жизнь стоит того

Маленький гостиничный номер. Десятая сигарета. Тусклая лампа на потолке. Он тупо смотрел в газету, безрезультатно пытаясь сосредоточиться. Пятидесятикопеечные вокзальные пирожки на столе пахли резче и хуже, чем было позволительно даже для вокзальных пирожков. Он подумал, что Жени всегда говорила про такие пирожки – «с кошачьим мясом». Жени умела говорить абсолютные банальности так, что они всегда казались смешными. Она любила смеяться над всеми и всем. И ей это шло...

Он закрыл глаза и попытался представить ее лицо. Бледное в слишком контрастных черных кудрях, такое, каким он видел его в последний раз. Тогда она, кажется, впервые не смеялась. Большие глаза вопросительны, губы сжаты. Ей, наверно, было очень больно. Он даже не думал, что у нее хватит сил говорить. Но она заговорила почти сразу, тем странно-чужим голосом.

–   Вот и наступил апокалипсис, да? Не для тебя, конечно. Знаешь, оказывается, страшно.

Он не ответил. В его ушах в ту минуту звучал один из их странных, почти театральных диалогов, которые Жени так любила. 

–   Если когда-нибудь наступит апокалипсис, мы будем вместе.

–   Апокалипсис никогда не наступит, это глупости.

–   Ты можешь не верить, но обещай – вместе.

Он обещал. И она продолжала.

–   Я часто думаю, будет ли это страшно.

–   Вряд ли. Разве что чуть-чуть.

–   Мне кажется, если стиснуть зубы покрепче, можно будет терпеть.

–   Ты думаешь о смерти, Жени?

–   О нет, не о смерти, – возразила она, – о том, что до, а значит, о жизни.

Он засмеялся, но она вдруг стала серьезной.

–   Для меня важно одно: если и тебе будет тогда больно, я хочу взять твою боль на себя. Всю до капли. А поэтому ты должен быть рядом, когда это случиться... Обещай.

Он приехал сразу, как только услышал. Ему сказали, что на ней нет живого места, и он ожидал увидеть что-то страшное. А увидел белое, почти детское личико. Глаза, полные боли, спрашивающие «За что мне?» и  «Почему же ты не поможешь мне? Ты ведь такой сильный, сделай же что-нибудь...» Но он не мог ей помочь. Он не мог даже ответить, сказать, что и для него это апокалипсис, что и ему страшно. Она кусала  губы.

  –   Так долго… Но ты не бойся, я потерплю. Пожалуйста, не бросай Кэди, она всегда была милой собачкой, и она так тебя любит... И никогда не покупай этих супов в баночках. Помнишь, как тебе в последний раз было плохо? И вообще, береги себя. Жизнь стоит того. Я никогда тебе не говорила, кажется, но я очень тебя люблю, очень, – она замолчала и закрыла глаза.

Он знал, что тоже должен сказать ей то, чего раньше никогда не говорил.

Но как он мог найти в себе силы? Наклонился к ней, и вдруг она снова открыла глаза и смотрела на него, уже не спрашивая, а понимающе.

–   Прости, я не сдержала своего обещания. Помнишь, я говорила, что заберу твою боль? Я не могу…

–   Буквы плыли перед глазами. Кажется, было уже одиннадцать  и, пожалуй, пора было уже спать. Почему он вдруг вспомнил Жени? Так живо, когда уже столько лет… Он бросил окурок в пепельницу, свернул газету и встал. Два месяца обедов вместе и странных, почти театральных диалогов. А потом столько лет, полных газет и сигаретного дыма, пирожков за пятьдесят копеек. Но почему он так и не сказал ей? Он не знал.
               
14. 02.2004