Пара слов о Владимыче

Я знал его. Знал намного лучше, чем он меня мог бы сейчас узнать. Мы жили практически на одной лестничной. Сегодня нас бы, наверное, объединила наблюдательность и скептицизм. Мы не раз внюхивались и смешивались с липким бездомным ароматом лифта и всматривались в кучу экскрементов лежащих между этажами. Он был бомжем, я был школьником. В тот момент мы были  схожи в незнании нашего будущего. Мне кажется, что он или загнулся от алкоголя, или окружающие все таки вскрыли его. Надеюсь на второй вариант.

Каким же наивным глупцом он был! Чекушка с её приторным и тошнотворным вкусом ему была дороже, чем не намного лучшие (но все же) 3 топора, хотя разница в цене-то была не велика. Мне вспоминается, как он давился, и в миг становится смешно. Если бы я увидел это снова, то первым вставил заточку ему в печень. Сейчас было бы интересно посмотреть как он корчится, умоляет отпустить, рыдает. А я смеялся бы, прокручивая заточку.

Он был сентиментальным и смазливым, не считая его отвратительной грязной бороды, напоминающей водоросли вперемешку с кусками тухлых бычков, и волос, намасленных как спагетти. У него на протяжении нескольких лет был друг — пёс. Однажды его переехала машина или он отравился чем-то. Владимыч (так, кстати, бомж когда-то мне представился) очень расстроился. Он взял на руки труп Ерша и понес его к кучке дров. Я еще никогда не видел такой забавной трапезы. Это напоминало растление малолетнего ребенка — Владимыч горько плакал и жадно заглатывал куски хорошо прожаренной собачатинки.

Но дело вовсе не в его повадках или в моем любопытстве к нему. Просто сам факт существования Владимыча смешон. При всей его неряшливости (видимо, бомжевание хорошо укоренилось в нем), он был культурным человеком. Когда я говорил, что от него пасет, как от трупа, мой уличный друг извинялся. Было видно его смущение, при процессе незаметного отскобления грязными ногтями следов вчерашнего поноса.

Мне иногда даже было жалко Владимыча. Особенно в моменты его фиаско в магазинах. Бомжей не очень-то любят в разных Сильпо, АТБ и т. п. Владимыча не любили и подавно. Облеванные деньги, которые он подавал продавщицам, им не казались великолепным букетом роз. Охрана, выгоняя бомжа, и сама еле сдерживала рвотные порывы. Представляю, как бы этим джентельменам хотелось, чтобы им ампутировали руки, которыми они касались Владимыча. Но охранникам оставалось лишь жалкая надежда, что по приходу домой, их жены не заметят от любимых этого туалетного аромата в момент интимной близости.

Однажды, когда я шел из школы, он подозвал меня и сказал:
— Толь, ты часто задумываешся о Жизни?

В этот момент мне открылась еще одна сторона Владимыча — бомж-философ. Такие открытия бывают не часто. Сам Колубм не так охуел, если бы узнал, что открыл Америку, а не Индию.
 
Мой ответ был Владимычу не важен, он просто хотел выговориться. Он рассказывал о том, что был заядлым боговером, успешным банкиром и как все же он разочаровался в этом Боге. Как его бросила семья, когда его уволили с работы за распитие алкогольных, как он окончательно забухал после этого, как его лишили страховки, машины, дома. Как он продал паспорт, чтобы купить спирта.

И все это было бы печально, если бы мне не было похуй. Но Вадимыч считал меня своим другом, ведь другие люди вовсе не обращали внимания на него. Ну, может, кроме тех случаев, когда кто-то приходит выкинуть мусор в контейнер и сделать замечание бомжу или когда получал от малолеток, которые любят побросаться камнями.

Пару раз Владимыч хорошенько отхватывал от этих людей и малолеток и все также ждал, когда сможет плюнуть в лицо Богу, дать ему в морду, чтоб тот почувствовал на себе прелесть земной жизни.

Насколько я помню, мой бомжевастый друг всегда был более или менее в нормальном расположении духа. И это при его-то жизни! Но на протяжении нескольких дней я начал замечать, что его что-то тревожит. Мне это показалось странным. Что может тревожить бомжа, кроме как «где достать хавку?» или «где достать бухнуть?», ведь с чердачной жилплощадью у него все было хорошо. Даже не нужно думать о месте для сранья! Но все же Владимыч явно был не в духе.

— Дружище, — спросил я, — что случилось? Тебе не хватает на чекуху? Я  могу дать, сегодня в буфет не ходил.

Но он просто смотрел на меня и в глазах его было что-то отдаленное и грустное. Мне стало не по себе, ведь не очень приятно представлять себя стрептизершей в гей-клубе. Я его переспросил, и вот, что он сказал:

— Скучно мне стало. Посмотри какой закат, — он показал пальцем на горизонт, и мы минуту всматривались в небо, — Уйду я, наверное...

Мне стало интересно: куда же может уйти бомж? И зачем уходить, если есть и чердак, и мусорка, и даже я, который периодически капает на мозги и дает пару гривен. Мне трудно признать, но все же я привязался к этому забавному и вонючему персонажу. Ведь мы же живем практически на одной лестничной!

— Владимыч, и куда же ты уйдешь? — удивился я.

— Туда, — он снова показал пальцем на горизонт.

Я стал убежденным в своей мысле о плохом настроении Владимыча также, как становится убежденным смертник. Подошел к двери подъезда. Мне стало понятно, что Владимыч не хочет сегодня разговаривать. Я сказал ему «до завтра» со всей робкостью, которой может оперировать девственница перед своим первым разом, но он никак не отреагировал.

На следующий день, я шел в школу. Перед подъездом я видел скорую и санитаров, которые тащили что-то в одеяле. Я сразу понял — Владимыч... Они что-то говорили о говне и что бомжи их «заебали сдыхать между этажами по пути на чердак» и назвали труп пидарасом. Я сказал, что скорее они пидарасы, приезжающие всегда за 5 минут после смерти и указал на одеяло, крикнул: «Там Владимыч!».

— Пацан, иди нахуй, — от****елись они, — и без тебя работы хватает.

Я пошел в школу, Вадимыч поехал в морг. Целый день я себя чувствовал паршиво, потому что не понял своего бомжа, не понял его посыл, не понял, что его съел весь этот быт. Но когда я возвращался домой и встал посмотреть на небо между этажами (уже было не услышать этот родной храп) меня озарило. Я не должен был ничего понимать — Владимыч был не по пути к чердаку, а по пути к горизонту. Владимыч ушел не попрощавшись. Мой гребаный вонючий бомжевастый друг так и остался культурным человеком! Владимыч — джентельмен.