Студенты, ч. 1. Неудача

               


                Часть первая.

                НЕУДАЧА


    Вася Печёночкин, студент одного не очень важного вуза, когда было ему скучно, ходил в общежитие девочек, посещал. Правила в общежитии отличались большой строгостью: нужно было оставить в окошке с маячившей в нём физиономией бабушки-вахтёрши документ и не задерживаться в гостях позднее одиннадцати. На вопрос о цели посещения (бабушки из-под очков всегда спрашивали одно и то же очень неприятным, скрипучим голосом: " Куды и зачем идёшь, милок?") отвечать - и повеселее причём - нужно было так: "Заниматься!" и в подтверждение своих слов продемонстрировать книжки или тетрадь, обёрнутую прозрачным целлофаном.
    В качестве залога оставлялся документ. Документ серьёзно изучался.
    О девочки! Какие же вы всё-таки необыкновенные существа! Что ни жест у вас, что ни взгляд, что ни слово ваше - всё загадка, всё приманивает, и - пойдёшь когда - перед стеной будто рука чья-то ставит, и хоть лбом стучи в эту стену, не разгадаешь тайны, не пробьёшься к ней. И силы уже все истратил, и изверился весь, как  вдруг скрипнет невидимая дверца, лучик света из-под неё упадёт, сквознячком сладко подует, и - сердце вон! Вот она, вот она - тайна! Где же, где? Мчишься ты, и такой спуск перед тобой, в такую пропасть стремглав падаешь, так весело, так голову теряешь, что и возвращаться назад не хочется. А вернёшься - будто и не видел ничего, не узнал, ещё хочется... Девочки, девочки! Губы у вас алые, пухлые, ноздри мягкие, точно из теста вылеплены, нежные, носики ровные, сопят, щёки румяные, а глаза - две лужицы глубокие, то синие, то зелёные, то со злинкой, чёрные. Причёски, шеи, руки - Боже! Вылепил Ты сам не знал что, так красиво, так смело, так просто - и вышло совершенство...
    Вася Печёночкин всерьёз решил жениться и на этой почве присматривался к возможным кандидатурам на совместное проживание,  оценивая их всех с ног и до головы. Ему нужна была с хорошей фигуркой, чтобы ноги две трети составляли от общей линии, тоненькая чтобы была, изгибистая, и лицо чтобы... Ах, лицо, главное! Лицо должно было быть несравненным, таким, что, прикоснёшься губами к нему когда,- ноги подкашиваются, красивым, умопомрачительным, с причёской вполне самостоятельной, и духов хороших чтобы капелька за ухом лежала для нежности.
    Да и вообще интересно было среди девочек крутиться, наблюдать, что у них да как, что Бог им дал такого особенного. Заниматься-то занимались, но куда веселее было, завалившись на диван, болтать и любоваться друг другом - и утром, и днём, и вечером.
    Часто в общагах возникали шумные дискотеки, наполнялись стеклянные, залитые  электричеством вестибюли беспечным народом, танцевали до упаду, тряся ногами, руками, ягодицами, грудью и головой, посыпая дробью каблуков пластмассовые линолеумы. Раздавали специальные приглашения, но умудрялись желающие влазить через окна и крышу даже, через все щели. Проносили вино, напивались, бегали по этажам и шумели, сводя вахтёров с ума.
    Вася тоже пил, и когда пару стаканов с красным сухим пропускал, становилось ему так уютно, хорошо. А третий проглатывал - ему родным любой начинал казаться, кто мимо него проходил. Девчонок всех подряд целовать хотелось - и целовал, лез! Вася парень симпатичный, усики у него рыжие пушатся под носом, сам нос - с горбинкой, греческий, ноздри не вздорные совсем, аккуратные (бывает, что нос ничего себе, впечатляет, а ноздри подводят - вздёрнуты не в меру, играют, нервный характер выдают, взбалмошный). Глаза у него, у Васи, серые, большие, томные, брови над ними охватистые, густые, чуть гуще даже, чем нужно, но не сильно заметно, не бросается. Лоб высокий, умным бугром, волосы тёмно-соломенные, лежат густыми пластами, кончики ушей из-под них торчат, будто розовые уютные капельки. На шее гордо глядит острый, взрослый, мужской кадык, настоящий.
    На Васю девчонки с интересом поглядывали, сейчас же, как видел он на себе взгляд чьих-то прекрасных очей, его кипятком обдавало, и думалось ему, что он невероятно привлекательный, чудный. Во все зеркала смотрелся, как чуб наверху лежит и как усики весело топорщатся, как кадык, глотая, подёргивается.
    У девчонок в комнатах было интересно пропадать, с дискотеки ли сбежишь, в понедельник ли после занятий к ним явишься. Можно было спокойно, никого не боясь, курить, отправляя окурки щелчком в форточку, винцо неспеша попивать, картошку прямо с шипящей сковороды глотать, ею закусывая, без маминых малиновых глупых тарелок, румяную, хрустящую, нежную, колбасенцией заедать из гастронома, прилетевшей на чьих-то вёртких, проворных ножках, и - главное - рядом быть с ними, с девушками, полулежать на диванах, плечами и боками соприкасаясь, на лица их смешные и милые напудренные взирать, локоны ароматные вдыхать. Ах, как приятно губы рядом совсем рядом с собой лицезреть, круглые, напомаженные ало: горят губы, ухмыляются, разговаривают, а тебя такая дрожь хватает, так тянет к ним, к ней - так бы и впился губами своими, выпил бы их до самого дна. Но не хватало решимости Васе, он задыхался и хмуро отпивал красное, резкое вино, от которого сухо во рту становилось, и лоб пылал.
    Васины щёки воспламенялись, губы и глаза над левым плечом и над правым делались ярче, выразительней, сверкали томно, Вася млел весь, тянулся к ним ладонями, прижимался к ним... мысленно, хохотал, и голова его, казалось ему, отрывалась от плеч и кружилась, как мяч, по комнате, отскакивая от стен и от потолка, и снова влетала к нему на плечи.
    Вася любил Дашу Приходько.
    Даша проживала здесь же, в этой самой комнате. Ноги её были такие длинные! Вся она была так обворожительна, что увидав её и раз и другой, Вася сказал себе: она. 
   В комнате сидели четверо: Вася, Даша и ещё девочки, Танюша и Валя. Даша халатик на себя короткий набросила, с ногою одной голой до самого бедра - специально, был уверен Вася, так сделала. Ногу то одну высоко выставляла, игриво взбрасывала, то другую. Сидела, чуть назад отвалясь на стуле, одна. Вася прямо напротив неё на диване устроился, втиснулся между Таней и Валей, спину в мягкую подушку вложил, бережно девичьими пальцами обшитую атласным жёлтым и голубым, обвил одну девушку за плечо, другой кисть со значением прижал. Глядел, томно трепеща веками, на Дашу, видел её белую коленную чашечку, изгиб линии бедра плавный, и - дальше, дальше дорисовывал во всех цветах и красках.
     Вынули вино, нажарили сладкой картошки, примчалась тотчас и докторская, стукнули один о другой стаканчики - выпили все, задрав подбородки, зажглись, стали хватать тут же розовую картошку пальцами, заговорили, закудахтали. За окном солнце бушевало по-летнему, им облитые дома сияли, точно языком вылизанные. Небо густо мазнули голубым. На ветке воробей вертел головой, подглядывал.
     В комнате прохладно, на стене - картинки из журнала, яркие краски на них наляпаны, из пластмассового модного магнитофона музыка сыплется, из блестящих круглых динамиков.
     Вася смотрел росчерками на Дашу, представлял себе, что  - сбудется, что вот он - жених в длинном лимузине сидит, по сверкающему высокому городу вместе с ней катится - в Париже, Лондоне или в Москве, обняв её за талию трепетно! Несётся машина  зубастая, чёрная молния, улицы, яркие вывески на них вертятся, на тротуарах людей полно - хорошо видно их счастливые, удивлённые лица. Солнце предзакатное на крышах домов уютно устроилось, окна так и горят, так и искрятся красными и голубыми кольцами! Подвенечное платье, фата волосы - солнечной золотой пудрой обрызганы,- розово-красные волосы, розово-красная фата, розово-красные руки и пальцы - расплескалось весёлое море, захлестнули волны весь мир... И грудь, и руки, и длинная шея - Дашины, и Вася всё это облапошил, прижал к себе, мягкий лиф вонзился ему в бок, думать ни о чём не даёт... "Моё,- восхищается он,- только моё! Навечно!" И мир, и люди заглядывают в лицо к нему, к ней, только любовь от них льётся, удивляя всех, только хорошее. Весь город как игрушечный - башни, крыши, дома - в сердце ему ложится, в самый его уголок, и ещё много места в нём для другого остаётся...
    Вася схватил гитару с красным пышным бантом на грифе, бренькнул, делово кашлянул, запел:

                Мы себе давали слово
                Не сходить с пути прямого...

    Девочки притихли, слушали, посматривали, сверкая чёрными пятнами глаз, влажными зубами, тихо переговаривались, и Вася, напевая, по губам их хотел различить, о чём говорят, что? О нём, какой он хороший? Потом он, закрыв глаза, углубился в пение, запылали перед ним не строчки стихов, а сами жизнь и ею наслаждение, он весь поплыл, повлекло его куда-то, туда, где горят восходы и закаты, где стеной стоят чёрно-синие леса и вдруг обрывается земля, сползая в море, где корабль, наклонясь, пляшет на ветру в горящей воде, летит, а над небом жёлтая звезда качается.
   - Неплохо,- сказала Даша, когда Вася кончил петь, и рука его замерла в воздухе. Красивое лицо её с алым бантом губ к нему наклонилось, вот-вот, ему казалось, его лица коснётся... Он во все глаза глядел на неё, волшебная карусель завертела его...
  - Давайте танцевать!- крикнула она, вскакивая, натиснула серебряную кнопку.
    Отшвырнув гитару, растолкав девчонок, Вася сейчас же поднялся - гитара, точно живая, зашагала по дивану, взбрыкивая жёлтой талией. Девушки, заболтав в воздухе ногами, помчались догонять. Толкаясь плечами в узкой комнате, вскидывая коленки, тряся волосами, все запрыгали. Вася ворвался в колечко (у него даже сердце захолонуло от восторга) и что-то такое изобразил из Шахерезады, с животом, с руками-змеями, с плавающей туда-сюда головой. Потом все по очереди стали врываться в кружок и паясничать, а Даша снова ножку свою показала, халатик приподняв так высоко... Медленные танцы кружился Вася попеременно со всеми девочками, и когда его руки ложись Даше на талию, глубоко вдруг в его сердце входила сладкая игла, и даже дышать не хотелось, только лететь, оторвав ноги от земли. Вася прижимался к ней, горел весь, потел безжалостно под мышками. Но танец быстро кончался, как будто секунду он длился и, подскакивая затем под быструю в кружке, Вася вспоминал сладко пахнущие Дашины локоны и раскалённый огонь её щеки, её мягкую и нежную руку и проворные пальцы.
    С Таней и Валей танцевать не хотелось, время в их объятиях тянулось долго, Вася с ужасом нащупывал под халатами горячие волнующиеся бёдра, уворачивался от нахлынывающих животов, отодвигался подальше, чтобы не слышать сладковатый запах девичьего пота. Ещё пел магнитофон, а Вася уже отпрыгивал, пряча руки за спиной, дёргал галантно подбородком, врал, что счастлив был танцевать и прочее, и ближе боком подвигался к Даше.
     Даша, когда танцевали они, шептала губами у него возле уха, осыпая его терпким дыханием, обливая взглядами своих огромных глаз, что сейчас джинсики модные такие, когда дырка одна спереди, а одна сзади, специально так сделано, что все на свете безвкусно так одеваются, смешно даже глядеть. Вася слушал, ловя каждую полосочку воздуха, исходящую от неё, и сам готов был стать воздушным и кислородным, чтобы его тоже она в себя вдохнула. Он думал серьёзно: да, всё верно, нужно такие приобрести, чтобы и спереди и сзади, да, всё правильно - люди такие глупые, не видят, что с дырочками гораздо лучше будет - как важно, чтобы дырявые! Даша, толкая бёдрами, ступая ляжками, пела своим сопрано, красиво и важно протягивая слова, что иностранные машины на улицах сейчас все такие прелесть, особенно красные спортивные хороши, как бы ладошкой прихлопнутые сверху, очень низкие, и - сидишь когда - полголовы в окне только видно - здорово! утоплен весь в сиденьи, удобно очень - ком-фор-та-бель-но - и колёсико рулевое маленькое такое, точно игрушечное. Вася сидящим себя за колёсиком этим увидел с растрёпанными на ветру волосами, одна рука - на руле, а другой он милое существо облапил, очки чёрные на нём, очки чёрные на ней, в очках солнце яркое сверкает, и город встаёт - небоскрёбы до самого неба, Нью-Йорк, Сан-Паулу, Монтевидео, облака, точно розовые птицы, над городом плывут... Даша, сияя пластмассовой ровной улыбкой, говорила, что в Мексике пальмы растут, а не какие-то там ёлки и дубы, и мексиканцы все такие бесподобные - и Вася уже себя в сомбреро, или в чём там ещё, созерцал, выплясывающего в брюках в обтяжку, хлопающего каблуками, горячие стрелы из глаз посылающего, наезжающего бёдрами на плясунью, разукрашенную веерами и платьями, с глазами этими самыми, ему дорогими... Только будто случайно мелькнула в нём горькая жилка: почему же, к чертям, мексиканское, если своего, русского, очень яркого вокруг вдоволь? Но тут же всё унеслось горькое. И Вася удивлённо и восторженно смотрел вослед удаляющейся широкоплечей плясунье, ещё чувствуя её горячие сильные ладони на своих плечах, слыша на себе её горячее дыхание...
     Кончались Таня и Валя, и снова Вася бежал к Даше, чтобы послушать, что на Сумской открыли новый магазин, "бутИк" называется, с яркими полками, с импортными на них коробками, с броскими этикетками, с наутюженными продавщицами в одинаковых юбочках. Вася обещал себе, что непременно разузнает, посетит, посмотрит, купит себе и ей что-нибудь.
     Наступил вечер. Воздух почернел. Из форточки стало сквозить
прохладой. Птицы исчезли. По улице, глухо рокоча, блистая красными огнями, носились машины, гулко в колодце двора, впуская и выпуская пассажиров, хлопали их железные двери. На горизонте тёмно-синие линии облаков затянули небо.
    Вася на балконе, ежась от холода, закурил. Ветер бил его по лицу, обжигал, слёзы выступили из глаз. Город лежал под ним, пронизанный ветвями деревьев, антеннами домов, жёлтые огни рассыпались до самого горизонта, и казалось, нет им ни конца ни края. По асфальту стучали каблуки кокеток, и где-то далеко, на самой окраине протяжно и жалобно лаяли собаки.
    Вася почувствовал к себе прикосновение, тихое, нежное, он задохнулся, думая, что это Даша. Пока оборачивался, чёрт его знает что себе нафантазировал, а потом всё застлала какая-то чёрная, густая пелена, и Вася с ужасом понял, что сегодня, наверное, нужно будет целоваться.
    Позади него стояла Таня. Пухлый, вздёрнутый нос, рыжие веснушки, добрые смешные глаза.
   - Васинька,- тоненько, нежно сказала она.- Я тебя люблю, я давно уже тебя люблю.
   Вася вспомнил Танину полную талию, тёплые, влажные ладони,
немилосердно поморщился.
  - Если хочешь, я тебе всё время картошку буду жарить,- быстро заговорила она, прижимая руки к груди, очень светло, празднично, неподдельно улыбаясь, веснушки у неё на лице все заволновались, поплыли,- мне не трудно! Я ещё и не то готовить умею!
    Вася припомнил, как Таня сегодня подвигала в его сторону самые жирные и вкусные куски, всё подвигала и подвигала, глазами со скрытым смыслом в него сверкала. "Так вот оно что!"- понял, наконец, он и с тоской заглянул через её плечо в комнату. Включили свет, и в жёлтом прямоугольнике окна он увидел Дашу. Как прекрасна, как обворожительна она была! Она смеялась, и рот её, полный ровных белых зубов, дрожал, пылал ало, лицо её, чудесное лицо, точно речка водой, наполненное голубыми глазами, так и манило к себе! Васе захотелось, бросив всё, побежать, упасть к её ногам. Швырнув сигарету вниз, он хотел идти, упёрся в Танин мягкий живот, услышал от неё терпкий и, вдруг на мгновение показалось, какой-то одухотворённый, добрый запах.
   - Я тебя сыночка рожу, Васенькой назовём,- подняв к нему лицо, просила она.- А Дашка несерьёзная...
    Вася мычал, не мог ничего путного сказать. Он крепко держал Танину руку, не пуская её близко к себе. Криво, беспомощно улыбался.
    Даша вдруг посмотрела на них через стекло, нахмурилась. Вася рванулся, стукнув дверью, подбежал к ней. Наигранно трагически вздыхая, Даша сказала, что поздно уже, и Васе пора идти.
  - Завтра встретимся?- уходя, шепнул ей Вася, страдая и думая, что упустил из-за Таньки момент, чтобы поближе с Дашей сойтись, целоваться с ней,  но - всё же чувствовал в глубине - не вышло бы этого: как же быть вместе с одной, если вторая, которая тебя любит, ту же рядом находится?
   Они договорились - завтра вечером.
   По улице Вася летел, представляя, что весь факультет в него втрескался. Он курил сигаретки и швырял красные огоньки в темноту, негромко и радостно что-то мурлыкал.
    В институте Вася, стоя в углу, заложив руку за руку, угрюмо наблюдал, как Даша с другими мальчиками ходит, важничает, им белыми зубами улыбается, шалит с ними, перешучивается. Васю то лёгкая, праведная, то совсем свинцовая зависть брала. "Ничего,- думал он.- Сегодня вечером разберусь, что к чему, обниму её и поцелую в губы..."
    Вася краснел, хохотал внутри себя, ему делалось от счастья хорошо, казалось, что кто-то щекочет его под мышками. Ему даже думалось, что он может запросто бросить институт, если потребуется, потому что у него важная полоса в жизни наступила - любовь.
    Он долго дома перед зеркалом одевался, ему казалось, что всё не так, что одежда липнет к нему, точно клеем его намазали, что ярко-синяя новая курточка его звучит слабо, неубедительно, он даже в папин гардероб залез, чтобы тайно стащить какую-нибудь совсем взрослую вещь - галстук или запонки с камешком. Густо наодеколонил щёки, и мама, услышав от него сладкое облако, когда он, счастливый и взволнованный, маршировал к входной двери, подцепила его острым словцом, а папа, взглянув из-под очков на его белые чистые носочки, пробурчал что-то себе под нос.   
    Возле высокой башни общаги другие девочки ходили, стуча острыми каблучками по асфальту, и Вася старался на них не смотреть, чтобы вдруг не заметить чужую красоту, которая была бы вдруг сильнее своей, выбранной.
    Подкатила к подъезду жгуче-красная импортная машина, отрывисто и разухабисто, пустив громкое эхо, квакнула. У Васи кошки заскребли на сердце.
     Из подъезда выскочила Даша, летела, как воздушная. Красивая, жгучая, ах! Вася выступил вперёд из кустов и помахал ей рукой. Она не видела его, хотя он стоял всего в десяти шагах от неё, припорхала к самой машине, одна дверца перед ней распахнулась, и она исчезла внутри, только ножка в дымчатом чулке мелькнула и каблучок.
    "Сквозь меня посмотрела, точно меня и нет вовсе!"- задохнулся Вася, и весь мир всё быстрее, вызывая тошноту, завертелся вокруг него. Он остро почувствовал, что он самый несчастный человек на свете.
    Машина бесшумно отчалила, запылав оранжевыми подфарниками, завертела низким багажником, поскакала, выскочив на дорогу, вверх-вниз, уменьшаясь, и уже другие машины, синие, жёлтые, белые, запрудили за ней дрожащее пространство, и облетевшие, мокрые деревья стояли над всем, точно немые стражники.
     Дома Вася целый час лежал пластом на диване, отрешённо смотря в потолок, повернулся затем лицом к стене. Папа, заглянувший к нему в комнату, тихо затворил за собой дверь, потушил свет, сказал маме, топтавшейся с озабоченным лицом рядом с ним:
   - Ничего, утрясётся, жизнь она длинная.




1989