Пятьдесят килобайт про любовь

Она устало потерла виски.

Оставался последний.
Двоечник, наверное, хотя глазки умненькие. А может, не двоечник, просто сачок, не готовился к экзамену, и будет сейчас на общем интеллекте выкручиваться, такие обычно себя преподавателю на десерт предлагают.

Господи, хоть бы  он этими умненькими глазками ухитрился найти правильное место в шпоре, чтобы можно было с чистой совестью поставить ему «уд»  - и домой, домой,  сквозь морозные улицы и душное метро - к дочке, телевизору, теплому пледу и горячему чаю.
Сквозь злые пульсы нарастающей мигрени она слушала его ответ, соображая, что он тянет на твердую  четверку минимум.  А может, взять,  да и пять поставить, вроде сегодня она их пятерками не особо баловала?  Впрочем, в их престижном  электронном ВУЗе  оценки по политэку мало кого волновали, сдали – да и ладно.

-  Выходи за меня замуж, - вдруг послышалось ей  сквозь надоедливую трескотню про прибавочную стоимость, - сколько  раз  уже за сегодняшний день она  ее выслушивала?  двадцать, тридцать? Две группы, коллега заболела и она отпустила ее пораньше.
Она хмыкнула сама себе и снова потерла виски.  Примерещится ж такое. Пожалуй, и ее настиг грипп, а может, это уже маразм? Или климакс?

-  Выходи за меня замуж, - громко, отчетливо и очень уверенно повторил студент.
Она потянулась за зачеткой. Привычно перелистала ее. Не то чтобы отличник, вон даже «уд» промелькнул, - но не по истории партии, значит, не диссидент и не шутник, - так какого же рожна он тут выпендривается?

Главное – выдержка, как говаривала героиня популярного кинофильма про стюардессу и физика, лучшая девушка Москвы и Московской области в исполнении Татьяны Дорониной.  Но какая там выдержка, голова  болела так сильно, что все равно не было сил злиться и разить оболтуса ядовитым сарказмом.  Чтоб не терять лица, выдавила из себя какую-то банальность, типа «А вы, молодой человек, все свои пятерки столь экстравагантным способом получаете?»

«Можешь поставить мне два, но выходи за меня замуж» - сорок лет тому назад сказал он, и выложил два билета в театр.  В оперетту, на Сильву!
Ситуация и впрямь была опереточной. Студент, обычный студент, не двоечник, но и не отличник, делает  во время экзамена предложение руки и сердца преподавательнице, которая, на минуточку, лет на двадцать старше его. И если бы не эта, - надо же, Сильва! – она бы его растерзала, сдала в деканат и нажаловалась в партбюро.  Но Сильва – это было так уморительно и так серьезно… Особенно для нее, тонкой, звонкой, и вообще без пяти минут профессора, хоть и не в профильном вузе.

Но все в тот день складывалось как-то странно,  она все-таки  пришла в театр, и он этому даже и не удивился, как будто. А,  проводив домой, уже около подъезда, вынул еще два билета. На Таганку, на Гамлета. Недавняя премьера, Высоцкий, Демидова – простому человеку на такое было не попасть. Только по блату и  за безумные деньги. Впрочем, настолько безумные деньги доставались тоже только по блату. Поймав ее ошарашенный и восторженный взгляд, он подмигнул и сказал: «И так будет всегда. Один раз мы смотрим  то, что нравится мне, другой раз - тебе».

Так у них и повелось.  Не часто, пару раз в семестр. То цирк, то Современник. То футбол, то консерватория. То французская комедия, то полузапрещенный Тарковский в клубе на окраине городе.

Однажды он возил  ее на рыбалку, и очень обиделся, что она заснула  и пропустила великий момент подсекания судака, и очень смешно и темпераментно эту обиду высказывал, и прощение она получила, только перечистив и пережарив кучу мелких карасей, которые им попадались до.
 
В другой раз заснул он.
Ей дали Солженицына, «до утра», восьмая или двадцать восьмая слепая копия, и ей не хотелось читать дома, при дочке. И он отвез ее к себе, в крошечную двухкомнатную квартирку в Подольске. И они читали  вместе, передавая друг другу серые тусклые листочки поверх его дипломных чертежей. Под утро он все-таки заснул, и она почему-то тоже обиделась, но будить его не стала,  дочитала до конца, а потом его бабушка кормила ее завтраком в тесной уютной кухоньке. Бабушка старательно за ней ухаживала, и все рассказывала, какой у нее замечательно умный внук, добрый, надежный,  хозяйственный, и смешно сказать, она на какую-то невероятную минуту и впрямь почувствовала  себя невестою.
Кроме разговоров, к завтраку предлагалась картошка с молоком, а кофе у них в доме не водилось. И она,  незаметно для себя,  умяла под эти разговоры две полных тарелки картошки с двумя огромными кружками молока, и потом весь день чувствовала  себя сытой и довольной, несмотря на бессонную ночь и безкофеиновое утро.

Она пригласила его в гости к себе.  Он прибил полку, решил дочке пару задач и стал захаживать все чаще. Приносил картошку,  ремонтировал краны, занимался с дочкой.
И странное дело, ее насквозь гуманитарная дочь, впадавшая в истерику при одном упоминании чего-нибудь математического, терпеливо продиралась с ним сквозь синусы и косинусы, и только хихикала, когда он, теряя терпение, обзывал ее дурой и обещал поколотить, если она еще раз перепутает законы Ома и Бойля-Мариотта.

Как-то раз они проснулись в одной постели. Произошедшее ночью было вполне милым и комфортным, и стало случаться все чаще. Постепенно секс крепчал, и однажды она обнаружила себя беременной. В сорок пять. От парня, годившегося ей в сыновья.

Она смотрела пустыми глазами, а он стоял перед  ней на коленях, плакал и умолял родить ему этого ребенка.

Ситуацию разрулила дочка.
- Что двадцать пять, что сорок пять – это уже такая глубокая старость, - заявила  пятнадцатилетняя нахалка, - и кому какое дело, чем такие старички занимаются? Да у тебя  даже классной руководительницы нет, кого ты  боишься-то?  Никто на вас и внимания обратит.

Пожилая регистраторша в загсе внимание обратила. Но сочувствием преисполнилась не к ней, старой и  заметно беременной, а к нему. Она долго уговаривала  подумать, взвесить  и осознать, и он перестал отмалчиваться, добродушно ухмыльнулся и сказал: Я пять лет уговаривал ее выйти за меня замуж.  Вам, чтобы отговорить меня, потребуется не меньше ста. Вы хотите попробовать?
Пробовать регистраторша не захотела.


У  технологов новый зам объявился. Перевели с завода.
Молодой, стройный, опрятно и со вкусом одетый, приветливый, да еще и кандидат наук.

Непристроенная и условно пристроенная часть женского коллектива моментально напряглась. Разведданные были обнадеживающими. У зама, конечно, имелась жена-профессорша, но старше его  лет на двадцать. Ну, ясное дело, что женился он ради  прописки или диссертации,  а раз это все уже получено, то старую жену, при умелом-то подходе, можно отодвинуть на раз-два.  В парткоме за развод, конечно, по головке не погладят, но там  тоже люди заседают,   не станут мужику из-за этого карьеру ломать.

Сезон охоты был открыт по всем правилам. Каблуки, прически, расстегнутые пуговички на блузках, а также высокий культурный уровень  и энтузиазм  в разработке новых технологических процессов были явлены перспективному заму в полном объеме.

Через полгода итоги сезона подводила в курилке прима отдела, двадцатипятилетняя красотка с ногами, грудью, глазками, губками и обалдуем-любовником, товароведом из ГУМа,  исправно снабжавшим  импортным шмотьем и косметикой приму  и ее свиту, но категорически отказывающимся жениться.
- Тут ловить нечего, - резюмировала прима, в знак утешения угощавшая всех  длинными коричневыми сигаретами и капелькой новых французских духов на запястье. - Так не бывает, так не может быть, но так есть. Он действительно любит свою жену. На втором месте он любит своего сына. На третьем он любит их обоих вместе, и еще падчерицу  в придачу. И так вплоть до десятого. На десятом  месте он любит свой задрипанный Москвичок, и это мы могли бы пододвинуть. Но выше все равно не подняться, так что и стараться незачем.

И коллектив снова переобулся в тапочки, застегнул все пуговички и спрятал польскую перламутровую помаду. До новых времен. До новых замов.


Нотариус произнесла все положенные слова, разъясняющие права, обязанности и последствия, старички согласно покивали и расписались в нужных местах.
Собственно, он-то не был старичком в строгом смысле этого слова, она работала с их документами и все знала. Ему  шестьдесят, ей восемьдесят. В браке тридцать пять лет.
Он – чуть полноватый лысый мужчина с добродушной улыбкой, в стандартном офисном прикиде хорошего качества: костюм, галстук, ботинки. Она слегка экзотичного вида сухощавая старушка с палочкой: коротко остриженные седые волосы, джинсы, кроссовки, свободный пестровязаный пуловер.

Едва за ними закрылась дверь, как аж подпрыгивающая от распиравших ее эмоций помощница принялась выкладывать свое мнение о мужиках, которые женятся на старухах в расчете на наследство, а им,  бац,  в результате всего крохотный домик на шести сотках достается.
Нотариус велела ей прекратить сплетничать о клиентах и подошла к окну. Сплетничать нельзя, но еще раз взглянуть на интересную пару ведь можно?

Оказывается, пара прибыла на черной  Волге.  Мужчина  помог женщине  забраться на переднее сиденье, заботливо прикрыл ей ноги легким пледом и пристегнул ремнем. Сел за руль, тыр-пых, мотор чихнул, но заводиться не стал. После нескольких  неудачных попыток пришлось  снимать пиджак, засучивать рукава  и открывать капот. Мужчина что-то там откручивал и прикручивал, выпутавшаяся из пледа  и ремней женщина  тоже с интересом смотрела в мотор и давала разные советы. Мужчина добродушно огрызался.  Потом обескуражено почесал свою лысую макушку, признавая поражение. Женщина стала кому-то звонить.

Мужчина принес из ближайшего киоска мороженое и кока-колу, в ожидании помощи они сидели в машине, откусывали от одного мороженого, отхлебывали из одной бутылки и читали один журнал.

Помощь прибыла на огромном джипе.  Из него вышла молодая копия мужчины, и начала громогласно возмущаться:  «Ну па-а-ап, ну ты и даешь!  Ты бы еще Москвича своего выкатил!».

Папа не слишком достоверно изображал раскаяние, сын не слишком достоверно изображал недовольство и отработанными  движениями цеплял трос.
- Мам, может, ты со мной?
- Нет, - помотала головой женщина, - я с папой.
- Кто б сомневался, - буркнул сын и одарил родителей благодарной  улыбкой.

Нотариус потянулась было к телефону.  Мальчишка-стажер из дружественного адвокатского бюро настойчиво приглашал ее на ужин. Подумала,  и   телефон спрятала.
Глупо надеяться. ТАК не бывает. ТАК не может быть. ТАК могло случиться только однажды.

Я работала в том самом техотделе, была безусловно пристроенной, то есть счастливо замужем, и поэтому за охотой наблюдала с трибун. Я была в курилке в тот момент, когда объявлялся конец охоты. Я курила длинные тонкие коричневые сигареты и восторгалась французскими духами.
И я чуть больше других знала о первых, вторых и даже десятых  местах.
Случайно.
Мы держали один и тот же абонемент в БЗК. И, поскольку доставали их через наш профком, то места оказались рядом. И ему пришлось нас познакомить.
Я не знаю ничего о любви. Но они подходили друг другу как ложки из одного набора.
Он засыпал в самых патетических моментах концертов, а она – рыбалки. Это она сама мне рассказала, к слову пришлось. А о любимом Москвиче, в котором он перебрал каждый винтик, она рассказала моему мужу. Тоже к случаю.

Недавно я встретила знакомую из тех давних моих, техотдельских времен. В последнее время встречи со старыми знакомыми приносят мне исключительно грустные новости.
Техотдел наш в новейшие времена развалился вместе с заводом. На руинах какие-то люди пытаются наладить новое производство, и он у них  долгое время был главным технологом.
А потом  умерла его жена.  И хоть была уже совсем старенькая, ходила с палочкой, но умерла легко и красиво, от инфаркта, почти мгновенно.
Он не стал умирать в тот же день, что за банальщина. 
Просто вдруг  стал совсем стареньким, как будто наконец сравнялся с ней в возрасте, как будто молодым он был только ради  нее. Ушел на пенсию, живет на даче и  возит внуков на рыбалку. На стареньком, но  очень ухоженном Москвиче. Жена эту машину любила больше всех других их машин.