненно необходим, чтобы сохранить остатки российского народа как народа, а не множества отдельных лиц.
 
   До встречи с ними у Семёна ещё оставалась надежда, что они поймут, что здесь и теперь так нельзя, здесь так невозможно жить… Но поговорив с ними буквально пару минут, ему стало понятно, что придется сделать ЭТО. Несмотря на катастрофическую нехватку людей. Отряд, прибывший вместе с Семёном, и поселенцы сообща разоружили их. Это оказалось не так уж и сложно сделать. Ведь эти шестеро были так уверенны в своих силах…   Он вынужден был взять на себя роль палача, чтобы раз и навсегда дать понять всем – никакой анархии не будет, никакого расслоения по принципу «я – лучше, а ты – хуже» - не будет, никаких двойных стандартов – не будет. Таковы были реалии этой жизни  в этих условиях. Потом Семён не раз думал об этом случае. Наверное эти люди просто до конца не осознали, что произошло… Недостаточная объективность в оценке происходящего – такое иногда бывает с излишне самоуверенными людьми. Но времени и возможности, чтобы ждать пока они поймут и осознают не было.  В суровые времена – суровые законы.   

   Бойцы были готовы. Наверное кому-то было страшно, кому-то уже было все равно, лишь бы этот бой уже закончился, кем-то двигала безграничная ненависть к врагу… У каждого из этих почти восьмисот бойцов, измученных почти трехдневным боем, была какая-то своя причина, чтобы пойти на этот скорее всего  последний для него штурм. Но каждый из них знал - то, что они сделали и сделают сейчас, было за гранью понимания тех, с кем они воевали.

   Семён поднялся с пенька, на котором он сидел, пока остатки его корпуса собирались и готовились к штурму. Он вдруг понял, что сейчас он должен сказать главные слова всей своей жизни. Корпус ждал, что скажет его командир. Семен собрался с духом и сказал:
  - Вы все уже сделали невозможное. Вы все уже стали героями. Я хочу, чтобы вы знали – мы идем на смерть не потому, что у нас нет другого выхода, а потому, что мы сильнее их. Сколько бы их там ни было. Сейчас мы ворвёмся в их ряды и покажем, как умирают те, о ком  будут складывать легенды.- Незаметно для себя Семен перешел с громкой речи на крик. - Они боятся нас, потому что знают, что это — наша земля и правда за нами. Правда одна – и она – наша! – Он поднял вверх автомат и, развернувшись в сторону штурма, махнул им: «Вперед!». Штурм начался...
 
    Ему  не суждено было узнать, чем закончился бой. Комиссар Нарьян-Марского   укрепрайона погиб через двадцать минут после начала штурма.
 
   Они шли в свою последнюю атаку молча, без криков ярости, без традиционного «Ура!». Свою ярость они несли на кончиках штык-ножей в своих железных ладонях. Крики ярости затмевают страх перед смертью в атаке... Им больше неведом был страх... Их лица были лицами смерти, они несли её  в ряды врага, заставляя кричать солдат противника, при виде молча идущих на смерть то ли людей, то ли порождений дьявола, то ли божественных ангелов мщения.  Сама смерть в высшем её предназначении была их союзницей в этой последней атаке...
    Его бойцы продержались ещё почти четыре часа, до того самого момента когда в бой вступили подоспевшие силы с соседних укрепрайонов.

    Из восьмисот штурмующих в живых остались меньше двухсот. Натовцы, не выдержав натиска подкрепления, начали отходить… «Не та жила, однако, у натовца-то» - сказал кто-то из бойцов с характерным северным «оканьем», глядя вслед отходящему противнику.

   Спустя несколько часов остатки натовского соединения были окружены и уничтожены подошедшим подкреплением.
   
   Они нашли тело своего командира после боя.
  - Он говорил, что хочет побывать в том месте, которое считал своей Родиной... - сказал кто-то из бойцов. - Это место осталось отмеченным у него на карте... Надо бы похоронить его там...
   Бойцы открыли планшет мертвого командира и развернули одну из карт, на которой маленьким кружочком было отмечено место на берегу океана. До этого места было километров четыреста с лишним пути, но это для них  не могло явиться препятствием для исполнения святого долга, даже если бы им пришлось идти пешком...

   В этот же день пятеро бойцов на одной из уцелевших вертушек довезли тело командира до того места, где до войны был его родной поселок...
   Увидев, кого привезли прилетевшие на вертолете бойцы, люди молча столпились вокруг носилок с телом.

  - Вот и наш комиссар отмучился... - тихо с горечью говорили женщины...
  - Ничего-о... натовцы за его смерть не одной тысячью смертей своих солдат поплатились... На славу повоевал наш комиссар... - негромко говорили мужики.

   Место под могилу нашли быстро — сопка, стоящая чуть в отдалении от остальных метрах в двадцати от берега, послужила и могилой и надгробием. Издалека никто бы и не сказал, что это место не просто сопки на берегу, а — кладбище. Только свои знали, что это за место...
   Невдалеке от сопки под которой, похоронили Семена, находилась другая сопка, в которой был похоронен другой боец Сопротивления - четырнадцатилетний мальчишка...

   Морской прибой шумом своих волн и  северный ветер своим могучим дыханием шептали свою извечную песню ещё одной навеки поселившейся на этом берегу душе.
------
   «А ведь как красиво сказал этот Семен – «…покажем, как умирают те, о ком будут складывать легенды…» - дико, но красиво». Артемий, казалось, начал уже привыкать к бесконечному кошмару этой рукописи. «Да, силе духа этих людей можно было только позавидовать…» - он поймал себя на мысли, хотя это было невероятно, что начинает испытывать к этим людям чувство, похожее на симпатию… И ещё он почувствовал, как гравитаб начинает его успокаивать. «Ладно, ладно, умник, сам разберусь со своими эмоциями» - подумал Артемий. Гравитаб это, естественно, сразу же уловил, и, подчиняясь воле человека, прекратил свою «подрывную» деятельность в сознании Артемия, при этом, не переставая следить за психо-эмоциональным состоянием человека.