Страсти по Фоме. Книга 1. Часть 1

 
И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Ницше






— Куда делся труп?!
Все произошло так стремительно и оглушительно, что он очнулся, в буквальном смысле этого слова, уже в казенном кабинете того самого учреждения, что не дай бог!.. На стуле.
— Обкуренный?
— Да он придуривается!..
— Может, выпил?
— Не успел!
— Ну, дай ему… прийти в себя!..
Глумливый смех… Удар…
Он был словно в целлофане — душно, вместо лиц размытые пятна, в ушах — вата. Ему что-то говорили, но пока не ударили по лицу, слова словно утратили свое значение и смысл их до него не доходил. Но то, что он наконец услышал, оглушило его снова.
— Куда вы дели труп?
— Я?! Труп?! – Действительность ворвалась в сознание ошеломляюще.
Фома, конечно, мечтал, как и все, чтобы его жизнь стала интереснее и богаче событиями, но не настолько же!..
— Какой труп?!
— Труп Алексея Баринова.
— Какого Баринова? Я не знаю никакого Баринова!
— Бармена бара «Три коня», где вы…
— Лешу?! Труп Леши? Вы серьезно?
—  …устроили погром вчера, среди бела дня.
— Вы с ума сошли!.. Разве я похож на погромщика?
— Здесь вы все похожи на мокрых... петухов!
Молодой старший лейтенант хохотнул и с неприязненной и пренебрежительной усмешкой откинулся на спинку стула. Он был тучен не по годам и здорово страдал от жары, темные разводы под мышками и совершенно мокрый платок выдавали степень его маеты. Вежливое «вы» говорило только о его отношении к себе сегодня, к тому, кого он играл перед собой, но никак не касалось Фомы, к которому у него было вполне законченное и оформленное отношение.
— Сумели натворить, умейте же отвечать, наконец!..
Полдень. Солнце било в открытое окно со всей мощью зенита. Фома молчал.
— Вась! — негромко сказал лейтенант.
Удар пришелся по ключице. Правая рука отнялась. Фома попробовал повернуть-ся.
— Сидеть!..
Новый удар по тому же месту. Боль прошила всю правую половину тела и занозой застряла в голове. Оборачиваться было нельзя. Сквозь боль доходили слова:
— Свидетели… а их у нас более чем достаточно, уверяю вас… показывают, что вы устроили погром в баре, ломали столы и стулья, а потом, напав на Баринова, куда-то с ним исчезли... Где он? Куда вы его дели?
— Откуда я знаю, где он?! Никуда я его!.. Я вообще в первый раз об этом слышу!
Фоме все казалось настолько нереальным, что он всерьез надеялся, что вот-вот отворится дверь и скажут: все, на сегодня снято, всем спасибо!..
Но дверь не открывалась и старший лейтенант совсем не шутил. Его тело горячим белым тестом вылезало из коротких рукавов и воротника форменной рубахи и казалось, что лейтенанта становится все больше и больше, в то время как смысла в происходящем все меньше.
«Розыгрыш?» Правда, удары не совсем вписывались в это, впрочем, Фома готов был «вписать» и их, черт с ними, лишь бы все кончилось! Но обшарпанная обстановка кабинета не говорила о какой-либо изысканной фантазии розыгрыша, наоборот — о страшной и уродливой гримасе его жизни.
Фома посмотрел на следователя: может быть, хватит? — молил весь его вид.
— Вы исчезли вместе с Бариновым, это показывают свидетели, много свидетелей, повторяю. Вы что очной ставки хотите?
— Да! — почти закричал Фома. — Я хочу очной ставки!.. Я хочу знать, черт побери, почему меня обвиняют в том, чего я не делал?!
Он каждой клеточкой ждал удара, но Вася бил только по команде.
— Пожалуйста! — усмехнулся лейтенант.
Достав протокол допроса свидетеля, он вкратце пересказал его содержание. Вчера Фома, выпив две бутылки коньяка, вдруг стал громко разговаривать с Бариновым, а потом стал швырять столы и стулья в него и посетителей. Вдобавок ко всему, он что-то взорвал и пока персонал приходил в себя от взрыва, исчез вместе с барменом. Сегодня же он имел наглость, как ни в чем не бывало, заявиться в бар снова, где и был опознан работниками вышеуказанного заведения и задержан ми-лицией в… тра-ла-ла-ла-ла-ла!..
Фома точно знал, кто-то сошел с ума!.. Да, действительно, он не успел толком сесть на свое место, как у него были вывернуты руки, ноги, шея — все, что можно было вывернуть, а потом еще дали по голове за сопротивление, когда он поинтересовался, в чем, собственно, дело. Он потерял сознание.
— Бред какой-то! — мотнул головой он. — Да вы издеваетесь! Что я там мог взо-рвать?.. У меня страшнее зажигалки никогда ничего не было!.. И зачем же мне было возвращаться в таком случае?
— Нух! — выдохнул лейтенант. — Преступник обычно чувствует себя безнаказанным, пока не попадется. Его тянет на место преступления!
— Преступник?.. А-а… - Фому, действительно, каждый день тянуло в бар и он на самом деле чувствовал себя там абсолютно безнаказанным, пока его не привезли сюда и не вывалили на него все эти помои. Вернее, он там не чувствовал себя виноватым в чем-либо, ну может быть, кроме того, что пил и этим портил жизнь Ирине. Вот и все его преступления!.. Какие могут быть трупы? Да еще Леши, тем более!..
— Ну, так что будем сознаваться? — достал лейтенант бумагу.
Было видно, что ему абсолютно все равно: куда делся Баринов или его труп, кто – его?.. В руках у него был Фома – реальный шанс повысить отчетность, остальное дело техники.
— Нет, не будем! — поспешно возразил Фома, и опасаясь дубинки, добавил как можно убедительнее. — Вы знаете, этого не может быть!.. Это мой друг!
— Все так говорят! — вздохнул лейтенант, бросая ручку. — Ну что ж, тогда очная ставка и скорый праведный суд. Я вам обещаю!..
Лейтенант хладнокровно издевался над ним. Потому что скорый и праведный суд в народе уже прочно ассоциировался только со скоростью, при которой на собственно правосудие времени не остается...
— Я ничего такого не помню!..
Фома никак не мог взять тон виновного, то есть оправдывающегося человека, это раздражало лейтенанта, к тому же он спешил — конец рабочего дня, святое!
— Конечно, вы были пьяны — две бутылки коньяка! И свидетели это показывают.
— Но не настолько же, чтобы украсть человека! Или… убить… - Фома едва выговорил это страшное слово.
— Ну, знаете ли, убить человека, тем более, сейчас, это у нас за милую душу! — услышал он. — Очень просто, знаете ли!
— Но я…
— У нас, знаете ли, был тут один такой деятель, — продолжал делиться с ним лейтенант, внимательно посмотрев на часы. — Два года похищал и убивал людей, а вспомнил только сейчас, когда мы его спросили по-хорошему!.. Вы хотите, чтобы мы и вас так же хорошенько спросили?
О, как стало сладко Фоме! При столь явной угрозе память у него стала светлой и ясной: все эти фильмы и страшные статьи газет о расспросах «по-хорошему» в милиции.
— Можно я тогда пойду домой и подумаю, вдруг что-нибудь вспомню? — сказал он на полном серьезе.
— Ну, вот это другое дело! — повеселел лейтенант, видимо, тоже решив для себя, что на сегодня хватит.
Он тут же схватил телефон и стал быстро накручивать диск...
— Только не домой, гражданин Фомин, а в камеру. Ознакомьтесь с протоколом о задержании в качестве подозреваемого и распишитесь… вот здесь... И постарайтесь все вспомнить сами! Вам же лучше будет, зачем вам лишние…
Что «лишние» он не договорил, некогда, да и так понятно.
Так Фома совсем нечаянно стал гражданином Фоминым А.А., познав тем самым на себе окаянную мудрость своего народа – страстотерпца и богоносца: что, мол, от тюрьмы, да сумы… Камера распахнула ему свои казенные объятья.

Вот это и есть знаменитая параша, увидел он ржавый бачок в углу. Страшная игра продолжалась и весь ужас ее сконцентрировался теперь в безобразной емкости. Какая-то холодная безнадежность полоснула его по сердцу и животу, во рту стало слишком много слюны. Он почувствовал тошнотворную слабость во всем теле и стал медленно оседать у двери.
Перед тем как свет совсем померк в его глазах, словно кто-то шепнул ему на ухо: «здравствуй, парашенька!..» — и прочитал медленный длинный стих о судах черных неправдой черной, под который Фомин отплыл туда, где (продолжал голос): «за все, за всякие страданья, за всякий попранный закон… пред Богом Благости и Сил, молитесь плача и рыдая, чтоб Он простил, чтоб Он простил!»
Очнувшись, он медленно приходил в себя, не узнавая обстановку. Потом до него дошло, где он — вспомнилось все тем же безнадежным холодком.
За зарешеченным окном уже снова было солнце, он пролежал на какой-то попоне на полу весь вечер и ночь. Но сил подняться не было, особенно после того, как он вспомнил предшествующие обстоятельства. Несмотря ни на что, а может, благодаря утру и солнцу, Фома отказывался верить в происходящее с ним. Этого не может быть!
— Да нет, чушь какая-то, это ошибка! — бормотал он, стараясь себя успокоить. — Все прояснится — все!..
С этими словами он попытался встать.
— Ну что, попался, рыцарь Белого ключа? — услышал он чей-то голос. — Уже утро, скоро за тобой придут!
Ну, сейчас начнется, понял Фомин, вспомнив подростковые рассказы о тюрьме: полотенце под ноги бросят, место у параши определят… да он и так недалеко от нее отполз. Но присмотревшись в бьющем свете зарешеченного окна, он обнаружил в камере только одного человека, хотя, судя по нарам, должно было быть не менее восьми. Человек сидел в позе лотоса на ближних к нему нарах и курил. Неувязки продолжались.
— Сколько раз я тебе говорил: не будет тебе здесь покоя, надо уходить, - так нет, все чего-то ждешь!..
Фомин оторопело смотрел на незнакомца.
— А вы кто? — спросил он, заранее предчувствуя, что ничего хорошего не услы-шит.
Так и оказалось.
— Ты, конечно, ничего не помнишь, — проговорил незнакомец.
Фомин кивнул, хотя это был не вопрос, а утверждение.
— Хорошо устроился!.. А мне каждый раз приходится рассказывать тебе одну и ту же историю, выслушивать от тебя что-нибудь оскорбительное, так как ты мне никогда не веришь, а потом вытаскивать тебя, помимо твоей воли, из всех этих пе-редряг...
Незнакомец замолчал, затягиваясь, и Фомин осмелился:
— Мы знакомы?
— Еще как!
— А вам я что сделал?
— Ты мне сильно разнообразил жизнь. Я уже в надцатый раз прихожу за тобой и каждый раз объясняю, кто ты и откуда, и в каждый раз ты принимаешь меня за сумасшедшего со всеми вытекающими из этого последствиями. Куда ты меня только не посылал!.. Сейчас мы, слава бару, в тюрьме, а в тюрьме, как ты знаешь, сумасшедших не держат.
Фомин в последнем утверждении сильно сомневался, вернее, был абсолютно уверен, что он в камере с сумасшедшим. Еще не хватало!.. Ко всему прочему добавилась новая беда. Теперь он смотрел на говорящего во все глаза.
Незнакомец небрежным щелчком, не глядя, выбросил сигарету. Та, пролетев через всю камеру, попала точно в парашу и зашипела, потухая в воде. «Мастер! – уважительно подумал Фомин. – Может и не совсем бзданутый, такая точность!» Впрочем, он знал одного безумца, с закрытыми глазами собирающего «москвичи», правда, там все такие, так же как и машины, выходящие из-под их рук…
— Но мы не будем это обсуждать, — услышал он голос, — потому что сейчас тебя вызовут, заставят признаться во всех тяжких и зачитают обвинение. Ты расстроишься и наделаешь глупостей, и помочь тебе будет уже гораздо труднее.
— Помочь?.. - Фомину показалось, что он ослышался.
Как можно здесь помочь? Утопленник  утопленнику? Он смеется!..
— Чем?
— Ты хочешь выбраться отсюда?
— Отсюда?.. Как? — вырвалось горьким смехом у него при виде голых стен и решеток заведения, в котором он очутился.
— Это неважно! Я тебе потом все объясню. Так хочешь или нет?
— А за побег добавят, да?
— К чему добавят? У тебя еще и срока нет, шпана необразованная!.. По мозгам только дадут, если поймают, — сказал незнакомец. — Но нас они не поймают!
Была какая-то легкомысленная уверенность во всем, что он говорил. Вроде говорит как нормальный, а создается впечатление легкого бзика. «А вдруг?» — вспыхнула сумасшедшая надежда у Фомы, но вслух он сказал совсем другое, благоразумное:
— А потом всю жизнь бегать, да?
— Лучше, конечно, честно отмотать срок за то, чего не делал! — язвительно заметил незнакомец.
Фомин, наконец, рассмотрел его в скромном камерном освещении. Длинное бледное лицо, выражение неземной скуки от всего происходящего и сухой блеск в глазах. Ничем не примечательный человек и по виду не рецидивист, а вот поди ж ты — побег готовит!
— Как они меня посадят, если я не сознаюсь? — осмелел он.
— Ты сознаешься! — уверил его с усмешкой незнакомец. — Лейтенанту вчера было некогда: день рождения подружки. А сегодня он будет с похмелья и на тебя наденут полиэтиленовый пакет, а руки и ноги завяжут узлом на спине. Это называется конверт маме дорогой... а твои почки будут отмокать в собственной крови и моче. Сам попросишь бумагу и карандаш…
Фомин открыл рот, но ничего не сказал. Примерно то же самое писали в газетах, но не про него — других. Господи, как все рядом, близко!
— Убравшись же отсюда, мы найдем твою пропажу, — продолжал сокамерник. — Он же, кстати, и подтвердит, что погром устроил не ты.
— А вы откуда знаете?
— Знаю и все!
— А где он?
— Кто? Бармен?.. Да тут, недалеко.
— Так давайте скажем!
— Милиция, к сожалению, его не сможет найти.
— Почему? — опять удивился Фомин.
— Долго объяснять! — сказал незнакомец. — Слышишь шаги?.. Это за тобой. Хочешь уйти вместе со мной? Или будешь мотать срок, урка ты нерешительная?..
Фомин заколебался.
— А как? — в отчаянии спросил он, еще раз оглядывая камеру.
В ответ услышал совсем несуразное, как из детства:
— Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу, Монте-Кристо!.. Да сядь ты!..
Незнакомец силой усадил его на нары рядом с собой.
— Ну!.. - Он требовательно посмотрел на Фомина.
Дичь какая-то! Фомин, может быть и не закрыл бы глаза, но шаги были уже у самой двери. Послышалось звяканье ключей в связке. Действительно сюда!
— Ну, хорошо! — сдался он, и с выражением человека, который знает, что его обманывают, но подчиняется обстоятельствам, закрыл глаза, ожидая хохота или удара, или того и другого вместе.
Вместо этого услышал, как его сокамерник сказал совершенно непонятное:
— Сейчас он откроет, она и сработает!
— Что сработает?.. - Глаза Фомина сами открылись широко и испуганно.
— Не бойся, я же рядом! — успокоил его незнакомец, и начал считать, но почему-то по-немецки:
— Айн, цвай, драй… сейчас, — предупредил он.
Фомин во все глаза смотрел на него…
— Какой только ерунды я с тобой не придумывал! И в окно, и в воду, и под поезд даже!.. Теперь вот фейерверк будет!.. - Он взглянул на Фомина и увидел его глаза. — Закрой!.. Вышибет! — посоветовал он.
Фомин не бросился от него к чертовой матери только потому, что этот тип был между ним и дверью, а значит, если что-то там и взорвется, то первый пострадает сам незнакомец. И он послушно последовал совету сокамерника, но на всякий случай крепко схватился за него.
Заскрежетала дверь.
— Фомин! — раздался голос.
Помедлив секунду, Фомин разочарованно открыл глаза. Несмотря ни на что, даже на дурацкий счет по-немецки, он все-таки надеялся, слишком отчаянное у него было положение. Камера враждебно смотрела на него открытой дверью.
Он укоризненно посмотрел на незнакомца, тот пожал плечами.
— Фомин! — рявкнуло из коридора. — Ты что не слышишь, твою мать?! На вы-ход!..
И хотя это была совсем не его мать, Фомин встал потерянно, запнулся о ногу незнакомца, схватился за него и тут на него обрушился потолок…

— Как вам это удалось?..
Он сидел на скамеечке на Тверском бульваре. Под ногами сновали вездесущие голуби и осторожные воробьи. С обеих сторон бульвара с шумом проносились машины. Пахло свежим хлебом и выхлопными газами.
— Вы что-то взорвали или это… что вы сделали?.. Как нам удалось выйти?..
Рядом с ним сидел его спаситель и покуривал сигарету. В руках у него был длинный французский батон и он, не глядя, крошил его себе под ноги. Незнакомец в свете дня оказался примерно того же возраста, что и Фомин. Он был ненормально, матово, бледен, худощав, строг, и от него исходило сияние-не сияние: какая-то нездешняя сосредоточенность, во всяком случае.
Фомина качнула какая-то волна, как будто рядом произвели беззвучный взрыв. Он растерянно оглянулся в поисках невидимого источника толчка…
— В том-то и дело, что я почти ничего не сделал! — ответил незнакомец после паузы, тоже к чему-то внимательно прислушиваясь, потом пробормотал озабоченно:
— С тобой никогда не знаешь, где окажешься!.. О черт! — выругался он неожиданно, и птицы взвились над ними, поднимая пыль. — Ну вот, дождались!..
Фомина качнуло еще раз, уже сильнее...
Троллейбус, проходивший в это время по бульвару мимо них, вдруг плавно изогнулся, словно гусеница, вставшая на дыбы, постоял в таком немыслимом положении и стал медленно расползаться в разные стороны жирными разноцветными пятнами рекламы на бортах. И все это без звука, никто не кричал, не звал на помощь. Лица пассажиров так же размазывались, как и борта троллейбуса.
 Фомин оторопело смотрел на взбесившийся троллейбус, не то что бы не понимая, а просто не воспринимая, слишком фантастично было происходящее. Гораздо легче было согласиться с тем, что у него что-то с глазами, чем с тем, что эти глаза видели. А реальность продолжала вести себя как попало, вот уже вместо троллейбуса оказалась широкая и плоская, дико размалеванная картина и все это, на секунду замерев, стало стремительно стекать обратно в центр картины, где образовалась громадная воронка и... троллейбус исчез!..
Но не это было самое страшное, а то, что туда же, в эту воронку, поплыли всё стремительнее и стремительнее дома, деревья, решетка ограды, детская площадка — всё!.. Причем, происходило это в полной тишине... птицы куда-то пропали, все остальное замерло, словно в изумлении происходящего... а языки от воронки уже жадно тянулись к ним, к их скамейке! Он не успел ничего сказать, все еще ошеломленно моргая, как незнакомец схватил его за руку и крикнул:
— Пры-ыгай!..
Раздался громкий хлопок и все завертелось бешенным хороводом…


2. Три толстяка. 

Нужно быть идиотом, чтобы не пить с утра, а в награду за это, получить по высохшим мозгам. Фомин был идиотом полным, потому что при этом находился в баре. Сидел и ждал трезвый, как наемный убийца в политическом детективе, только что без галстука с оптическим прицелом. И дождался. Ирина пришла и сходу, оценив его помятую физиономию, объявила: «всё, надоело! видеть тебя не могу!»
Вчера он опять был пьян в дым, в который раз нарушив страшную клятву капли в рот не брать. Все бы ничего, к этому Ирина уже привыкла, но появившись в таком виде, он испортил ей день рождения, ляпнув какой-то родственнице, что он лучше будет пить, чем есть, когда та прилюдно стала разбирать его внешний вид. Родня Ирины по женской линии была, может и не прожорлива, но необыкновенно толста, понятно, страдая от этого, - мужчины же этого дома, наоборот, отличались крайней субтильностью. Фомин, сказав первое, что взбрело в голову, наступил на больную мозоль.
В последнее время он утрачивал свое обычное добродушное зубоскальство по мере «нагружения» и, зная об этом, не хотел идти в незнакомую компанию, но Ирина чуть ли не силой затащила его к себе, объясняя, что их ждут и будет неудобно. Но все неудобства начались именно с его появлением. В подвыпившей и крикливой компании верховодили женщины. «Кого ты привела? Разве можно так пить? Посмотри на наших мужчин!..» Взглянув на мужчин и сравнив их с женщинами, Фомин поставил диагноз: сексуальная дисгармония, сочувствую!.. Больше всех обиделась мать Ирины, хотя ее-то он как раз и не имел в виду, - она уже и зятьком его называла, видимо, пугая.
Ирина вытолкала его за дверь.
— Но ведь это правда! — сопротивлялся Фомин. — Если женщина пухнет, а мужчина сохнет — зри в корень: физическая дисгармония, вырождение!..
— Это ты выродок! — поставила Ирина свой диагноз, и захлопнула дверь…
Утром она позвонила и продиктовала на автоответчик – где, когда и главное, в каком состоянии она хочет его видеть. Фомин в это время лежал, не в силах даже понять, снится это ему или Ирина уже в квартире.
И вот, пожалуйста...
— Все, Андрон, я ухожу!.. - Глаза Ирины предательски блеснули.
— Что значит уходишь? Куда?! — не понимал Фомин.
Не хватало еще сцены в баре. Конечно, он был последняя свинья и противен самому себе, но нельзя же так – он столько труда положил, чтобы оставаться, по ее же просьбе, трезвым всё утро, а она, едва появившись, заявляет, что уходит. Причем, уходит от него. Каково это слышать на больную, сухо потрескивающую голову? Да еще эта музыка...
Музыка орала совсем не в тему.
— Собственно и уходить-то не от чего! — добавила Ирина с тихим бешенством, пока Фомин потихонечку обалдевал от сюрпризов, что принесла ему трезвая жизнь.
Она выразительно окинула его взглядом. Вид у него, несмотря на все его паранойяльные хлопоты с бритвой и расческой (он все время гадал в зеркало, кто кого бреет?), был потрепанный, как у всех, кто резко бросает пить поутру да еще не по своей воле. Так светло и нездешне выглядят вырванные из запоя алкаши на приеме у нарколога вытрезвителя.
— Как это не от чего? — возмутился Фомин, и уставился на два бокала коньяка, вдруг появившиеся перед ним.
Леша, бармен и совладелец этого бара, решил обслужить своего постоянного клиента сам, видя, что тот в затруднительном положении.
— VSOP, — невинно сказал Леша, и причмокнул губами. — Может, лимончику?
— Леш, сделай потише, — попросил его Фомин, соглашаясь с лимончиком.
— Мануально! — заверил его Леша.
— Я пить бросил, сижу трезвый как дурак, а она уходит! - наконец прорвало Фомина.
— Давно ли? — в свою очередь возмутилась Ирина, глядя на нагло сияющие пузатые бокалы. — Да и не в этом дело!..
Она нервно закурила...
— Мало того, что ты пьешь, как извозчик и портишь людям праздник, так ты еще и на работу перестал ходить! Мне приходится самой тащить твои проекты, ведь договора заключены, Андрон!.. А ты в это время чем занимаешься?..
Фомин вздохнул, с сомнением посмотрел на коньяк, потом решительно, залпом, выпил один бокал, пальцем показал Ирине на второй. Она с раздражением и злостью дернула плечом. Тогда он выпил и второй.
— А я решил написать роман, — сказал он, чувствуя по разливающемуся теплу, что может написать и два.
Появились еще два бокала и блюдечко с нарезанным лимоном, Леша просто мысли читал. Зато Ирина сразу завелась:
— Какой роман? — вскинулась она. — Что ты меня смешишь! Ты же все время пьешь!.. Роман!.. О чем ты можешь написать?
— Хрен знает о чем! —пожал плечами Фомин. – Главное чтобы…
— Вот именно! — прервала его Ирина, не дав развернуть тему будущего романа. — Больше тебе писать не о чем, только хрен и знает, о чем ты думаешь!
Фомин тяжело достал руки из-под стола и хлопнул пару раз: браво!..
— Вот об этом и роман, — сказал он.
— Я все понимаю, — сказала Ирина, меняя тон. — Даже хамство твое вчерашнее! Ну, дура она, конечно! Воспитательница нашлась!..
Она имела в виду вчерашнюю родственницу, которая затеяла застольный скандал, это Ирина готова была простить.
— Одного я только не пойму, почему ты так пьешь?
— Почему?.. — Фомин почувствовал, как все его непричесанные от воздержания мысли быстро и стройно побежали под командованием бравого генерала де Коньяка.
— Понимаешь, какая штука! — начал он элегически. — Мне последнее время снится один и тот же сон. Хотя, наверное, при такой периодичности это уже кошмар... Так вот, я сижу в баре... в этом... и вдруг появляются какие-то отвратительные толстяки и начинают меня уговаривать пойти с ними. Я почему-то не соглашаюсь... не нравятся мне они...
Фомин сочно и со вкусом затянулся. После коньяка сигарета, как свидание заключенному. Он с наслаждением выдохнул дым и продолжал:
— Они говорят, окей, мы хотели по-хорошему, и пытаются увести меня силой. Я сопротивляюсь — свалка, драка… ну, каждый раз по-разному, но все время не в мою пользу, естественно. Эти трое типов странные даже для сна, где все должно быть как бы замедленно, они же, несмотря на свою толщину и рост, наоборот, как-то необыкновенно проворны!.. Ну вот!..
Фомин понемногу увлекся своим сном.
— Они меня хватают и швыряют в машину, все это на глазах у публики, естественно, как в гангстерских фильмах, а публика — никто ни слова!.. Меня увозят, бросают в какой-то подвал, неизвестно где и начинается самое странное. Они предлагают мне огромные деньги, просто огромные!..
Он сделал большие глаза, иллюстрируя…
— Предлагают еще какие-то невероятные штуки, вроде яхты с артезианским колодцем или самолета с балконом и солярием… но при этом я понимаю, что они не шутят. Во-от… Я перепуган до смерти, но все равно отказываюсь.
— Это начало романа?..
Фомин непонимающе посмотрел на Ирину.
— Какого романа? Говорю тебе, это сон... Так вот... и все это за то, чтобы я пошел вместе с ними
— Куда?
— Они как-то назвали это место, я не помню… Бром… Тромб… нет, как-то… Я почему-то сразу понял, что куда-то очень далеко…
Ирина, поначалу заинтригованная (вдруг действительно что-то дельное) потеряла всякий интерес к его рассказу. Она покопалась в сумочке, достала зеркальце, затем снова закурила, думая о чем-то своем и лишь роняя едкие вопросы, демонстрирующие отношение к происходящему. Но Фомин, казалось, этого не за-мечал.
— В другую страну?
— Да нет, совсем далеко! — махнул он рукой. — Что-то космическое…
— На другую планету… - Ирина недобро усмехнулась.
— Ну… — Фомин поморщился, пытаясь объяснить. — Это вообще какой-то другой, не такой мир. Когда они его назвали, я сразу понял, ну, знаешь, как это во сне бывает, - что там как-то не так всё...
— Хочешь скажу, как он называется этот твой мир?..
Фомин удивленно посмотрел на нее. Туман французских виноградников клубился в его глазах. Ирина безапелляционно выпустила дым:
— Это — белая горячка!
— Да нет же!.. – Он даже прихлопнул по столу в досаде.
Ирина демонстративно посмотрела на часы и пожала плечами.
— Ты слушай дальше! Ну вот... все равно, говорят, ты пойдешь с нами. Рано или поздно ты выйдешь из этого состояния и мы тебя заберем. А чтобы это произошло быстрее, мы тебя почистим. И вкатывают, представляешь, капельницу!
— Из какого состояния? — спросила Ирина с ледяным участием.
— И я им тоже! — обрадовался Фомин, снова входя в азарт от повествования и ударов де Коньяка по мозгам. — Оказывается, из опьянения! Мол, пока алкоголь у меня в крови, он не позволяет меня транс, теле, мета, — в общем, портировать. Добровольно — да, а так меня может разнести в клочья. В общем, они довольно убедительно все это рассказывали, так что я им снова поверил.
— Ну, это они умеют! — со знанием дела подтвердила Ирина.
— Кто они? — подозрительно вскинулся Фомин, но вид у Ирины был такой, что он пожалел о вырвавшемся вопросе.
А Ирина даже руками всплеснула:
— Как же я сразу-то не догадалась! Ты был в обыкновенном дурдоме! Правда, жаль, во сне. А это санитары… 
- Господи, — устало уронила она, — когда же здесь-то до тебя доберутся, наяву?
— Да нет же! Это не дурдом! — обиделся Фомин.
— А зачем ты еще кому-то нужен, алкоголик несчастный?
— Послушай, я у них тоже спросил: зачем, мол?.. А они: прекрати паясничать, ты сам знаешь.
— Правильно! — подтвердила Ирина.
— Перестань! Дай мне рассказать, если уж начал, а потом делай, что хочешь.
— Ну хорошо. Ты ничего не утаил? Все им рассказал?
— Что?!
— Ну что ты знаешь!..
Оба теряли терпение.
— Ну вот и ты туда же! Ничего я не знаю! Главное, что они меня все-таки не забрали
— Ах, все-таки не забрали? И почему, можно узнать?
Расспрашивала Ирина его уже только за тем, чтобы показать всю дурость и неле-пость его выдумок. Ей хотелось и плакать, и смеяться, но Фомин это теперь игнорировал.
— А потому, что я не протрезвел.
— И ты хочешь сказать, что именно поэтому ты и пьешь? Ты к этому подводишь?..
Ирина внимательно посмотрела на него, ноздри ее гневно дрогнули.
– Ты больной! - поставила она окончательный диагноз. – По тебе уже не вытрезвитель, а психушка плачет!
— Ну что ж, тебе лучше знать, — сказал Фомин, на этот раз даже не обидевшись. — А я все-таки верю, что пока пью, ничего со мной не случится!
— Кроме белой горячки! Она уже стучится к тебе!.. Посмотри на себя! Эти сны о многом говорят!
— Нет у меня никакой белой горячки... Да! — вспомнил Фомин. — Я тебе не рассказал самое интересное. Потом появился еще один человек и спас меня.
— Не вижу ничего интересного.
— Интересно здесь то, что этот человек из другого моего сна! Помнишь, я тебе рассказывал?
— Конечно! Я же их все записываю. И перечитываю на ночь!.. Напомни только какой? Тоже, небось, кошмар?
— Нет, там бред…
Фомин был настолько же серьезен, насколько и пьян. Голова приятно шумела, почти урчала от тройной дозы very special old perfomance.
— Тихий такой бредик. Ну, помнишь, этот человек, Доктор, мне еще сказал, что я, как и он, какой-то то ли преобразователь, то ли трансформатор пространств. Ну, как-то так…
— Точно, трансформатор! Понижающий!.. Все правильно: он доктор, он уже так необходим, что приходит к тебе прямо во сне! Только там еще с тобой и можно что-то сделать. Действительно, бред какой-то!..
Фомин не слушал Ирину.
— Он, кстати, меня и предупреждал о том, что за мной охотятся. Представляешь, в другом сне предупредил о том, что в этом за мной будут охотиться?
— Да?! — восхитилась Ирина. — Ну передавай ему от меня привет! Скажи, что я внимательно слежу за всеми вашими перемещениями и тоже жду вызова!.. Не алкоголиков-то берете? Или туда только героев-космонавтов, вроде тебя?
Она уже издевалась над ним вовсю, не скрывая и не сдерживаясь.
— Не знаю, — пожал плечами Фомин.
Пыл рассказчика в нем угас. Зачем он все это рассказывает, запоздало подумал он. Ирина теперь точно считает его сумасшедшим алкоголиком.
— Просто это не совсем обычный сон, слишком необычный, — пробормотал он, с удивлением глядя на пустые бокалы из-под коньяка: а эти-то когда он выпил?
Сразу, как видение, возник Леша еще с двумя порциями. Фомин покачал головой, бармен сделал круглые глаза. Ты не заболел, с искренним сочувствием спрашивали эти глаза. Фомин махнул рукой.
— Но больше ни-ни! — строго предупредил он Лешу.
— Не физиологично! — предупредил и Леша его.
— Вот кто тебя спаивает! — понимающе протянула Ирина.
Лешу как ветром сдуло.
— Леша?.. Ты что! — отмахнулся Фомин. — Он лучше меня знает, сколько мне надо выпить. Вот когда я в другом баре бывает перебор, а с Лешей никогда.
— Я не знаю... Ты хоть понимаешь, куда ты катишься?
— Да никуда я не качусь! Ты хотела узнать, почему я такой, вот я и пытаюсь объяснить, в том числе и эти сны!. Ты что действительно не помнишь? Я же тебе рассказывал!
— Да с тобой рехнуться можно, столько ты всего рассказываешь! То ты в ссылке, то какие-то толстые… теперь доктор!.. Господи, о чем мы говорим? Я сама с тобой стану больной!
— Вот! — обрадовался Фомин. — Доктор, правильно! И теперь он меня спасает!..
—А-а! — вспомнил он еще. — Это же он сказал мне про то, что пьяным меня не возьмут, те ничего не говорили!
— Ну, слава Богу! А то я уже начала волноваться: им нужно, а они говорят… — Ирина смяла сигарету в пепельнице. — В общем, я поняла. Ты пьешь, чтобы тебя не забрали в дурдом эти толстые, а этот… доктор тащит тебя в свой дурдом, родной, где вы — трансформаторы, вместе гудите с утра до вечера…
Ирина выразительно показала на бокалы.
— Сейчас вы в ссылке из своего дурдома. Мечтаете вернуться. Он хороший. Я правильно все рассказала?
Ирина взяла последний, еще не выпитый, бокал коньяка у Фомина из рук и залпом опрокинула его содержимое в рот. Он уныло смотрел на нее, пока она, со слезами на глазах, торопливо закусывала лимоном.
— Нет! — сказал он мягко, но упрямо. — Неправильно! Он хочет, чтобы я ему помог.
— В чем? Ну чем ты ему можешь помочь, алкоголик несчастный?..
Ирина была на грани, она снова взглянула на свои часики и достала зеркальце, карандаш. Фомин вздохнул...
— Могу помочь закрыть дыру, — осторожно сказал он.
— Что?! - Ирина выпрямилась и внимательно посмотрела на него; на ее красивом, немного скуластом лице, со смугловатым заревом востока, было написано отвращение.
— Какую дыру?!! Ну все! — захлопнула она пудреницу. — С меня хватит!.. Иди, закрывай свою дыру или еще чего, а с меня этой пьяной чуши довольно!
— Ну, это так называется, жаргон такой, — стал оправдываться Фомин, пытаясь удержать одевающуюся Ирину. — На самом деле это разрыв в пространстве… дыра…
— Оставь меня!.. — Выдернула руку Ирина. — Я долго терпела, я даже сегодня еще думала… - Она оборвала себя на полуслове. — Неужели ты действительно не понимаешь, какой бред несешь, романист хренов?! Пространство, ссылка, дыра!.. Это же паранойя, Андрон! В голове у тебя дыра, а не в пространстве!
Высказав все это на одном дыхании, Ирина решительно направилась к выходу. Перед самой дверью она остановилась, поискала что-то в своей сумочке, нашла, и бросила к ногам Фомина ключи под аплодисменты немногочисленных посетителей. Сцена была словно из французского кино: «дыра», выяснение отношений, бросание ключей, — в общем, пятый элемент в действии...
— Ключи! — сказала Ирина.
Круто развернувшись, она натолкнулась на входящего в бар крупного мужчину. Подняв голову и оценив габариты того, с кем столкнулась, Ирина нервно хохотнула:
— Вот кстати! Вас здесь уже неделю ждут!.. - И сделала приглашающий жест в сторону Фомина.
Мужчина, а он был действительно необыкновенно широк, да еще и в толстом сером пальто и шляпе, несмотря на середину жаркого лета, удивленно посмотрел на Ирину. Но ее удивление было гораздо большим: в дверь протискивался еще один такой же тип, в таком же сером пальто и шляпе, а за ним виднелся третий! И тоже весь в сером!.. Зайдя, они перекрыли выход из бара, встав тремя неподвижными глыбами: мощь и угроза явственно разлились в воздухе.
Молча, не сговариваясь, типы в пальто двинулись в зал.
— Андрон! — крикнула Ирина, но Фомин уже стоял посреди зала, держа в руках, наперевес, железную напольную вешалку, которая рогато торчала у каждого стола.
— Первому размозжу голову! — предупредил он с каким-то даже весельем, весельем отчаяния – было дико страшно, что вот так запросто сны вваливаются в явь, и хотелось проснуться.
Музыка смолкла. Он услышал, как Леша лихорадочно накручивает диск телефона. Толстяки в это время стали обходить Фомина и он отступил к барной стойке...
Потом все стало происходить очень быстро.
— Алле, алле! — закричал Леша. — Это милиция?.. Верхний Козловский…
Дальше Фомин не слышал. Толстяк перед ним неожиданно бросился ему в ноги, пытаясь достать и опрокинуть. Второй ринулся сбоку. С размаху опустив тяжелое основание вешалки на голову первого типа, Фомин верхним ее концом, как медведя рогатиной, встретил второго. Тот с ходу налетел грудью и головой на крючья вешалки. Что-то вроде клекота раздавленной куклы раздалось из его груди, но Фомину некогда было разбираться с этим, так как на него набегал третий.
Отбросив на него тяжелую вешалку, он кувырком назад, как завзятый спецназовец, перемахнул через стойку бара. Звон разбиваемого стекла, грохот падающих подносов, чей-то истошный крик, кажется, Леши… Фомин вляпался рукой в чье-то горячее, ударился обо что-то острое лицом, сбил кого-то в белом халате в дверях подсобки и словно кулинарный смерч ворвался на кухню.
— Где выход! — заорал он на шеф-повара, который, согнувшись, замер с огромным ножом у разделочного стола.
Узнать Фомина было трудно, так как он был заляпан соусом и салатами, да еще половина лица была залита кровью, льющейся из рассеченной брови.
Шеф растерянно показал ножом на неприметную дверь в углу.
— Налет! — коротко объяснил ему Фомин, и выскочил на улицу.
Там его и взяли…

Он лежал на грязном топчане в маленьком подвальном помещении без окон и с низким потолком. Тусклая лампочка едва высвечивала темные углы, заваленные ка-ким-то строительным хламом и низкую железную дверь. По всему периметру стен в несколько рядов шли трубы, что и наводило на мысль о подвале или котельной, так же как и характерный запах – затхлый, плотный, помесь канализации, застойности и тепла.
Сначала Фомин подумал, что он оглох, тишина была полной до звона в ушах. Сев на топчан, он почувствовал, как закружилась голова и заныл затылок. Саднила бровь.
— Твою мать! — вполне искренне возмутился он, нащупав здоровенную шишку и сразу все вспомнив. — Когда же кончится этот бред?
Сказать, что он был в растерянности, значит, ничего не сказать. Не каждый день исполняются кошмары. Как сон все происходящее более-менее вписывалось в рамки его сознания. Но как явь?! Фомин отчаянно не хотел принимать это как явь, пожалуй, даже отчаяннее, чем хотел убедить Ирину в обратном.
Так что же все-таки происходит?.. И если это действительно происходит, то что им надо от меня? Что вообще делать?! Или я сошел с ума и Ирина, кстати, вместе со мной, или это сверхъестественные силы, что тоже означает, что я сошел с ума. Значит, я сумасшедший?..
Придя к такому выводу, Фомин еще больше запутался. Рассказывая свой сон Ирине, он искренне верил, что это не бред, а предупреждение, во всяком случае, ему так нравилось, но оказавшись во всем этом въявь, он отказывался верить в происходящее. Все в нем сопротивлялось такому повороту.
Может, все-таки я сплю, с отчаянием подумал он, но заскрипела дверь и действи-тельно, как в дурном сне, в помещение вошли один за другим все три типа, что преследовали его в снах, и напали в баре. В маленьком помещении сразу стало тесно, темно и страшно. Рассмотреть вошедших в такой обстановке не представлялось возможным и Фомин мог только гадать о том, как выглядят эти трое.
Темные силуэты, казавшиеся огромными в царившем полумраке, надвинулись на него и присутствие неимоверной силы снова навалилось на Фомина, как до этого в баре. Ему захотелось забраться в самый угол топчана и стать как можно меньше, но он пересилил себя. Что бы ни случилось, хуже уже не будет, решил он, имея в виду кошмар наяву. Это даже не контора и не братва, это черте что! Значит… значит, это все-таки сон, потому что так не бывает!..
Решение, даже такое, придало ему сил, во всяком случае, силу отчаяния.
— Какого хрена вам от меня надо?- хрипло поинтересовался он, не вставая с топчана.
— Ты пойдешь с нами, — сказал один из них.
Разобрать, кто, Фомин не смог, несмотря на то, что они были совсем рядом с ним. Голос оказался совершенно немодулированным: грубым, низким и вибрирующим, — он заполнял собой все пространство, делая его еще более тесным.
— Куда, можно спросить? - поинтересовался Фомин. — А то, может, нам не по пути?
- С нами, - повторил толстяк. - Или я убью тебя немедленно. Потому что ты шу-тишь.
И говорил-то этот тип странно, так, словно переводил чужую речь, - без выражения, и от этого было еще страшнее, чем от самих слов.
По сценарию кошмаров Фомину должны были предложить денег, женщин (это он благоразумно утаил от Ирины) и капельницу, но здесь все это заменило предложение убить сразу и не двусмысленно навсегда. Поэтому Фомин тоже решил отклониться от своей роли и не геройствовать. При небольшом выборе: умереть или пойти черте куда, — он выбирал не долго. Чего-чего, а умереть я всегда успею, справедливо рассудил он. Господи, неужели это не сон? Нет, этого не может быть, я сплю или брежу!
— Ну?.. - Толстяки подошли ближе.
— Ну с вами, так с вами, — пожал плечами Фомин. — А куда хоть с вами-то?
— Встань! — последовала команда, и на голову ему обрушился новый удар…

— Почему?
— Значит, он не сомневается, что может уйти от нас или даже уничтожить нас, как предупреждал хозяин.
— Тогда почему он этого сразу не сделал?
— Это непонятно. Он странный тип для сайтера, каким его описали. Может, ему тесно, как и нам?
— Почему он вообще не ушел сразу?
— Я за ним наблюдал, я бы ему не дал.
— Но он не попробовал. И раньше.
— А почему нас выбросило из перехода сюда?
— Это тоже непонятно. Он не похож на того типа.
— Надо уточнить... - Шаги и сопение удалились, потом заскрежетала железная дверь.
Фомин открыл глаза. Нет, все-таки это сон, большой сон, из которого надо поста-раться побыстрее выбраться. Слово «сайтер» давало на это надежду, он его уже слышал в другом сне. Правда, ему казалось, что из того сна он просыпался. Но если слово из другого сна, значит, это тоже сон, но в том, другом, сне. Следовательно, есть один большой сон и это объясняет все, главное проснуться из него, а просыпаться из маленьких бесполезно. Вот из этого сна, он понял, ему не вырваться, не проснуться. Надо искать большой сон, его приметы, и уже просыпаться из него.
Фомину показалось, что в голове у него что-то сыплется. Все, крыша поехала, мрачно констатировал он.
Снова послышался то ли шорох, то ли шум в канализации. Нет, это в соседнем помещении какая-то возня. Уточняют, подумал он. Его принимают за кого-то другого, сейчас уточнят, что это не он, вернее, он не тот, и ему сузуки, точнее, мазда!
Фомин подскочил к двери и попытался приоткрыть ее, бесполезно! Дверь даже не шелохнулась, плотно сидя на петлях и замке. Окон, просто дыр каких-нибудь, в помещении не было, голые грязные стены, разделенные теплыми пованивающими трубами. Он заметил, что трубы никуда не уходили, ни вверх, ни вниз, ни в стороны, они были закольцованы сами на себе.
— О-омм! — застонал Фомин, ясно представляя жуть любого исхода с такими громилами.
Вернулся на топчан. Интересно, как и у кого они уточняют?.. Не похоже, чтобы звонили, такой шум.
В это время дверь сильно толкнули, потом еще раз и она распахнулась. Фомин сжался. На пороге появился какой-то другой тип, гораздо меньше прежних. Полумрак не позволял его рассмотреть. «Вызвали эксперта», — подумал Фомин, и на всякий случай прищурил глаза, словно еще без сознания, и приготовился: он будет защищаться до конца.
Человек вошел в круг света в центре комнаты, и Фомин сразу узнал его. Это был Доктор — человек из другого сна, который должен был спасти его из этого! На вид ему было лет тридцать, худощавый, светлые глаза и волосы, аскетичное лицо, ну точно он!
«Ф-фу!..» Стало почему-то легче. Фомин сел.
— Ну, наконец-то! — сказал он.
— Ты меня ждал? — удивился человек.
— Еще как! — подтвердил Фомин. — Тут бьют по башке просто так!
— Очень хорошо! Ну, просто отрадно слышать! В первый раз ты меня узнал, а не пытаешься сам заехать по физиономии или сдать в милицию...
Доктор или как он там еще назывался, быстро оправился от удивления.
— Прекрасно! — повторил он. — А теперь нам надо поторопиться. Идем!.. У нас мало времени.
— Куда опять? — спросил Фомин. — Я бы предпочел просто проснуться!
— Та-ак! — протянул Доктор с сожалением. — Старая история: ты опять ни черта не помнишь, и тебе все это снится, да?.. Понятно... а я уж было обрадовался...
Он секунду помедлил, что-то соображая.
— Ну, тогда поверь мне, дружище, что еще через пять минут ты не проснешься уже никогда.
— Именно этого я и боюсь! — сказал Фомин, и вскочил с топчана. — Тогда по-шли!
— Я должен тебя кое о чем предупредить, — сказал Доктор. — Сейчас мы должны уйти, но уйти прямо на их глазах, чтобы они знали, что мы ушли отсюда в Ассоциацию.
— Ассоциацию... — как эхо повторил Фомин.
Ему было жутко неуютно оттого, что все так подробно повторяется. Правда, подумал он, лучше уж это, чем убийственные отклонения от сценария, которые уже начались. Но все равно!..
— Если мы это сделаем, то есть перейдем в Ассоциацию, они, возможно, перестанут охотиться за тобой. Погоди, погоди!..
Доктор остановил Фомина, рванувшегося к двери — «бежать»!
— Если мы что-то сделаем не так, то есть не выскочим отсюда из-за твоих фортелей, то тогда они тебя все равно поймают, как ловили уже не раз. Понял?
— Не раз?.. - Фомину положительно не нравился разворот событий.
Во-первых, что это? Он уже искусал и исщипал себя всего на предмет пробуждения, но… фига засахаренная! Во-вторых… во-вторых, он снова ничего не понимал, вообще!
— Если бы я хоть что-нибудь понял, меня бы здесь давно не было! — высказался, наконец, он по поводу прозвучавшего бреда. — И тебя я слушаю только потому, что твоя рожа не нравится мне меньше, чем их. Понял?
— Это меня устраивает, — кивнул с ухмылкой Доктор.
Как же его зовут, попытался вспомнить Фомин. А, Юлий! Помню, что имя какое-то дурацкое! Точно, Юлий! И сразу, вместе с именем незнакомца, все стало ясно, как красное солнышко – нехорошая ясность посетила Фомина.
— Так это не сон? — тоскливо спросил он. — Ты – Юлий?
— Ну, наконец-то хоть что-то вспомнил! Просто день воспоминаний у тебя. Главное, держись рядом со мной, — предупредил Доктор. — Идем!
Они вышли за дверь и оказались в большом, но тоже плохо освещенном помещении. Похоже, что это была все-таки котельная, не работающая по случаю лета. Только кого она обогревает, если ее трубы никуда не уходят, саму себя и оператора?..
В центре зала с котлами или чем-то очень похожим на них, за обшарпанным круглым столом, сидели те трое типов, что похитили Фомина.
— А чего это они такие? — невольно переходя на шепот, спросил Фомин.
Толстяки были неподвижны, словно чучела, но глаза их были открыты.
— Они отключены.
— Отключены? Ты хочешь сказать, что ты их отключил?.. - Фомин недоверчиво посмотрел на Доктора, слишком щуплым тот казался для таких подвигов.
— Можно и так сказать, — согласился тот, совершая какие-то странные манипуляции со своим то ли пейджером, то ли телефоном. — Это образы, куклы. Их послали за тобой. Я оборвал канал связи с тем, кто послал их сюда, но это ненадолго. Впрочем, это неважно. Главное, чтобы они видели, как мы уходим, тогда увидит и тот, кто их послал.
— А как мы уходим? — спросил Фомин.
Он с опаской приближался к толстякам, к выходу из котельной надо было пройти мимо стола, за которым они сидели. Один из них смотрел прямо на него, другие, слава богу, на Юлия, потому что ощущение от этого взгляда было жуткое.
— Они смотрят! — прошептал он.
— Да, связь восстанавливается.
— Ну что мы уходим?.. Вон выход! — потянул Фомин Доктора.
— Здесь нет выхода, это все дешевая бутафория их хозяина.
— Это что театр? – осенило Фомина.
Как же он раньше не догадался, это все спектакль, разыгранный для него, чтобы… вот тут была закавыка… Для чего весь этот спектакль? Не слишком ли для агента по недвижимости?
— Весь мир театр, - хмыкнул Доктор. – Так кажется вы с Шекспиром решили? А проститутки вас поддержали…
— Какие проститутки, ты о чем?
— Да я всё о твоих снах, бабочка Чжуан-цзы… Так, все, они очнулись. Мы уходим на их глазах, — очень тихо сказал Доктор.
— Что ты имеешь в виду?
— Держись за меня, потому что если ты здесь останешься, они тебя разорвут.
— Я здесь не останусь! — заверил его Фомин.
— Вот и прекрасно! — усмехнулся Доктор. — Все, теперь они нас и видят, и слышат.
Толстяки попеременно вздохнули, словно головы змея Горыныча и в глазах их появился блеск. Блеск этот не предвещал ничего хорошего.
— Пошли! — снова дернул Фомин Доктора.
— Стой, не шевелись, — одними губами сказал Доктор.
— Чего стоять? Они сейчас набросятся на нас! — закричал шепотом Фомин.
И тут он догадался, что Доктор заодно с этими типами! Поняв заполошенно, что он попался, Фомин попытался вырваться, но рука его была зажата в руке Доктора словно железом. Ужас обуял его и придал сил.
— Ах ты, гад! — заорал он. — Ты тоже?!
И бросился на Доктора, желая только одного — придушить этого негодяя с лицом херувима. Но тот невесомо выскользнул из его объятий, а потом и самого Фомина потащило, закручивая, куда-то сквозь набегающих толстяков…

— Ты что, с ума сошел? — спросил Доктор.
— Я этим делом последнее время только и занимаюсь, — буркнул Фомин; он оглядывался, ничего не понимая. — Столько, блин, специалистов развелось по моему состоянию, как меня увидят, так сразу диагноз — сумасшедший!
— Ты хоть понимаешь? — начал было Доктор, но потом махнул рукой. — Вообще-то, я и сам не понимаю, как ты очутился здесь. Ведь ты же отцепился от меня! Тебя должно было разорвать на переходе или оставить в руках этих троглоди-тов!
— Разорвать, переходы… опять бодяга какая-то! — проворчал Фомин, и еще раз проморгался; та же история. — Я просто хотел сначала тебя задушить, а уж потом с ними разобраться, — сказал он. — Я и сейчас не уверен, что это желание у меня прошло.
— Это желание тебя и спасло! — рассмеялся Доктор. — Ты бросился на меня, тебя и вынесло!
— А что ты сделал? Как мы здесь очутились? — спросил Фомин.
Он еще раз оглядел полянку, на которой они стояли. Был солнечный тихий день. Вокруг шумел большой лесной массив из огромных, будто первозданных деревьев. Было тихо и мирно, и потому абсолютно не верилось уже ни во что, ни в какие чу-деса.
— Это что за парк?.. Лось?
— Это не Лось, это лес.
— Это что же, они меня в область увезли? — возмутился Фомин. — И куда?
— Это не область, — снова сказал Доктор, и от его слов и голоса Фомину снова стало не по себе. — Точнее, это область, но – область допустимых значений. Другая возможная реальность, то, о чем я тебе говорил в баре.
— Да ладно! – не веря, протянул Фомин. - Мы ж не в баре!.. В какой стороне Мо-сква?
— Да ни в какой! Нет здесь твоей Москвы. У тебя что, не вызывает вопросов, как ты здесь очутился, не выходя из подвала?
— Так я и спрашиваю: как ты это сделал? Всех загипнотизировал?
— Ага! - сказал Доктор. - И котельную заодно!.. Где подвал-то? Тут даже дороги нет! Это дикий лес, только не под Москвой, а совсем в другом месте. В другой реальности.
— Ты меня напугать хочешь или удивить? — взорвался Фомин. — Так удивил! Но только не надо плести про свои реальности! Давай выбираться отсюда, вот что реальность, а не допустимые значения!
— Давай! — почему-то весело согласился Доктор…
Они долго молча брели по лесу в одном направлении, которое наобум выбрал Фомин, но не увидели не то что дороги, тропинки. Похоже, лес был действительно девственным. Мещера какая-нибудь, чертыхался про себя Фомин. Доктор шел молча, покусывая травинку.
— Мы не заблудились? — морщил лоб Фомин. — Ты знаешь, куда мы идем?
— Не-ет! — ответил Доктор удивленно, и даже помотал головой.
«Зараза!..»
— Я думал ты знаешь, прёшь все время на солнце!
— Но это же ты нас сюда завел! — возмутился Фомин. — Ты и выводи! Все я, да я!..
Доктор посмотрел на Фомина с каким-то даже сожалением.
— Ты пойми, — сказал он. — Мы не под Москвой. Мы даже не на Спирали, мы ушли с нее так далеко, что можно идти тысячу лет и все равно не дойти. Мы сделали переход, пойми, и для того, чтобы вернуться, нужно сделать такой же переход, но уже обратно.
— Спираль, переход... Иди ты к черту!..
Что-то подсказывало Фомину, что Доктор не врет, но верить не хотелось, чудеса уже порядком надоели ему с утра, он мечтал об обычных, объяснимых вещах. Теперь даже то, что случилось до этого дурацкого «перехода», и события в баре, и в подвале котельной, казалось ему обычным и объяснимым.
— А зачем ты это сделал?
— Я тебе уже сказал, они бы тебя разорвали.
— Это еще неизвестно! Они хотели меня взять с собой, может, мне там понравилось бы?
— Не думаю, — сказал Доктор. — Они похоже не знают, что ты ничего не помнишь и разорвали бы тебя при переходе в лучшем случае на две половинки. Бродил бы ты в разных мирах и везде дефективный. Они же образы, куклы, и не умеют подстраиваться, их задача хватать и тащить. А ты ничего не помнишь…
— Так!.. — Встал Фомин... — Значит, ты мне хочешь сейчас сказать, что все, что ты нес в этих моих снах, правда?
— Это не сны! Ты просто много пил.
— Ну, хорошо, не сны! Значит, я, как и ты, снайпер?
— Сайтер, — поправил Доктор.
— Какая разница!.. Но почему я об этом ничего не помню? Все помню, а это — нет!
— Да что ты вообще помнишь? Помню! После того как ты попал в катастрофу, у тебя голова как решето: больше дыр, чем самого материала.
— Ты имеешь в виду аварию? Ее организовали? Кто?.. И за что?
— Вот этого я не знаю. Ты сам должен вспомнить. Это обычное вхождение в сайтерскую легенду, скорее всего…
— Это — твоя Ассоциация?
— И твоя тоже!
— Так эти типы из Ассоциации?
— Не похоже. Скорее из Томбра... Сам ломаю голову.
— Ну, ломай, ломай… только побыстрее!.. Леге-енда! — пробурчал Фомин пренебрежительно. – Область допустимых значений!..

Они долгое время шли в молчании. Солнце вдруг скрылось и лес угрюмо загудел.
— Мы так и будем тащиться неизвестно куда? — спросил Фомин, ему стало неуютно и страшновато почему-то. — Может быть, вернемся?..
Он повернулся к Доктору и увидел за его спиной, немного в стороне, странный пейзаж. Вернее, в пейзаже было что-то странное: часть его куда-то втягивалась, как в воронку. Это было похоже на зеркало, которое вдруг стало пластичным, даже текучим, и центральная часть его, проваливаясь, стягивала окружающее пространство внутрь себя, утекая вместе с ним неизвестно куда. Только зеркало это было огромно и вогнутое жерло его легко глотало целые деревья. Все это в полной тишине. Окружающий мир исчезал без следа!
Фомин подумал, что это обман зрения, но сморгнув, увидел то же самое: лес, земля, даже небо издевательски куда-то сваливали! У него слегка зашевелились волосы. Доктор, видя его озадаченную физиономию, тоже обернулся.
— Ну ты даешь!- восхитился он.- Все время поражаюсь твоей способности делать дело, словно случайно! Ты знаешь, сколько мы с тобой ищем это? И сколько это ищет нас?
— А что это? — спросил Фомин, зачарованно глядя на этот фантастический про-странствоворот.
— Это, друг мой, дыра. Находить их моя специальность. Твоя, кстати, тоже.
— Находить дыры?.. Как поэтично!.. Не скажу, чтоб я бросал это занятие когда-нибудь! — плоско пошутил Фомин от растерянности, и вспомнил Иринин гнев.
— Господи! — опомнился он. — Да что ж я накаркал ее что ли?! — застонал он в голос. — Дыры, е-мое!.. - И он в отчаянии схватился за голову. — А мы, значит, за-тычки?
— Дыры, это мы так называем. На самом деле, это разрывы пространственно-временного континуума…
— Спасибо, доктор, мне уже легче! — отмахнулся Фомин. — Это я уже знаю!
— Между прочим, нам надо быстренько сваливать отсюда. Потому что сейчас мы ее нейтрализовать не сможем, ты только обуза сейчас, а не сайтер. Эта наша дыра, она давно охотится за нами. Ты вовремя ее заметил, иначе нам бы хана. Так что мы квиты.
— А что было бы? — спросил Фомин, уже с опаской глядя на огромное засасы-вающее жерло зеркала.
— Нас затянуло бы так же, как и все пространство.
— И что?
— И все!.. Ямаха, как ты говоришь. Что дальше, не знаю, оттуда не возвращают-ся.
— Так может мы вместо разговоров об этом уже и ломанемся отсюда? — предложил Фомин, чувствуя, как его затягивает в сторону зеркальной воронки мощной воздушной волной. — Что-то больно много охотников до меня последнее время, тебе не кажется?
— А я тебе говорил, что если проснется всё, что ты зацепил чаяно или не, жизнь твоя превратиться в цепь коротких перебежек без отдыха.
— Ну так и чего мы ждем?
— Сейчас, только зафиксирую ее! — сказал Доктор, роясь в карманах у себя на поясе. — Не думал, что мы так быстро напоремся на нее!..
Он достал из карманчика все тот же аппаратик, вроде пейджера, и направил его в центр стягивающегося пространства.
— Потом, через код, мы найдем ее быстрее, чем она нас, надеюсь!..
Аппаратик отчаянно запульсировал красными зигзагами и огоньками. Фомин почувствовал, что земля под его ногами завибрировала.
— Знаешь, ты фиксируй, а я, пожалуй, пойду отсюда! — сказал он, и повернулся, чтобы отойти на безопасное расстояние.
Но то, что он увидел, заставило его остановиться, как вкопанного.
— Мама дорогая! — сказал он с нервным смешком. — А тут еще одна дырочка! Ты, наверное, немного преувеличивал, когда говорил, что ты их ищешь. По-моему, это они тебя… находят!
Точно такое же зеркало плыло на них с другой стороны, только расстояние до него было несколько большим. Доктор стремительно обернулся. В другое время Фомин с удовольствием насладился бы выражением его лица, и даже побрил бы его с любовью, чтобы лучше запомнить, но сейчас под его ногами дрожала земля…
— Туда! Между!.. - Доктор стремительно побежал в указанном направлении.
Фомину не нужно было два раза повторять, спасать свою шкуру он очень любил, а в последние часы только этим и занимался. В три прыжка он обогнал Доктора и побежал так, как бегают только в последний раз, при этом стараясь вырваться из фокусного расстояния первой дыры и не попасть в фокус второй. Буквально в пятидесяти метрах слева от них смазывались и утекали деревья, кусты, земля.
Он круто забрал вправо и еще прибавил прыти, хотя секунду назад это казалось ему невозможным. Сзади он слышал топот ног Юлия. «Козлина!.. Искатель дыр!.. Доискался на свою голову!» — прыгало и стучало у него вместе с сердцем. Не снижая темпа, они неслись так минут пять. Наконец, Фомин почувствовал, что земля больше не дрожит под ногами, а сердце вот-вот выскочит из глотки.
Неожиданно лес кончился и они оказались у излучины небольшой реки. Вдалеке, на противоположном ее берегу сидели старик с мальчиком и мирно ловили рыбу странными прутьями без лески и ведром.
— Здесь люди?! — удивился Фомин. — Может, через реку?
Мальчик увидел их и показал старику, тот подхватил ведро, очертил себя кругом и через мгновение они исчезли в лесу, словно испарились, словно их и не было ни-когда.
— В воду нельзя! Еще метров триста!. — услышал Фомин задыхающийся голос сзади.
— Ты еще не набегался… искатель? — удивился он, устремляясь вслед.
Поляна с пнем посредине ждала их, словно стартовая площадка; они упали возле пня.
— У нас… не больше двух… минут, — проговорил Доктор с трудом. — А может… и того меньше. Так что слушай и… не перебивай!
Но Фомин не удержался:
— Я смотрю, у тебя все время не больше двух-трех минут. Ты специально работаешь в таком режиме, спаситель?
Доктор его не слушал.
— Сейчас ты мне должен помочь, если хочешь выскочить. У меня ни времени, ни сил, ни состояния…
Говоря это, он сел спиной к Фомину и скинул с себя пояс, который у него был под курткой. Судя по тому, как упал этот пояс, весил он не менее двадцати килограммов.
— Ты это чтобы не улететь носишь? — спросил Фомин, с интересом рассматривая брошенную амуницию. — Что это?
— Снаряжение… не успел снять. Я на тебя нарвался прямо на задании, — выдохнул Доктор. — И задание, к сожалению, не завершил.
— Я, наверное, должен испытывать чувство вины за то, что ты таскаешь эту тяжесть и не выполняешь задания из-за меня?
— Нет, просто плотнее прижмись ко мне спиной и представь то место на Спирали, где бы ты хотел сейчас оказаться…
— На какой еще спирали? Я не хочу ни на какую спираль!
— Москву, Москву свою представь, белокаменную!.. Очень подробно представь то место, где хочешь очутиться. Это на всякий случай, если у меня не получится, потому что поздно…
Земля под ними задрожала. Скользящие картинки, словно два огромных, в полнеба, экрана, приближались с обеих сторон с одинаковой скоростью. Фомину стало жутко до боли в животе, чтобы как-то с этим справиться он стал декла-мировать:
— Но вот уж близко. Перед ними уж белокаменной Москвы как жар крестами золотыми горят старинные главы… Как часто в горестной разлуке, в моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва… как много в этом звуке...
— Все! Смотри! — крикнул Доктор, дико оглянувшись на декламацию.
И створки зеркал сомкнулись на них. Фомину показалось, что внутри его разорвалась бомба и его словно потащило со страшной силой в разные стороны.
— Я тебя найду-у-у! — услышал он далекий голос.
Вот, спасибо, не надо, подумал Фомин, и дикая боль пронзила все его существо. Он закричал и почувствовал себя сразу в нескольких местах: руки, ноги, голова… и прочее. Это было бы некстати, пронеслось у него в голове прежде, чем ее распороли зигзаги боли. Раздался еще один взрыв и больше ничего не стало…
«Что-то я должен был вспомнить, кажется…»

Трель звонка вырвала его из обычного утреннего оцепенения.
— Да?
— Ты меня с ума сведешь!- закричала в трубке Ирина. - Ты где? Они требуют вы-куп?
— Стоп-стоп-стоп! — опешил Фомин. — Ты о чем? Я дома. Кто требует выкуп? У кого? У тебя требуют выкуп?
— Они запретили тебе говорить, да? Ты не можешь говорить? Они тебя били? — кричала Ирина в трубу телефона так, что у Фомина звенело в голове.
Утро начиналось в очень быстром темпе. Впрочем, не утро, часы показывали три пополудни.
— Постой, постой, я ничего не понимаю! — перебил он ее. — У тебя что-то случилось? Почему меня должны бить? Кто?
— Не надо так со мной, Андрон! Я все понимаю! Ты не можешь говорить! Что они требуют?
«Блин!» Фомин даже огляделся кругом – никого!..
— Да что ты понимаешь?! Кто они?.. Почему я не могу говорить?.. Можешь ты объяснить толком, наконец?! — взорвался он.
Сонной одури как не бывало! Зато запахло сумасшедшим домом.
— Я, кажется, тоже перестаю понимать, - сказала Ирина потерянно. — Ты где, дома?
— А где же еще? Ты же сама звонишь!.. Конечно, дома!
— Я сейчас приеду! В милицию позвонить?
— Зачем?!!
— Поняла! — четко отрапортовала Ирина. — Буду одна!
— Да не…
Но Ирина бросила трубку. Дурдом, подумал он, что с ней стряслось?..

— Там все в крови, тебя нет, разгром, бар пустой! Бармен тоже куда-то исчез! - тараторила Ирина у него на груди, и вдруг заплакала.
Распахнутая настежь входная дверь скрипела от сквозняка.
Ирина вихрем ворвалась в квартиру и повисла на нем, бормоча что-то несусветное. Он не успел ничего сказать, а уже слезы, объятья, крики…
— Ты меня прости-ишь? — тоненько затянула она.
Фомин непонимающе уставился на нее.
— Я тебе не верила!
— Ирина! — встряхнул он ее. — Ты можешь объяснить, наконец, что случилось?
Она достала было платочек, чтобы остановить слезы, но они остановились сами, когда она посмотрела на него.
— Как что? — спросила она, невольно снижая голос, как человек, который старается разобраться, почему его обманывают. — Тебя же похитили!.. Эти, из сна! Где они?
— Кто?! Какой сон?! Что ты несешь, опомнись?!
Настал черед обалдевать уже Фомину.
— Эти… толстяки из космоса, — проговорила Ирина, бледнея и все еще не веря ему.
Взгляд ее в тревоге бегал по его лицу, пытаясь что-то отыскать.
— Ну перестань! — попросила она умоляюще.
— Ну, девочка моя! — только и мог сказать Фомин, и внимательно посмотрел на нее.
— Не смей на меня так смотреть! — закричала вдруг она, и ударила его по груди. — Ты за кого меня принимаешь, а?! Хочешь сказать, что не было этих трех толстых, которые тебе снились?!
У Фомина глаза на лоб полезли...
— И я, как дура, в милиции все объясняла! А ты хочешь сказать, что этого не было? Не было, да? – Она колотила его по груди. — Не было?.. Да у меня свидетели есть! Весь бар! Там все разбито!..
Фомин понял только то, что у нее истерика и абсолютно непонятно из-за чего. Какой-то сложный бред: толстяки из космоса, выкуп, милиция… Еще вчера она совершенно спокойно хотела его оставить и даже сказала, что выходит замуж. Не из-за этого же она так внезапно помешалась! Сон?.. Перепутать сон, причем даже не свой, а чужой, с явью, и от этого впасть в истерику?
Фомин ничего не понимал, а Ирина продолжала горячо нести свой бред. Он едва уложил ее и заставил принять таблетку, которую нашел у нее же в сумочке. Ирина стала потише, видя его искреннее участие, и в то же время испуганнее.
— Зачем ты так со мной? — время от времени бормотала она, всхлипывая.
К счастью на большее сил у нее уже не оставалось. Однако через пятнадцать минут она стремительно встала с дивана.
— Поехали!
— Куда? — удивился он.
— В бар. Ты сам увидишь!
— Поехали, - пожал он плечами, в таких случаях перечить нельзя, да и выпить пора…
Впрочем, Ирина была полна такой решимости, что даже если бы он захотел «поперечить», она бы просто его смела. После всего, что произошло, она смотрела на него с холодным бешенством, как на врага, подозревая обман и негодуя. Его неподдельное участие в ней пятнадцать минут назад было забыто, словно и не было. Он был подлец!
В полном молчании они доехали до места, и Ирина сама решительно распахнула дверь бара и прошла внутрь, не дожидаясь, пока он расплатится за такси. Он поспешно сунул водителю деньги, тот, пользуясь ситуацией, потребовал еще, Фомин сунул еще бумажку и выскочил из машины, серьезно опасаясь, что Ирина и там, в баре, учинит скандал. Так оно и оказалось.
Ирина стояла у стойки бара, напротив бармена, и что-то громко говорила. Леша был в тяжелом положении, весь его десятилетний безупречный опыт «барствования» был ничто перед лицом разъяренной женщины. Ирина уже перешла на ты, и голос ее не предвещал ничего хорошего, поэтому глаза Леши блеснули отчаянной надеждой, когда он увидел Андрона.
— И ты хочешь сказать, — спрашивала Ирина тем временем, — что вот он…
Она, не оборачиваясь, показала за спину большим пальцем на Фомина (совершенно чуждый ей жест!)...
— Он не размахивал здесь вот этой железной вешалкой... – Опять большой палец за спину... – отбиваясь от тех трех типов, да?.. Сегодня днем?! – Наседала она, впившись взглядом в бармена.
У Леши бегали глаза. Откровенно говоря, именно это он и хотел бы сказать, будь между ним и Ириной пуленепробиваемое стекло. Но он уже один раз опрометчиво ответил «нет», второй раз рисковать не хотелось: рукой Ирина нервно и дробно выстукивала по стойке второй пивной кружкой. Осколки первой валялись на полу.
Леша с мольбой посмотрел на подоспевшего Фомина.
— Андре, я ничего не понимаю!
— Ах, ты мерзавец!.. — замахнулась на него кружкой Ирина. — Значит, это не ты милицию вызывал?!
Фомин едва успел перехватить ее руку, иначе бармен, предусмотрительно присевший за стойку, действительно бы пострадал в этот день на две пивные кружки и одну голову, но свою…
— Да вы что? — запричитал он, снова показываясь из-за стойки. — У нас здесь милиции еще ни разу не было, образцовое заведение! Скажи, Андре!..
В этом была особенная гордость, как бара, так и самого Леши. У нас ментов не бывает, если что, подмигивал он Фомину, подбивая на быстрый.
— А кто кричал: алле, Верхний Козловский? — передразнила Ирина, очень похоже изобразив характерное лешино «алле». — Я что ли?!
Она снова поискала глазами кружку, но их уже все предусмотрительно убрали, уважая чувства больных людей.
— Мы с тобой сейчас в милицию пойдем, и ты там скажешь, что ничего не было, когда тебе протокол дадут почитать, скотина такая! — кричала Ирина, уже совершенно потеряв контроль над собой.
Фомин никогда бы не подумал, что она знает такие слова, как милицейский протокол и уж тем более, что может так ругаться. Трудно было даже предположить, что она бывала в милиции, кроме как по поводу паспорта. Вообще, он первый раз видел, чтобы она выходила из себя и скандалила. Ирина всегда была тихой отличницей, а тут — «скотина»!.. Что с ней случилось? Уж больно подробно она бредила и в таких странных деталях. Протокол, сон, толстяки, космос… что с ней могло произойти за эту ночь?..
— Да успокойся ты! — шепнул он ей на ухо. — Видишь, он даже не понимает в чем дело!
— Ничего, в милиции поймет! — пригрозила Ирина, и вдруг подняла на него глаза, полные слез. — Андрон, я ничего не понимаю, — прошептала она. — Сегодня днем на тебя здесь напали. Здесь была кровь, стекло, милиция… не сошла же я с ума?!
— Да нет, конечно, Ириша, это просто недоразумение! — сказал Фомин, хотя твердой уверенности в этом у него не было.
— Может, мы не пойдем в милицию? — спросил он как можно мягче, отводя Ирину в сторону и показывая Леше, чтобы тот записал на него разбитые кружки.
Тот только отмахнулся: на фиг, на фиг! - и облегченно перекрестился.
— Но ведь все совпало! Даже то, что толстые! — удивлялась Ирина, словно про себя. — Ты что думаешь, это просто так?
— Что совпало, Ириша? С чем?
— Это с твоим сном!
— Не было у меня таких снов, - тихо сказал Фомин.- Ты свой сон принимаешь за мой.
— Да я не спала с того момента, что мы здесь были!
— Когда?!
— Сегодня!
— Я не был здесь сегодня!
Ирина заплакала:
— Ты мне что не веришь?
Снова здорово!..
— Верю, конечно, только тебе надо поспать, хорошо?..
Он вывел ее из бара, посадил в оказавшуюся, очень кстати, машину и сам сел рядом.
— Поехали! — сказал он водителю, и назвал адрес.
— Поехали! — захохотал вдруг водитель совершенно безобразным голосом, и в машину стали залезать какие-то отвратительные типы в серых пальто.
— Это они, Андрон! — закричала Ирина, в ужасе хватаясь за него. — Снова!..
Но уже в следующее мгновение, вырванная нечеловеческой силой из машины, она оказалась на тротуаре, а Фомин прижат и обездвижен на заднем сидении. Руки и ноги его оказались словно в железных тисках – в руках и ногах двух необыкновенно толстых и молчаливых мужчин. Сила их была невероятной. Даже дышать было трудно в этих объятиях.
Хлопнула дверь, и такси, сразу набрав страшную скорость, понеслось по улице, с визгом объезжая шарахающихся людей и машины.
— В чем дело?! — Фомин было рванулся, но ощутил себя словно замурованным по самые глаза.
— Ты пойдешь с нами! — сказал водитель, поворачиваясь к нему.
Фомин не успел ни ответить, ни испугаться толком, потому что из-за поворота, на такой же дикой скорости, выскочил грузовик и словно стена встал у них на пути.
— Смотри-иии!!! — закричал он водителю, закрывая глаза, так как больше ничего не мог сделать, его мертво держали, не давая шелохнуться. Водитель попытался вывернуть, бешенно крутанув баранку, но тщетно, машину несло прямо под грузовик.
Страшный удар Фомин ощутил, как сильный порыв ветра в грудь...
Сначала было темно и холодно, словно ночью в проруби. Потом вверху появился проблеск света. Фомин как будто поднимался к нему. Достиг. И его понесло по невыносимо сияющим и прозрачным ячеистым тоннелям. Навстречу ему, из далекого далека, неслись легкие светящиеся плошки (он не мог подобрать более точного слова) и он знал, что они летят к нему. «Вспомнил, что ты должен вспом-нить?» - спрашивали они. Потом появилась еще одна группа светящихся плошек и тоже направилась к нему. Обе группы сошлись прямо перед ним, оплетя все пространство искрящимися нитями. Взрывом его выбросило из прозрачного тоннеля и он снова все забыл. Только жуткая, пронзительная боль была его существованием.


3. Мистер  безупречность из Ассоциации (годом раньше).

Сообщение от Доктора застало Фомина на переговорах. Переговоры были душные, как противогаз, — расселение коммунальной квартиры. Прожив на одной жилплоща¬ди тридцать лет, клиенты знали друг друга, как мстительная ненависть врага, и так же мстительно не доверяли друг другу и все вместе — Фомину и фирме, которую он представлял. В переговорной явственно ощущался запах скандала, не хватало самой малости — одного неосторожного слова, чтобы все взорвалось.
Вообще вести переговоры о заключении эксклюзивного договора по расселению с таким сырым и горючим «материалом», конечно, нельзя, и Фомин обычно добивался предварительного согласия по основным пунктам, а уже потом собирал клиентов на подписание. Но в данном случае подготовку вела Ирина; она, поулыбавшись клиентам и посулив им в окнах Воробьевы горы и небо в кремлевских звездах, посчитала, что дело сделано, и пригласила их в агентство.
В агентстве же выяснилось, что все друг друга не так поняли, точнее, каждый понял так, как ему выгодно, и началась обычная коммунальная свара соседей, но с явным подтекстом, что Ирина их обманывает. Она выскочила из переговорной вся красная и стала умолять Фомина помочь ей.
 — Да отпусти ты их, пускай между собой хотя бы договорятся, а не договорятся, так и черт с ними! Их, таких, по Москве сейчас как собак нерезаных, — сказал Фо-мин.
Москва еще переживала бум расселения, и он знал, как трудно вести переговоры с уже «заведенными» клиентами.
 — Я месяц потратила, чтобы уговорить их прийти сюда. Андрон, миленький, ну сделай что-нибудь!..
Вместо того чтобы просто и четко проговорить все условия сделки, она «уговаривала прийти». И этот человек третий год в недвижимости! Фомин чертыхнулся еще раз и нехотя поплелся в переговорную. Что за жизнь я себе выбрал, думал он, ведь мог бы нырять за жемчугом по шестнадцать часов в сутки где-нибудь в Малайзии и горя не знать. Нет, захотел Москву. Теперь вот улаживай эту коммунальную склоку.
 — Если вы хотите, чтобы мы согласились продавать нашу квартиру, то лично мне надо двухкомнатную!..
Навстречу Фомину поднялся грузный отставник в лампасах, с испитой красной физиономией и палкой. Последовал перечень условий: тихий район, метро — два шага, средний этаж, окна во двор, во дворе сад, в саду гру¬ши. Клиент уже вошел во вкус от нового времяпрепровождения и сам верил, что это возможно: рядом с метро, но в деревне. В контексте это звучало так: вы нам спляшите, а мы еще посмотрим!
Отставник был одним из тех типов, что вечно за что-то борются и чьи жизненные интересы обычно простираются от мусоропровода до Гондураса, как у газеты, кото-рая торчала у него из кармана. Было заметно, что он выпил для куража: в переговорной стоял густой запах его испарений, сдобренный чесноком и желанием скандала.
Идя сюда, Фомин хотел просто отбыть время, подписать договор на любых условиях или не подписать, все равно. Его давно уже не интересовали результаты сделок, вообще все надоело: движимость, недвижимость, согласование цен; но, услышав такое заявление, он вдруг завелся, как в первые дни риелторской деятельности.
Клиенты уже год безрезультатно дают объявление сами – раз. Ирина полгода выставляет квартиру в «Руках» и каталогах, и это тоже не дает никакой реакции – два. Расселенцы – люди в основном вялые и нерешительные, кроме этого пьяницы, с которого он собьет спесь двумя-тремя цифрами, - три!.. Значит, тема быстрая, бодрая, но трагическая...
 — Я лично совсем не хочу продавать вашу квартиру, тем более на таких услови-ях! — успокоил Фомин отставника, а заодно и всех остальных. — Если вы хотите квартиры в сталинском доме, а во дворе — метро и при этом тихо, тогда я желаю вам долгих лет жизни! — сказал он и широко улыбнулся, давая понять, что это шутка, но в ней изрядная доля правды.
Потом он оглушил клиентов длинными, как автоматные очереди, статистическими выкладками и прогнозами, которые прочно сидели у него в голове и выскакивали в зависимости от ситуации в мажорном или минорном тоне.
Через десять минут перед ним сидели совсем другие люди, доверчиво внимающие его аргументам и живо, а главное, адекватно реагирующие на шутки. Фомин удивлялся способности обычных цифр склеивать разнообразные факты быстротекущей жизни в одну убедительную тираду, подобную той, которая прозвучала сейчас. Тут и политика, и экономика, и быт, и анекдот — как ни странно, люди ему верили и, как ни странно, это было для его коллег, он клиентов никогда не обманывал, просто с самого начала жестко проговаривал условия.
Охладив пыл клиентов, Фомин долго, но бодро, с журналами и сводной статистикой объяснял им трагизм ситуации: на что в самом деле они могут рассчитывать в этой сделке. Сделке, которую агентство будет проводить как акт милосердия и благотворительности, как бы в шутку подчеркивал он, то есть в целях дальнейшего повышения-снижения-расширения-приходимости-уходимости квартиро-клиенто-рублей в неделю…
Это был стиль ревущих девяностых, в корчах смеха рождающийся из совместной фени бандита, коммерсанта и чиновника. Непревзойденные образцы этого стиля демонстрировал его бывший коллега Гильштейн — виртуоз деловой пере¬писки, предваряющей коммерческие отношения. Илья умел начать письмо как предложение о сотрудничестве, продолжить его как сомнение в этом сотрудничестве, а закончить так, что не понятно было, зачем он это письмо писал.
«В целях наиболее полного удовлетворения Вас как нашего постоянного клиента сообщаем Вам, что дальнейшее сотрудничество между нами невозможно…» — примерно так выражался и действовал этот мастер-дизайнер новояза.
Так поступил сейчас и Фомин, проговорив скороговоркой нечто немыслимое, но удивительно убедительное. Пойдите поищите милосердия еще где-нибудь, звучало в его голосе. И клиенты его услышали, пытать где-либо милосердия отказались, попросив сразу показать, как выглядит договор на расселение. Переговоры вошли в нормальное русло. Правда, Ирина пихала его под столом коленкой, ей казалось, что цена занижена, никаких комиссионных, но у него были две горящие квартиры — срочная продажа, и если грамотно внес¬ти задаток, комиссионные они получат с лихвой.
В это время и пришло сообщение, оно было коротким: «Жду на Главпочтамте, сего дня». И дата. Кто это такой шутник, да еще столь терпеливый, удивился Фомин и вдруг догадался: кто-то из Ассоциации. Только этого не хватало!
— Извините… — Он вышел из кабинета.
— Мне надо уйти, — сказал он поспешившей за ним Ирине. — Заканчивай без меня.
— Да ты что? Они меня съедят!
— Не съедят, если будешь твердо придерживаться нашей позиции, а комиссионные обговаривать до подписания договора, а не во время продажи.
Это было болезнью многих маклеров — агентов по недвижимости: снимать маржу и с покупателя, и с продавца, делая вид, что они работают в интересах только од-ного из них, и когда во время оформления сделки у нотариуса или в департаменте открывалась истинная картина, случались дикие скандалы, вплоть до расторжения договора, не говоря уже о мордобитии. К Ирине это относилось в меньшей степени, но она стеснялась обговаривать комиссионные до самого последнего момента, момента продажи, из-за чего происходили самые неприятные недоразумения, финансовые. Получив деньги или документы, клиент становился совершенно глух к любым разумным доводам.
Ирина надула губки:
 — Что-то срочное?
 — Да.
 — Что сказать, если позвонят?
 — Что буду… позже.
 — У тебя все в порядке? — встревожилась она.
 — Конечно!.. Как освобожусь, позвоню!
«Вот только когда я освобожусь? Все зависит от того, кто на меня вышел и с чем…»
 — Меня нет и не будет! — крикнул он на ходу всем присутствующим в конторе и выскочил на улицу.

Заехав домой, Фомин отключил телефон, потом закрыл и зашторил все окна. Покружившись по комнатам, он плюхнулся в кресло и задумался. В последнее время он ощущал нечто похожее на чьи-то настойчивые попытки выйти с ним на контакт, но относил это на остаточные симптомы сотрясения от перехода в плотное и плоское пространство. Теперь он боялся, что это подтвердится.
Он не сразу смог успокоиться и сосредоточиться, чтобы настроится на сообщение. Затем, словно сквозняк по позвоночнику, и возникло спокойное, чуть аскетичное лицо: то ли боец, то ли мудрец. Фомин вздохнул: худшие опасения сбылись — Ассоциация! — хотя у него была надежда, что все ему только показалось, и кто-то просто пошутил. Нет, здесь шутками и не пахло, хотя и очень странно.
— На каком ты телефоне? — спросило лицо.
— Да, сейчас! Так я тебе и сказал! Живу трудно, но счастливо! — огрызнулся Фомин.
— Надо встретиться, счастливец, причем срочно! Позвони 7777777. Меня сейчас зовут Таня или Игорь — кого выбираешь?
— Вот и живите дружно! С меня хватит! Я выбираю хеннесси!..
Доктор уже успел подобрать легенду, причем двойную и разнополую, прекрасное прикрытие.
После того как Фомин был выслан сюда, на Спираль, за свою самодеятельность и несанкционированные выходы за Последнюю Черту, это был первый контакт с Ассоциацией. Ассоциация, конечно, могла прислать кого угодно, но то, что она прислала Мистера Безупречность было слишком даже для Фомина. Док… Неужели дело так серьезно, что понадобилось присылать стратегический бомбардировщик? Зачем?.. Отлучение у него бессрочное, то есть до особого распоряжения. Да и прислать они должны были какого-нибудь скучного и сонного курьера из Отдела Контроля с официальными полномочиями. Что-то здесь не так, не связывается!.. Ну и он связываться не будет, сколько возможно...
Он попытался просчитать ситуацию, сделать экспресс-анализ. Неужели все-таки они отследили его остальные выходы к Говорящему Что-то?.. Если системы контроля сумели отфильтровать его выходы от обычных трансформаций быстрых реальностей и нашелся оператор, который этим заинтересовался, тогда ему крышка. Ссылка превратится из бессрочной в вечную и не здесь, а где-нибудь в двухмерных инфраслоях Вселенной.
Он представил себя плоскостью. Потом такой же плоскостью — Ирину. Да, контакт, во всяком случае, будет полный... Да нет! Кто станет проверять мельчайшие волновые отклонения, так похожие на естественные?.. Только тот, кто знает, что он ищет. А про его выходы, кроме тех, в которых он признался, не знает никто. Но все равно было неспокойно. Доктор-то знает! Во всяком случае, об одном из них, когда их тряхануло. Сбежать бы, да некуда! Да и невозможно сбежать от них, при закрытом выходе отсюда — найдут моментально, все системы загудят.
Как бы это ни показалось странным его судьям в Отделе Контроля, но Фомин не чувствовал себя ущемленным ссылкой, и не стремился во что бы то ни стало вернуться в метрополию, как стремились все ссыльные. Поначалу в нем еще говорила обида: что он такого сделал? — но потом он стал даже находить особое удовлетворение от пребывания на этом искажении, бывшем, кстати, его родиной. «Моя Родина — искажение, что же я тогда? — иногда смеялся он. — Скаженный?» Многие, действительно, считали его таким. Высылка — результат этого…
Хаотичная, тяжелая и запутанная здешняя атмосфера стала для него притягательной, как не была до времени первого ухода отсюда. Он испытывал даже особое удовольствие, запутывая и так запутанные причинные связи и переплетения, гадая, каким причудливым способом все это отзовется на нем: оборвется, лопнет или стянет ему шею смертельным узлом?.. От причины до следствия здесь было так близко, а наказания за ошибки так неминуемо показательны и беспощадны, что он забавлялся во всех земных грехах, проверяя действия законов Спирали на самом себе. Иммунитет Ассоциации помогал ему пережить то, что неминуемо вогнало бы в гроб любого другого человека. Так что бежать он никуда не хотел и не хотел возвращаться в метрополию, он хотел одного, чтобы его оставили в покое. Он вошел во вкус на этом искажении — «сказивси», как говорила его бабушка, правда, имея в виду совсем другое.
Доктор, кстати, тоже участвовал в «развлечении», которое придумал Фомин: находить разрывы континуума и играть с ними в чехарду, то есть пытаться их ликвидировать или хотя бы нейтрализовать. Но в том неудачном случае, когда Фомин попытался совместить нейтрализацию разрыва с выходом к Говорящему Что-то, Доктора не было. Везунчик! На такое безумие Фомин не стал его приглашать, тем более, что у Доктора не было опыта перехода Последней Черты…
Именно после этого неудачного эксперимента с «дырой», как они называли разрывы, Фомина и выслали. Но по странной случайности, Доктор патрулировал по заданию Системы именно в том районе, где экспериментировал Фомин. Он застал Фомина, как он рассказывал потом, на последней стадии перед взрывом. Их тогда так тряхануло, что поисковые отряды нашли Фомина и Доктора в разобранном состоянии у жерла дыры. Нашли только благодаря персональным датчикам сайтеров, которые чудом не сорвало с них при взрыве.
Еще чуть-чуть и они провалились бы на Дно. Оно уже дышало на них своим холодным смрадом! Вернее, на то, что от них осталось. Но нашли их только потому, что искали Фомина как нарушителя Последней Черты. Где-то прозвенел звоночек. Ирония судьбы: они спаслись благодаря нарушению самой строгой инструкции Ассоциации. Вернее, даже инструкции такой не было — он совершил неслыханное! И наказали его примерно, так ему казалось сначала, а теперь он понимал, что ему даже повезло, в каком-то смысле. И вот Доктор… Куда бы смыться?..
Фомин встал из-под дерева, приветливо помахал остолбеневшей тетечке с собачкой: мол, ничего-ничего, продолжайте прогулку!.. С ним такое случалось иногда, когда он концентрировался, но отследить алгоритм и принцип перемещения в пространстве: как и почему, — ему не удавалось, все происходило независимо от него, как очень многое здесь. Он еще раз сделал даме ручкой: адье! — и та вприпрыжку побежала за своей собачкой, обе одинаково, вверх и в сторону, подбрасывали зад на ходу, только собачонка еще писала через каждые пять метров.
Фомин побрел по начинающему желтеть парку. Это оказались Сокольники. Середина лета, жара. «Ну и куда теперь?» — подумал он. Из дома его вынесло, значит, там быть не следует, а следует погулять и развеяться. Ирина? Служебный роман…чик. Что может быть лучше на дурацкой работе – продавать квартиры? – только роман с совершенно безумной женщиной! Впрочем, все так и говорили, крутя пальцем у виска, и боясь с ней связываться.
Ирина представляла собой странную смесь отличницы и плохой девчонки. Ангельский лик и сущий дьявол в глазах, и все это по-восточному пряно приправлено нежным смуглым румянцем и тщательно скрываемым темпераментом — луна, затмевающая солнце!.. Впрочем, возможно, коллеги по работе боялись связываться с ее приятелем, то ли боксером, то ли штангистом. Поди разбери, если он не вылезает из своего джипа, а только сигналит… Чертова Ассоциация!..

Ассоциация прислала Доктора или нет, это уже не так важно, размышлял он, сидя на скамеечке, рядом со старушками и голубями. Эта организация, даже не вмешиваясь, все равно являлась определяющим фактором его жизни просто самим своим существованием. Он вдруг вспомнил, что именно здесь в Сокольниках он в первый раз встретил Сати, своего проводника в Ассоциацию. Господи, когда это было?!.
Какая-то сила гнала его в то время, не давая задерживаться на одном месте: студент, дворник, продавец, кочегар, директор малого предприятия, снова дворник… он нигде не задер-живался, ни на чем не останавливался, ни с кем по настоящему не сошелся, как странник блуждал он по мегаполису.
Потом к нему пришел Сати. Ниоткуда. Он приходил в разных обличьях: то это был коллега по работе, то наставник кун-фу, то какой-нибудь забулдыга, от которого невозможно отвязаться. Как выяснилось позже, многие девчонки-профсоюзницы, к которым Фомина «необъяснимо» тянуло после обильных возлияний были, как правило, из специально обученного контингента собирателей информации в одноименном департаменте Ави. Эта необъяснимость перестала быть загадкой только вместе с Сати. Оказывается, это был какой-то специфический диагностирующий процесс.
— Какой? — удивлялся Фомин.
— Ты сбрасывал информацию.
— Какую информацию? — снова недоумевал он.
— Свежую, — успокаивал его Сати…
Потом Сати начал учить его переходу. Чтобы учиться в Школе Ассоциации, ученик должен был сам переместиться туда. Правда, Фомин не знал тогда ни о какой Школе, ни тем более об Ассоциации. Он тренировался, как ему казалось, из собственного любопытства и тщеславия.
«Физически! — смеялся Сати над попытками Фомина уяснить себе переход. – Фома ты неверующий!..» И демонстрировал переходы в самых жутких для Фомина вариантах: по частям, когда исчезали то голова, то тело, или, например, в поэтапном исчезновении кожи, жировых прослоек, мускульной массы и так далее, до скелета и, наконец, туманного свечения того, что было телом. «Ну и где тут твоя физика? - спрашивал Сати у зеленого от дурноты Фомина и, не дожидаясь ответа, сам же и отвечал обескураживающе. — Везде, мой милый, на самом деле везде!..»
При перемещении в Ассоциацию Сати даже не предупредил Фомина, что тот больше никогда не вернется на свою Спираль, в Москву, к родителям, не счел нужным. Фомин ни с кем не попро-щался, никого не предупредил, не успел написать родным, как в воду канул. Сати был большой шутник. «Там у тебя такие похороны! — сладко жмурил он глаза на вопрос Фомина, что же с ним стало на Земле. — Ты, кажется, Родину спас».
В другой раз он говорил, что Фома просто исчез, оставил мир самым достойным, незаметным, образом. От Сати ничего нельзя было добиться, причем он даже не старался придать достоверность своим ответам. Впоследствии (Фомин не прекращал попыток выяснить, так как неожиданно горько затосковал по Земле, своим близким) он слышал все новые версии того, как покинул Спираль. Сати словно издевался над ним, рассказывая в очередной раз как Фомин «погибал в самолете, всячески помогая всем до последнего, такой геройский конец!..»
— Тебе, собственно, деваться было некуда, только геройствовать и пытаться спасти самолет, — смеялся Сати. — Он ведь только из-за тебя терпел катастрофу. Хотя нет! Мы тебя уже в падающий засунули. Тебя приняли за ангела, ты был бледен и красив, — вот как сейчас!..
Фомин был вне себя...
— Все бросились к тебе, ты бросился утешать, в общем, засланец небес! Кажется даже, ты на самом деле хотел остановить катастрофу. Было забавно!
— Люди же погибли! — не понимал Фомин.
— Да, и самолет тоже, — сокрушенно соглашался Сати.
Фомин почему-то никак не мог вспомнить, что же произошло с ним на Земле в момент перехода и то, как он согласился на переход...

Школа была таким же грандиозным зданием, как и Дворец Синклита, как же – Альма-матер! Там их собирали несколько раз в год (Фомин все мерил земными мерками поначалу), в основном обучение было индивидуальным, но некоторые курсы они проходили большими группами. Количество его соучеников все время колебалось. То ли они переходили на следующую ступень, то ли на специализацию, то ли вообще изгонялись, — ничего не объяснялось, да они и не спрашивали, памятуя «Завет ученику»: молчать, молчать и еще раз молчать.
Время от времени обучение прерывалось турнирами, своего рода экзаменами. Турниры были разные, а условия совершенно непредсказуемые. Впрочем, одно условие всегда оставалось неизменным: надо было победить. Так провозглашалось. Набравший лимит поражений мог быть дисквалифицирован. Что это такое, тоже никто не говорил.
На одном из таких конкурсов-ристалищ Фомин впервые увидел Доктора. Бледный юноша с трудно произносимым именем участвовал в играх с каким-то странным, отсутствующим видом, но при этом был неуязвим. Говорили, что он отпрыск королевского рода Оборотней с окраин Ассоциации. Так это или не так, но сражаться с ним было действительно очень трудно: при всей непредсказуемости Фомина тот демонстрировал чудеса неуязвимости, словно действительно был оборотнем. Победительный Фома не мог набрать на нем зачетных очков. Поединок закончился ничем, по времени, но тогда и позже Фомину казалось, что не проиграл он только потому, что его соперник отрабатывал школу защиты и не собирался нападать на него.
Они не раз еще встречались, но он ничего не мог поделать с безупречной защитой Доктора,  и у того, после ряда таких турниров, появилось прозвище «Мистер Безупречность». Казалось, ничто не могло вывести этого юношу из себя. «Это машина», — успокаивал себя Фома, всегда участвующий в любого рода состязаниях с упоением. Ему не раз выговаривалось, что он слишком далеко заходит во всем, но он не мог без этого. Страсть идти до конца выглядела в глазах его наставников опасной страстью. Самая безумная затея, самое рискованное предприятие вызывали в нем лишь азарт и неуемное желание попробовать.
Бывало, он проигрывал на этих турнирах только потому, что шел на поводу какой-нибудь безумной идеи во время отработки стандартной ситуации. Противник же, если не терялся от неожиданности его курбетов и не паниковал, мог спокойно воспользоваться представившимся шансом - Фома был непредсказуем, но безрассуден и бывало «открывался». А вот Доктор этого не делал. Он шел вслед за всеми безумствами Фомы и отвечал на них по законам безумства, не стремясь закончить поединок победой. Это была необычайно зрелищная игра.
Единоборства между ними представляли собой смесь головокружительных комбинаций всего арсенала Школы и трюков на грани возможного, а порой и за гранью. На их поединки съезжались со всех провинций Ассоциации, чего не предполагал простой школьный экзамен, а сами они — сблизились, может быть, благодаря своей непохожести, словно дети вдоха и выдоха. Они часто вместе проводили время и даже хулиганили, если можно так сказать про Доктора. Из-за них, кстати, в Ассоциации появился тотализатор. Их развели. Формальная причина — тотализатор и безрезультатность встреч, якобы, вредно влиявшая на других учеников – к победе надо идти кратчайшим путем.
Сати опять смеялся:
— Засунь свои эмоции… ну, ты знаешь куда! Никому не нужны твои победы!
— Как не нужны? — удивлялся Фомин. — А зачем все эти турниры тогда?
— Ну уж не для того, чтобы ты удовлетворял свои амбиции! — говорил Сати. — Кстати, их засунь туда же! Здесь идет другой отсчет, совсем другой.
Сати же и защищал его от слишком педантичных наставников. Когда мог. Он все так же неожиданно появлялся и исчезал. Потом пропал совсем. Это произошло уже после окончания обучения. Вопросы теперь задавать было можно, но толку от этого не было никакого.
«Узнаю Ассоциацию! — хмыкал Фомин на редких теперь встречах с Доктором, где-нибудь вдали от метрополии. — Никто ничего не знает или делает вид, что не знает!»
Душу он теперь отводил в достижении Последней Черты. Тут и начались его самые рискованные эксперименты с собой. Тут же и закончились.
Он был вызван в Синклит, в отдел контроля, и какой-то нижний чин провел с ним тихую беседу.
— Меня зовут Моноро. И пригласил я вас за тем, чтобы кое-что выяснить. Так, одну мелочь.
Чиновник помолчал, с любопытством рассматривая Фому. Потом снова открыл рот:
— Говорят, вы проводите несанкционированные эксперименты по выходу за Последнюю Черту?
И тут, услышав это «говорят» в компетентном институте Иерархии, Фомин впервые подумал: может быть, действительно, здесь никто ничего толком не знает, как и везде? И Ассоциация такая же неповоротливая структура как и все огромные организации, и левая рука не ведает, что творит правая?.. Интересно, представляет хоть кто-нибудь, что творится в их грандиозном детище? Ну, хотя бы в общих чертах?.. Судя по Моноро большего требовать было несправедливо.
Идя сюда, он собирался повиниться во всех своих выходах за Черту и принять любое наказание. А теперь это «говорят»!.. Ну продолжайте «говорить»!.. И он рискнул еще раз сыграть. Тем более, что игра была его натурой. После недолгого и казавшегося естественным запирательства он признался:
— Я не знаю, как это происходит. Я пытался пройти замок, а меня, наверное, вынесло за Черту… - Он выбрал тон нашкодившего школяра, который раскаивается, боясь наказания.
— Но простите, это же не… - Чиновник на секунду задумался, подбирая сравнение.
Фомин преданно смотрел ему в глаза...
— Не дело, - нашел, наконец, чин самое банальное сравнение и похоже сам не был удовлетворен этим. — Значит, вы хотите сказать, что случайно вышли за Последнюю Черту?
— Да.
— Как это произошло?
А действительно, как? Как ему пришло в голову сделать вираж вместо завершения замка и помчаться вдоль волны ячеек, дожидаясь, когда она разродится мощным гребнем? Может быть занятия серфингом? Это был огромный риск, цепь ячеек могла в любой момент распасться и образовать внутризамковый клинч, от которого погибали и не такие сайтеры, как он. Но он уловил момент, когда волна вздыбилась грандиозным гребнем, и вскочил на нее.
На какое-то мгновение у него перехватило дух, и он потерял ориентацию, а потом вылетел, как пуля, за Черту, и дальше. Все произошло слишком неожиданно и стремительно. Фомин даже не понял сначала, где он, но сейчас только при одном воспоминании об этом, он испытывал невероятные ощущения.
Моноро внимательно смотрел на него, изучая.
— Я пытался понять, — сказал Фома, и в знак полного бессилия, пожал плечами. — Не понимаю.
Тут он был спокоен. Этого-то уж точно никто не мог знать. Здесь Ассоциация могла с полным основанием сказать свое любимое «говорят».
— Хорошо, - согласился чин, - не знаете. Это мы допускаем. А что вы чувствовали в этот мо-мент?
— Страх, — ответил Фома.
Он и в самом деле был напуган, когда это получилось в первый раз, да и во многие последующие разы он изрядно боялся. Несмотря на свое лихачество и даже безумие, он прекрасно отдавал себе отчет в том, как рискует.
— Страх? — удивился чин. — За Последней Чертой — страх?..
Ах вот, что вас интересует! Не замок, не выход, а Последняя Черта! Не как, а — что! Следователь, сам не зная того, подсказал выход.
— Да, — подтвердил Фома.
— Страх, — еще раз повторил его собеседник. — Это интересно!
— Может быть, мне рано… поэтому? — как бы спросил Фома.
— Да, да... вам рановато, — словно в раздумье согласился чиновник. — Но скажите, какого рода страх вы испытали?
Фомин показал, что не понимает.
— Ну, бывает страх, который можно преодолеть, — развивал свою мысль чиновник. — Кото-рый… как бы хочется вернуться и попробовать. Как знаете…
Он опять запнулся, подбирая слово, и щелкнул пальцами. У него явно были нелады со сравнениями, и все бы ничего, да уж больно он их любил. «Я подарю ему словарь сравнений и метафор, — подумал Фома. — Есть же словарь синонимов!» Чиновник так и не нашел сравне-ние.
— Вот хочется, а страшно, — сказал он. — Или бывает страх, который больше не хочется испытывать, несмотря ни на что, ни на какие удовольствия, которые может быть ждут после преодоления.
— А что?.. — Фома немного помялся. — Там… большое удовольствие?
— Да нет, я не об этом! — отмахнулся следователь. — Это я так, для сравнения...
Он вдруг улыбнулся поощрительно и Фома запомнил эту улыбку: тень дыхания на лезвии бритвы.
— А вы ничего! — сказал чиновник, засосав улыбку обратно в узкую щель. — Я просто хотел уяснить, вы бы хотели туда вернуться?
Значит, все дело в Последней Черте? Что-то такое там, если даже ему, магистру, получившему высшую категорию по окончании Школы, не положено там бывать и даже знать, что там, подумал Фомин. Вслух же сказал:
— Ну, что вы! Конечно нет! Это как раз, описанный вами, второй случай: такая жуть, даже вспомнить страшно! Ни за что!
Следователь дробно засмеялся.
— Что вы говорите? Ни за что? — сказал он, отсмеявшись. — Тогда у меня к вам два последних вопроса.
Видя, что Фомин изобразил полнейшее внимание и готовность ответить, он покивал согласно головой: да, да… — и лицо его внезапно стало жестким.
— Если вам было так страшно, какого же рожна вы туда снова совались?..
Фомин понял, что его купили, как последнюю сявку. Немного постеснявшись, он сделал еще одно чистосердечное признание. Оказывается, он терял сознание в замке, и куда его выносило, как его выносило, он не знает. Может быть, старшие товарищи подскажут, а он — хоть убей! Всего этого, конечно, не было сказано, но выражение физиономии Фомина было такое, даже больше. Следователь ему, конечно, не поверил. Он хотел знать, зачем и как, причем теперь главным было «как».
— Не знаю, меня словно било молнией, — по ходу перестраивался Фомин.
Его действительно пару раз тряхануло, пока он отработал переход. В доказательство он обнажил ворот рубахи. Под левой ключицей было два довольно внушительных ожога.
— Вот сюда… и я как будто выключался, терял сознание. А когда приходил в себя, я был уже снова в замке.
Чистая правда. В первый раз он действительно очнулся уже в замке, и только безумец мог повторить этот трюк еще раз. Похоже на опера ожоги произвели впечатление, они были свежими и довольно внушительных размеров. Откуда чину было знать, что это последние ожоги, первые давно зажили.
— Сколько раз вы пытались это сделать?
— Ну вот, — ухмыльнулся Фома, показав на ворот. — Здесь все написано.
«Вряд ли они могли меня засечь больше двух раз. Скорее всего, меня засекли один раз — первый, когда я делал это чуть ли не под окнами Дворца Синклита. Но откуда же мне было знать, куда меня занесет, когда я заложил вираж?»
Чиновник, казалось, был удовлетворен. Дальнейшая беседа была продолжена почти в дружеской непринужденной обстановке… а потом Фома вел уже великое множество бесед под обильное возлияние в кабаках и забегаловках родной Москвы. Ему не поверили, хотя ничего доказать не могли, да и не предполагали этого совсем. Поэтому он отделался только ссылкой, а не отлучением. А самовольное развлечение с «дырами» было, в общем-то, только предлогом, хотя из-за этого чуть не погиб Доктор, сказали ему и добавили выразительно (это был опять Моноро):
— Не считая вас, конечно…
Впрочем, насчет отлучения у него были только домыслы, как и о многом в Ассоциации. На самом деле он сделал гораздо больше полетов за Черту. А после разговора во Дворце Ману он просто не выходил из замка, пока не отточил этот переход до филигранности. Словно знал, что еще долго ему не резвиться в Открытом мире. Правда, чего это ему стоило, знал тоже только он один…

— Моноро, я ознакомился с вашим отчетом и у меня, в связи с этим, только один вопрос.
Моноро изобразил внимание.
— Слушаю, ваше превосходительство…
Кальвин включил голограф и нашел нужное место в отчете.

Моноро почтительно поклонился, сделал несколько шагов к голографу своего начальника.
— Дело в том, что сейчас у нас только один ссыльный, подпадающий под этот раздел, — сказал он. — И чтобы не перегружать отчет пустыми таблицами и схемами, я вывел его в «общий» раздел о наказаниях, который теперь будет в конце отчета, и, может быть, не каждого. С вашего разрешения, сэр, конечно!
— Нет, Моноро, вы не получите разрешения! Эта информация на контроле Совета, а вы мне будете подавать ее через раз? Дайте мне ознакомиться с ней сейчас и не затягивайте с этим впредь!
Моноро, тихо шурша плащом, удалился.
«Вот похож он на мышь библиотечную, никуда не денешься!» — подумал Кальвин, доставая яблоко… когда он доедал второе, появился Моноро, держа в руках кассету с отчетом.
— Меня, собственно, интересует только одно, каким образом обеспечивается его удержание на Спирали? — спросил Кальвин уже мягче, видя, как покраснел и вспотел его субалтерн.
— Прежде всего, ваше превосходительство, у него стоит блок-запрет на выход оттуда, — начал докладывать Моноро. — К его блоку привита наводящая программа страха перед этим выходом, не позволяющая ему даже думать об этом без ужаса. Немножко громоздко, но зато надежно. Ну и еще несколько косвенных программ, которые, в той или иной мере, корректируют его поведение.
— То есть?
— Программы направлены на ослабление его эмоционально-волевой компоненты: поощряется некоторая распущенность, слабоволие, лень, — то есть все, что способствует, в свою очередь, усилению страха перед выходом со Спирали.
— Вы не испортите парня? Это имеет обратную силу, надеюсь? — с усмешкой спросил Кальвин.
— Ну что вы, сэр, конечно! - Моноро почувствовал перемену настроения шефа и заговорил бойчее. — Программы легко снимаются и компонента быстро восстанавливается, нужна только команда главного компьютера и наведение прекращается.
— Значит, перед выходом у него страх и ужас? Фобос и Деймос, что-то в этом есть… смешное.
— Да, ваше превосходительство, это его постоянные спутники. На Спирали он кажется пустым, никчемным человеком, да, собственно, таковым и является — одна болтовня, но никакого дела. Все устроено, как вы учили: минимум связей и привязанностей.
— А что конкретно имелось в виду, когда создавались эти субпрограммы?
— Традиционно, — пожал плечами Моноро. — Этот человек ни во что не верит, но всего боится, подвергает сомнению очевидное и легко принимает абсурд и свои галлюцинации за действительность. То есть, если коротко, ваше превосходительство, это человек, который не принимает действительность, но приняв что-то за действительность, свои фантазии, например, все равно не умеет принять решения. Из всего диапазона способов действия он использует только две крайности: полная пассивность или немотивированные поступки, - что позволяет легко манипулировать им и задавать нужную доминанту.
— Ну, наговорили! И это у вас называется коротко? Проще, Моноро, проще! В общем, я так понял, что это человек, с которым трудно сварить любую кашу?
— Вы, как всегда, сразу уловили суть дела, ваше превосходительство! - Моноро склонил голову.
— Аккуратнее, мой друг, следующая аттестация еще не так скоро! — рассмеялся Кальвин. — Принесите мне как-нибудь описание этих программ и отчет по их применению.
— Слушаюсь, сэр!
— Да, и что это у вас все время шуршит?
— Плащ, сэр!
— А, это новая мода у сайтеров! Но вы же не сайтер, Моноро, с чего это вы?.. - Моноро молчал, покраснев. — Ну, ладно, идите и не забудьте отчет и описание!
Кальвин с усмешкой слушал, как он удаляется, шурша. Сайтер кабинетный. Ему бы не плащ попробовать, а хлеб преобразователей реальностей. Сайтеры, конечно, пижоны, особенно на первых порах, но как им еще разрядиться после своей работы?


4. Гамлет

Вечером, так и не появившись дома, Фомин отвел Ирину в театр.
Давали «Гамлета». Гамлет, как всегда в последнее время, был женщиной, причем лет пятидесяти, и к этому уже привыкли — режиссер тоже человек, у него есть жена, любовница, теща, в конце концов… но то, что все герои мечтали переспать с принцем Датским, было довольно смело даже для последнего времени, во всяком случае, неожиданно.
Гертруда, например, была особенно настойчива, видимо, на правах матери. Она ходила в одних подвязках, меняя их с каждым выходом на все более смелые, и всем своим видом давала понять сыну, что это не предел, и вообще, он ей кого-то напоминает.
На фоне этого даже полупристойные, не по тексту, реплики в зал и постоянная беготня могильщиков среди зрителей (в касках и форме спецназа с автоматами), казались безобидными шутками режиссера, пытающегося ослабить неумеренный трагизм Шекспира.
Какая Дания? Какое убийство?.. Это было коллективное самоубийство в коммунальной квартире аварийного дома, в престижной «золотой миле» Москвы, - обильно окрашенное в голубые, розовые и коричневые тона. Правда, самоубийство веселое, так как времена были и так тяжелые: невыплаты, коррупция, киллеры в каждом подъезде, потерянное поколение пенсионеров и ищущее себя поколение мо-лодых отморозков…
Лаэрт был ущемленным выселенцем фашистом, Клавдий — ответственным чиновником, скупающим через подставных лиц квартиру по частям, Офелия, «съехавшая» на почве лесбийской любви к королеве, была феминисткой, кругом педофилы, извращенцы и фанаты. И все это бедному режиссеру надо выразить в одной постановке, в рамках, так сказать, Шекспира — легко ли? Он и не скрывал, как это тяжело…
Фомин не выдержал и сказал Ирине, что подождет ее в буфете: ничего не ел весь день, теперь мутит от спектакля. Выскочив из зала, он с наслаждением вздохнул и замысловато выругался, чем напугал и возмутил незамеченную капельдинершу.
— Молодой человек, вы не улице! Это театр! — услышал он вслед.
— А жаль! — ответил Фома, направляясь в буфет.
Буфет был почему-то закрыт. Он вышел на улицу. Напротив было казино, рядом с ним, на углу, бар в одно окошко. Устроившись у окна, Фомин попивал коньяк. Выпив сто грамм, он как всегда в последнее время, задумался не взять ли ему еще. Взял. А потом увидел ее.
Она стояла у перехода, пережидая поток машин, лицом к нему и время от времени поправляла непослушную на ветру прядь. Непонятная сила сорвала Фому. Он не понимал, что делает, знал только, что ему надо увидеть незнакомку вблизи, поговорить. Переход был пуст и он бросился за угол. Она спускалась вниз по тротуару и ее уже ждал открытый автомобиль. Еще мгновение и он ее увезет.
— Постойте! — отчаянно крикнул он, не понимая, что делает. — Стойте же!..
Мимо него с ревом пронесся грузовой автомобиль, чуть не сбив. Зажегся красный свет и машины с воем и ревом рванули вперед, перекрыв ему дорогу. Но незнакомка услышала его и обернулась. Он стоял один на островке безопасности и она увидела его.
У нее сделалось странное выражение лица, будто она увидела призрак, и он мог поклясться, что она удивленно выдохнула: «Ты?!» Видимо ее окликнули, потому что она отмахнулась и пошла навстречу Фомину. Тогда из автомобиля вышел мужчина в дорогом костюме, догнал ее, показал выразительно на часы и усадил в машину.
«Сейчас уедет!..» Фомин понял, что это она, что все его бессмысленные поиски неожиданно обнаружили свой смысл и цель, и цель их — она. И, значит, если она сейчас исчезнет, из его жизни снова исчезнет смысл. Опять тоска и беспробудное пьянство. Это стало так ясно, как удар молнии, и Фомин шагнул вперед.
Завизжали тормоза. Он не видел, как незнакомка выскочила из машины, бросилась к переходу, но не успела — его сбила «скорая», она же и увезла, истерично вопя сиреной.

Фомин успел вернуться к финальной сцене схватки за датскую корону и стал искать свое место под жуткие крики со сцены.
— Ты где бродишь? — спросила Ирина. — Я обыскалась.
— Буфет не работает, пришлось зайти в соседний бар.
— Я так и поняла. Хорошо, что не ушла, зная тебя...
«Да, за меня можно не волноваться, даже машины не могут сбить» Ему едва удалось убедить работников «склифа», что у него все в порядке. Побаливало бедро, зато голова, несмотря на жуткий, по словам подобравших его эскулапов, удар об асфальт, была абсолютно цела и здорова. Более того, Фомин обнаружил, что она стала легче и светлее, словно от удара оттуда вылетел ком грязи. В доказательство своей целостности он сделал маюрасану на одной руке в трясущейся на ходу ма-шине.
— Я здоров, — улыбнулся он онемевшим медработникам. — Спасибо!..
И вышел на первом светофоре. Никто не посмел его остановить…
— А тут что? — кивнул он на сцену.
— Жуть! — сказала Ирина. — Если б не читала, ничего бы не поняла!
На сцене к тому времени было настоящее побоище, трагедия шла к развязке. В зале же тоскливое недоумение первого акта сменилось тоскливым же ожиданием конца пятого. Далеко не все были уверены, что пьеса закончится так, как этого хотел Шекспир, воображение режиссера оставляло на этот счет мало надежд.
В конце концов, пожилая Гамлетша, вся измазанная чем-то красным, долго размышляла, после слов: «так ступай отравленная сталь по назначению!» — кого же убить, хотя на сцене стоял лишь Клавдий, все остальные лежали. Она даже снова произнесла монолог: быть или не быть? — который звучал довольно зловеще для зрителей: неужели все сначала?.. Но, в конце концов, к вящему удовольствию истомившейся публики, заколола-таки последнего короля Дании, тайного обладателя огромной коммунальной квартиры в центре Москвы, которую он собирался превратить в бордель.
— Дальше тишина! — цыкнул Гамлет в зал, и зал минуты две действительно молчал, потрясенный увиденным…
— Зайди! - прошептал в шуме аплодисментов один из пробегающих спецназовцев, которые как бы символизировали наступающий тоталитаризм, хунту и еще бог знает что.
Фомин узнал в нем Сашка.
— Мы будем в буфете...
— Похоже у тебя везде свои люди, — заметила Ирина.
— В буфете все люди мои... братья.
Откуда ей было знать, что это действительно так, когда он уже выпил полбутылки коньяка и побывал под «скорой помощью».

Потом был «банкет» в не отремонтированном буфете с Офелией, Лаэртом, Розен-кранцем и Гильденстерном, парой могильщиков вместе с Сашком и кем-то еще, кого Фомин не знал. Пили, как водится в Москве и ее необозримых окрестностях, за «как и зачем жить», то есть просто так... за истину.
— Я милого узнаю по походке! — развела руками Офелия, в миру Валерия Чашникова, когда увидела Фомина. — Сколько лет, сколько бед?.. Где ты пропадал?
— Да вот, Гамлета ждал, — усмехнулся Фомин.
— Дождался! — подал голос Лаэрт, брат Валерии не только на сцене, что в театральном мире случается крайне редко.
— Вот только скажи что-нибудь! — угрожающе прошептала Валерия.
Лаэрт комично поднял руки: молчу, безумная!..
— Ну, давайте знакомиться! — сказала Валерия. — Тебя мы знаем как отъявленного
— А это Ирина, — представил Фомин. — Ирина, позволь тебе представить…
Хлопнуло шампанское. Спецназовцы разлили. Сашок поднял стакан.
— За знакомство и за все хорошее! — провозгласил он.
Ирина, слава богу, быстро сомлела от близости настоящих актеров, к тому же не совсем остывших после сцены, и скоро перестала дуться на него. Более того, она попала под опеку Лаэрта (Геннадия) еще и модного киноартиста и вообще обо всем забыла. Потому что оказалось, что они с Геннадием учились в одной школе, правда, в разное время.
— Этого не может быть! — повторяла Ирина восторженно.
— Может! — уверял ее Геннадий, и Фомин ему верил, потому что с Лаэртом учились в одной школе все красивые женщины, оказавшиеся к нему ближе трех метров. Стоило только сказать: я вас где-то видел, вы в какой школе учились? — и все.
— Вы помните как горела химическая лаборатория? — спросил Геннадий.
Ну, в какой школе не горела лаборатория?
— Помню! — почти с ужасом пролепетала Ирина.
— Я поджег! — признался  Геннадий.
Компания, меж тем, не по-детски выпивала, обрывочные разговоры о политике, скандалах, ценах, дачах и детях вспыхивали, как это бывает обычно, и тут же затихали, обрываясь то смехом, то тостом.
Валерия подсела к Фомину.
— Совсем позабыл, не заходишь! — шутливо посетовала она.
— А! — махнул рукой Фомин, и приготовился чистосердечно врать. — Я и сегодня-то случайно: весь в бегах, каких-то хлопотах… к  вечеру сил не остается никаких.
— У тебя-то?
— А что я — железный?
— Насколько я знаю, да!
— Так, Офелия, ты опять сходишь с ума, здесь дети…
Он показал на Ирину. Та, увлекшись, ничего не слышала.
— Ну, если ты не заходишь, приходиться мне сходить!.. Кто эта девочка?
— Вместе работаем.
— Как удобно ты устроился! Небось, начальник ее?
— Нет, она — мой.
— Что-то не похоже на тебя.
— Схожу с ума вместе со страной.
— Ты так странно пропал: никому — ничего, и вообще сильно изменился, то ли еще более рыжим стал, то ли глаза – совсем бессовестными, в общем, совершенно наглая физиономия!
— Это от пития, Лерочка!
— Чего так?
— Долго рассказывать.
— А ты не спеши.
— Ну что ты в самом деле?.. Авария, головные боли, ну и все прочее, причин у алкоголика хватает.
— Все время хочу тебя спросить, почему ты ушел? Из-за тех фокусов, что стали твориться?
— Да нет, говорю же — авария…
— А все думали, из-за того, что ты чуть дядю Женю не убил. Как все-таки вышло, что бутафорский пистолет выстрелил?
— А я откуда знаю?
— Ну хорошо, а пушка в зал? Всех бутафоров выгнали, но ведь это только из-за тебя произошло. Ведь это ты?.. Как?
— Игра воображения, — усмехнулся Фомин.
Действительно, перед самым уходом с Сати, с ним стали твориться всякие чудеса, наподобие тех, что рассказала Валерия. Стоило ему вообразить что-нибудь в азарте и тупая бутафорская шпага превращалась в смертельное орудие.
— Хороша игра!.. Так ты поэтому ушел?.. (Фомин засмеялся)... Ну, ладно! Вот тебе мой телефон…
Валерия быстро чиркнула на обратной стороне чьей-то визитки, лежавшей на столе.
— Попробуй только не позвонить! — пригрозила она. — А вообще, в любое время!
— Спасибо!
— Не позвонишь, — выдохнула она дым. — Почему ты ушел, ведь у тебя талант от Бога? Это несправедливо: такие как ты уходят, а бездари остаются!
— Лера, перестань! Когда есть такие актеры как дядя Женя, даже говорить об этом неудобно. Где он, кстати? Что-то я его не видел сегодня.
— Здра-авствуйте!.. — Она удивленно посмотрела на Фомина. — Ты уже совсем… и газет не читаешь?
— Уехал что ли?
— Фомушка! — застонала Валерия, будто снова входя в роль сумасшедшей. — Счастливый ты наш! Умер дядя Женя — уехал далеко-далеко, уж скоро год!..
Газеты надо читать, подумал Фомин, и телевизор. Более дурацкого положения было трудно представить. Все знали, что дядя Женя был его наставником, другом, несмотря на разность возрастов, они везде появлялись вместе, разыгрывая, порой, совершенно немыслимые сцены, будь то подмостки или пивная. Причем, Джин, как его называли близкие, был гораздо большим хулиганом, чем он, потому что был великим актером и невероятного обаяния человеком, душой общества, театр дер-жался на нем, и вот…
Фомин вернулся из подсобки буфета с бутылкой коньяка. Дядя Женя пил только коньяк, если были деньги. Все на минутку стихли, присоединившись к ним. Выпили молча, без тоста. Потом всех как прорвало. Фомин узнал, что за этот год умерло сразу три человека. Голенищев — старая гвардия, Попов, двое лежат в больнице: что-то очень серьезное, но непонятно что, в общем какой-то мор. Колосник сорвался, работника сцены в лепешку, хорошо после репетиции, а то бы трупов было гораздо больше… Режиссер лютует, да и денег нет, о таких вещах, как покой и антреприза и не вспоминают…
— Николая, вон!.. — Сашок кивнул в сторону Розенкранца. — Он у нас недавно, и то всего вдоль и поперек изрезали, ничего понять не могут! Три месяца валялся!
— Погодите, погодите! Но дядя Женя-то был здоров как бык!
— Да в том-то все и дело! — пьяновато воскликнул Сашок. — А остальные овцы, думаешь? Я тебе говорю напасть какая-то!.. Мы все умрем!
— Так, ну-ка, прекрати!.. — Валерия встала, оглядела стол. — Хватит! Снова сопли будете размазывать два дня! Мы-то, в конце концов, еще живы! Или нет? Где вино?
Сашок принес еще водки в доказательство торжества жизни. Присоединилась еще одна группа, гулявшая до этого где-то в гримерных, стало шумно, суетливо...

— Слу-ушай!.. – Фомина, притихшего в уголке дивана, обнял Сашок, за тот час, что пролетел, компания преобразилась — ничего связного, все развязное.
— Я тут все время думаю: вот живем, живем, а потом... пр-р!..
Сашок уже был изрядно пьян и потому естественен, то, что происходит с человеком потом он изобразил громко и натурально.
— Зачем живем-то, а, Валерка? — качнулся он уже к Чашниковой.
— Не знаю, Сашенька! Ты у мужчин спрашивай, они решают главные вопросы.
В голосе ее чувствовалась насмешка. Несмотря на это, Николай, Розенкранц, который сидел справа от нее и кому, собственно, она адресовалась, принялся отвечать. За столами все были как раз в том состоянии, когда любые проблемы, в том числе и онтологические, решаются ко всеобщему удовольствию или мордобою, что, впрочем, одно и то же.
— Я думаю, что человек живет до того момента, пока не выполнит свою задачу в этом мире. Выполнит, и привет! — сказал Николай.
— Это какую же задачу выполнил Толян, когда на него колосник упал? — удивился Сашок.
— Ты не понял, Саш! Его задача была не в том, чтобы поставить декорацию под колосником, а вообще, в жизни, понимаешь?
— Ни хрена себе, ты задачу выполнил, все чин по чину, а на тебя — колосник! Ну, раз выполнил, нельзя ли как-то поаккуратнее… поблагодарить? — не унимался Сашок.
— А что — цирроз печени или паралич? — рассмеялся Николай. — Ты думаешь, это лучше? И вообще, колосник мог упасть на него потому, что он безнадежно не справлялся со своей задачей, главной…
Николай немного красовался, самую малость, в рамках актерского мастерства, Валерия, похоже, не слишком баловала его.
— Так что, значит, справился с этой долбаной задачей, не справился, все равно получишь колосником?! — ехидно спросил Сашок, который почувствовал нотки превосходства у Николая. — На фига тогда все?.. Пей, гуляй, всех посылай, один хрен, вернее, один колосник! И все под ним будем! — закончил он под общий хохот.
— Ты все опять извратил! Я этого не говорил! Я говорил… — попытался объяснить Николай, но его уже никто не слушал.
Говорил Полоний, самый пожилой в их компании. Фомин не знал, как его зовут, а когда представляли не запомнил.
— Я думаю, что мы живем затем, чтобы получить как можно больше удовольствия, — отвечал тот кому-то, аппетитно закусывая водочку бутербродом.
— Вот и вся задачка! — довольно заключил он, подавляя отрыжку.
— Ну это, пожалуй, каждый так думает! — возразил Сашок.
— Ну, так, значит, я прав! — хмыкнул Полоний.
— А как же Родина? — задиристо спросил Сашок.
— А пошла она в жопу! - добродушно ответил Полоний. - Мало найдется тех, кого она не поставила раком. Достаточно того, что я ее люблю, если получаю удовольствие!..
— А семья? Дети?.. А долг?.. Любовь как же? — посыпались со всех сторон во-просы на Полония.
— Да из всего надо извлекать наслаждение! — вскричал он, наконец. — Даже из долга, даже из семьи вашей! Тем более, из любви!
И он снова вкусно выпил и закусил. Стало уже совсем весело.
— Не! — мечтательно протянул Сашок. — Что-то не так, Сергей Борисыч! Сегодня удовольствие, а завтра головка бо-бо или желудок — ого!.. Слабовато, Борисыч!
— Правильно, Саня!.. - Николай пытался реабилитироваться. — По вашему, Сергей Борисович, мы живем затем, чтобы получать наслаждения сегодня, а страдать — завтра.
— Так ведь мера нужна!
— А! — закричали все хором. — Значит, живем ради меры, а не удовольствия? А где она твоя мера? Или это высшая мера?..
Фомин вышел из-за стола и спустился в зрительный зал. Там было прохладно, темно и тихо, никто не решал как жить, все было решено или будет… странные смерти. Он и не заметил, как его унесло куда-то в безмолвие.
— Андрон, ты здесь?.. - В открытой двери зала стояла Ирина.
Фома щелкнул зажигалкой, говорить не хотелось…

А в буфете уже не на шутку решали, зачем человек живет.
— Совершенствоваться? А зачем мне совершенствоваться? Совершенствуйся не совершенствуйся, конец один! — горячо говорил незнакомый Фомину актер.
— Колосник! — подтвердил Сашок.
— Конец света! Как будто и не уходил... Ну что, пришли к единому мнению?
— Николай говорит, что надо совершенствоваться, — ответил Сашок.
— Вот это точно! И как успехи в этом процессе? Никого не убили?
— Ты пойми, Николай, совершенство совершенством, никто не отрицает, — гово-рил Полоний, — но для чего? Во имя чего я буду совершенствоваться? Ведь правильно говорит Витя, все равно все там будем. Так зачем мне это, ты можешь сказать?
— Как зачем? — удивился Николай. — От вас-то я, Сергей Борисович, не ожидал!.. Ну, самому же интереснее будет жить, неужели непонятно?
— И на самом интересном месте обрывается колосник, — меланхолично вставил Сашок, решив извести Николая.
— Да погоди ты со своим колосником! — взвился тот.
— Ну нет, он такой же мой, как и твой!- решительно возразил Сашок.- Он сам ре-шит!
— Так вот, совершенствование, к которому ты нас призываешь, Николай, — гово-рил в это время Полоний, — на самом деле нужно только для одного…
Сашок снова хотел вставить про колосник, но Полоний остановил его:
— Погоди, Сашок!.. Только для одного, для получения наслаждения от жизни, от каждого ее момента, вплоть, я подчеркиваю это, до последнего момента.
— А этот момент нам известен! — все-таки сказал Сашок, изображая падающий колосник.
— Твоя теза правильная, — продолжал Полоний, — но ты почему-то не договариваешь до конца, то ли не желая признавать наслаждение как истину, то ли — и это самое интересное! — не желая признавать истину как наслаждение. Ведь спору нет, Коля, приобщающийся тайн бытия, испытывает не меньшее наслаждение, чем молодой любовник, а может и большее. Я прав?..
— Выпьем! - сказал Николай вдохновенно, и первый потянулся к Полонию.
— Ну ты повернул, Борисыч! — восхитился Сашок. — Истина это наслаждение, а наслаждение это истина!.. Так выпьем за истину… с наслаждением!..
И вот когда, наконец, добрались до истины, то пили водку долго и жадно, словно не устали, словно родниковую воду в конце долгого пути. Жаден русский человек до истины, как никто. И когда он ее взалкал и отчего? От просторов, что ли, немереных, где поневоле становишься богохульником и орешь посреди утренних нив с похмелья: «Где Ты? Ну где?! Покажись, если не Трус?!»… Или от собственной удали, покорив запросто эти огромные пространства?..
Фомин пил вместе со всеми, пытаясь понять, что появилось раньше: истина или русский человек? Получалось — вместе. И смотрят они друг на друга. И не видят… но никак нельзя им порознь!..


5. Замок

Разбудила его Ирина. Звонил телефон.
— Звонит уже полчаса, — сообщила она ему недовольно.
— Я же его отключил!
— А я включила, — пожала плечами Ирина, и Фомин сразу почувствовал голову и тяжело гудящий камень в ней.
— Три часа, — заметила Ирина, посмотрев на часы. — И кому это?..
Телефон звонил беспрерывно. Фомин схватил трубку, подозревая, что это кто-то с банкета и намереваясь поставить наглеца на место грозным «аль-лё!»
— Я же просил связаться со мной… - услышал он совсем из другого мира.
«Милый Док, как ты не вовремя, если б ты только знал!» Фомин застонал от одной только мысли, что кроме водки и истины, есть еще и Ассоциация, и вот она-то совсем сейчас не похожа на истину, от которой получаешь наслаждение. Он малодушно мечтал о том, чтобы Доктор провалился куда-нибудь, исчез, растворился, как это бывает во сне.
— Боюсь, что нам все-таки необходимо увидеться, — сказал Доктор, услышав его стон. — Несмотря…
— Боюсь, что мне надо поспать! – рявкнул Фомин. – Я только что лег!
— Я поэтому и звоню. Тебя иначе просто не застать, протуберанец. Мы теряем время.
— Миленькое «мы». Я никому ничего не должен, насколько я помню. Я на от-дыхе!
— Это тебе кажется. Ты сейчас должен уже всем, только об этом еще не все знают!
— Вот как узнают, пусть звонят, а сейчас отвали: я часу не спал!
— Ты все равно не уснешь, зачем дурака валяешь?
— Это мы еще посмотрим! — сказал Фомин, выдергивая шнур телефона.
Он действительно заснул, несмотря на немой вопрос Ирины, который она изо всех сил излучала вместе с завитком дыма сигареты. Иногда он сам поражался невозмутимой функциональности своего организма, а уж как поражалась Ирина!.. Сейчас она в очередной раз воочию наблюдала как незамедлительно, во исполнение своей угрозы, «отъехал» Фомин. Он уже сладко спал. Три минуты. Потом вскочил, словно увидел страшный сон. Доктор же может приехать сюда, телефон он уже зна-ет!..
— Вставай, мы едем к тебе! — сказал он Ирине, которая не успела еще выкурить сигарету.
— Зачем? — несказанно удивилась она. — Разве нельзя подождать утра?
— Нельзя! Если, конечно, ты хочешь, чтобы выходные мы провели вместе.
Оделся он быстро, по-солдатски. Ирина удивленно таращилась на него.
— Да что случилось-то?
– Тебе мало этого звонка? Сейчас сюда еще ломиться будут... Да нет, ничего страшного, но встречи с этим занудным типом лучше избежать. Одевайся, я вызову машину.
Ирина ушла одеваться в ванную, закутавшись в простыню, чего при красоте своей телесной никогда раньше не делала. Обиделась. «Да с таким телом надо просто жить, ни о чем не думая! Думать буду я, идиот!»
Он открыл окно, машина уже стояла у подъезда, тепло урча. Фомин окинул взглядом квартиру: интересно, надолго он ее покидает? хотелось думать, что нет, — и вывел Ирину в гулкую темноту подъезда.
— Когда будет свет в этом подъезде? — спросила она, спускаясь по темной лестнице, пока он запирал дверь. — Ты бы хоть лампочки вкручивал, ноги сло-маешь!
— Тогда бы я только и вкручивал, - хмыкнул Фомин, вспомнив безнадежные попытки сохранить свет в подъезде. – Подожди меня...
Но Ирина дулась и настырно чиркала шпильками по ступеням в кромешной тьме, потом вскрикнула. Фомин бросился со всех ног вниз. У окна, между лестничными маршами, стоял человек.
— Далеко? — спросил он.
Далеко, Доктор, ох далеко!
— Быстро ты!
— Извините, что напугал, — обратился Доктор к Ирине. — Но этот человек должен мне некоторое время.
— Должен?.. Чего ты должен? — не поняла Ирина, поворачиваясь к Фомину.
— Некоторое время, — пояснил Фомин. — Это они так изъясняются, садисты. Я же считаю… вернее, я так не считаю. Ну что, не спится, мистер Бэ?
Доктор покачал головой.
— Поверь, это в твоих интересах.
— Даже не начинай! — отмахнулся Фомин. — Мои интересы!.. Кто о них спрашивает, о моих интересах?
Он уже понял, по виду полуночного гостя, что наступает конец его несчастной земной жизни со всеми ее развеселостями и лучшими во Вселенной женщинами, но никак не хотел с этим мириться. Повернулся к Ирине.
— Встречи, как видишь, избежать не удалось, впрочем, тебе это знакомо, все пекутся о моих интересах. Поднимайся обратно и… ложись спать, я скоро вернусь.
Ирина опять надула губки, но все-таки спросила:
— С тобой точно будет все в порядке?
Фомин покивал головой.
— Если нет, захлопнешь дверь. Хотя я все равно вернусь, поняла?
— Я буду ждать, — уверила Ирина, причем больше незнакомца, чем его.
— Ни о чем не думай, живи, как жила, — пробормотал он ей вслед.
Как он ей завидовал! С появлением Доктора вся его жизнь летела к черту. Впрочем, возможно он преувеличивал…

Это он стал называть его Доктором за академичность и занудность. Фомин еще долго пытался победить его в поединках, но безрезультатно, что собственно и инкриминировалось им впоследствии. Они с Доктором словно играли в одну бесконечную игру без начала и конца. Игру зрелищную, посмотреть на них съезжались со всей Ассоциации, но вредную, по мнению наставников — дурной пример ученикам! Из их поединков родился тотализатор — корыстное детище родины Фомина — на девственной в этом отношении почве метрополии. Играли на старинное оружие — единственную страсть Доктора, но и Фомин любил убийственные побрякушки. Так он выиграл своего «Ирокеза» – говорили, что этим мечом владел когда-то кто-то из высших иерархов Ассоциации. Их развели, но после получения Магистерских степеней, они снова встретились. Самостоятельной работы им не давали, и они рискнули без санкции восстанавливать разрывы пространственно-временного континуума, дыры то есть. В результате Фомин оказался здесь, на Земле. А вот почему оказался здесь Доктор, предстояло еще выяснить.

Они спустились в небольшой, круглосуточно работающий ресторанчик в подвале, рядом с домом Фомина, где сам он почти не бывал. Единственный его зал, стилизованный то ли под палубу, то ли под трюм пиратской шхуны, был забит до отказа и венчался транспарантом над маленькой эстрадой: «все на выборы! голосуй или проиграешь!» - который забыли снять. Зал был оккупирован братвой, которым подогнали еще и девчонок с округи и все мероприятие называлось «подари бандиту ночь или проиграешь».
— Пойдем дальше?
— Ну, нет! Я никуда отходить от дома не намерен!
— От дома или от дамы?
— Э, Доктор, с каких это пор ты стал различать эти понятия? Эта женщина — единственное, что меня держит на плаву… - Фомин хотел еще что-то добавить, но передумал. — Словом, я никуда не пойду!
— Ну, тогда давай просить место.
— Проси! — дернул плечом Фомин.
Просить место, это значит обращаться напрямую к некоей сущности – хозяину места, с просьбой устроиться на его территории. В просьбе может быть и отказано в силу каких-нибудь обстоятельств. Обычные люди тратят безумное количество времени чтобы получить что-нибудь: место, деньги, квартиру, — а такой ассоцианец, как Доктор, подойдет, «посмотрит» и сразу скажет, будет что-то или нет.
Фомин занимал промежуточное положение между обычными людьми и такими, как Доктор, в силу своего пофигизма: ходить и просить было жалко времени, а обращаться «наверх», к местным иерархам, не было ни желания, ни привычки, зато была лень. К тому же среди этих милых тварей преобладали создания со сложным характером и судьбой, испорченными мелким чином и удаленностью от столицы Ассоциации. Как правило, это были капризные и тщеславные существа, подчиняющиеся только курьерам от высших иерархий или самим иерархам. У Фомина на Спирали появилось ощущение, что его последовательно «отключали» от подобных инстанций, сначала от самых верхних, а потом и от нижних – «каскадное отключение», мрачно шутил он сам с собой. Теперь он с угрюмым умилением уставился на Доктора. Доктор «колдовал».
— Мест нет, молодые люди!.. - Подошедший метр усиленно изображал на усталом лице сожаление: ночь, как девка измяла его благородно пропитую фи-зиономию.
— Щас будут! — успокоил его Фомин, твердо веря в астральный мачизм Доктора. Доктор, странно улыбаясь, смотрел куда-то поверх головы мэтра.
Лысый мэтр обеспокоено оглядел их: не хватало только сумасшедших поутру!
— Ребята, я вас прошу, только не надо никаких скандалов! — очень устало и от этого угрожающе попросил он. — Здесь солидное заведение, приличные люди…
Говоря это, он взглядом искал кого-то, видимо, вышибалу, но взгляд его натыкался только на приличных людей, каждый из которых мог совершенно спокойно заменить двух вышибал.
— Нам всего-то нужен столик на двоих. И у меня такое обманчивое впечатление, что сейчас он будет, — стал успокаивать его Фомин. — Подождите минуточку.
— Я должен ждать?! — удивился мэтр такой наглости.
— Да, — подтвердил Док, и улыбнулся мэтру, показывая взглядом, куда надо смотреть. Тот обернулся, следуя за взглядом Доктора – из-за столика в углу зала, именно двухместного («Каков Док!» — любовался Фомин) поднималась парочка крепких ребят.
— Ну, вот видите, я был уверен, что в таком солидном заведении умеют принимать приличных людей! — сказал Доктор.
— С чего вы взяли, что они уходят? — неприязненно поинтересовался мэтр.
— А действительно, Доктор, с чего мы это взяли?! — спросил и Фомин у Доктора, и стал заботливо снимать с него ворсинки. — Может, они только ос-вежиться?..
Доктор усмехнулся, а мэтр все с большим беспокойством смотрел на странную парочку.
— А че мы думаем-то?.. Давайте у них и спросим! — предложил Фомин задорно. — Вернее, вы! — он указал на мэтра и добавил:
— Я, например, зуб даю, что ребята пошли на вынос. За базар отвечаю!.. А вы?
— А я отвечаю за ресторан! — веско ответил мэтр, провожая взглядом молодцов.
Те прошли мимо них к выходу, как сомнамбулы, на их столе недвусмысленно лежали деньги, придавленные пепельницей. Мэтр пару секунд стоял в осмыслении.
— Сейчас вас пригласят, — ухмыльнулся он наконец на невинный вопрос всей сияющей рожи Фомина.
Мэтр бы эту рожу — подносом из-под мороженных кур, с таким удовольствием и размахом!..

— Никто никого не пугал. Просто есть работа, причем недоделанная.
— Какое совпадение, и у меня есть! — обрадовался Фомин и щелкнул пальцами бармену. — Мы оба при работе, за это надо выпить! Только зачем было меня будить? Я только лег, выпил. Пришел бы утром, как человек, прости…
Фомин глумливо улыбнулся Доктору: мол, знаю я вас, оборотней! Он уже выпил две порции коньяка, одну прямо у стойки бара, как только они вошли в зал, другую – за столом, и теперь радовался жизни, ожидая третью и подмигивая всем проституткам сразу.
— Надеюсь, на этот раз это не специализированные контейнеры для моей спермы? — спросил он у Доктора. — Посмотри, как специалист…
— Ты доподмигиваешься, — сказал Доктор. — Против калашникова, здесь на Земле, нет приема. А их тут целых два, как раз для нас...
— А ты знаешь, я здесь чего только не пытался делать, —сообщил Фомин, — даже машины останавливаю. Ничего не помогает, все равно живу! Один раз на охрану какого-то то ли премьера, то ли губера нарвался случайно, они уже все на меня набросились, кряхтят, изображают преданность и свою профпригодность. Так что ты думаешь, что-то как шандарахнуло то ли фугас, то ли голова, и я оказался у себя дома!..
Фомин довольно хохотнул.
— В газетах потом о покушении неделю звонили, даже фотографию мою поместили, мол, разыскивается! Но кроме меня никто не узнавал меня в том красивом парне. Так забавно!.. Я специально полдня ходил с развернутой газетой на груди, и просительно заглядывал людям в глаза: сдайте! — ничего, кроме ненависти, страха и тоски…
— Так что не дает мне погибнуть Ассоциация, хранит свой фонд, зря что ли воспитывали! Но теперь я знаю, как скрываться от властей: надо бродить по Кремлю или Белому дому и волочить за собой гранатомет, тогда точно никто внимания не обратит. Басаев, кстати, так и собирался сделать…
— Хотел бы я посмотреть на тебя, когда эти ребята оголят свои автоматы! — усмехнулся Доктор.
— В чем дело, Док? Я тебя не узнаю, ты какой-то не такой. Заботливый...
— Это я тебя не узнаю, несешь какую-то чушь, причем безостановочно… А дело в следующем, последнее время я болтался в новых Реальностях…
— Большая новость! — фыркнул Фомин, принимая от бармена новую порцию. — Док, ну в самом деле — утро, я едва на стуле держусь!
— А я не об этом, — спокойно сказал Доктор. — Я о нашей дыре…
— Что ты имеешь в виду?
Фомин расслаблено попивал коньяк, голова же его бешено заработала. Значит, дырочка им все-таки аукнулась. Неужели спустя столько времени… впрочем, времени для нее не существует, а значит… он с ясным непониманием посмотрел на Доктора: что?
— А то, что мы наследили и сами замазаны, Фома, — вздохнул Доктор. — И не строй из себя девочку.
— Там следы не читаются уж лет двести!
— Правильно! А замки пока еще читаются.
Точно! Они бросили свои замки, из-за неожиданно начавшейся трансформации. Вернее, даже не вспомнили о них, когда начался медленный взрыв, во всяком случае, он. Выходит, и Доктор, мистер, так сказать, безупречность? Хороши дела!.. И что значит «пока еще»?
— И что? — спросил он; ему все меньше и меньше нравилось то, что говорил Доктор. Черт возьми, жил не тужил! Пусть и в ссылке. — И что же тебя волнует, милый друг, поведай? Или ты будешь до обеда меня присказками кормить?!
— Волнует меня то, что она рано или поздно настигнет нас обоих, благодаря замкам.
«Да, замки, как код, как меченный атом, они неизбежно выведут дыру на нас», — подумал Фомин обречено, хотя это сразу пришло и ему в голову. Но наше смутное предположение, подтвержденное кем-то еще, приобретает убийственную силу неопровержимого доказательства.
— … в Открытом мире я уже несколько раз попадал на нее и только чудом уходил, — продолжал тем временем Доктор, пока Фомин лихорадочно искал и не находил варианты выходов.
— И что ты предлагаешь?
На самом деле он, конечно, знал, что предложит Доктор и теперь с унылым упорством подростка, не желающего признавать обстоятельства, просто оттягивал время, когда нужно будет начинать что-то делать, шевелиться, исправлять. Господи, неужели все сначала?..
— Нужно ее нейтрализовать.
— Да, я помню! Я как раз ее в тот момент и нейтрализовал, как ты изволишь выражаться!.. Хватит, наигрался! Я после этого свои… мягко говоря, детали искал по всей галактике! И ты хочешь, чтобы я повторил это? А если в следующий раз я их вообще не найду?
— Ты как-то странно устроен. О своих причиндалах думаешь прежде, чем о голо-ве!
— Нормально устроен!- успокоил его Фомин. - Как все дети Земли! Это у нас голова.
— Так вот в чем смысл вашего выражения: яйцеголовый! Я раньше никак не мог понять.
— Да, мы такие! — кивнул Фома с достоинством. — Есть еще правда тупоголовые, бритоголовые и пустоголовые, но это новая интеллигенция, они не в счет!
— Ну ладно, не суть, а суть в том, что она и тебя рано или поздно достанет.
— Да не трогает она меня здесь! Вот уж почти полгода… слушай! — предложил Фомин внезапно. — Перебирайся-ка ты сюда, здесь мы ее миленькую и подождем! Да она сюда и не сунется! Повеселимся!..
Он залпом допил коньяк.
— Все, Док, это последняя, больше не могу, надо спать!.. Ну что, остаешься?
Доктор с сомнением покачал головой, хотя предложение, на взгляд Фомина, было разумным, в таком плотном и плоском пространстве, как здесь, даже дыра не может перемещаться, как обычно на «сверхзвуковой», и у них всегда будет запас времени, небольшой, но достаточный, чтобы уйти. Но планы Доктора, видимо, были совсем другими
— Ну, не сюда, так в другую плотную реальность, — предложил Фомин. — Хотя не понимаю, чем тебе здесь не нравится?
— Мне здесь неуютно, тесно и тяжело.
— Вот все вы там, в Ассоциации, нелюди! Ни одного приличного человека, да просто человека! Ни выпить, ни поговорить! Разве вы можете понять людей? — Фомин драматически схватился за голову.  — И как я с вами связался?
Доктор с удивлением смотрел на него, Фомин как-то очень быстро стал пьян, буян и не воздержан в словах.
— Чтобы ее нейтрализовать, нам надо быть вместе, — сказал Доктор.
— Ну вот и будем!
— Во-вторых, у меня кое-какие обязательства перед Ассоциацией, которые я могу выполнить только в Открытом мире, помимо штатной работы. Меня-то никто не ссылал.
Фомин обречено кивал головой: ну все, пошла писать губерния…
— А в-третьих, выйдя в Открытый мир, мы сделаем это быстрее, и ты сможешь снова вернуться сюда, чтобы жить и аргументировать все своим членом… Никак не могу привыкнуть, что вы, называя все части тела членами, говоря член, всегда имеете в виду не руку или ногу, а только одно, точнее, только одну часть тела...
Фомин с недоумением разглядывал Доктора.
— Да-да! — улыбнулся тот. — В Ассоциации известно о твоих похождениях. Тебе же лучше, будешь жить здесь спокойно, зная, что не надо ежеминутно ждать опасности.
— Ох и умница ты, Док!.. - Фомин широко раскинул руки и потянулся, потом заглянул в бокал, убедился, что там ничего нет, и тяжело вздохнул.
— Да она в открытом мире нас накроет — мы и ахнуть не успеем! Нет, Док, вот тут ты меня не лечи, ты как хочешь, а я остаюсь. Никуда я с тобой не пойду! У меня тут дел!.. - Он постарался голосом изобразить, что дел невпроворот.
— Какие у тебя тут дела?
— У меня столько дел! – гудел Фомин, но не мог вспомнить ни одного.
Доктор невозмутимо продолжал:
— Не хотел тебя пугать, но... Я обнаружил, там же, в зоне большой турбулентности, еще кое-что... твой замок выхода. Болтается бесхозный…
— Ну и что? — машинально сказал Фомин, хотя внутри у него словно щелкнул еще один замок. Замок выхода за Последнюю Черту это не замки нейтрализации, которые они побросали в панике, попади он в трансформацию, а это почти неизбежно в зоне высокой турбулентности, и… похороны будут, но тебя на них не останется.
— Что ты заладил, как попка: ну и что, ну и что!.. Ты прекрасно понимаешь, чем это тебе грозит!
— А ты уверен, что это мой замок?
— Что я твоих замков не знаю!
— Но этого не может быть! Я всегда убирал свои замки, что я — идиот?
Доктор молчал, покуривая сигарету и прихлебывая кофе.
— Не верю! — сказал Фомин упрямо.
— Посмотри...
И Доктор показал. Это был действительно его замок, свои закладки невозможно спутать ни с чем. Но этот замок, хотя и выносил его к Последней Черте и Вкушающим Причастность, к Говорящему Что-то не вел! Как он попал сюда? От «проклятия» иерархов сместились статусы его энергетических уровней и поднялся его ранний замок? Или кто-то скопировал?.. Но так знать его никто не мог. Ерунда какая-то! Он с отстраненной тоской смотрел на «райские» кущи Причастности, вкусить её сейчас он уже не мог.
Причащайтесь, ангелочки, причащайтесь! Я испил из этой чаши. Я люблю уже другую, я люблю эту грешную Землю, которую ее обитатели видят почему-то сферой, хотя она спираль. Я люблю их женщин с лоном, словно причащение, словно говорящим последнюю истину. С лоном, «говорящим что-то». Он кисло усмехнулся: меня неизбежно закручивает в одну сторону. Ч-черт, как же так?!
Уютная обстановка ресторанчика - под корабельный трюм со снастями и переборками, похабные блатные песни о страданьях «Клавы из Полтавы» и «мудилы из Нижнего Тагила» и аккуратно подстриженные ребята вокруг стали вдруг для Фомина такими близкими, такими родными. Даже дурацкий плакат недавних выборов показался романтичным парусом: на абордаж или проиграешь! - а уж девчонки, размалеванные скромницы и девственницы-невольницы, показались ему райскими птицами на мачтах этого корабля, сиренами. Какие песни щебетали они в разорванные и расплющенные уши мускулистым парням! Фомин их все-все слышал. Неужели придется уходить отсюда? Здесь хоть убьют, так понятно — случайность: из-за денег, из-за квартиры, из-за высокого кресла… да просто так! И в газетах напишут: «найден еще один труп, рыжий, холост, допрыгался…» А там? Там газет нет, там идет война, «война без особых причин», вспомнил он здешнего оракула андеграунда, просто в силу того… а чего, кстати?
— Слушай, а ты не помнишь, из-за чего мы воюем?
— Они захватили наши территории, — пожал плечами Доктор.
— Вот гады! — восхитился Фомин, и с горя заказал еще коньяку.
— Ты много пьешь, — заметил Доктор.
— Это ж коньячок, Док! Если бы не он, я бы уже мордой вон в тех девочках спал! Он мне опускает центр тяжести...
Фомин выпил залпом очередные пятьдесят граммов и посмотрел на Доктора.
— Ну и черт с ним, с замком! — сказал он вдруг.
— Да ты что, с ума сошел! Что с тобой происходит? Я тебя не узнаю, словно подменили. Ты что не понимаешь, что лучше бегать за дырами, чем осесть пылью на унитазе Вечности?
— Как ты сказал? — ахнул Фомин, несмотря на крайнюю усталость. — Док, милый, уж не читаешь ли ты все эти «фэнтази», а?.. «Пыль на унитазе Вечности» Похоже на название их романов.
— Я тебя полдня прождал у Главпочтамта.
— Ё!.. Ну все понятно! Странно, что ты совсем не двинулся. И сколько же ты прочитал этой макулатуры?
— Все, — пожал плечами Доктор.
— И теперь с этими унитазами от вечности ты заявился ко мне, сантехник? Доктор Вантус!.. Ой, не могу!.. Но в унитазе-то мы все равно будем рано или поздно! — вспомнил Фомин, тяжело вздохнув. — Вот в чем вся дрянь!
Наверное, он говорил слишком громко, потому что с соседнего стола на него внимательно посмотрели два крепыша. Их одинаковые, маленькие головы «ершиком» одновременно повернулись в их сторону, потом обратно, словно кто-то покрутил оба крана у смесителя — горячий и холодный.
Доктор никак не отреагировал на эту тираду Фомина.
— Кажется, нас просят уйти, — сказал он, прислушавшись к чему-то, что было слышно лишь ему. — И побыстрее!
Фомин не успел спросить, кто это так обнаглел, что просит магистра Ассоциации уйти, как в подвальчик ввалились два молодца, сидевшие прежде за их столиком, причем, явно не в духе, судя по их первым репликам с вышибалой.
— В чем дело? — удивился Фомин, наблюдая, как к ним спешит лысый мэтр. — Ты же договорился с хозяином места?
— Он говорит, что это не его дело и место из-за нас он терять не хочет.
— Все боятся бандитов! — всплеснул руками Фомин. — Даже эти твари! Ну просто поветрие какое-то! Где я живу?.. Бандитская страна Россия – не только в мэрии, Думе и губерниях – теперь уже и на астрале братки!
А братки уже очень конкретно обратили внимание, что столик их занят и несмотря на успокаивающие пассы мэтра, грозили поранить ему лицо распальцовкой.
— Уходим, — сказал Док, меланхолично.
Он был прав как всегда, братков было не меньше дюжины, такое начнется! Фомин помахал мэтру рукой. Тот, сделав еще несколько округлых движений перед бандитами, завораживая, тут же возник перед столиком весь в поту. Вид у него был: я вас предупреждал, у меня спина мокрая!..
— Мэтр, — начал Фомин, кладя деньги на стол. — У нас образовалось срочное дело. Можно воспользоваться служебным выходом?
— У нас его нет! — почему-то обиделся мэтр.
— Жаль! — действительно пожалел Фомин, потому что братки уже направились к ним, а вся честная компания… впрочем, еще не вся, слава Богу, но кое-кто уже обратил внимание на этот небольшой «кипиш».
— Вы тут со столов кое-что на всякий случай уберите. Самое ценное, я имею в виду, — посоветовал Фомин еще.
— Пошли, пошли уже! — поторопил его Доктор, в то время как мэтр с ненавистью играл желваками.
— Реликвии там… святыни кабака, хоругви... в надежное место, — пояснил ему Фомин, вставая и плетясь за Доктором…
Доктора, как всегда не тронули. Он прошел мимо братков, словно призрак, они и глазом не повели. И как он это делает, страдал Фомин, почему все время цепляются только ко нему?.. «Я нейтральный, я нейтральный» — начал бормотать он на манер: я не ёжик!.. Как бы не так! Один из бандюганов ткнул Фомина пальцем в плечо.
— Ты почему со стола не убрал? Я, что ли, твои лимоны жрать буду?
— Так не дали! — с жаром возразил Фомин, нежно отодвигаясь от пальца. — Так спешат вас встретить! Все тряпки поотнимали.
— Фома! Ты идешь что ли?.. - Доктор стоял метрах в трех у перегородки. Место удобное, и за спиной никого, кроме вышибалы.
— Эт ты, что ль, Фома-то?.. - Палец угрожающе уставился в Фому, не в грудь даже, а куда-то унизительно в печенку. — Ты это… с тобой разговаривают, не надо никуда идти!
— Так это… — невольно переняв его манеру, ответил Фомин. — Я это… просто уссусь сейчас! Может, до туалета-то можно? Эт вить… сам знаешь!
Фомин даже характерно передернул плечами, как будто едва держится.
— О, правильно! И нам с Витьком туда же! Правда, Витек? Пошли, Фома!..
 Фомин был обнят и плотно отведен в туалет.
— Ты у дверей? — успел он бросить невинно полу-вопрос полу-утверждение Доктору, который (гад такой, как невидимка!) курил себе и разговаривал с вышиба-лой.
Как только дверь в туалет закрылась, Доктор, все так же мило беседуя о преимуществах любого банкомата перед каратэ, перекрыл охраннику дверь: кто знает, как он себя поведет. Через минуту дверь туалета снова открылась и появился Фомин.
— Вы какие курите? — спросил он у кого-то в туалете, потом повернулся к Доку. — А у тебя какие?
— Все те же!
— О, ребята их и хотят! Сейчас принесу! — крикнул он в туалет и закрыл дверь.
— Такие пацаны реальные — наколки, речь, манеры! — с восторгом рассказывал он охраннику, выходя из ресторана.
— Я ничего не видел! — сразу предупредил тот, моментально распознав в этих двоих большую опасность.
— Хотя бы минуту не выпускайте никого, — попросил Доктор услужливого вышибалу, и улыбнулся нехорошо. — Если что…

— Ты их не покалечил? — спросил Доктор за дверьми. - А то мэтр нас запомнил!
— Не, я им в точку отмены меридианов. Они так удивились! Потом заплакали и стали просить друг у друга прощения…
Парни действительно сначала сильно удивились нежности его ударов, будто ще-котке, и не могли понять, почему же они ничего не могут сделать с этим лохом и как-то тошнотворно плывут по стенке; а потом вдруг увидели совершенно иной мир — страшный, где наказание это прощение, и его ангел — вот он, перед ними!.. Их бессмысленно воинственные физиономии скуксились по-детски и они, будто повинуясь невидимому знаку, бросились в объятья друг другу и стали просить прощения, за то что крысятничали друг у друга. Они рыдали друг на друге и просили замочить себя наглухо, и их слезы, сливаясь, были больше иорданской сливы. Когда же они стали каяться, что обманывают братву и имеют лавэ на сторо-не, Фомин не выдержал и вышел.
— Ссучились! — сказал он Доктору. — В общак не додают!.. Уже о ментовке думают, пишут совместное коммюнике против оргпреступности… Нигде правды нет! — вздохнул он. — Даже у бандюков!
— А ты без фокусов не можешь? Ты же следы оставляешь, сам же потом напорешься и будешь удивляться!
— А я уже удивлен — утро, а я еще живой! А ведь могли замочить и следов не оставить, тебе на радость, — усмехнулся Фомин. — Куда ты теперь?
— А куда еще под утро? – удивился Доктор. – К тебе!
— Вот еще, там Ирина!
— Да ушла твоя Ирина давно!
— С чего ты взял?
— Кажется...
Фомин подозрительно посмотрел на Доктора, тот невинно улыбался, оборотень, а потом мечтательно произнес:
— Если бы я был женщиной, я бы от тебя давно ушел…
— Вот и иди!
— Ну хорошо, кофе-то ты мне можешь позволить выпить или и в этом откажешь?


6. Выход

Через несколько минут они были у Фомина. Ирины действительно не было. Обидели девочку. Даже не прибрала постель, ускользнула. Фомин огорченно вздохнул. Доктор внимательно обошел всю квартиру, принюхиваясь к каждому углу, посмотрел на взбитую, словно сливки, постель.
— Все битвы устраиваешь! — с усмешкой сказал он.
— Это не битвы, это соглашения, — поправил Фомин. — И что это ты тут расходился по комнатам, словно стартовую площадку ищешь? Не выйдет, лучше готовь свой кофе и проваливай!
Доктор пробормотал что-то насчет того, что проваливаться они теперь будут вместе и довольно часто, и ушел на кухню готовить кофе. Фомин же упал в кресло и обнаружил в нем любимый журнал Ирины, который они купили накануне вечером. Было странно, что Ирина его забыла, она же его даже не просмотрела. Вообще странно, что она ушла и ничего не сказала. Он ожесточенно потер лоб, как-то не по себе было. Сейчас бы поспать!..
Но последствия многодневного пития и отсутствие сна, порождали какое-то странное состояние лихорадочного и бессмысленного беспокойства, слова и действия «выскакивали» из него помимо воли, он сам порой поражался, какую чушь несет и более того, делает. Так ведут себя в преддверии белой горячки или с тяжелого похмелья. В такие минуты ему казалось, что он разваливается на какие-то части и осколки себя, ощущая одновременно и бессилие и наслаждение перед бездной хаоса внутри…
Он рассеянно листал дамский журнал, читая заголовки: «в постели с порнозвездой», «как похудеть и не заметить», «он, она, остальные на...» Вот значит, что читает Ирина!
Появился Доктор, хмыкнул на бутылку вина, которую они с Ириной открыли вчера. Или не вчера, а уже сегодня?..
— Вот! — сказал Фомин. — Посмотри, что пишут!
—  В постели с порнозвездой... Когда я впервые вступила на съемочную площадку, то тут же испытала оргазм, — педерастическим голосом начал читать он. — Я поняла, это мое! Ну наконец-то я нашла способ зарабатывать деньги и получать кайф!..
— Как тебе это, Доктор? Это же шедевр!.. Только этот способ получения кайфа давно открыли проститутки, причем съемочная площадка у них везде, на каждой улице, они как-то честнее будут.
— Если Шекспир сказал: весь мир театр, то проститутки заявили: нет — весь мир съемочная площадка! И снимают себе. Получился не мир, а Хулливуд — Хуллиев лес, в переводе, и они в нем работают! Причем, они опередили кинематографистов примерно на тысячу лет. Так что лукавят эти порнозвезды, когда скрывают свое родство. Почему бы им не назваться, как они есть, проститутками, а, Док?.. А то «порнозве-озды»!..
— А вот другая… Мне повезло с первым партнером, который так усердно помогал, что у меня случился оргазм!.. — продолжал он тем же «тическим» голосом. — Я занимаюсь этим в основном из удовольствия. Было бы обидно делать это только за деньги. Мне не нравится, если я не достигаю на съемочной площадке оргазма, и для того, чтобы обеспечить его, я вызываю мужа... Вот это по-нашему, по-бразильски…
Фомин отпил вина из бутылки, что стояла на столике, рядом с креслом. У него началась похмельная лихорадка и говорильня, и он хотел ее сбить.
— Что молчишь? Опять что-то задумал, пришелец чертов?.. Понимаешь, она вызывает мужа, чтобы он помог ей достичь оргазма с другим. Вот для чего оказывается мужья-то!..
Доктор молчал, попивая кофе, и Фомину ничего не оставалось делать, как развивать эту мысль самому.
— Ну с мужем-то как раз понятно: «милый, я тебе изменяю, но сделать-то ты ничего не можешь, так как это приносит большие деньги и кайф обоим!» Только почему бы заодно не вызвать родителей и тем самым утолить, наконец, эдипову гидру. Еще лучше, конечно, детей, чтобы задушить эту гидру в зародыше! Черте что!.. И все какие-то причины выдвигают, а в конце концов все равно, все до единой, проговариваются о своем ****стве...
— А вот о грустном: «теперь мне очень редко хочется заниматься сексом», — ну просто крик души! Даже швейные машинки, оказывается, грустят!.. Значит такую фигню читает Ири-на! Ясно!.. Доктор, ну что ты все молчишь?
Он встал и прошелся по комнате, его лихорадило до дрожи. Доктор потянулся к бутылке.
— Нет, нет, пить вино ты не будешь! – сказал Фомин, убирая бутылку под стол.
– А это что такое?! — безмерно удивился он, обнаружив под креслом сумочку Ирины.
— Ничего не понимаю! — бормотал он, разглядывая театральный черный ридикюль. — Как она могла уйти без него? Ну ладно без журнала своего любимого, это я еще могу кое-как понять – забыла... но без сумки?!
— А что здесь такого? — удивился в свою очередь и Доктор. — Почему она не может уйти без сумки?
— Док, ты вообще откуда? Там, где ты родился, были женщины? – Фомин потряс журналом и ридикюлем. — Ты можешь себе представить художника, который вышел на пленер без этюдника?..
Он повертел головой, словно ища еще что-нибудь, что бы его окончательно добило.
— Что с ней произошло? Куда она могла пойти без сумки? Я с ума с нею сойду!
— Да что у нее в этой сумке, что она не может без нее выйти? — спросил Доктор, не понимая паники Фомина. — Протезы что ли?..
Фомин дико посмотрел на Доктора.
— Ну, во-первых, там зеркало! — сказал он.
— И что? — все равно не понимал Доктор.
— Если женщина вышла из дому без зеркала, значит, из дома вышла уже не женщина, а конец всему! Это гибель цивилизации, Док! С ней что-то случилось!..
Он набрал Иринин номер телефона, потом сообразив, что поздно, бросил трубу, потом бегал по квартире и кричал, что все неприятности у него начались с появлением Доктора, исчезновение Ирины в том числе. В конце концов, он выдворил Доктора за дверь, мотивируя это тем, что Ирина вот-вот вернется...

Раздался звонок. Фомин не сразу сообразил, что звонок не телефонный. Что это? Ирина? Доктор? Менты?.. Он не мог понять сколько времени и что с ним, но чувствовал он себя несколько лучше, голова не отдавалась печальным звоном на каждый шаг, а только гремели звонкие колокольчики в такт дверному звонку...
За дверью стоял Доктор и захлопнуть ее не удалось, Доктор был гораздо свежее…
Он в ярости послал Доктора нах, вместе со всеми его дырами. Доктор вместо этого ушел на кухню, приняв вид иностранца перепутавшего «нах» с «на кух», потом удобно расположившись в кресле с газетами и кофе, включил радиоприемник. Жизнерадостный голос жокея сообщил, что концерт по заявкам продолжается, а Степан Петрович к этому моменту уже всю жизнь проработал в паровозном депо номер…
Доктор налил немного вина из бутылки, что снова оказалась на столике, попробовать.
— М-м, настоящее! — удивился он.
— У меня все настоящее, кроме будущего, — угрюмо заметил Фомин, одеваясь после душа, от этой привычки он не мог никак отучиться и это, среди множества примет наступающего алкоголизма, было единственной надеждой, что алкоголизм не пройдет. И еще ему казалось, что эта не та комната, в которой он заснул...
— Судя по твоему виду, ты куда-то собрался — только сачка не хватает, Паганель, - заметил он.
Вид у Доктора, за редким исключением, был всегда один: скучающий, но сейчас он скучал, как-то особенно вызывающе. Так и хотелось спросить: ну что, Онегин? ты зеваешь... – но останавливало опасение, что Доктор, проведя день у книжного развала, ответит сразу всей третьей главой «Онегина». И Фомин, осторожно неся похмельную голову, опустился в кресло с другой стороны журнального стола без цитаты.
— Я так понимаю, ты за мной?..
Не было сил ни бороться с этим, ни принять – апатия и бессилие.
— Ну, - раздумчиво начал Доктор, - два твоих замка в критической зоне, откровенно говоря, если ты сейчас не сдвинешься с места, тебе вообще п...ц!
И Доктор произнес одно из самых красивых и энергичных слов во Вселенной с восхищенно цыкающим окончанием. Чтобы Доктор так выражался…
Фомин вздохнул: ничего не изменилось!.. Тогда он налил полный бокал вина и жадно выпил. Вино неожиданной жаркой волной хлынуло в ничего не подозревающий голодный желудок — такая рань! — а потом со всего желудочно-печеночного размаха ударило ему в голову: накось!.. Голова зашумела как дремучий лес, он даже птиц услыхал, карканье. Несколько секунд он переживал это полуобморочное, но приятное ощущение полуинсульта. Потом стало хорошо и воинственно.
— А теперь Юля и Ирина просят передать для своих мальчиков — Кости и Володи — песню «Танго-кокаин» и желают им все-таки поменять половую ориентацию на них! — вещал ди-джей.
- Слушай, Док, может нам тоже поменять ориентацию? Ну что мы все время убегаем?
— А я и предлагаю, — меланхолично уронил Доктор, — давай догонять.
— Я все-таки не могу понять, откуда он взялся этот дурацкий замок? Из-за него я должен переться черте куда опять!
— Какая разница откуда он взялся! Скорее всего, ты его просто забыл. Главное, что его надо нейтрализовать!
— Найти бы мне эту сволочь, что позволила этой штуке подняться, башку бы снес!.. -
Хищно раздул ноздри Фомин, второй бокал сделал из него свирепого воина.
— Я не верю, чтобы я мог такое забыть. У меня не было экстренных ситуаций!
— Такое может сделать только иерарх. Насчет его башки…
— Ну в глаза ему посмотрю! В глаза-то ему можно посмотреть? Остались глаза-то?
Доктор усмехнулся.
— Можно, остались… они примерно такие же как у меня.
— Да у вас у всех там глаза помороженные. Господи, ну зачем я с вами связался?..
Кратковременный воинственный кураж Фомина сменился отчаянием.
— Перестань! Ты же знаешь, что все происходит так, как должно происходить.
— Конечно! Но вопрос этот мне все равно очень хочется задавать! Время от времени. И никто мне это не запретит! Чтобы вы понимали, какие вы сволочи, вся ваша Ассоциация! Вот скажи мне честно: на фига она нужна, если все равно пойдет в тартарары? Рано или поздно, но пойдет! Как всё! Ведь все равно дальше она не расширится, дно уже давит!.. Это как вдох. А потом последует выдох, и — «бедная тетя, как вы похудели!» Конец будет твоей Ассоциации! Никого не будет, ни Синклита, ни ее самой, ни тебя, кстати, что будет очень справедливо!
— Ну ты даешь! Я тебя предупредил, можно сказать, жизнь спасаю.
— А на фига ты меня предупредил? Предупредил он меня! Теперь я знаю, что сдохну. Скоро сдохну! Вот спасибо! Теперь, вместо того, чтобы жить и наслаждаться оставшееся время, я буду как ненормальный какой-то убиваться, спасая себе жизнь. И самое интересное, неизвестно, спасу ее или нет?
— Ты все? Тебе надо было снова идти в театр, а не в недвижимость!
— Не затыкай мне рот! Я еще не сказал тебе главного, что я никуда не пойду!
— Но ты хоть понимаешь, что ведешь себя, как ребенок? Хуже –  как самоубийца.
Но Фомин попивал вино и снова входил в раж.
— А не нравится мне все это, Док! Не нравится! Ты появился, и стали происходить странные вещи: Ирина, братва. У меня до этого все было тихо и мирно!
Доктор будто его не слышал.
— Это тебе так кажется, забыл, что вчера про губернатора рассказывал? И потом дыра может наведываться в твои места, когда тебя там нет. Как ты это проследишь?
— Прослежу!
— У нас мало времени, — напомнил Доктор. — Строго говоря, у тебя нет выбора, так же как и у меня, потому что это может произойти в любой момент.
— Что может произойти, да еще в любой момент?! – закричал Фомин, выходя из себя. — И как это у меня нет выбора?! У меня всегда есть выбор! И я выбрал!.. Идите вы все!..
Он успел опрокинуть в себя бокал вина, пока его голос, исполненный праведного гнева, звенел в квартире. Потом его словно током ударило: дядя Женя! Действительно, кто поручится, что его смерть и вся остальная повальная чума в театре, включая и дурацкий колосник, не из-за него, Фомина? Кто?! Ему стало страшно: ладно, ты сам, но когда погибают из-за тебя!.. В голове зазвенело. И будто в унисон прозвучала вдруг длинная трель звонка в дверь.
Доктор вздохнул:
— Ну вот, пожалуйста!
— Что, пожалуйста?.. Да это может быть кто угодно! — отказывался Фомин играть в такие игры. - Соседи от нашего крика проснулись! Или вообще Ирина (только ее здесь не хватало!) вернулась за своей сумкой. Сколько, кстати, время?.. Ну вот, почти десять!
— Ну, иди, открой! — пожал плечами Доктор.
— Вот только не надо делать из меня неврастеника! — умоляюще поднял руки Фомин, и пошел открывать.
— Кто? — все-таки спросил он, хотя никогда раньше этого не делал.
Убить мало этого Доктора!
— Вы-ваш ны-новый участковый. Зы-знакомлюсь со своим участком. Вы-вот мое удостоверение!
— Эй, Док! — крикнул Фомин в комнату. — Тебе надо фильтры менять!
Но сам-то он знал, почему крикнул — чтобы дать понять гостю, что он не один…

Участковый стоял перед ним, улыбаясь всей своей молодой румяной физиономи-ей.
— Шу-шульженко В-владимир Ильич! — сказал он приветливо заикаясь и показывая удостоверение.
— Мы-можно просто Шуля, — добавил он неожиданно.
И так же неожиданно с нечеловеческой силой схватил Фомина за горло.
— Мы-можно ваши документы? — попросил он при этом застенчиво, как и преж-де.
Фомин ударил его в пах, что было сил, и резко присел, выбрасывая вверх руки, чтобы сбить захват. Ему показалось, что он ударил стену, а после попытки присесть в шейных позвонках что-то хрустнуло. Руки участкового медленно, но неуклонно сжимались на горле Фомина, при этом лицо его все так же приветливо улыбалось.
— Я ды-должен познакомиться со всеми квартиросъемщиками, — деловито сообщил он выпученным глазам Фомина.
Глаза же участкового, голубые, как эмаль унитазов в новостройках, светились радостью и энтузиазмом. Еще секунда и он сломал бы Фомину шею, впрочем, тому было уже все равно: он терял сознание и оседал в безжалостных руках приветливого монстра...
Внезапно хватка ослабла, и Фомин очнулся, судорожно хватая ртом воздух. Закашлялся. Первое, что он мог рассмотреть — безголовый участковый. Голова его, в отличие от тела, которое все еще стояло и держалось за шею Фомы, валялась у дверей и приветливо улыбаясь продолжала заикаться:
— Вы-ваше место работы?
— Агентство недвижимости «Кентавр»! — в ярости заорал Фомин, отбрасывая тело «простошули» к дверям, и сразу почувствовал, как заболели ушибленная нога, руки, шея.
— Док, в чем дело?! Что это за кукла?!
— Никогда не открывай двери незнакомым людям, — заметил Доктор, словно это он был участковым.
— Ны-никогда не открывайте дверь нэ-незнакомым, — пробубнила голова ему вслед.
Доктор пнул ее и она, ударившись о дверь, исчезла. Исчезло и тело.
— Что это такое, Док? — Фомин осторожно ощупывал горло и шею. — Я тебя спрашиваю! Ты не обратил внимание: меня чуть не убили! Ты появился и меня начали убивать! Как котенка!
— За нами идут. Надо уходить!
— Кто идет? — возмутился Фомин. — Ассоциация?.. Чтобы оторвать мне голову? Тебе самому не смешно?..
Доктор ничего не успел сказать, потому что в дверь снова позвонили.
— Посмотри в глазок! — шепнул Доктор.
— Кто? — угрюмо спросил Фомин.
— Вы-ваш ны-новый участковый. За-знакомлюсь со своим участком...
Фомин с поднятыми дыбом волосами заглянул в глазок. Участковых было двое. Совершенно одинаковые цветущие рожи и глаза от всех голубых унитазов родины. Оба протянули удостоверения к глазку. Фомин, бледный, как будто увидел летальный исход в двойном экземпляре, повернулся к Доктору.
— Шульженки Владимиры Ильичи, двое! — отрекомендовал он. — Можно просто Шули… Сделай же что-нибудь! — уже закричал он.
— Я говорю, надо уходить!
— Да я не готов! Ты же знаешь, здесь я бессилен! У меня запрет на выход! Ничего не могу, кроме как рожу начистить!.. Оторви им головы!
— Тогда их будет уже четверо. Видишь, они удваиваются! И нам уже будет очень трудно.
— Шу-ульженко Владимир Ильич, - донеслось из-за двери. - Мы-можно просто Шу...
И четыре руки одновременно прорвали входную дверь.
Если бы Доктор рывком не оттащил Фомина от двери, голова его так же бы валялась на полу, как недавно голова псевдоучасткового.
— Все, надо уходить! — сказал Доктор, вытаскивая Фомина из коридора.
Они оказались в комнате, где совсем еще недавно почти мирно беседовали и попивали настоящий бордо. Как давно это было!.. Фомин судорожно крутил го-ловой.
— Как?.. Я не могу! Мне нужно полдня искать точку. Да и выход мне закрыт, ты забыл? А как мы выйдем из квартиры?
— Сколько вопросов! А надо всего лишь сделать переход!
Дверь в коридоре хрястнула, видимо Шули проходили сквозь нее, как сквозь фа-неру.
— Нужны же специальные упражнения! Пост!.. И чего я не поставил железные двери?.. Нужна соответствующая обстановка! — лепетал Фомин, бегая в панике по комнате; глаза его не отрывались от дверей, которые должны были вот-вот взорваться руками страшных кукол. — Мы с Сати…
— Узнаю Сати! — усмехнулся Доктор. — Вечно у него фокусы! Только бы голову морочить! – Он вытащил Фомина на середину комнаты. — Ничего не надо: ни точек, ни упражнений. Все это туфта!.. Делай, как я! Ну?.. Давай!..
Доктор побежал и с разбегу прыгнул в окно. Раздался звон стекла. Фомин, сначала побежавший за ним, остановился, как вкопанный — восьмой этаж!..
Доктор исчез. На улице, падая, билось стекло. В унисон ему трещали и лопались стекла дверей у Фомина в квартире. Участковые начали обыскивать помещение с ближайших дверей. Ванная, туалет, кухня, - механически считал Фомин, и с ужасом смотрел в разбитое окно. Никто не кричал на улице и не было характерного звука упавшего тела. Подойти и посмотреть, что с Доктором, он боялся, это была последняя надежда.
— Я ды-должен познакомиться со всеми проживающими в квартире, - словно оправдывались участковые, после каждой вспоротой двери и продолжали свое страшное дело.
Прошло несколько секунд с момента исчезновения Доктора и примерно столько же, так казалось Фомину, оставалось до момента, когда он навсегда уснет в нечеловеческих объятьях Шуль. Нет, выброситься в окно он не сможет!..
Стекло вновь зазвенело, но уже собираясь, Фомин, вздрогнув, отступил на несколько шагов назад. В комнате появился Доктор.
— Ну ты что, о двух головах? — спросил он, как заправский урка.
— Об одной, — буркнул Фомин, совсем растерявшись.
Ситуация полностью вышла из-под его контроля, им владели только страх и бессилие, словно что-то внезапно сломалось в нем, оставив только ужас перед этим переходом
— Давай руку! — скомандовал Доктор. — Времени уже нет!
Времени, действительно, уже не оставалось. Дверь в комнату затрещала и показа-лись четыре руки. Потом руки стали разрывать дверь. Словно жуткие близнецы-пианисты они все делали синхронно: хвать! хвать! рвать!..
— А почему им обязательно надо разрывать дверь, а не открывать по-человечески? — очнулся Фомин от такого вандализма. — Мне ремонт делать!
— Все, времени у нас нет! На ремонт тоже!.. Ни о чем не думай! И беги, как можешь! — закричал Доктор уже на ходу.
— А-а-а! — заорал Фомин приближающемуся окну, и зажмурился, слыша треск двери, звон стекла, свой истошный крик… «Соседи точно участкового вызовут!..»
— А-а-а! — орал он, чувствуя, что куда-то проваливается…

— Открой глаза и не ори!.. — Голос Доктора, толчок в плечо. Они стояли перед огромным табло, похожим на расписание, от них в разные стороны разбегались люди.
— Где я?
— Там, где хотел очутиться!.. – Доктор едва слышно выругался.
Фомин зачарованно огляделся вокруг, еще ничего не понимая - огромный зал, люди - и уставился на какого-то то ли цыганенка, то ли азиатенка, лет семи, стоявшего под ним.
— Ты кто? — спросил он, как полагается магу при встрече.
Чумазый пацан смущенно заулыбался, хотел убежать, но потом передумал.
— Мы сами не местные, — сказал он баском. — Дай пара копейков!
Он ловко пнул еще одного подбежавшего сорванца поменьше и почумазее, и пояснил:
— На лечиться, а то уехать не на что!
— Да я и сам не знаю пока: местный я или нет, — пробормотал Фомин. — Может, самому нужны будут пары копейков на лечиться. Давай-ка, чеши, брат, отсюда!..
К ним уже спешил милицейский наряд, бравый сержант и рядовой, оба в полной выправке — страна на военном положении, выбирает путь.
— В чем дело? Почему нарушаете?
Фомин с облегчением увидел, что это не Шули. До него, наконец, дошло, что он на Ленинградском вокзале, прямо под электронным расписанием поездов в главном зале, в другом его конце стоял белый, как мел, вождь мирового пролетариата.
— Да вот, на поезд опоздал! — сказал он сержанту, диковато усмехаясь словно не веря самому себе.
Не поверил и сержант, глядя на его нагловатую физиономию. Рядовой, тот просто держал автомат дулом в живот Фомина, наизготовку, такая опасность исходила от него.
— А че тогда орёте, как сумасшедшие?
Сержант в упор смотрел на обоих желтоватыми глазами хищника, он был похож на большую, туго сжатую пружину, которой давным-давно хочется распрямиться, да вот повода нет! Густые пшеничные усы, словно намеренно скрывали жестокую складку губ.
— А он всегда, как опоздает на поезд, так орет, — вступил в разговор Доктор.
— Не ори! — обратился он к Фомину. — Поезд ушел!
— Обидно! — сказал Фомин.
— Ваши документы! — попросил сержант, все еще подозрительно оглядывая обо-их.
Фомин вспомнил, что документов при нем нет.
— Какие документы? — удивился он. — Зачем?
— Но вы же уезжаете? Как же вы без документов?
— А мы в область!.. Мы на электричку опоздали!
— Но это-то расписание дальних поездов!
— Все в порядке, сержант, — сказал Доктор, подавая документы. — Вы его не слушайте, он действительно сильно расстроился, сам не знает, что говорит.
— А ваши билеты?.. - Сержант чувствовал по дрожанию внутри себя пружины, что здесь что-то не так, но не понимал, что.
— Вообще, вы должны пройти с нами! — заявил вдруг он.
Доктор порылся в карманах, что-то бормоча, словно обиженный недоверием. Через секунду над ними загремело:
— Дежурный наряд милиции просят срочно пройти к багажному отделению! Дежурный наряд милиции…
Рассматривать, поданные Доктором билеты и документы времени не было и сержант, бегло пробежав их глазами, с большим сожалением вернул.
— Больше не кричите! — угрожающе предупредил он, и они с напарником вроде бы неспешно, но быстро пошли к выходу из зала; две большие военные кошки.
— Больше не будем! — заверил их Фомин вдогонку. — Поезд-то ушел, чего кри-чать?

— Док, мы где, на вокзале что ли?.. – Даже сейчас Фомин не верил глазам своим. — А почему мы не…
— Потому что ты мешок дерьма… бам-бам-бам! — задумчиво выругался Доктор, изучая расписание. — О чем ты думал, когда бежал за мной?
— Ни о чем, орал.
— Ну это я слышал. Распугал тут всех. Документы пришлось рисовать, наряд вызывать ложно. Кто у тебя в Питере или где там еще?..
Доктор, засунув руки в карманы и покачиваясь на мысках, очень сдержано пытался понять сей зигзаг.
— Может, у тебя встреча здесь назначена, а? Опять какая-нибудь настоящая лю-бовь?.. Ты можешь хотя бы во время перехода не думать о бабах? Мы же могли и под маневровый попасть!
— Может для тебя все просто, а я лишен благословения!
Фомин пропустил замечание насчет Питера. Ну подумал чуть-чуть в Ярославском направлении. В том письме неизвестная писала ему, что проводит почти все свое время до глубокой осени в Мамонтовке. Неужели это могло сбить курс Доктора?
— Забудь об этом! Ты можешь перемещаться, — успокоил его Доктор.
— С вокзала на вокзал?
— Ты можешь перемещаться! Только не тяни одеяло на себя. Отсюда тебе без меня не выбраться, но там будет все в порядке!
— Не уверен. И вообще ты, по-моему, затеял безнадежное дело: я тебе и тут, и там обуза, — санкция Ассоциации всеобъемлюща, во всяком случае на выход отсю-да!
— Но сюда-то ты как попал?.. Значит, переместился!
— Да ни фига не переместился! Я вывалился сюда из твоего перехода, у меня и раньше такое было! Усну в одном месте, проснусь в другом, но все это здесь и никак не дальше!.. Мне отсюда не выбраться…
Доктор с досадой огляделся, словно ища доказательства. Взгляд его снова уткнулся в расписание.
— Ну, что я говорил, смотри!..
Он указал на табло. Фомин непонимающе уставился на расписание.
— На дату смотри! — подсказал Доктор. — Вчерашний день! Ох и любишь же ты, Фома, свое прошлое! Или опять жалел, что со мной связался?
Фомин любил свое прошлое и жутко жалел, что когда-то связался с Ассоциацией и Доктором, в частности.
— Это твое перемещение! Ты можешь!
— Я есть хочу!.. — Фомин совсем не разделял энтузиазма Доктора.

Через пять минут они стояли, нежно и сладко обволакиваемые теплым запахом печеных пирожков «Русского бистро».
— Русское бистро — величайшее изобретение человечества, после паровоза, — делился Фомин с Доктором, заставляя стол дымящимися пирожками с капустой.
— Сейчас пивка, потом они остынут и мы их, — ласково бормотал он, поднимая осоловелые от предстоящего глаза на Доктора.
Было видно, что больше ни в какие переходы он не собирается и никакие замки с их смертельными петлями не в силах поколебать решение, принятое его пищеварительной системой. Стол ломился. Доктор с изумлением смотрел на разомлевшего приятеля, его переходы из одного состояния в другое пугали.
— Водочка, водочка, а вот водочка…
В бистро зашла старушка с потрепанной коленкоровой сумкой модной у хозяек 60-х годов. Шла она как бы по своим делам и ни на кого особенно не смотрела, опуская и поднимая взор, только между делом делилась со всеми: «водочка, а вот русская водочка, кому водочки». Глаза ее при этом, словно рентгеном, просвечивали каждого, кто попадался на ее пути, на предмет: может, не может, свой или ментов-ской?..
— Бабуля! - ласково позвал ее Фомин. - Ну-к, давай, что у тебя есть самого лучшего!
— Ты что с ума сошел?! — оторопел Доктор; но на столе уже стояла она, родная, прозрачная слеза, через которую видно, откуда есть пошла земля русская и другие несчастия самой большой политической географии.
И конечно, Фомин ничего уже не слушал, не слышал даже, после всех этих прыжков в окно, страшных Шуль, сержанта… Деловито, без лишних слов, но очень споро, как ханыга в подворотне, он хлопнул первые сто пятьдесят и начал вкусно закусывать.
— Ты только посмотри на нее! — сказал он, после исполнения первой позиции.
— Ни на кого не смотрит, а все видит: кому водка нужна, а от кого держаться по-дальше. Такую запусти на денек в министерства всяких дел, и с утечкой информации будет покончено навсегда! Она же выявит всех этих оборотней в погонах и предателей-космополитов, и Россия будет спасена! В который раз! Всего за один день, Док! Куда ФСБ смотрит, не пойму?! Ну чего ты смотришь на меня! Вот тебе бы она ни за что не продала, потому как ты чужеродный элемент, не наш! Это чувствуется, понимаешь! А я… — Фомин погладил себя по тому месту, куда исчезали пирожки. — Я здесь в доску свой, рассейский! Мне водочка полагается!
— Доска ты стоеросовая! У тебя же переход сейчас!
— Какой переход, Док, забудь! Я остаюсь, я понял, что не могу без этого!..
Фомин широко обвел рукой стол, где капустные пирожки окружали, словно цыплята наседку-мать, бутылку водки.
— Сейчас бы еще квашеной капусты! - Мечтательно завел глаза горе он, а когда снова посмотрел на Доктора глаза его расширились от ужаса.
— Эт-то что?! — спросил он, тыча пальцем за спину Доктора, и вдруг завопил, напугав публику и персонал. — Док, они здесь!..
В открытую дверь бистро входили два Шули. Руки они еще не подняли, но цветуще-идиотский вид деревенской молодцеватости и синхронность движений, а также неумолимость, сквозившая в каждом движении, уже напугали посетителей. Кто-то вскрикнул вслед за Фоминым, кто-то кричал просто так, от страха чужого страха, еще не понимая в чем дело, но зная, что добром это не кончится, но почти все, на всякий случай, кинулись к противоположным дверям. Образовалась пробка.
— Уходим! — быстро сказал Доктор.
— А пирожки? А водка? — в отчаянии спросил Фомин. — Я есть хочу!
Он стал лихорадочно заворачивать пирожки в салфетки. Пирожки были еще горячие, жгли руки.
— Уходим! — крикнул Доктор. — Будут тебе еще пирожки!
— Где? - с тоской завопил Фомин. - Нигде таких больше нет! Только у нас, в Рос-сии!
Он все-таки запихнул один пирожок в карман, другой — в рот, пока Доктор вытаскивал его из бистро. Просторный зал пригородных касс наполнился криками выбегающих людей и призрачных бомжей. Крик выкатывался на привокзальную площадь, порождая волну паники, которая особенно страшна и причудлива в таких местах.
На улице оказался глубокий вечер.
— Надо отрываться от этого столпотворения!- сказал Доктор.- Слишком много шума!
Они свернули налево в арку, к перронам. Те, кто бежали следом, крича, побежали за ними.
— Ку-га ге-гим? — спросил Фомин забитым и обожженным ртом.
Он боялся проглотить кипящую начинку пирожка, а выплюнуть было жалко. В конце концов он чуть не задохнулся…
— На перрон! В конец! — ответил Доктор. — Там уйдем! Надо от этих оторвать-ся!
На них оглядывались, за ними бежали с испуганными криками, правда, уже не-многие, сзади на площади остались крики, свистки, — в общем, кино. Но неумолимые Шули, преследующие их в кричащей толпе, делали это кино жуткова-тым.
— А они стрелять не будут? — спросил Фомин, едва поспевая за Доктором.
— Не знаю! — ответил Доктор.
— Э, э! Стой!.. - От стоящего багажного вагона на них выскочили еще два милиционера, теперь уже настоящие: сбоку автоматы.
Это были сержант и его напарник.
— О! — удивился и обрадовался сержант. — Старые знако!..
Он не договорил, вернее, Фомин и Доктор ему не дали, им ничего не оставалось делать, как уронить его вместе с напарником, не сбавляя хода.
— А вот эти могут! — сказал Доктор, прибавляя в скорости. — И будут!
— Че, убьют что ли?! — страшно удивился Фомин.
Доктор, обалдевши, глянул на него, но ничего не сказал, только еще прибавил ходу.
— Стой! — донеслось им вслед. — Стой, стрелять буду!..
Все, к кому это не относилось: пассажиры и провожающие, проводники и носильщики, — все тут же встали, а потом, для верности и легли поближе к вагонам. Теперь Доктор и Фомин были хорошо видны на перроне, освещенном фонарями. Но пока еще на платформе были люди, стрелять не будут, мелькнуло в их в головах. Словно в подтверждение раздался выстрел. Фомин нырнул вниз и чуть не упал.
— В воздух! — успокоил Доктор. — Когда же… этот перрон… кончится?..
Они дружно обернулись. Милиционеры бежали уже все вместе, метрах в тридцати-сорока. Некоторая механистичность выдавала участковых-кукол.
— Приготовься! — скомандовал Доктор.
Фомин увидел светлеющий на фоне ночи край перрона. Людей впереди уже не было, только сплошные сияющие линии путей, уходящие в темноту.
— Сейчас… стрелять… будут… — выдохнул он, стараясь не отстать от Доктора.
— Только не думай ни о чем опять!.. – Доктор оттолкнулся от края платформы.
Фомин сделал то же самое. Последнее, что он видел и слышал, это дым, стрельба, крики и резкий свист маневрового паровоза. Какие-то странные у нас переходы, подумал он, проваливаясь в светящуюся глубину. Миллионы слепящих световых точек-лучей неслись ему навстречу со страшной скоростью, и он болезненно ощутил, что тоже стал одним из таких лучей.

(продолжение следует...)