Утром

   Белесое небо еще не открылось рекламной голубизной обычного теплого дня. Свежий утренний ветер с океана порывами врывался  в приоткрытое окно, разбавляя ночную духоту. Большая гостиная, в которой они спали, еще наполнена серым сумраком ушедшей ночи и тишиной   спящего дома. Он повернулся на бок, на минуту ощутив ломящую боль в затылке и, уткнувшись в подушку, затих. Сон, из которого  только что вынырнул, не возвращался. Но глаза открывать не хотелось. Он начал прислушиваться к  тишине, внезапно нарушенной натужным звуком мусорной машины.  Она ползла вверх по  улице, останавливалась у каждого дома, ловко хватала умелой механической клешней выставленные перед домом разноцветные бочки с мусором, опрокидывая их в свое огромное чрево, и  принималась снова и неспешно ползти к другим, таким же разноцветным, бочкам, с готовностью ждавшим  у соседних домов.

   Машина уехала. Тишина квартиры снова сомкнулась. Лишь иногда негромко скребли по подоконнику шевелившиеся под ветром полоски жалюзи  на  одном из окон гостиной.  И вдруг в спящем покое раздался тонкий пунктир будильника. Было слышно, как сын прошел из спальни в комнату старшей внучки.

   Старик на мгновение погрузился в неразборчивое видение сна, что уже начал обволакивать его; жена тепло дышала ему в спину, привалившись мягким располневшим телом. Подушка вдавилась под головой, мешая дышать, и он повернул лицо в сумрак комнаты.

   Звякнула дверь в кухню. Снова прошелестели тихие шаги сына,  а следом прошла девочка. Он представил ее стройную, тоненькую фигурку  с прямой спиной балерины, слышал мягкую поступь худых длинных ног с чуть вывернутыми наружу ступнями. Вот сын усаживается за стол  с бутербродом и чашкой кофе в узких  ладонях,  а напротив уже сидит внучка, лицом похожая на отца, и ковыряется в чашке с традиционными утренними хлопьями в молоке. Из-за закрытой двери старик услышал их негромкие, неразборчивые голоса.

   Маленькая головка девочки ловко сидела на длинной шейке, а лицо с удлиненным, тонким носом было безмятежно, как бывает только  в начавшем вырастать из детства в юность девичьем лице. Белый высокий открытый лоб с гладко зачесанными темно-русыми волосами был отмечен несколькими пятнышками, которые нисколько не портили ее лица, слегка окрашенного румянцем и еще хранившем следы недавнего сна.  Серые, большие, чуть холодноватые, как у ее матери, глаза неподвижно смотрели в чашку из-под опущенных густых ресниц.

   Стол разделял отца и девочку; они молча и неспешно ели,  изредка перебрасываясь отрывистыми фразами.

   Сероватый с желтыми солнечными проблесками свет начинавшегося утра косо освещал через большое окно кухни полнеющую фигуру сына,  раннюю лысину, чисто поблескивавшую в поредевших, все еще смоляных, черных волосах с нарождающейся сединой. Бритое, гладкое лицо приятно оттенялось  светом окна и было красиво зрелой, породистой красотой 45-летнего мужчины.

   Он равномерно жевал, прихлебывал кофе, задумчиво уставившись в клетчатую кремовую скатерть, усыпанную крошками недавно нарезанного хлеба. В голове медленно ворочались отрывочные мысли   о том, что предстояло сегодня на его новой работе. Собственно работа была не нова, но немного забыта по прежней службе. Его брала досада оттого, что он, чуть ли не самый старший по возрасту в своем отделе, вынужден обращаться к молодым своим коллегам, ловко и сноровисто выполнявшим то, что ему пока давалось с напряжением. И вчера, и на прошлой неделе еще не все удавалось – часть работы вообще пришлось переделать, и ему было очень неловко и перед своими сотрудниками, и перед шефом, который конечно же, хотя без подчеркнутого внимания, наблюдал за ним  в эти первые недели его службы. Правда, люди, с которыми он работал, были незаносчивы характером, в меру открыты  и  корректны, как это было принято в этой стране в среде, стоявшей  на ступеньку выше простого рабочего большинства.

   Старик снова прислушался к звукам из кухни - оттуда доносились едва слышные, непонятные слова другого языка.

   У окна гостиной снова царапнула полоска жалюзи, подхваченная внезапно налетевшим порывом ветра. Старик слегка вздрогнул, раздумывая, не подняться ли с постели, чтобы поздороваться с сыном и внучкой и проводить их к лифту в прихожей. Но тепло дыхания жены согревало чуть зазябшую спину, головная боль не утихала, и он только плотнее сомкнул готовые было раскрыться  глаза.             
   Размеренность и однообразие жизни сына, погруженного в работу, сменялось несуетным домашним существованием среди жены и дочек. Это угнетало старика. Больше всего ему не нравилась какая-то тупая  и неразборчивая покорность сына, когда-то живого и чрезвычайно общительного молодого человека с большими, горящими глазами, что так нравились и волновали исходящим призывом к окружавшим его девчонкам. С возрастом живые и темпераментные краски молодости поблекли, новые не появились,  а те, что остались, не самые яркие  и впечатляющие, просто стали контрастнее. Хотя похоже, что новая жизнь добавила ранее не водившейся за ним, не всегда понятной, брезгливости.

   Старик тяжело вздохнул и приглушенно поперхнулся в подушку густым, хрипловатым кашлем. Да, не все ладно было в этом доме – скучно, неживо, даже несмотря на беготню и громогласие младшей внучки, прелестной своей непосредственностью и непоседливостью, слегка возмущавшей его своими капризами.

   Упорядоченность и незыблемость всех вещей, долженствующих находиться на раз и навсегда отведенных им местах, в большой и ухоженной квартире сына внушали уважение и боязнь поставить что-нибудь не так  и не туда,  и оттого наводили на старика тоску. Равнодушная тишина дома, отсутствие звуков из соседних квартир,   в отличие от довольно шумного дома в той стране, где старик жил со своей женой, сковывали и непривычно сдавливали что-то внутри его сильно постаревшего  тела.

   Не так, казалось ему, должна была сложиться жизнь сына, рискованно отправившегося много лет назад за границу с семьей в поисках другой,  ему самому тогда еще непонятной жизни. Да и сам старик не знал, чего искал и ждал сын в безмерном далеке от дома.

   И вот теперь, трудное благополучие, которого добился сын,  хотя и успокаивало, но не радовало. Правда, старик не был уверен,  что останься сын в прежней стране, где жил когда-то с ними, ему удалось бы обеспечить себе и своей семье ту сытую, размеренную, комфортабельную жизнь, которой он жил теперь и к которой уже так привык. Но живая искра порыва, интереса к окружающему ушла из души его мальчика. Это старик  понимал отчетливо, и на сердце тяжелело всякий раз, когда он глядел  на сдержанные движения сына, слушал его приглушенный, внушительный своей негромкостью голос. Ну что ж, наверное, это не самый плохой результат прошедших лет.

   Снова послышались шаги из кухни. На некоторое время они затихли  в комнатах, где сын и внучка одевались, и снова раздались теперь из прихожей. Стукнула дверь лифта. Все смолкло.

    Апрель 2007г.