Смерти не будет продолжение-4

Будильник  звонил, разрывая  сон.
Она, потянулась, машинально, чтоб  нажать  на  кнопку –   пока окончательно не  проснулась.
Звонок  был  в  дверь.
Она  так  и  уснула, не  раздеваясь.

Босая,  побежала  в  прихожую, заглянула  в  глазок.
Открыла, не  веря  своим  глазам, хоть  руки  и  не  слушались.

- Блять, ты  что  открываешь, даже  не  спрашивая?! Не-ет, ну это  полный  ****ец, - он  отодвинул  её  плечом  и  прошел  в  комнату.

Он  был  в  плаще. И  с  кожаной  сумкой  через  плечо.
 Как  и  позавчера  вечером …
 
- Лёва,  но  я  же  посмотрела  в  глазок …
- Я  видел, ты  ни  ***  не  посмотрела … И  вообще, почему  такой  срач? Туфли  в  комнате. Ань, ты  охуела?

Он  резко  сдернул  плащ, кинул  его  на  кровать. Поставил  сумку  на  пол.

- А  носки,  почему  на  кровати? Я  постирать  просил, а  ты   что, с  ними  спала? У  тебя, по-моему, крыша  съехала. На  сутки  её  нельзя  оставить …
- Лёва, я  сейчас  постираю …
- Да  пошла ты …- он  резко  взлохматил  волосы. Потом  снял  рубашку, достал  из  шкафа  новую, надел, не  застегивая.
- И  пыль  столбом. Вот …- он  провел  пальцем  по  столу. – Аня, ты, по-моему,  ещё  не  поняла, что  у  меня  домработницы  нету? Не  было, и  не  будет. Ну, что  стоишь? Делай  хоть  что-нибудь …
- Знаешь, что … - она запрокинула  голову, все  равно - губы  дрожали,   маленький  подбородок  прыгал, а  из  глаза   потекло, вниз, по  щеке. – Ты  теперь  меня  будешь  со  свету  сживать? Ну, давай, начинай. Не  жалко  мне  тебя, не  жалко, понял? Ну, знаю  я  всё …   У  тебя  в  голове  мина.  Замедленного  действия. Ты  можешь   уйти  в  любую  минуту. А  можешь  прожить  …долго. Ну  и  все, и  будем  жить  каждый  день, как  последний. Да  ты, по-моему, так  и  живешь …
  -  А  ещё  вариант – знаешь? – Он  застегнул  рубашку, заправил  в  брюки.  – Самый  возможный ….
-  Какой?
- Могу  овощем  стать! – Он  скорчил  гримасу, выпучив  глаза, высунул  язык  до  упора. – Будешь  из  под  меня  гавно  выносить?
- Буду!
- Не-ет, не  будешь! И  никто  не  будет. Ни-когда.

 Он  отошел  к  подоконнику.

-  Почему?
- Потому. Один  укол – и  все.
- И… кто  его  сделает?
- Ты. – Он  повернулся  к  ней. – Ты  сделаешь.
- Что-о?!
- Анечка, ты  не  поняла? Эвтаназию  в  Европе  уже  разрешили. В  Голландии, Дании. Аня, я  это  тебе  сказал. Если  хочешь  остаться  со  мной – ты  это  сделаешь. Да, вот  сейчас  напиши  расписку. Врать  не  вздумай, все  равно  не  выйдет.
-  Нет! Я  тебя  не  убью, ты  что …
- Блять, ну  что  ты  за  дура … Я  думал, ты  сразу  поймешь. Это  же  хуже, в  сто  раз. Помнишь, я  говорил  тогда, в  ресторане, что  только  одного  боюсь? Анька, я  много  видел, и  только  этого  боюсь. Иногда  так, что  спать  лечь  не  могу, вдруг  это  во  сне  случится. Блять …  Ну, ты  же  умная – иногда.
- Ты  же  и  раньше  знал  такое, почему  меня  просишь?
- Есть  ещё  человек, врач  знакомый, с  ним  все  уже  обговорили. Но … Я  хочу, чтоб  ты  это  сделала. И  была  со  мной. Вот  так … - он  резко  обнял  её, ткнувшись  носом  в  макушку, потом  отпустил. – Если  ты хочешь  быть  со  мной, ты  это  сделаешь. Под  расписку.
- Лёва, я  не  могу. Я   в  Бога  верю. Это  нельзя …
- Ты  давно  такая  набожная  стала? Сама, по-моему, собиралась  себя  укокошить.
- Не  давно. Со  вчерашнего. Я  службу вчера отстояла, в  Новодевичьем. Всем  иконам  свечки  поставила  за  тебя, а  потом  попросила, чтоб  меня  в  храме  оставили  до  утра. Молитвослов  купила, там  молитва  за  здравие  есть, я  её  тысячу  раз  читала. И  каждый  день  буду  читать …
- Не  надо, ты  так  совсем  рехнешься.
- Ну, хоть  сто  раз. Тебя  же  выписали  на  другой  день.
- Ха, выписали …   Это  под  мою  ответственность. Под  расписку. Не  фиг  мне  время  там  терять, таблетки  по  часам  я  и  сам  принимать  могу … Ладно, все. Все, по-моему, ясно. Или - да, или  нет.
- Нет. – Она  покачала  головой. - Нет, – уже  шепотом.
- Гадина. Тварь. Пошла  отсюда.
- Что-о?!
- Уебывай,  – проговорил  он  все так  же  тихо, не  меняя  голоса, – хоть  на  ***, хоть  в  ****у. Правда, Ань, собирай  сейчас  вещи, и  уходи. Тебе  здесь  делать  больше  нечего.
- Лёва, зачем  ты так?
- Затем …- он  лег  на  кровать, не  снимая  ботинок. –  Уходи, пожалуйста. Пять  минут  на  сборы.
- Я  не  могу …
- Все, Ань, поезд  ушел  минуту  назад. Ты  могла  быть  со  мной – до  конца. Ну, что  ж, значит,  не  очень  хотелось.
- Куда  я  пойду?
- Не  знаю. Мне  все  равно. Тебя  в  моей  жизни  уже  нет. Правда, Ань, давай  без  ***ни. Мне  позвонить  надо, ко  мне  вечером  девушка  придет …
- А  я  не  пойду. Никуда. – Она  села  на  стул, руки  положив  на  колени. – Ты  что,  меня – из  окна  выбросишь?
- А  что, неплохая  идея ….- Он  подошел  к  ней  вплотную, взял  за плечи, рывком   поднял  со  стула. – Я  контуженый, что  с  меня  взять. Мы  по-другому  поступим. Вот …

Он  резко встал,   пошел  в  прихожую,  вернулся,  держа  в  руке   её  сумочку.
Открыл  её, запустил  руку.

– Там  что? Паспорт. И  ещё  паспорт – заграничный. Вот  и  хорошо.

Она  молча  смотрела, как  он  идет  на  балкон.

- Ань, вот  смотри …
 
Он  раскрыл  сумочку, потряс  её, точно  вытряхивая  мусор. Потом, раскрутив, кинул  вниз.
 
– Там, во  дворе  твой  паспорт. Оба  паспорта. Беги, пока  не  свистнули.
 
- А  я  не  пойду. Можешь  меня  следом. Мне  все равно. Я  сама  спрыгну.
- Я  не  буду поднимать.
- Я  тоже  не  буду.  Лучше  сама  прыгну. Не  шучу. Я  не  могу  без  тебя. Ни  секунды …

Минуту-другую  он  смотрел, почти  не  мигая. Потом  сел  в  кресло, уперев  локти  в  колени, двумя  руками  крепко  стиснув  рыжую  голову, чуть  раскачиваясь  из  стороны  в  сторону.

- Лёв, ты  что? – она  подошла ближе, тронула  за  лопатку, остро  торчавшую  под белой  рубашкой. – Ну, не  надо …   Ну, посмотри  на  меня …

 Он  не  отозвался, только  замотал  головой.
 
– Ну…  «Кто  чего  боится, то  с  тем  и  случится. Ничего  бояться  не  надо», - выплыл  из  памяти  скороговоркой  ахматовский  стих. – Ты  ничего  не бойся  теперь. Потому  что  есть  я. А  я  все  знаю. Знаю, что  этого  не  будет. С  тобой  все, что  угодно  будет, кроме  этого! Если  есть  Бог, то  этого  не  будет …  Никогда. А  Он  есть. Есть, я  знаю. Знаю. Что  есть. Но  даже  если  его  нет, все  равно  этого  с  тобой  не  случится. Никогда! Потому  что  я  этого  не  хочу. Этого. Не. Случится. Потому. Что. Я. Этого. Не. Хочу. Этого  не  случится, не  случится, не  случится, этого  ни-ко-гда  с  тобою  не будет, потому  что  я  этого  не  хочу! Потому  что  я  не  хочу  этого, не  хочу, не  хочу! Значит  не  будет! – Слезы  текли  по  лицу, залезая  под  шею, но  остановиться  она  уже  не  могла. – Никогда  этого  не  будет, потому  что  я  этого  не  хочу!!!

- Прекрати, - он  резко  сбросил  её  руку  с  плеча.
 Поднял  голову. Глаза  были  покрасневшие, но  сухие.
 
 – Забыл, что  ты  и  сама …того. Ладно, Ань, все,  мы  эту  тему  больше  не  трогаем. – Он  медленно  потянулся, встал, расправил  плечи. – В  Голландию  что  ли, переехать? Да  не  хочу  я, блять, ни  в  какую  Голландию…

Он  подошел, пальцами  вытер  ей  слезы, потом  вытер  пальцы  об  штанину. – Ну, все. Все …  Ну, ты  видишь, какой  я…Ладно. – Он  взял  плащ, надел, не  застегивая, направился  к  двери.
- А  ты  куда?
- Паспорт  твой  поищу. Может, хоть  один  найдется …  Дверь  можешь  не  закрывать.

Шаги  на  лестнице.
И  тишина.

Она  села  к  столу, сгорбившись, подняла  голову  туда, в  небо, мартовской  голубизны, хоть  давно  уже  май.
 Любовь, точно  раковая  опухоль, разрасталась  внутри, вытесняя  каждую  клетку, каждый  атом, становясь ею самой, но  уже  без  лица, без  имени.
Тело  было  слишком  слабым, его  не  хватало, для  этой - точно  лавины, сметающей  все  на   своем  пути.
Обвал.
 И  музыка  в  ушах.
Или  это  айфон  на  столе?
 Уже  не  SOS.
 Поменял  мелодию…
 
Она  не  хотела  брать  его  в  руки. И  все  же  взяла. Ожидая  услышать. Как  они  все  теперь    говорят, по-московски  растягивая  слова, с  придыханьем. «Лёва, ты?» Если  ещё  скажет «Лёвушка» …

Она  не  успела  сказать  «алло». Ничего  не  успела  сказать. Потому  что  ТАМ  заговорили  первыми.

- Ну  что, клоун  рыжий? – голос  был  ни  мужской  и  ни  женский, точно  нос  зажали  прищепкой. – Тебе  ещё  вчера  говорили – уёбывай  навсегда  из  Москвы. Ты  свой  выбор  сделал. Теперь  тебе  одно  выбирать  придется – за  какое  место  тебя  подвесят  вниз  головой? За  *** – оборвется, пожалуй, лучше  из  тебя  кишки  выпустить  и  обмотать  вокруг  шеи. А  в  рот  вместо  трубки  морковку  вставим, гы-ы-ы-ы… Или лучше  твой длинный  хуй.  Можно  глаза  ещё  выколоть, и  в  каждый – по  маслине. Или  по  пластмассовой  пуговице. Повисишь  так, пока  не  оборвешься, потом  с  грузом  пойдешь  ко  дну  Химкинского  канала. Или  лучше  в  коллектор  спустить  по  частям. Ну  что, сука, молчишь, говори, пока  за  тебя  и  это  не  решили …

Она  хотела  вдохнуть, но  воздуха  не  было.
 И  свет  погас.
 Только  звон  в  ушах.
 И  фиолетовые  предобморочные  снежинки, колючие, со  звоном  носились  перед  глазами, по  комнате.
 Как  мухи. Как  мухи. Как  мухи.

- Ну  всё, Ань, ты  теперь  бомжиха. Я  весь  двор  прочесал …Теперь  тебе  от  меня  дороги  нет. А  что  такое, почему  ты  вся  синяя?

 Он  разжал  холодный, точно  окостеневший  кулачок, положил  на  стол  айфон,  гудевший  коротко, нажал  кнопку  «отбой».

- Это  у  них  там  автоответчик, все  на  диктофон  записано. Я  бы  отключил  эту  ***ню, только  они  с  разных  номеров  звонят, а  я  звонка  очень  важного  жду. Ань, ты  Ахмеда  помнишь? – он  встал  на  одно  колено,   взял  её  руки  в  свои, крепко  стиснул, стал  растирать  ладони. – Он  чеченец, а  воевал  на стороне  России. Так  он  уже  десять  лет,   каждый  день  такое  слышит  не  переставая, и  не  только  про  себя,  -  про  жену, про  детей, каждого  из  троих. Его и  взорвать  пытались, и  стреляли  в  него. А  он  жив, и  плюет  на  все. Ань, это  тупая  страшилка  от  идиотов, для  дураков. Меня, что  ли, этим  испугать  хотят?! Это  не  страшно. Пр-ротивно – да, согласен …
- Да! – она  вскинула  голову. – Это  не  страшно. Это  противно. Очень. Это  просто  мерзко. Грязно. Глупо, наконец. Это  просто  смешно. Мразь …   Какая  же  все  таки  он  мразь! Это  ведь  он?
- Думаю, больше  некому. Раньше  мне  никто  ничего  такого  не  обещал.
- А  когда  первый  звонок  был? Когда  ты … в  больнице?
- Нет, раньше. Помнишь, мы  втроем  в  «Макдоналдсе»  сидели, мне  позвонили, я  вышел  из-за стола …
- И ты  ничего, мне?!
- Ну, а  что  я  должен  был – тебе  на  него  пожаловаться? – Он  сел  в  кресло, достал  из  кармана  пустую  трубку, сунул  в  рот. – Я, собственно, ничего  другого  не ожидал. На  дуэль  точно  не вызовет.
- А  твои  проекты? Ты  говорил, было  что-то, на  уровне  мэрии…
- А, это  медным  тазом, мне  по  электронке  сегодня  известие  пришло. Они  передумали. И  ещё два  проекта  накрылись. Ну, и  ***  с  ними. У  меня  за  бугром  проекты  есть. Есть  левое, все  эти бьеннале-хренале, им  все  эти  чиновники  вообще  по  хую. Ань, ты что?
- Пусти. Мне  позвонить  надо.
- Куда, в  милицию, что  ли?
- Ему …
- И  что  ты ему  скажешь – что  мне  волноваться  вредно? Я  и  так  съебнул  из  больницы, чтоб  этот  урод  не  подумал, что  я  в  палате  решил  отсидеться.
- Не  твое  дело. Выйди, пожалуйста …

Она взяла  со стола  свой  сотовый.
Хорошо, что не  оставила  его  в  сумочке.
И   стала  набирать номер, личный, всегда  в  зоне  доступа.
Хорошо, что  не  успела    его  стереть, как  собиралась.

- Борис, это  ты? – Сомнений  не  было. Точно  астматик  дышал  в  трубку. – Это  я. Прости  меня, пожалуйста.  Я  возвращаюсь. Я  у  Насти  прощенья  попрошу, как  ты  хотел. И  у  тебя …Я …
- Алло! – Лёва  подошел, резко  выдернул  трубку  из  рук, встал  у окна, чуть  расставив  ноги. – Да, это  я  с  тобой  говорю. Никуда  она  не  поедет. Потому  что  я  ей  запретил. Тебе  не  интересно, на каком  основании?  Я  с  ней  сплю.  И  не  только. Ей это  очень  нравится …и  мне  тоже. Потому, что  я  люблю  её. Больше  себя. Больше  жизни. Больше  всего  на  свете. Потому, что  это  моя  любовь. Единственная. О  которой  мечтал. Которую  ждал  всю  жизнь.  И  дождался … - Он  вытер  мокрый  лоб  рукавом  рубашки.
 -  Конечно, будь  ты  мужик, а не  член  с  ушами, встретились  бы, поговорили. Или   забили  «стрелку», ты  бы, правда,  с  мигалками  на  неё  поехал. Не  поедешь. Боишься. Правильно. Потому  что  я  бы  тебя  сразу  убил  тогда, на  месте. За  все, что  ты  с  ней  сделал. И  сел  бы  в  тюрьму. За  такую  не  жалко. За  такую  и  умереть  можно. Тебе  не  понять. Ты, насекомое, и  кончика  одной  ресницы  её  не  стоишь.  Я  не  понял, ты что-то  сказал, или  это  у тебя  в  желудке  бурчит? Ах, «уничтожу» … Как – можешь  не  уточнять, мне  твои  шестерки  уже обрисовали, во  всех деталях. Попробуй, только  сначала  на мухах  потренируйся. На  му-хах, я  сказал, на  лосях  не надо, их и  так  уже  не  очень  много  осталось. Дело  в  том, что  это  не  так  элементарно, как  тебе  кажется.  Трубку  положил … Ань, чего  он  у  тебя  такой  немногословный?

- Погоди, Раевский. – Она  встала  у  дверного  косяка, сложив  руки  на  груди. – Что  это  было?!
- Ты  о  чем?
- Только  что… Я  не  поняла. Повторить  нельзя?
- Так  это  для  дураков, Анька. Для  тупых. Кому  объяснять  нужно. – Он  залился  краской, покраснела  даже  шея.
- Погоди. А  это – правда?
-Да, - кивнул  он, опуская  голову.
- А  почему?
- Ну …ты  же  меня  любишь…
- Да-а-а …- она  подошла, встала  за спиной, запустив  ладонь  в  рыжие  волосы  у  самой  макушки.

Исчез  барьер, магнитное  поле, отделяющее  мотылька  от  свечи, Землю  от  Солнца.
Навсегда.

-Не  бойся, Анюта. Ты  же  про  меня  все  знаешь. Мы  с  ним  в  неравных  категориях.  Он  только  лосей  ручных  убивал. А  на  моем  счету …- Он  закрыл  глаза, сморщившись, точно  от  зубной  боли.
- Не  надо! Это – в  бою. Тебе  все  проститься …
- Да  ничего  никогда  никому  не  проститься! – он резко  выдернул  голову   из  под  её рук.- А  я - не  в  бою, самый  первый  раз. Я  пятерых  пленных  расстрелял  своими  руками!
-Лёва, не  надо …  Успокойся.
- Да  спокоен  я! Как  слон …   Это  по  глупости  вышло. Там  два приятеля  моих  попали в  плен, потом  трупы  выдали …бля-ать … - он  крепко  схватился  руками  за  голову.- А  потом  отбили  нашу  колонну, и  боевиков  привели, тех  самых …Я  просто  озверел, вышел  вперед,   и  разрядил  в  них, до  последнего.  Мне  в  эту  минуту  весь  мир  расстрелять  хотелось!
- Ну, всё, всё. Ты  был  прав. Я  бы  так  же  сделала, не  сомневаюсь.
- В  том  то  и  дело. Чисто  бабская  истерика. Я, можно  считать, подарил  им  безболезненную  и  быструю  смерть. Их  бы … Ладно. Все. Все, Ань. Больше  не будем. Никогда … 
– Погоди …  У  тебя  пистолет – есть?
- На  ***  мне  он  нужен? Ань, я  не  военный, я  беспутная  богема, мне  это  всё  давно  уже  на …
- Жаль … У  Ахмеда  должен  быть. Надо  ему  позвонить, сейчас!
- У  него  коллекция  ружей  есть. И  кинжалов – старинных. Там  каждый – с  тебя  ростом. Да  он  вчера  в  Грозный  уехал, ты  же  слышала …
- Жа-а-ль …- Она  подошла  к  столу, крепко-крепко  сцепив  руки. – Его  надо  убить. Никонова. Мне  надо  его  убить.
- Ну, всё-ё, теперь  у  тебя  крыша  поехала …- Лева  закатил  глаза. – И  что  мне  с  тобою  делать?
- Ничего  у  меня  не  поехало! – она  подошла  ближе, встала  рядом. – Это  он – убивал. Как  же  я  забыла? Чужими  руками. Одного, по  крайней  мере. А  может, не  только Он  умеет  мстить. У  него  бывшие  клиенты в долгу  до  конца  дней.
- Братва, что  ли? – Он  скривил  губы. – Думаешь, у  меня, крыши  нет? Возможно, покрепче.
- Погоди!  От  него в  прошлом  году  бывший  помощник  ушел, с  компроматом, что  ли? Я  ничего  в  этом  не  понимаю. А  через  месяц  его  нашли …в  лесу … Вот, почти  таким, как  они  говорят.  – Тошнота  подступила  к  горлу.
- И  ты  с  ним  всё  равно  жила?
- Мне  было  все равно. И  потом – нашли  того, кто  сделал. Бомжа  какого-то  посадили. Отмазали. Я  уверена, это  он. Он  вообще – садист. С  лося  сам  шкуру  снимал, при  мне. С  тобой …все  что   угодно  могут  сделать …
- Да? Ну, пусть  попробуют.
- Да  ладно, не  геройствуй, кому  это  надо. Надо  убить  его, и  все. Мне. Срочно  пистолет  достать, я  знаю, ты  можешь!
- И  что  дальше?
- Дальше – я  его  убью, и  всё  кончится. Мне  много  не дадут. Может, вообще, в  психушку  отправят. Лёва, это  единственный  выход, другого  нет!
- Ань, прости, но ты  просто  сука.
- Тебе  его жалко?
- У  тебя  дочь, не  забыла? Которой  после  этого  жить. Мама  убила  папу. Нет, тебе,  по-моему, и  психиатр  не  поможет.
- Но  я  же  все  равно  его  убью. Если  с  тобой  хоть  что-нибудь.  Если  хоть  волос …хоть  один  волос  с  золотой  твоей  головы, я … Я  голыми  руками  его  убью! Я  ему  просто  горло  перегрызу, и  потом  растерзаю, своими  руками … Раевский, ты  что  улыбаешься? Тебе – смешно?!
- У- хх ты  какая … У  меня  таких  ещё  не  было. Никогда.
- И  не будет. Сам  говорил.
- Ань, погоди, а  этот  текст  он  что, сам  сочинял?
-  Сам. – К  горлу  подступил  дурацкий, истерический  смех. – Руку  даю  на  отсечение, что  сам, до  последней  буквы. На  этот  раз  без  копирайтеров.
- Ага … Он  у  тебя  какой  член, я  забыл? Депутат  Госдумы?
- Нет, городской.
- Ну, тогда  я  спокоен. Они   свои  обещания   выполняют?

Зазвонил  телефон  на  столе – резко, как будильник.
- Не  надо! Не  бери  трубку!
- Мне  теперь  что – и  к телефону  не  подходить? Они  только  мне, на  сотовый
- Я  сама! Если  что, тебе  передам …

- Ну  что, коверный? – Голос  был  тот  же, но  в  два  раза  громче  звук. – Телевизор  ещё  не  смотрел, московскую  программу?  Включи  новости, там  какая-то  развалюха  горела  в  центре, ещё  утром, а  ты  не  знал? Мы  тебе  не  сообщали, тебе  ж  волноваться  вредно, зацени  доброту. Да  все  уже, тушить  поздно, там  и  полиция  уехала. Цирк сгорел, и  клоуны, блять, разбежались …



- Лёва, не  беги! Я  не  поспеваю!

  Стоять  в  пробке  не  стали.
  Он  оставил  машину  незапертой, у  метро  «Цветной  бульвар»  и  бросился  бегом, наперерез  сквозь  толпу, она  за  ним.

Тушить, в  самом  деле, было  нечего.
 Стены  и  крыша, как  после  бомбежки.
 Веревочное  отграждение  у  входа.

- ****ь, да  что  ж  никто  ничего  не …   Погоди, Ань. Я  не  могу. Голова  очень  болит.

Он  сел  прямо  на  черные  ступеньки.
В  кармане  зазвонил  айфон.
Он  взял  трубку, держа  её  на весу.

 - Ну  что, коверный? Ты  уже  тут …    Видел? Завтра  с  твоей  квартирой …

Он  отключил  звук и  вдруг, что  есть  силы,  ударил корпусом  об  стену.
 Потом  начал бить, бить, пока  не  отвалился  корпус, не  треснуло  стекло.
 Потом  отшвырнул  разбитый  айфон  вниз.

Она  села рядом, как  была, в светлой  юбке  на  черные  ступеньки.
Положила  голову  ему  на  плечо.

- Лев  Сергеевич! – Тощий  парень  в  клетчатой  рубахе  и  кедах  появился  со  стороны  двора. – Я  вам  звонил, никто  не  отвечал, телефон  будто  заблокирован … Я  не  знал, что  вы  в  больнице, я  бы здесь  ночевать  остался.
- Ладно, не  ссы. – Он  поднял  голову. - Артем, ты  же знаешь, у  нас  скоро  настоящее  бюро  будет, целый  этаж, тоже  в  центре. Я  место  уже  арендовал.   Штат  туда наберем, красивых  секретуток, будешь  уже  за  деньги  работать, а не  за  мои  красивые  глаза. Сейчас  беги. Завтра  мне  позвонишь. Иди, учи  уроки …

Машина была  на  месте.
- Блять, я  думал – эвакуируют. Ладно. – Он  достал  из  кармана  ключи.
- Лёва, погоди! Машина  не  заперта  была!
- Думаешь, подложили? Ну ладно, давай  посмотрим. Выйди  отсюда. И  отойди.
- Нет, я  тебе  помогу!
- Я  сказал, выйди! Не  то  все  брошу, пойдем  пешком. Эй, ты  чего?

Она  легла  под  машину.
 Было  темно, пахло  бензином  и  асфальтом.
 Видны было  ноги, много  ног.

- Ань, подвинься. Вместе  что  ли, полежим. Там  ничего  нет, я  два  раза  посмотрел. Давай  йобнемся, что  ли?
- Тесно. И  тебя  не  видно. Я  так  не  хочу.
- Ну, тогда, давай, полежим  немного. Бля - ать, это  я   точно  не  оставлю. Я   этот  дом, можно  сказать, выкупил, чтоб  не  снесли,  спас,  точно  коня  от живодерни. Знаешь, сколько  отстегнуть  пришлось?  Я  здесь  ремонт  сделать  собирался, капитальный, отреставрировать  внутри  и  снаружи. Здесь  какую-то  ***ню  собирались  отгрохать, блять, хоть  на  этом  месте  выше  трех  этажей  строить  нельзя, полквартала, блять, под  землю  провалится.  Нет, правда, как  ты  с  таким  уродом  жила? И  ещё  ему  давала?
- Главное, что  ты  цел. Пока …
- Все, помолчи, мне  позвонить  надо. Выходим  отсюда. Бля-ать, я  же  айфон  расколотил. Анюта, а  что  ты  смотрела? У  меня  там  вбито  ***  знает  чего, телефонов  куча! У  тебя  мозги  или -  желе?
- А  что  я  должна  была  делать?
- Надо  было  меня  остановить. Нет,  ты  совсем  дурочка …    Знаешь, сколько  стоит  этот  айфон?
- А  тебе  жалко, да?
- Жалко, конечно. Главное, что  из-за  какого-то  тупого  мудака  с  его  нелепыми  розыгрышами. Ань, вы  меня  уже  заебали, честное  слово. Я  устал.
- Мы – это  кто?
- Ты  и  твой  член  с  ушами. Постой, ты куда?
 
Она  рванулась,  захлопнула  дверцу  машины  и  пошла  вперед.
Потом  побежала.
Сквозь  черно-белую  толпу.
 Мимо  цирка. Мимо  припаркованных  тачек.
Мимо  цветов.
Мимо  газетного  киоска
И  ларька  с  мороженым.
Мимо …
Мимо…

- Анюта, ты  что? – Роскошный  мэн  из  фильма  «новой волны» высунул  кудрявую  голову  из  окна, протянул руку, пытаясь  удержать – не  то  за  руку, не  то  за  кончик  юбки.
-Я  ухожу. Я  больше  не  могу. С  тобой.
– Учти, я    буду  гудеть  сейчас.
И  вправду, начал  сигналить – на  всю  улицу.

- Что  за  цирк? Тебя  сейчас остановят.
- Видишь, не  останавливают. Анюта, а  ты  забыла, я  очень  хрупкий, меня  трогать  нельзя?  Вот  я  сейчас  на  месте  отдам  концы, тебе  с  трупом  возиться  придется.
- Мне  все  равно. Да! Всё  равно.  Почему  я  должна?! Я  не  могу. И  не  хочу!
- Далеко,  без  документов?
- Я  обратно. Домой.
 - Ну, давай  я  тебя  подвезу, что  ли?
- Нет. Я  не  могу. И  не  хочу. Прости, но  я  больше  никогда  не  хочу  тебя  видеть!

Гудение  за  спиной  прекратилось, внезапно  и  резко. Хлопнула  дверь.
Она  все-таки  не  выдержала, обернулась – он, раскинув  руки,  лежал  посреди  улицы. Кто-то  проходил  мимо, кто-то  останавливался. Какой-то  парень  нагнулся,   тронул  за  плечо.
- Лё-ва-а!
Она  кинулась, наперерез, чуть  не  сбила  кого-то.
И  встала, как  вкопанная, в  четырех  шагах  от  него.
 Он  приоткрыл  рот. Точно  хотел  сказать  что-то. Но  не  мог.
Только  смотрел  на  неё. Снизу  вверх.
Обиженно  и  удивленно.
Надув  губы.
Потом  провел  по лицу  рукой.
И  медленно  повел  пальцем  над  верхней  губою.
- Ты  и  вправду  гадкая…Ань.
- Что?
Он  улыбнулся – судорожно  и  отчаянно, растянув  клоунский  рот  до  ушей.
Потом  закрыл  глаза.
Рыжая  кудрявая  головушка  откинулась  набок.

Она  медленно  провела  пальцем  над  верхней губой.
Как  под  гипнозом.
И  ещё  раз …

-Класс, Анька! Умница … Супер! Сама  догадалась.

Серый  прищуренный  глаз  смотрел  на  неё  снизу –  уже  не  грустно, а   очень  даже  весело.
Потом  подмигнул.

- Давай  ещё  дубль, хоть  один …  Ну, пожа-а-алуйста!


- Кретин! Придурок! Сюда  уже  полицейские подходят!
- Так  они  же  меня  подстрелили.
- Вставай, кретин! Я  сейчас  чуть  с ума …
- Нет, они  подойдут, а  ты  спроси – «Что  такое  - гадкая?». Ух, классный  ремейк! Давай ещё  дублик, а?
- Вста-вай …Шут  гороховый! На  нас  же  все  смотрят …
- Ну  и  что? Всем  нравится, видишь …
- Вставай!
- Протяни  мне  руку, тогда  встану.

Он  поднялся, как  ни  в  чем  не бывало.
Улыбнулся  людям, обступившим  их  неплотным  кружком.
Держась  за  руки  пошли  к  машине.
Под  громкие  аплодисменты  за спиной.

- ****ь, если  б  ещё  одна  жизнь, я  б  точно  кино  снимать  стал!  Ань, а  чего  ты  меня  бьёшь?
-Я  тебя  выбиваю, Бельмондо  хренов!  Ты  весь  в  грязи  извалялся, кретин!
- А  ты  тоже  под  паровозом  лежала, Анна  Каренина. Плевать, все  равно  весь  салон  теперь  придется  чистить.
 
Она  отряхнула  юбку, села  рядом  с  водительским  сиденьем.
- Сволочь!
- Ань, какое  счастье, наконец-то  заговорила  по-человечески. А  то  меня  заебало  уже твое  всепрощение  и  глазищи, как  у  лемура, в  пол-лица. Я  даже  бояться  тебя  начал  последнее  время. Ладно, поехали …
- Тоже  мне, творец! У  него  мастерскую  сожгли, а он  выебывается, как  на  арене!
- Здесь  ничего  и   не  было. База  данных  в  моем  ноутбуке, а  то, что  тут  сгорело, я  сам  сжечь  собирался. А  за  поджог  твой  член  Городской  думы  ответит  по  полной. По  полной  программе.
- Почему  это  он – мой?
- А  чей – мой, что  ли?  Нет,  классный  получился  ремейк, скажи?  Ты  что – плачешь?!
- Да! Да …Он  мог  скрыться, уехать – время  ещё было …   А  он  решил  остаться. Стало  всё равно. Если  её  с ним  больше  не  будет. И  как  он  сказал – «Я  устал. Я  хочу  спать». Когда  не  хочешь  жить, очень  хочется  спать ...
- Аня! Я-то  ещё  живой …  Ну-ка  взгляни  на  меня! Я  ведь похож  на  него?
- Слишком …  Слишком  похож.
- А  ты  маленькая, как  Патрисия. Только  она  красивая…  Ну, не  плачь.
- Так  хочется  пустить  пленку  назад.  И  снять  другой  конец.
- Ты  охуела, Ань?!  Назови  мне  хоть  один  шедевр  со  счастливым  концом!
- М-м-м …Мастер! И  Маргарита …
- Ты  что? Они  ведь  на  самом  деле  умерли! Назови  такой, где  никто  не  умер.
- Не  знаю …  Все  равно! Как  она  могла?!
- Ты  бы  так  никогда  не  сделала, Анечка? Мне  кажется, это  классный  финал – прежде  чем  откинуться, увидеть  в  последний  миг   над  собой  вот  такие  глазки. Нет, всё  правильно. Теперь  она  его  точно  не  забудет.
- Да-а … Попробуй, забудь  такого, - она  уткнулась  обтянутое  белой  рубашкой  горячее  плечо, шмыгнула  носом. – Забудь, попробуй …
- Ну, и  всё. Если  любовь от  тебя  убегает, надо  её  догнать -  во  что  бы то  ни стало. Любой  ценой! Я  не  понял, почему  ты  меня  опять  бьёшь?


 

- Лёва, а  куда  ты  собираешься?
- Блять! Не  мешай  мне, пожалуйста. Это  очень-очень  важно. Вопрос  жизни. И  смерти. Ещё  важнее.

Он  вышел  из  ванной, и  теперь  стоя  перед  раскрытым  шкафом  выбирал  костюм, бросая  на  кровать одежду  на  вешалке.
 Пиджаки, костюмы, рубашки  разных  цветов.

- И  когда  ты  приедешь?
- Анют, ещё  только  три  часа. Времени  уйма. У  меня  куча  дел.
- То  есть, ты  будешь  ездить  по  городу?
- Нет, я  буду  ползать  в  пыли …Аня, из  нас  кто  контуженый – ты  или  я?
- Даже  обедать  не  будешь? Ты  что-то  совсем  прозрачный. А  я, тварь, тебя  не  кормлю. Хоть чаю  выпей.
- В  городе  что-то съем. Не  хочу, честное  слово. Это  какая-то  повинность – есть, потом    срать, потом  ещё  спать. Я  бы  всё  это  запретил.
- И  секс  тоже?
- Не-ееет, это  бы  я  оставил!
- И  сто  пар  ботиночек, менять  их, как  перчатки, потом  ещё  рубашки  менять, каждые  полчаса! Я  бы  рехнулась.
- Анюта, я  тебя  выключаю. Будь  лучше  снова  тихой  и  кроткой. Это, по  крайней  мере, в  моей  грешной  жизни  что-то  новое. И  совсем неожиданное.  Галстук  какой  надеть – тот  или  этот?
- А  можно, я  с  тобой?
- Да? Я  худой, но  даже  меня  тебе  не закрыть  своим  телом. Да  не  бойся  ты! Твой  член, думаю, всю  инфу  обо  мне  собрал, и  решил  не  связываться. Он  же  хронический  садист,  у  него  только  на  чужую  слабость  встает. Если  он  что  и  сделает,  то  с  тобой. Поэтому  я  тебя  запираю.
- Что-о?
- Запру  на  ключ. Тебе  не  все  ли  равно? Или  ты  куда  собралась?
- Не  надо … Мало  ли  что.  А  когда  ты  будешь?
- Не  раньше  девяти. И  не  смей мне  звонить  каждые  пять  минут, я  тебя  забанил. Я  сам  позвоню, в  шесть, договорились? Не  скучай, я  тебе Интернет  открыл, можешь  в  компе  ещё  мои  креосы  посмотреть. Узнаешь  меня  получше.  На  днях  сюда  рояль  привезут, не  забыла?         
- Я  не  смогу. Не  выдержу. Ты  дверь  откроешь  ключом, а  я  уже  там  мертвая.
- Ничего, отвезут  на  вскрытие. Ты, главное, подготовься. Надень  красивые  трусики. Лифчик. Маникюр, педикюр. Да, ножки  тоже  брить  надо.
- Ну, ты  и  сволочь …
- А  ты  назови  хоть  одного  гения  с  золотым  характером. Это  всё  равно,  что  великая  пианистка  и  притом  красавица. А  ты  пока  всего  лишь   – не  особенно  красивая  женщина  с  …
- А  ты  сегодня -  красивый  особенно?
- А  зачем  мне  быть  красивым, Анечка, когда, стоит  мне  где-нибудь  появиться, юные  красавицы  лезут, как  обезьянки  на  пальму  с  финиками.  И слезать  не  торопятся. Мне  вон, звонят, а  я  не  отвечаю …
- Сволочь …
- Так  я же  не  отвечаю. И  потом, назови  хоть  одного  красивого  гения. Исключенья  не  в  счет.
- Раевский, а  ты  так  в  этом  уверен? Ну, что -  гений?
- Так  это  же  не  я  говорю, это  я  слышал  от  многих, - он  завязал  галстук  по-новому, прыснул  из  флакона  на   грудь  туалетной  водой. Надел  плащ  и  кепку. – И  даже  от  очень  многих. Мне бы  и  в  голову  не  пришло.
-  Бывает, и  большинство  ошибается. А  ты просто  пижон  и  понтярщик …
- Слабо, Анютка! Я  бы  крепче  сказал.
- И  авантюрист! – крикнула  уже  в  закрытую  дверь.
Как  следует  стукнув  по  ней  кулаком.

Лифт  поехал  вниз.
 Она  постояла  немного, потом  метнулась  к  балкону.
Он  вышел  из  лифта, уже  с  трубкой  в  зубах, пошел  к  машине  у  подъезда. Точно  почувствовав  на  себе  её  взгляд, поднял  голову.
 Махнул  рукой, снял  кепку  и  полез  под  машину.
Потом  открыл  дверь, заглянул  на  водительское  сиденье, проверил  заднее. Вышел  из  машины, развел  руками  перед  лицом, мол – мин  нет.
 Прежде  чем  развернуться, сделал  круг  по  двору, и  помахал  ей, высунувшись  из  окна, широко  улыбаясь  во  весь  рот. Как  в  кино.
Пижон.
И  понтярщик ….
Если  не  приедет  сегодня, все  закончится.
Насовсем.
Хорошо, что  этаж  последний.
 
Она  села  у раскрытого  ноутбука.
Кликнула  Интернет, открыла  Яндекс.
Кто  все  эти  люди? Я  никого  не  знаю.
И  не  хочу  знать.

Звонок.
Бандюковая  трубка  из  90-х.
Та  самая  мелодия …Из  фильма.
Она  не  стала  поднимать  трубку. Наоборот, ушла  на балкон.
Он  позвонит  в  шесть. В  шесть. В  шесть. В  шесть!
Все  равно.
Сидеть,  сложа  руки  было  невозможно.
Она  взяла  свой  сотовый – старый, с  маленьким  окошком.
И  набрала  номер. Тот, что  всегда  в  зоне  доступа. По  которому  звонила – сегодня  утром.
Адресат  был  недоступен. Скорей  всего, на  заседании.
А  может, давал  интервью.
Или  жрал. Как  раз -  время  обеденного  перерыва.
Он-то  никогда  не  пропустит. Ни  при каких  обстоятельствах.
Автоответчик  на  трех  языках  попросил  передать  сообщение.
Она  набрала  воздуху, точно  готовясь  нырнуть.
Глубоко.
Очень …


- Борис, это  я (Голос  сбился, скомкался, воздуха  не  хватило  на  первой  фразе) - Видишь  ли, как  это  у  вас  говорят, уже  все  заряжено. Я  все  знаю - ты  понял? – (Воздуха  не  хватало, сделала  вдох). -  Гораздо  больше, чем  ты  думаешь.- (Воздуха  все  равно  не  хватало).-  Тебе  вообще  не  приходило  в  голову, что  я  могу  только  косить  под  дуру? А  на  самом  деле  досье  на  тебя, в  нужном  месте – нет, не  у  меня, ты  этих    людей  не  знаешь. Так  может  и  пролежать  на  дне. Пусть  с  тобой  Бог  разбирается, я  не  стану.  Но  если  что-то  случится …с  ним …  Или  со  мной. То  делу  будет  дан  пересмотр. Ты, конечно, можешь  считать, что  я  тебя  тупо  беру  на  понт, но  потом …поздно  ведь  будет. И  Настя  узнает – не  потом, а  сейчас, ты  знаешь, я  её  щадить  не  буду. Что  ты – убил, ты – убийца …    Надеюсь, что  для  тебя  это  до  сих  пор  самое  страшное.

Она  нажала  «отбой».
Зубы  стучали, всю  колотил  озноб…
Зря.
Не  надо  было. 
Поймет, не  дурак. Что -  на  понт. «Не  бери  на  понт, мусор». Это  откуда? Из  какого  кино…

Зазвонили  серебряные  колокольчики.
В  ушах.
 Нет, на  подушке, её  сотовый, старой  модели, даже  без  фотоаппарата.
 По  которому  никто  давно  уже  не  звонил.

- Алло …
- Стра-а –а –шно. Ох, стра-ашно. Ой, как  страшно. Слушай, мне  сейчас за  себя  стыдно, что  я  мог  на тебе  жениться. У  тебя  же  мозг  с булавочную  головку. 
- З-заговорил, все-же …   Прорезался.
- И  я  ещё  жил  с  этой  дегенераткой.  Нужна  ты  мне … Съебывай  на  все  четыре, я  сам  на  развод  подам. Хоть  завтра.
- А …звонки? Это  ведь  ты, больше  некому.
- Да  не  собирался, я, дура, ничего, это  так … Могу  я  хоть  душу  отвести?
-  Светлая  же  она  у  тебя …
- У  меня  жену  увели, а  я  что,  утираться  должен?
- Я  тебе  не  верю. Ты  хотел. Как  всегда – чужими  руками.
-   Делать  мне  больше  нечего. Я  работаю, дура. Про дочь  говорить  не  буду, тебе  это  все  равно  по  хую. Да не  собирался я  ничего  делать, живи  с  клоуном, он  через  неделю сам  тебя  бросит. Только  ко  мне, убийце, обратно  не  просись. Клянусь, что  собак  на тебя  спущу.
- А  поджог?
- Поджог …    Это  место  для  точечной  застройки, для  офиса  серьёзной  международной  компании, блин, прикинь, какие  тут  бабки  крутятся?  Я  удивляюсь, как его  самого  втихую  ещё  не  грохнули. Дом  этот  вообще  числится, как  снесенный.  Туда  на этой  неделе собирались  строителей  послать, чтоб  сносить  начали  средь  бела  дня. И  бригаду  ОМОНа. Мне  пусть  спасибо  скажет, что  легко  отделался.
- Так  ты  ещё и  благодетель?
- Ладно, не  ****и. Ничего  я  с  ним  не  сделаю.    
- Это  правда? Поклянись.
- Клянусь  Настей. Кстати, и  уебка  этого  не  я  убрал, он  на  двух  хозяев  работал. Хочешь -  верь, хочешь  не  верь.  Но  я  о  нем  не  жалею, собаке – собачья  смерть. Теперь  довольна?
- Д-да … Возможно. Если  ты, конечно, не  окончательно …
- Не  окончательно. Звонков  больше  не  будет, обещаю. Только  вот, это … на  всякий  случай. Я  на  него  обряд  вчера  заказал, ну  так  это  не  в  счет. На  это  статьи  нет.
  - Какой  …обряд?
- Ну, вуду …  черной  магии, не  знаю, как  называется  это  всё. Я  пьяный  был. Я  сутки  пил, не  просыхая! Если  б  он  мне  тогда  встретился, я  б  с  ним  именно  то  и  сделал, своими  руками …   И  чтоб  ты, тварь, смотрела, не отворачивалась!
- Ничего  бы  у  тебя  не  вышло, толстячок. Он  в  Чечне  служил. И  сейчас  в  отличной  форме.  Да  и  моложе  тебя  на десять  лет.
- Молчи, тварь. Мне  больно  было  в  тот  день, как  никогда  в  жизни, понимаешь?!  Ну  и  заказал  – по  фотографии  в Интернете. Так  что, если  его  с  проломленной  головой  где-то  найдут, я здесь  ни  при  чем.
- Какая  же  ты  мразь, всё-таки.
- А  ты, что  в это  веришь? Я  не  верю. Вот  было  б  здорово, если  б  и  в  самом  деле, сработало …
- Почему  не  меня?!
- Знаешь, честно, про  тебя  как-то  забыл. Даже  в  голову  не  пришло. По  старой  памяти, что  ли?  Не  бойся, на  тебя  не  буду. Ты  знаешь, сколько  они  берут  за  сеанс? Киллера  дешевле  нанять, в самом  деле. Второй  я  уже  не  потяну. Мне  ещё  дочь  кормить-одевать.
- Я  все  беру  на  себя. С  ним  ничего  не  будет. Только  со  мной.
- Ну, это  вы  уж  сами  между  собой  разбирайтесь. Тебя  я  сам  прокляну, бесплатно, с большим  удовольствием, хочешь?
- Ну, давай.
- Сдохни, тварь, под  забором. Сдохни, старая  ****а. Сдохни  сука.  И  оставь  меня  в  покое. Кстати, я  все  устрою, нас  без  суда  разведут, чтоб  ни  на  том  свете, ни  на  этом больше тебя  не  видеть. Только  Настю  не  отдам. Через  мой  труп. И  ни  одной  нитки тебе …

Она  положила  сотовый  на  подушку.
Ничего  не  страшно. Ерунда. Сказки.
Ничего  не  случится. Никогда.
Если  что  и  будет, то со  мной.
Только  со  мной.
А  не  с рыжим.
Сколько  времени? Пять. Без  пятнадцати.
Надо  ждать. Скоро  будет  звонок.

Чтоб  отвлечься,     опять  зашла  в  Интернет.
 И  тут  же  выбежала. Закрыв  уши. И  глаза. И  зажав  нос.
Обратно, к  желтым  папкам  на  фоне  белого  города  под  желтым  небом.
Среди  десятка  надписанных  папок  открыла  -   «ЧЕЧ».
Картины  были  разные.
С  подписями  и  без.
Были  рисунки – в  основном  портреты, наброски  карандашом.
 Мальчишки  в  камуфляже, целая  группа – и  подпись «Наш  батальон». Половина  фигур  обведена  черным.
 Лица  чеченцев – женщин, мужчин, явно – местные, штатские.
Дети, глядевшие  точно  в  фотокамеру.
Портрет  боевика – избитый, шрам  на щеке.
И  ещё  один  портрет – ребенок,  на  первый  взгляд  не  поймешь, мальчик  или  девочка, волосы  кудрявые  шапкой, черные  глаза. Красивый  мальчик, точно  с  портрета  эпохи  модерн, не  то  ангел, не  то  демоненок.
И  подпись – «Исмаил».
 
Были  и  другие, в  иной  манере.
Три  цвета – красный, белый  и  зеленый.
Черный  не  в  счет.
Черным  было  небо. Только  небо.
Открывался  цикл  огромной  изуродованной  головой, с  дырой-трещиной  сквозь череп, шрамами, один  глаз, выбитый, висел  на  щеке. Второго  не было. Просто  круглая  черная  дыра. И  подпись – «I  AM.  Ведено, 15  августа, 1997».
 И  дальше –  вправду, как  Герника, страшнее, обломки  людей, обломки  домов, даже  Луна  и  Солнце  рассыпались  на  куски.
Двуликая  морда. Зверь.  Пасть – одна  хищная, оскалена, не  то  тигр, не  то  волк, изо  рта  торчат  красные  клочья. Вторая – тупорылая, не  то  корова, не  то  свинья, тоже  жующая, изо  рта  торчат  куски  сена.
Люди, коконы  в  белом, в  красных  пятнах, сваленные  у стены. А  сверху, в профиль – на фоне  черного  неба – фигура  солдата, распятого, в  камуфляже. И  подпись «Воскресенья  не будет».
Стало  страшно, душно, голова  заболела. Там  было  ещё  много, но  дальше  смотреть  не  могла.
Перешла  на  сайт.

Вот  это – совсем  другое  дело.
 Дом-чайник. Дом-парусник.
И  церковь  - вся – один  сплошной  купол,  прозрачный, с  дверью  внизу.
Много  воздуха.
 Много  света.
 И  ничего  на  свете  не  страшно.
Был  ещё «Мой  Генплан  реконструкции  Москвы!».
И  Парижа. И  Рима.
Жилой  квартал  в  виде  паровозного  состава  на  рельсах. Каждый  ехал  в  своем  вагоне.
Дом  Солнца, вращающийся  по  часовой  стрелке.
Был  архитектурный  сад – с  дорожками, лабиринтами, сооружениями  вместо  деревьев.
Был  целый  город.
Не  план, не  проект, не  чертеж. Скорее – картина.
Незнакомый  город  под  светло-золотым  небом.
Здания-башни, завитки  спиралей, мосты, летающие …штуки. И  птицы – каких  на  Земле  нет.
Красота … 

Оттуда  не хотелось  уходить.
Там  хотелось  остаться.
Навсегда.
Остальные  папки  не  хотелось  трогать. Мало  ли что  там  ещё  обнаружится.
Открыла  одну, наугад – сплошь документация, чертежи.
Немного  погодя  открыла  ещё  одну  папку  без  названия.
И – все  кончилось. Раз – и  навсегда.
Точно  горло  в  петле, а  скамейку  выбили  из  под  ног.
Только  боль, боль, боль – без  конца.
И  нечем  дышать.
Фото:  целая  сессия, голая  девушка  спит, обняв  подушку.
Девушка  из  кино. Старого  кино  начала  века. Или  открыток.
Малютка  с  темной  пушистой  головкой.
Опять она  же. Спящая. Трогательно  закрывает  голову  руками  во  сне.
Пупок. Маленькая  грудь. Закушенный  рот.
Захотелось  её  убить, эту  малышку. Придушить  подушкой.
Или  пырнуть острым  ножом. В  нежный  пупок. Или  в  откинувшееся  горлышко. Перерезать, как  овечке. И  выпотрошить, как  кролика.
Её, которую  он  так  любит…
Прямо  обчмокал  и  облизал. Расчленил  на  44  кадра. Прядь  на  затылке. Мочка  уха. Глаз  с  нестертой обводкой. А  потом  снова  собрал – спящую  свернувшись  в  комочек, подперев  щеку  кулачком.

Пока  не  поняла. Не  догадалась. Что  это  будет, кажется,  само - убийство… Харакири. Саморезня  бензопилой.
 По  родинке -   на ягодице.
По  пятну – на  плече.
И  окончательно – на последнем  фото,  где  её, сидя  на  подушке,  обнимал  медведь.
А  она, блин,  даже  не проснулась!
Неужели?!
Она  легла  на  кровать, обняв  руками  подушку.
Кровать  летела, все  летело, земной  шар, все  планеты, Млечный  Путь …

Наверное, она  заснула. Потому  что  в  комнате  было  уже  темно. И  на  улице  тоже. Только  лучи, как  прожектора, движутся  под  окном. Иллюминация  от  рекламы.
Он  обещал  позвонить  в  шесть.
Если. Ничего. Не  случится.
В  шесть  ещё  светло. Если  только  не  солнечное  затмение.
Конец  света.
Ноутбук  показывал  без  двадцати  восемь.
И  мобильник  тоже.
Он  мог  позвонить. А  она  не  слышала.
Входящих  не  было. Ни  на  том, ни  на  этом.
На  сотовым  был  последний  разговор – в  16.54.
И – всё …
Она  сжалась  в  комок, обняв  руками  подушку.
Все  было  ясно. Все  понятно.
Теперь …ждать  звонка.
Вот  уже  звонят …на  городской.
Н-нет …не  сейчас …н-н-нет …
Вот  уже  и  не  звонят.

В  двери  повернулся  ключ.

- Блять, что  такое! Почему  темно?

Вспыхнул  оранжевый  шар  в прихожей.
И  квадратный  светильник  на  потолке.
Она  блошиным  прыжком  перемахнула  комнату.
И  повисла. Как  обезьянка  на  пальме  с  финиками.
 На  нем, стройном  и  длинноногом. Губастом  и  рыжем. В  плаще  и кепке,  сдвинутой  сейчас по-простецки,  набекрень.
- Анюта, ты  охуела  совсем? Ну, что  такое? Я  звоню, звоню, а  ты  не  отвечаешь?
- Когда?
- Да  вот  сейчас, ещё  в  подъезде …
- Ты  сказал – в  шесть.
- Ну, забыл. Не  до  того. Вот, позвонил  же …   А, понятно. Ты  решила,  что  тебя  приглашают  на  опознание.
- Да.
- Ань, у  нас  есть, что  поесть? А  то, по - моему, внутри  у  меня  все  уже  слиплось  и  ссохлось. И  шатает, как на  корабельной  палубе.
- Сейчас …
- Погоди, не  надо. Потом.
Он  лег  на  кровать, положив  кепку  на  глаза.
- Лёва, ты  что? Тебе  плохо?
- Хорошо. Очень. Хорошо. Не  представляешь, как.

Он  резко  поднялся, бросил  кепку  в  угол.
И  вдруг  обнял, поднял  на  руки, закружил  по  комнате.
Посадил  на  стол.

- В  Париж  едем, Анька!  Завтра! Рано  утром! Ну, чего  сидишь, собирайся!
- Как -   совсем?
- Ну  почему  совсем, на  неделю!  Ань, послушай, как  у  меня  сердце  стучит. Чуть  сам  не  оглох. Да, надо  Борясику  твоему  позвонить. Предупредить, чтоб  не  скучал. Не  то  этот  убогий  опять  решит, что  я  от  него  съебываю. Набирай  его номер, быстро!
- Не  надо, Лева. Я  сама  с  ним  говорила  недавно.

Он  схватил  её  сотовый, нажал  на последний  входящий.

- Этот?
- Не  надо!

Не  слушая, он  нажал  на  вызов.
- Алло! Дышит, - добавил он  шепотом, ей подмигнув. – Да, это  я. Ну, привет, чучело  депутата. Новости  ещё  не  слушал? Включи, любые, хоть  программу  «Время». Я  понимаю, что  тебе  это  всё  глубоко  по  хую, но  ты  всё  же  государственный, типа, член, поболей  за  наших, наши  рулят. Кто  именно? Лев  Р-раевский, русский  архитектор, победа  на  всемирном   конкурсе «Новый  мир»,  событие  культурное,  блять, мирового  масштаба. Это  я  тебя  просвещаю. Вот,  еду  её  получать. Завтра. Так  что  отдохни, недельку. И  пидорасам  своим  текст  новый  надиктуй, а  этот  уже так…   Не  вставляет. На два  лица  приглашения, с  супругой. С  женой. С  Анькой. Вот  она  рядом  стоит, уписалась  от  счастья. Ну, да, джентльмены  предпочитают  блондинок, а  красивые  женщины   по-бе-ди-те-лей. Ты там  что, меня  поздравляешь? Ах, это …
 Ну, знаешь  ты  же  у  нас  один  бессмертный  Дункан  Маклауд. Чуть  не  сказал – Вечный  жид. Ну, ладно, ты – вечный, а  я – невечный …   Пока! Сказал, что  я  скоро  сдохну. Удивил …
- Лёва, это  правда?!
- Аня, разве  можно  такое  придумать?! Я  этого  десять  лет ждал!

Глаза  сияли, кончик  носа  блестел, он  казался  сейчас  совсем  мальчишкой.

- Погоди. – Она  опустила  голову. – Ты  один  летишь. У  меня  же  нет  паспорта.
- Да  есть  паспорт, Анька, тот  и  другой. Держи! – Он  вынул  из  сумки  через  плечо   два  паспорта, бросил  на  стол.
- Так  ты …
- Ну, да. Сумку  не  нашел, а  паспорта  под  чужую  тачку  спикировали. Я  их  подобрал  и  спрятал. Ну, что  молчишь? Скажи – сволочь …
- Сволочь. А  зачем?
- Я  очень  испугался, что  ты и  вправду, сбежишь. После  того, как  меня  узнала  получше.
- Я?! Лёва, а  что  ты  сейчас  сказал? Про  красивых  женщин? Я  тут  причем …
- Ты  красивая. Ты  очень  красивая. Когда  смотришь  на  меня.
- И  все?
- Да. Но  это  меня  вполне  устраивает.
- Сволочь! – она  стукнула  его  кулачком  по  спине.- А  мои  фото …
- Так это  ж  для  порносайта, Аннушка.  Модельки  всем  надоели. Вот  я  и  решил  подзаработать. Выложил  неформатную  женщину  в  стиле  ретро. С  маленькой  грудкой, круглой  попкой  и  плохо  выбритой …
Она  замахнулась  и  хлопнула  его  наотмашь – по  губам  и  по  щеке.
- Ань, я  не  понял? Ты  мне  сейчас  дала  по  морде?
- Да. И  ещё  дам – если  скажешь  такую  мерзость.
- А  если  я  сейчас  тебе  шею  сверну?
- Сверни.
 
Он  обнял  её  что  есть  силы. Потом  раздвинул  рот  языком. Видны  были  кончик  носа, грустные, потемневшие  глаза  под  длинными  рыжими  ресницами. Она  закрыла  глаза. И  почувствовала  мокрое  на  своей щеке.
 Провела  пальцем, потом  тронула  языком.
- Лёвка! Ты  плачешь?
- Нет …
- Ты  плачешь!
- Н-нет … Анька, я  не  хочу!
- Ты что?! Прекрати …
- Анька, он  верно  сказал – я  сдохну. Скоро …  Если  повезет – лет  через  пять. Какого  черта! Я  не  хочу … Она  и  так – короткая! С  воробьиный  нос. Я  не  хочу, не  хочу, не  хочу - понимаешь? Я  не  хочу  все  время об  этом  ду-у-мать … Я  не  хочу  глушить  себя – работой, креосами, чем-то  ещё, я  не  хочу  перед  собой  делать  вид. Я  не  хочу  считать  секунды. Только  не  надо  мне  поповские  сказки – мы  встретимся  в  раю. Только  заикнись! Там  ни-че-го  нет, понимаешь – ни-че-го … Я  знаю. Я  скольких  туда – и  проводил, и  отправил. Ничего там  нет… Анечка! Давай  сейчас  вместе  умрем … Два  укола.
- Лёва! Ты - что … Тебе  же  завтра, в  Париж …
- Не  хочу! Вдруг  там  все  и  случится! Буду  всех  своим  трупом  пугать. Боже, какая  мерзость …   Ведь  все  же  кончится. Все – все-все-все-все-все. Почему?!
- Лёва …
- Ань, не  пугайся. И  звать  никого  не  надо. Я  просто  уткнусь  в  тебя  и  поплачу. Если ты  не  возражаешь.
- Не  возражаю. Нет.

Он  всхлипывал, чуть  поскуливая, уткнувшись  в  её  плечо. Мокрое  пятно  росло  и  росло.
 
- Анька! Не  бросай  меня – даже  вот  такого, - он  высунул  язык, – можешь  не  усыплять, только  не  бросай … И  не  отдавай! Чтобы  только  ты  меня  видела, больше  никто …
Она  кивнула.

- Ну, всё. Договорились. А  теперь – пошли  на  крышу!
- Ка-кую  крышу?!
- Тьфу, блять! Да  не  топиться …  У  меня  ключ  есть от  смотровой  площадки. Помнишь, я  тебе  обещал  Москву  показать. Там  вся  Москва  как  на  ладони. Напоследок. Завтра  же  с  утра  самолет!
- А  ты …
- Ань, я  же  не  дурак. Ну, сдали  нервы. Я  ведь  не  только  какаю. Но  и  плачу. Иногда. Честное  слово – иногда. Или  тебе  суперменов  подавай, с  мохнатой  грудью?
- Не  надо – с  мохнатой. И  вообще – никаких. И   вообще – никого. И  ничего.
- Ну, и  все. Ань, я  только  переоденусь. А  то  рубашка  такая  мокрая, точно  я  обоссался.
- А  у  меня  платье  мокрое.
- Тоже  переоденься …
- Нет. Высохнет. Я  даже  стирать  его  не  буду. Лева, я  не  поняла – ты  теперь  вообще, что  ли, не  ешь? Ты  же,  как  пришел, был  голодный.
- Тогда  хотел, а  теперь  не  хочу. Я  не  могу, Ань. Меня  стошнит. Или  сразу  пронесет. Честное  слово.
- Раевский, ты  меня  уже  достал  со  своим  бесконечным  поносом! Ты  с  крыши  грохнешься, сволочь! И  я  за  тобой!
- А  ты  зачем?
- А  что  мне  ещё  тогда  делать, идиот?!  Сожри  хоть  что-нибудь!
-Ладно, Ань. Ты  только  не  кричи … А  что?
- Вчера  Ахмед  целую  сумку  принес, на  две  недели. Там, что-то  в   свертках, я  даже  не  разгрузила.
- Ань, давай какую-нибудь  икру  откроем, и  съедим  пополам.  И  шоколадкой  заедим. И  чай  завари, покрепче.

Он  сел, откинувшись  на  спинку  дивана, рубашка  расстегнута.
Она  прошла  на  кухню,  набрала  полную  тарелку  черной  икры – как  манную  кашу  на блюдце. 
Села  рядом.

- Давай  я  тебя  с  ложечки  покормлю. Как  маленького. За  маму …  За  папу.
- Их  нет, Анька. Папа  умер  последним, пять  лет  назад. А  мама - ещё  когда  я  там был, в  Чечне. Сердце  не  выдержало. Мне  кажется, отец  мне  так  и  не  простил. Но  я  не  мог  уехать  оттуда!
- Прости  меня …
- Ничего. Ты  ведь  не  знала. Я  сам  тебе  не  говорил.
- А  кто  они  были?
- Отец  - директор  конструкторского  бюро, в  «ящике»  работал. А  мама, окончила  университет  – но   сидела  дома. Просто  сидела  дома. Я  деда  хорошо  помню. Профессор  истории. Я  все  книги, по-моему, в  его  библиотеке  проглотил, лет  до  13. Пока  не  забил  на  все. Я  помню  альбомы  с  фотами. Там  какие-то  генералы, дамы, люди  в  форме. Это всё  по  отцу. А  прадед  по  маме  устанавливал  в  Смоленске  советскую  власть, вовсю  комиссарил, пока  самого… Анька, я  бы, если  тогда  жил,  точно б   в  революцию  пошел. Был  бы  комиссар  Лёвка  Гольдман  в  кожанке – пока  самого  б  не  чикнули. А  может, совсем  наоборот – пор-ручик  Раевский. Не  знаю, с  кем  бы  я  был. Все  равно  б  расстреляли. Ещё  раньше.  До  тридцати  бы  точняк  не  дожил… Да, собственно, и  здесь  чуть  не  расстреляли. Шестнадцать  лет  назад. Я  бы  давно  уже  сгнил  сейчас.
- Не  вспоминай. – Она  ладонью  прикрыла  ему  глаза. – Всё  я  знаю. Знаю.
- Откуда? Ахмед  рассказал … Да. Я  тогда  сутки  под  конвоем  провел.
- Лёва, а  как …- Она  замолчала, осеклась.
- Аня, спрашивай  всё, что  хочешь. Нет, я  ничего  такого  не  думал. И  не чувствовал. Злился  только. Пацана  этого  спасли, а  он  умер. На  моих  руках. Глаза  стали, как  стеклянные. У  меня  на  глазах  в  клочья  рвало  своих,  с  потрохами  на  гусеницы  мотало, или  взрывом. И  все  же  это  как  будто  первая  смерть. – Он  шмыгнул  носом. – Обидно  было, что  всё – зря. Вообще – всё. А  если  так, то  пошло  всё  на  ***. Чем  скорей, тем  лучше. Я  даже  не  рад  был, что  отменили. Я  бы, может, сам  это  сделал.
- И  ты  после  этого …вернулся?
- Нет, почему? Ещё  почти  год  прослужил, пока  под  Ведено  не  контузило. Неделю  в  госпитале  валялся, как  овощ, кровь  текла  из  носу, из  ушей. Потом  в  Москву  отправили, вертолетом. В  тот  самый  госпиталь  Бурденко. Я  почти  год  восстанавливался. Я  в  армии  начал  рисовать. А  когда  вернулся, на  дома  стал  смотреть. Просто  смотреть. Потом  стал  их  рисовать – по  памяти. Потом  из  головы. Втянулся. Вначале, чтоб  отвлечься, потом  уже  всерьез. По-моему, все,  что  было  об  архитектуре, за  год  проглотил. Это  меня  поставило. Через  год  инвалидность  сняли. Ань, дай   мне  трубку …
- Тебе  же  нельзя!
- ****ь, я  же  не  затягиваюсь. У  меня  в  пиджаке. А  табак  на  кухне, в  ящичке.
Она  принесла  трубку  и  спички. И  табак.

Он  набил  трубку, выдохнул  дым.

- Хорошо … Не  буду  я  бросать  курить. Зачем, если  мне  от  этого  лучше? Ты  чего  улыбаешься?
- Ты  сейчас  вылитый  Бельмондо. Только  с  трубкой … Тебе  это  часто  говорили?
- Не  ты  первая, Анька. Тогда  я  был  другим. Хипповым  и  небритым. Носил  одни  и  те  же  рваные  джинсы.  На  чем  мы  остановились?
- На  том, что  инвалидность  прошла.
- Да. Я  поступил  в  МАРХИ, потом  уехал … дальше  ты  знаешь.

Она  кивнула.

- Я  не  был  в  Смоленске  после  армии. Зачем? Мамы  нет …а  отец…он, мне  кажется, не  очень  хотел  меня  видеть. Он  её  любил  больше  чем  меня. Намного. Правильно  делал. Так  и  должно  быть … 
- А  кто-нибудь  есть  ещё – из  родных?
- Никого. Ни  сестер, ни  братьев. Даже  двоюродных  нет.   Какой-то  дядюшка  с  теткой, в  Америке, по  маме. А  так – никого. Сын  есть …- он  опустил  голову, - даже  теперь  повидаться  не  дадут. Я  в  скайп  ей  стучался  вчера – никакого  ответа.
- Лёва … Может,  я  с  ней  поговорю?
- Поговори! Я  тебе  её  телефон  дам, потом. Ты  по-французски  знаешь? Впрочем, можно  и  по-английски.
 Она  кивнула, погладила  его  руку, лежащую  на  колене.
- Лёва! А  за  меня? Хоть  ложечку …
- Ложечку  за  Анечку? Только  из  твоих  рук. Сейчас, только  докурю.

Она  зачерпнула  чайную  ложку  икры, как  манную  кашу.
Он  блаженно  закрыл  глаза. Шевельнулся  кадык  на  шее.
И  улыбнулся …
 Не  открывая  глаз.

- Сейчас  будем  Лёвочку  кормить. Открой  ротик.

Немного икры  попала  на  подбородок. Она  вытерла  его  пальцем.
- Блять … Не  н-надо!
- Ты  что?!
- Н-ничего. – Он  открыл  глаза, взгляд  был  затравленным. – Убери  это …всё …
Он  поперхнулся,  закашлялся  до  слёз, резко, судорожно  сглотнул. – Я  представил, что  уже …овощ. И  ты  меня  с  ло … Не  надо! – он  резко  приподнялся, стукнул  её  по  руке. – Унеси  всё. Я, наверное, теперь  никогда  жрать  не  смогу. Горло… - он  попытался  прокашляться. Она  принесла  воды  из  чайника, он  судорожно  выпил. – Не  надо, Ань. Не  могу. Сдохну, так  сдохну. Лучше  от  голода, чем …

- Нет, так  нет, - она  унесла  тарелку  с  икрой в  кухню, громко  поставила  на  стол.
  Села  рядом.

Я  больше  не  могу …не  могу … не  могу …
Должна, но  не могу.
 
- Ань, не  сердись …
- Не  хочешь  жрать, ну  и  ***  с  тобой.- Она  стукнула  себя  кулаком  по  колену,- Будешь  пить  виагру. Которую  тебе,  наверное, нельзя. Ведь  нельзя?
- Нельзя, - согласился  он, понурив  голову.
- Значит,  не  будешь. Мне  плевать.  Так  тоже  можно. Я  пять  лет  так, и  ничего …
- Погоди … Ты о чем?
- О  том  самом! Он  у  тебя  что, на  солнечных  батарейках  работает?
- По-го-ди! Ань, неси  все  обратно. Или  нет … я  сам.
- Сиди, аноректик  несчастный. Ещё  рассыплешься. Я  за  тобой поухаживаю.
- Ладно …  За  мной  давно  никто  не  ухаживал. Ань, там  столик  есть, для  кофе  в  постели. Поставь  сюда. Скажешь  тоже – на батарейках!

Она  смотрела, как  он  ест  икру  с  тарелки, жует  бутерброд, как  двигается  позвонок  на  шее.
- Ну  что, капризуля? Вошел  во  вкус?
- М-м-м …  Ещё  бутербродик.  И  чаю  принеси!
-Ну  вот, ты  хоть  розовенький  теперь, как  после  бани. А  то  был, как  стенка, смотреть  тошно.
Она  доела  за  ним  размазанные  по  тарелке  остатки  икры, отправила  в  рот  несъеденный  краешек  бутерброда. Вернулась  с  новым  и  чашкой  крепкого  чая.
- Ань, я  сейчас  точно  пьяный. Оказывается, можно  от  еды  захмелеть. Ань, где  бы  я  сейчас  был, если  бы  тебя  не  украл?! В  морге …  Или  в  Кащенко!
- Я  бы  тоже  сейчас  была  в  Кащенко,- из  горла  вырвался  судорожный  полусмешок-полувсхлип.- В  соседней  палате. И  встретились  бы  на  прогулке …
- А-ань! Он  что, твой  говорящий  член -  хотел  тебя  в  дурку  сдать?
Она  опустила  глаза.
- Точняк, хотел! Я  теперь  все  понял. Ты  мне  сигналила, да?
- Я  с  тобой  прощалась, дурачок.
- Прощалась? Скажи  честно, он  бил  тебя?
-  Отстань. Никто  меня  не  бил.
- ****ь … Я  его  урою. Жаль, что  завтра  летим. А  то  б  я  приехал, может, не  один, с  парой  ребят,  и  отпинал  бы  его  на  крыльце, чтоб  он  на  коленях  у  тебя  ползал. Приедем, я  так  и сделаю, вот  увидишь.
- Ты  потеряешь  Настю. Она  любит  его.
- Д-да. – Он  вздохнул. – Ладно. Ты  же  сказала, что  с  ним  говорила …только  что. Или  я  что-то  недопонял?
- Он  сам  позвонил. Лёва, он  только  пугал. Не  будет  ничего.
- Он  мне  подарил  жизнь? Осознал  и  покаялся? Я  тронут. Надеюсь, ты  ему  сказала  спасибо?
- Он  Настей  поклялся! Ну, не  монстр  же  он  с  когтями …
- Хряк  он  с  копытами.  Ты, по-моему, что-то  недоговариваешь …
- Что  я  могу  недоговаривать?
- Пронюхал, значит,  урод, про  мою  чеченскую  крышу. Ладно. Твоя  дочь  будет  с  тобой. После  развода.
Она  кивнула.
- Тебе  половина, как  минимум, полагается. Имущество. И  на  дитя. И  тебе  на  туфли.
- Ни  за  что! Ни-че-го …
- У  вас  недвижимость – только  этот  древнеримский  сортир?
- Ещё  квартира  в  Москве. И  ещё – на  его  имя. Дом  в  Турции.
- Нехило. Ладно, я  своих  юристов  подключу.
- Я  не  буду  этим  заниматься. Не  буду – и  всё.
- Не  будешь. Только  напишешь  заявление. Остальным  я  займусь.
- Ка-кое  заявление?
- Что  бил  и  плакать не  давал. Так  ведь  и  было?
   Она  замотала  головой.
- Раевский, отстань. Все  равно не  буду. Это  мое  дело. Боишься, что  меня  не  прокормишь?
- Нет. Ань, я  бы  сам  не  стал  связываться. Я   десять  таких  как  ты,  могу  прокормить. Но  ты  же  знаешь – моё  самое  далекое  будущее – это  завтрашний  день. Ну  вот, теперь  ты  ревешь …Мы  идем, в  конце  концов, на  крышу, или  нет?!


- Ну, что?! Только  держись  за  меня, крепче.
Голова  закружилась.
 Всюду  были  огни.
 Огни. Огни.
 Огни  Москвы.
 Рубиновые  звезды  на  другом  берегу.
 Дрожащий  свет  на  вечерней  воде.
 Иллюминация.
 Свет  московских  окон.
Под  красно-синим, огненным  небом.

- Анька, это  всё  тебе. Только  к  краю  не  подходи.
- Н-не  буду.

Было  боязно, чуть-чуть, в  коленках.
 Но  не  совсем.
 Потому  что  шикарный  мэн  стоял  рядом, в  шляпе  сороковых  и  темно-сером  плаще, обмотав  горло  богемным  шарфом. Правда, с  батоном  под  мышкой.
- Лева, а  почему  батон?
- Для  небожителей.
- Ангелов?
- Голубей.
 
Он  сунул  два  пальца  в  рот, и  по-разбойничьи  свистнул. И  послышался  шум  от  множества  крыл. Голуби  тучей  облепили  крышу.
Он  разломал  батон  пополам. Стал  кидать  туда, в  середину. Среди  голубей  были  белые, были  точно  в  тюрбане, были  с  хохолком  на  голове.
Через  минуту  батон  исчез, рассеялась  туча.
 Они  стояли  на  крыше  вдвоем.

- Ань, стой  здесь. А  я  покурю.

Он  достал  из  кармана  спички, набил  трубку.
 Вскинул  голову, надвинув  шляпу  до  самого  носа. Затянулся  не  спеша, колечками  выпуская  дым.
- Это  что – опять  римейк?
- Да. Тебе  нравится?
- Очень.
- Мне  тоже, – он  забросил  ногу  за  ногу.
- А  мне  что  делать? Смотреть  на  тебя?
- Да. Ты  очень  красивая, когда  смотришь  на  меня.
- А  когда  не  смотрю?
- Когда  не  смотришь, то  не  очень. Фу, совсем  не  красивая, гадкая. Ужасная. Или  смешная. А  я  люблю  все  красивое.
- Лёва, а  как  зовут  ту …мать  твоего  сына?
- Потом  скажу. Не  порть  мне  сейчас  нервы.
- А  чем  ты  её  так  достал?
- Ничем. Просто  взял  и  уехал. Мне  надоел  Париж.
- Ты  её  бросил. С  ребёнком.
- На  пятом  месяце. Она  могла  поехать  со  мной. Сюда. Насовсем. Значит, не  очень  хотелось.
- Ты  сволочь.
- Я  её бросил  не  на  улице  без  копейки  денег. Далеко  не  на  улице. Ань, значит, ты  не  будешь  говорить  с  ней?
- П-попробую.
- Я  тебя  очень  прошу. Подойди  ближе, - он  поманил  её  пальцем. А  когда  подошла, вытряхнул  трубку, положил  в  карман, крепко  прижал  к  себе.– Ань, а  почему  ты  такая  медлительная?
- Что?
- Ты  могла  бы  прийти  ко  мне  ещё  год  назад. Или  даже  два  года.
-  Тогда  ещё  не  было  этого  участка  земли …
- Какое  мне  дело! Мы  были  бы  вместе  уже  целый  год. И  я  знал  бы  тебя  на  год  моложе. Или  на  целых  два.  Блять, как  много  времени  ты  потеряла!
- Лёва, я  на  Москву  хочу  посмотреть. Отпусти  меня …
- Нет. Смотри  на  меня. Только  на  меня. На  Москву  ты  ещё  посмотреть  успеешь. Как  и  на  всё  остальное. Да  и  нечего  там  смотреть. Там  все  неправильно.
- А  где  правильно?
- Вот  здесь, - он  пальцем  тронул  голову, точно  покрутил  у  виска. – У  меня  ещё  видеоинсталляция  есть «Будущая  Москва». Я  тебе  потом  включу. Смотри  на  меня …
- Не  буду! – Она  подошла  к  самому  краю  крыши. И  остановилась.  – Ой-ййй!
- Вот  так-то.- Он  встал  рядом, двигая  трубку  во  рту. – Анечка, а  у  меня  для  тебя  сюрприз. Засунь  мне  руку …в  левый  карман.
- Карман  чего?
- Плаща. Ладно, я  сам.
Он  полез  в  карман  и  достал. Жестом  фокусника.
- Это  что?
- Вино.-  Бутылочка-миньон  была  на  двести  грамм. – Как  ты -  маленькая  и  совсем  слабенькая.  Даже  мне  можно. Чуть-чуть.
- Я  не  слабенькая. Я  сильная.
- Когда  ты  со  мной – ты  сильная.
- Значит, без  тебя  я  буду  некрасивой  и  слабой. Учти …
- Ну  и  что? Я  же  тебя  все  равно  не  увижу. У  черепа  нет  глаз.
- Жаль, что  ты  такой  атеист.
- Я  похуист. Знаешь, после всего, что  я  видел …
- Я  знаю, что  ты  видел … Картины.
- Я  только  не  нарисовал  старую  чеченку, которая  после бомбежки  собирает  на огороде  то, что  осталось  от  взрослой  дочери …в алюминиевую  кастрюлю. И  многое  ещё  не нарисовал.  Очень  многое. А  Серегу  Тарасова, которого  «духи»  распяли, я, вместе  с  другим  пацаном  вот  этими  руками  на  четвертый  день  с  креста  снимал. Ты  что, Ань? Какой  Бог?!
-  Почему  ты  ЭТО  прячешь?
- Потому, что  это  очень  плохие  картины. Я  не  учился  живописи.
- Ну  и  что?
- Как – ну  и  что? Ты  будешь  давать  концерты, не  зная  нот? К  тому  же  они  сгорели. И  слава  Богу.
- А  у  тебя  ещё  есть  другие  рисунки?
 - Есть. Сентиментальная  пошлая  мазня. Не  вздумай  это  после  меня  никому  показывать.  Тем  более -  где-то  выставлять. Кто  бы  ни  просил. Обещай  мне.
-. Ладно, обещаю. Придется. А  то  ещё  с  крыши  сбросишь
- Ну  и  всё. Ань, а  чего  мы  стоим? Будем  пить  вино  под  звездами.
- А  открывать  чем, зубами?
Он  достал  из  кармана  маленький  штопор.
- Погоди. Надо  место  выбрать. Ты  где  хочешь?
- С  видом  на Кремль. А  тебе  можно?
- Аня, я  захочу  умереть, только  если  ты  меня  разлюбишь. А  этого  быть  не  может..
- Ты  так  уверен?
- А  меня  можно  разлюбить? Ещё  ни  у  кого  это  не  получалось. Можно  только  возненавидеть.
- А  из  чего  мы  будем  пить?
- Бля-ать! Я  забыл …  Давай  по-очереди. Из  горла.
- Не  чокаясь?
- А  зачем? Мы  и  так  чокнутые. А  я  ещё  и  контуженый.
- Не  смешно. Не  чокаясь  пьют  за …
- За  покойников. Ты  без  меня  вообще  не  будешь  пить. Сложи  ручку  лодочкой. Правую. Я  налью  тебе. А  ты  мне  в  другую.

Поехали  и  сошлись.
Над  Москвой.
Над  Кремлем.
Над  куполом  «Ударника».
Над  толпой, одетой  уже  по-летнему.
Над  храмом  Христа  Спасителя.
Над  церетеллиевым  монстром.
Над  рекой …

- Лёва, тебе  капнуло. На  плащ. Как  кровь …
- А ты  ни  капли  не  уронила. Алкоголичка. Чин-чин. Поехали …

Подул  ветер, теплый  и  легкий, с  Москва-реки.
 Запахло  железом.
 
- Когда  дом  только  заселили, на  этой  крыше  был  солярий  для  жильцов. Есть  даже  старая  кинохроника – жены  бывших  комиссаров, милые  неформатные  женщины, коротконожки  с  покатыми плечами,  сидят  здесь  в  шезлонгах  и  закрытых  купальниках. А  внизу – Москва. Такой  вот  охуительный  сюр. А  там – Кремль  через  решетку.
 
- Вон  там  очень  страшно – она  посмотрела  на  другой  край, в  сторону  театра  эстрады,- крыша  была  вся  в  маленьких  треугольных  люках.- Точно  это  всё  бункера, бункера, бункера.  И  под  каждой  крышкой  кто-то  сидит  и  слушает. А  внизу – точно  тюрьма. И  двор  для  прогулок. Как  можно  здесь  жить?!
- Тебе  у  меня  не  нравится?!
- Дом … Он  все  помнит. А  я  чувствую.У  меня  прабабку и  прадеда  в  тридцать  седьмом  увели,  правда, не  здесь, а  в  Питере. А  прадед  так  и  не вернулся.
- Брось! Это  потрясающий  креос. Тут  две  эпохи  сошлись. Давид  говорил – архитектура  девятнадцатого  века, Большой  театр – это  всё  наши  маленькие, домашние  радости. А  новая  архитектура  двадцатых – это  то, что  мы  дали  миру.
- Ты  мне  будешь  лекцию  здесь  читать?
- А  ты  что, даже не  хочешь  послушать?
- Не  сейчас …   Купил  бы  квартиру  вон  там,- она  показала  на  высотку на  Котельнической. – там  тоже  площадка  смотровая. Ещё  выше.
- Тот  дом  вообще  зэки  строили. Ты  не  знала? По  твоей  логике  надо  вообще  съебывать  с  Земли. Везде  что-нибудь  было. И  ещё  будет. Посмотри  вон  туда …  Вот  где  красиво …
- Да! – она  раскинула  руки.- Лёвка! Дай  я  лучше  на  тебя  ещё  посмотрю! Сделай  вот  так.
- Вот так? – Он  провел  пальцем  над  верхней  губой.
- Да. Тебя  надо  всем  видеть. Ты  такой  фактурный  парень. Тебя  снять  где-то  ещё  надо.
- Я  снимался. На  фоне  своих  креосов, в  студии.
- Нет, а  по  телевизору? Там  же  показывают  архитекторов.
- Нет, Боже  упаси. Я  даже  интервью  не  даю  никогда. Я, правда,  не  публичный  человек.  А  вообще -   «публичный  человек»  звучит  как  «публичная  женщина». Только  в  сто  раз  хуже. А  меня  повело  уже, Анька. Я  немного  пьяный. Как  мало  мне  теперь  надо!  Иди  сюда.
- Что?
- Я  в  тебя  уткнусь. Но  плакать  больше  не  буду. Ты  здорово  тогда  испугалась?
- Ты  меня  уже  ничем, по-моему, не  испугаешь. Лёва, встань  прямо… Вот  так.

Она  перекрестила  его  три  раза, вминая  пальцы  глубоко.
 В  лоб, в  живот  и  плечи.
 
- Ань, что  за  театр? Теперь  ты  меня  пугаешь!  И  глаза  у  тебя  опять – как  у  толстого  лори  в  темноте …
- Помолчи! - Она  обхватила  его  крепко, сложив  на  его  животе  свои  руки  крест-накрест – так  крепко, как  только  могла. -  Эй, вы! Слышите  меня! Если  хоть  кто-нибудь …когда-нибудь …что-нибудь   на  моего  рыжего … на  раба  Божьего Льва …со  мной  иметь  дело  будете. Всех  порву!!! – Она  встала  на  цыпочки, не  дотянувшись  до  макушки, ткнулась  губами  в  затылок. – Во  имя  Отца  и  Сына  и  Святого  Духа. Аминь.
- Ань, мне  куда  «Скорую»  вызывать, на  крышу? Или  сразу  вертолет?
-  Нет, это  я  так. Борис  тебя  заказал. Обряд  вуду, черная  магия …
- Он  у  тебя  ещё  и  дебил?
- Он  не  всерьез. Так …пар  выпустить. Ну, я  и  решила – на  всякий  случай.
- Я  рыжий. Не  волнуйся. Меня  даже  пуля  не  берет.
- Ага … - Она  запустила  руку  в  его  волосы. – А  в  кого  ты  рыжий?
- Ни  в  кого. Нет, я  похож  на  отца. Пятно  родимое  от  него. Но  рыжий – сам  по  себе.
- Тогда  и  вправду – нечего  бояться.
- Слушай, давай  на краю  постоим, пока солнце  не  село. Ань, я сейчас  очень  хочу  остаться. Как  никогда  ещё  не  хотел …
- Так  ты  не  едешь?
- Тьфу, блять. Я  говорю – здесь, вообще. А  то  каждый  день  такое  чувство, будто  вечером  поезд, меня  это  уже  все  заебало. Знать  бы сразу – когда, во  сколько? Вот  так, чтоб  ты  родился, а  на бирке  все  уже  записано.
- Ужас …
- Почему? Все  бы привыкли. Представляешь, сколько  бы  исчезло  всякой  ***ни? Анька, а  может, ты  и  правда, какая-нибудь  ведьма? Или  экстрасенс, вот  как  у  тебя  глаза  сейчас  горят? Сделай  что-нибудь …
- Что?
- Ну, что-нибудь. А  то  у  меня  опять  голова болит …
- Хорошо. Я  попробую. Сильно  болит? Может …
- Да  ни  ***  не  нужно. Сделай  что-нибудь руками, и  все.

Она стала  гладить  его  голову  по  кругу. Поцеловала  в  лоб. Где-то  там – впадина. Или  трещина. Щербина. Надлом.
 На  что  это  похоже?

- Знаешь, так  приятно. … Сразу  прошло. - Он  зажмурился. Глаза  под  густыми  ресницами  опять  показались  темней, чем  обычно. Дернулся   кончик  носа. – Может, ты  меня  и  вылечишь?
- Не  знаю. Попробую.
- Давай  каждый  день  так  делать. Не  знаю, может  ещё  и  самовнушение  сработает.
- Давай. А  может, ещё в  церковь  сходим? Есть  всякие  чудотворные  места.
- Ну, нет. Ань, я  не  воинствующий  безбожник. Я  сам  церкви  придумывал. Там  очень  красиво. Не  во  всех. Далеко  не  во  всех. Но  я  в  это  не  верю. Значит, мне  не  поможет.
- Ладно.
- Ань, а  у  меня  ещё  здесь  болит.
- Где?
- Здесь. Дай руку. Положи  вот  сюда.
- Лёва, что  ты  делаешь?!
- Видишь, как  сразу  набухло. У  тебя, правда, волшебные  руки. Давай  йобнемся, здесь  и  сейчас?
- Это  все  равно, что  на  улице. Люди  кругом. Там, внизу.
- А  мы  стоя. Это  будет  красиво. Со стороны  это  будет  выглядеть, как  влюбленная  пара. Ты же  в брюках. Знаешь, сколько  раз  мы  так  делали? И  в  каких  местах …
- Мы – это  кто? Их  было  много …
 - Нет,  с  тобой  не  получится. Ты  слишком  маленькая. Я  куплю  тебе  в  Париже  туфли  во-от  на  таких  каблуках. В  первый  же  день. И  платье! И  все  остальное. Ты  ни  ***  не  умеешь – ни  одеваться, ни  краситься. Ужас  какой-то …
- Иди  к  тем, которые  умеют.

Она  пошла  от  него, к  самому  краю  крыши.
 Еле  виден  был  круглый  купол  «Ударника», оттуда шли  сполохи  на  небо.
 Плыл  на месте  ресторан  на  воде.
 И   стрижи  пронеслись –  низко, на  бреющем  полете.
 
Она  оглянулась. Левка  сидел  и  курил, с  понтами, картинно  закидывая  голову.
А  вдруг – поможет?!
Вот  бы  дал  Бог  такое. В  обмен  на  дар.
Где  он,  сейчас, этот  дар?  Ненадежно.
Надо  на  жизнь.
Год  жизни. Моей. Чтоб  вылечить  его  - целиком  и  полностью.
А  дальше, пусть  живет, как  знает.
Уже  без  меня.
Если  б гарантия. Расписка. Знак.
А  то  с  ума  можно  сойти …

- Ань, ты  от  меня  по  всей крыше  будешь  бегать? Кончай, ещё  свалишься.
- Не  свалюсь.

Они  стояли  на  самом  краю, взявшись  за руки.
Точно  кариатиды.

- Точно  кариатиды …
- Нет, это  не  в  креосе. Здесь  кариатид  быть  не  может.
- Лева, дай  мне  ещё  свою  голову …
- Прямо  в  руки?
- Не  придуривайся. Ты  знаешь,  о  чем  я …
- Сейчас  не  хочу. Лучше  ты  дай  мне  свою. Вот  так.

Нос  к  носу. Язык  к  языку.
 И  глаза  перед  глазами.
И  кто-то  внизу  запустил  Землю.
 Как  юлу.

- Раевский, ты  же  не  будешь  такой  сволочью, чтобы  съебнуть  втихую? Я  же  тебя  не  переживу. Я  просто  тут  же  кончусь, вот  и все. Меня  же  больше  ничего  здесь  не  держит.
- Даже  дочь?
- Да.  Я  её  больше  не  ненавижу, но  и  не  люблю. Тут, правда, психолог  нужен. И  потом, я  не  люблю  жить. Никогда  не  любила.
- Как  это?
- Вот  так. Ты  не  любишь  кушать, а  я  не  люблю  жить. И  не  любила  никогда. Как  будто  я  ошиблась  дверью. Попала  не  к  себе. Все  чужое. Я  не  лучше  других, многих  хуже, просто  совсем, совсем  другая. У  тебя  было  так?

Он  медленно  покачал  головой.
 
- Лёва, неужели  тебе  здесь  нравится?
- Две  кариатиды  стояли  на  крыше. Они  стояли. Они  разговаривали. Нравится, конечно. Здесь  очень  много  красивого. Особенно  девушки. Красивые девушки. С  красивыми  ногами. На  каблуках.
- Да  ну тебя … Я  тебя  не  понимаю. И  никогда  не  пойму.
- Не  надо. Ну  вот, мне  опять  захотелось. Как  всегда, на  высоте.
- Чего?
- Ань,  когда  я  стою  на  очень  большой  высоте …   Здесь, или  на  высокой  башне. Останкинской. Или  Эйфелевой. Короче, над  бездной. Над  самой  пропастью. То  мне  хочется. Мне  очень  хочется. Мне  безумно  хочется …
- Мне  тоже …
- Нет. Тебе  не  может  этого  хотеться. Ты  совсем  другая. По  другому  устроена.
- Нет. Тут  мы  похожи. Хочется  шагнуть  вниз. Даже  сейчас.
- Тьфу, что  за  ***ня … Мне  безумно  хочется  расстегнуть  ширинку, вытащить  хуй  над  этой  пропастью  и  поссать  вниз. На  Эйфелевой  первый  раз  еле  удержался. Там  люди, могли  не  так  понять.
- Фу, Лёвка, ты  просто  хулиган. Надеюсь, сейчас  не  будешь.
- Нет. Потерплю. Иди  ко  мне.

Он лизнул  ей  мочку  уха. Потом  укусил.

- Ань … А  я  это  сделал. Один  раз. Всего  один. Не  в  Париже. Но  в одном  большом  европейском  городе. С  девушкой  на спор. Ну  с  о-очень  отвратного  сооружения. Правда, надо  было  на  него  сначала  залезть. По  пожарной  лестнице.
- Ты  идиот?!
- Не-еет, - он  прикрыл  глаза. – Я  был  тогда  немножечко  пьяным.
- Хм …    По-моему, ты  очень  часто  тогда  бывал  немножко  пьяным.
- Угу. Немножко…   Но  часто. Каждый  день. Но  ты  больше  пить  не будешь.
- Не  буду. Чтоб  тебя  не  мучать. Ведь  хочется?

Он  кивнул.

- Д-да … Ань, смотри, какой  я  айфончик  купил. Взял  первый  попавшийся, некогда  был. В  Париже  куплю  настоящий, дешевле  в  несколько  раз.
- Я  ничего  в  этом  не  понимаю. Тебе  звонили  недавно.

- Это  Ахмед. Всех  прочих  я  сегодня  забанил. – Он  нажал  на  «вызов». - Салют, амиго! Да, я  ещё  здесь. Завтра  летим, статую  получать. Рано  утром. Блять, я  десять  лет  не  видел  Париж. Спасибо …   Зачем же  по  радио? Я  у  вас  становлюсь  каким-то  национальным  героем. Я  не  знаю, когда  я  буду  в  Грозном. Если  и появлюсь, то  только, чтоб  никто  не  думал, что  я  очкую …и  боюсь  чего-нибудь …какой-то  мести. Но  в  моем  случае  слово  «когда»  лишено  всякого  смысла. Нет, я  ничего  об этом  не  знаю. И  не  хочу  знать. Мне  не  нужны  чужие  игрушки. Ни  флажки. Ни  ленточки. Ни  солдатики. Это  все  чужие  игры. В  этой  огромной  песочнице.  А  я  играю  в  свою. В  кубики  под  бомбежкой. Ну, и  все. Ладно, не  обижайся, если  что. Ты, как  все  чеченцы, лишен  чувства  юмора. Это  не  плохо, совсем  не  плохо. Знаешь, я  все  больше  убеждаюсь,  что  стеб – это   защитная  реакция  слабых. Некоторым  народам  я  бы  его  вообще  запретил. Пусть  будут  серьезными … пока  не  станут  сильными  Да, со  мною. Где  же  ей  ещё  быть. Мне  твой  Аллах  послал  типично  мусульманскую  жену. А  может, вообще -  послали  индусскую, я  ведь  на Бали  ездил  прошлым  летом.. Я  даже  не  знаю  пока, что  с  этим  делать. Надо  с  этим  разобраться. Нет, она  больше  не   пьет. Привет? Передам. И  ты  передай. И  Соне, и  детям. В  Москве  увидимся.

Он  положил  айфон  в  карман  плаща.

- Ань, у  тебя  опять очень  страшный  взгляд. Догадываюсь, что  меня ждет. Ты  меня  сбросишь  с  крыши. Я лучше  пойду.
- Ты  целых  пять  минут говорил  без  мата. Это  рекорд.
- Да? Возможно. Попробовать, что  ли, бросить…  Пить бросил, курить  тоже. Может  получится ? Или  не  надо … Ань, скажи  честно,  тебя  это  сильно  напрягает?

Она  покачала  головой.

- У  других – ужасно. У  тебя  почему-то – нет.
- Ну  и  на  ***, тогда. Может, я  в  другом  месте  буду говорить  без  мата. А  здесь …
- В  каком  месте?
- В  Царствии  Небесном. Там  же  не  матерятся. Не  пьют. Не  курят. Так  что  я  уже  наполовину  готов. Нет,  ещё  не  готов …     Пошли  скорее, не то  я  йобну  тебя  сейчас  прямо  на  лестнице. Да  и  лекарство  принимать  пора. Поставь  будильник на  пять.