Врачебные байки. Отец

Выросла я среди врачей. Родители, родственники, родственники родственников… Много историй происходило с больными, ведь каждый больной сам по себе уникальный случай. Дома каждый день мы слушали очередную из этих историй, следили за ходом лечения, переживали за невылеченных больных, радовались, когда болезнь отступала… Многие из этих «историй болезни» запомнились на всю жизнь. А некоторые из них даже сформировали во мне кое-какие важные устои и установки.

Например, история, которая запомнилась жестокостью судьбы. Это была жизнь определённой части населения в определённое время жизни нашей страны. Ослабевшей после войны, потерявшей миллионы не ставших отцами и матерями, то есть миллионы неродившихся детей. И сталинский запрет на аборты был вынужденной мерой во имя сохранения потомства.

В начале пятидесятых отец, уцелевший от геноцида, с берегов Араза пешком, почти босой, добрался в нищий и бедный Ереван, чтобы учиться. Много лет с тех пор он во сне видел отцовский сад, наконец, купил землю на окраине Еревана и построил на ней большой дом, а перед домом разбил роскошный сад. Ещё один дом, двухэтажный, он построил в качестве оплаты за эту самую землю, тогда куплю-продажу следовало скрыть  в таком виде, по договорённости.

Свой вопрос с потомством, судя по всему, он решил, у мамы была медаль за многодетность, пять своих, двое дальних племянников жили у нас на тех же правах, одному из них, носящего нашу фамилию, папа выделил часть земли, племянник с друзьями за месяц построил там дом, а, узнав о предполагаемом сносе нашего огромного дома, (да, да, эту красоту снесли для возведения хрущёвок) отписал ему одну комнату. Жизнь в частном доме отягощалась многими факторами и стала казаться анахронизмом, надо было в многоквартирном!

Строиться и поднимать большую семью и тогда было нелегко. Отец занимался частной практикой, естественно, тогда противозаконной, и будучи гинекологом, тайно, в основном ночью, делал аборты. А это уже был криминал, причём злейший. Зачатое ночью приходилось ночью же убивать. Конечно, никто тогда об «убийстве» не задумывался, думали, как скрыть позор. Ведь к частному врачу, как правило, обращались незамужние девушки, или разведённые дамы, некоторых даже любовники и привозили. Помню одного дяденьку, который жил, по его шокирующим рассказам, в большом собственном доме на две жены, и поочередно привозил их на такое дело.

Однажды мамина знакомая учительница из района попросила доктора принять её родственницу, тоже из деревни. Родственнице было лет 50, стыдливо закрывая ладошкой обветренные губы, она скорбным шепотом рассказывала о настигшей их беде. Дочь, окончив школу, на попутке поехала в город, а водитель взял и свернул в поле. Девушка дома боялась об этом говорить, молчала, но потом спохватилась, кажется, когда уже было видно. Остановить, вернее, прервать процесс попробовали по всякому: домашними средствами, но кровотечение не останавливалось. В больницу идти было стыдно и неприемлемо – вся деревня узнала бы. Вот и пришлось ехать к доктору в город.

Девушка была маленькая, веснушчатая, с городским именем Светлана, и она мышкою тихо сидела на краешке дивана  в гостиной и ждала, пока доктор примет тяжелое решение и моя мама отведёт её в «операционную», то есть родительскую спальню. Помню, мама её спросила:
– Ну почему же ты села в его машину, о чём думала?
Она развела руками:
– Так ведь знакомый был, тота джан, кто мог подумать!   

Отец долго не соглашался, ведь если уже пошла кровь, тем более после неврачебного вмешательства, последствия могли быть ужасными. Но мать девочки, не понимая серьёзности положения, умоляла скрыть позор, что отца даже взбесило. жизнь и позор уравнивались! Но и медлить было нельзя, кровотечение надо было остановить. Он рискнул.

Через несколько часов мать увезла свою тихую девочку домой в деревню. А через два-три дня позвонила к нам домой и, плача, сообщила, что ночью на второй день у дочери поднялась температура и скорая увезла её в больницу. Как сегодня помню я эти черные дни.
В больнице девушку уложили, но отказались лечить и унять кровотечение, пока родные или она не сообщат имя врача, который сделал ей такой поздний аборт.

В те годы за аборты подпольных врачей сажали. Но я тогда была уверена, что и расстреливали, такой строгий был закон. Мы все знали, что надо скрывать, что к нам ходят женщины, были готовы и под пытками отрицать это, мама занавешивала окна тёмными одеялами, стерилизатор с инструментами хранили в подвале, но разве можно утаить такое в местности, где все дома частные и у всех всё на виду?

Но ни мать, ни дочка не раскалывались. Сами «покопались!» – и точка. Мать водили к главному, потом и врач палаты, и завотделением долго уговаривали, объясняли, что дочь может умереть из-за этого мерзавца, почему они покрывают… Ничего не действовало, они в унисон твердили, что «сами покопались, вот и пошла кровь». Началось-то с этого...
К вечеру Светлане стало совсем худо, мама под видом родственницы подняла в приёмной крик, что пожалуется в ЦК КПСС, если будут продолжать такой пыточный режим. 

По-видимому, сами врачи тоже испугались, поэтому ночью решили делать вторую операцию. Такая операция называется «чисткой». Выскабливают. Вторую, потому что первую сделал отец. И, вероятно, перфорировал, из-за чего и подскочила температура. Ночное неверное движение. Перфорация матки – одно из самых распространённых последствий подпольного аборта. И, как правило, (тем более, в тех условиях) с летальным исходом. Такое с отцом случилось впервые, потом он разбирал эту ситуацию с зятем, тоже гинекологом, решили, что всё же предыдущие домашние манипуляции также могли стать причиной перфорации. Тем более, что про своё вмешательство мать сообщила после аборта.

Воздух в доме стал какой-то тяжелый, вязкий, наполненный тревогой  перед опасностью. На отца страшно было смотреть. Он не мог ни есть, ни нормально спать. Даже сад перестал поливать. Мама после работы ехала в больницу, и приходила поздно вечером с ужасными новостями. Родители долго сидели в спальне и обсуждали последние новости. Деньги, которые были заплачены за аборт, мама не только вернула, но и взяла на себя все расходы на девушку. Хотя вряд ли та что-то могла положить в рот, так ей было худо.

Светлана умерла на пятый день, видимо, из-за кровопотери уже в больничных условиях, растянувшейся уже из-за того тоже, что врачи слишком долго принимали решение оперировать или нет.
Вся наша семья с содроганием восприняла это страшное известие. Обстановка в доме действительно была гробовой, и ещё много лет та тихая девочка незримо присутствовала среди нас.

Мать Светланы после похорон и семи дней пришла к нам домой, с мамой они долго плакали и безысходно хлопали по коленям, все слова их начинались «Ах, ну почему…» или «Сколько раз я ей говорила…». Отца же её мы так и не увидели, наверное, так полагалось. Бедный человек спрятался от позора и горя. Правда, в деревне объявили, что у неё "лопнул аппендицит".

Через года два та самая знакомая, которая прислала свою родственницу Светлану к отцу, оказалась у нас дома. Вестимо, по тому же делу.
Мама спросила её, как там мать Светланы. Они поплакали, вспомнив бедную девушку, потом знакомая, всхлипывая, прошептала:
– А ведь так и не сказала! Мать рассказывала, что сама чуть было не сдалась. Но дочь попросила:
– Мам, у него шестеро детей, его если посадят, сколько сирот останется…