что может быть загадочней мира в закрытых глазах

Слышишь как созревают осенние сны. Зелеными рассветами наливаются тяжелые веки, клонятся в соленые ночные омуты ветвями-созвездиями, холодными стрелами растворяются в запахе яблочного дыма, которые мы будем ловить обветренными шершавыми губами. Помнишь, как мы опускали лица и смотрели сквозь ледяную воду, где плавали блики и тени ослепленных солнцем птиц, как шумели огромные тополя и курносые детские голоса падали и взлетали из старого колодца. Как туман поднимался над малахитовыми стенами леса и таял на обочинах пустой трассы, как лобовое стекло заливал холодный мед зари, а дорога возникала из облачного ниоткуда.
А теперь. Теперь московская осень щелкает зажигалками, шелестит плащами и прячется от дождя в метро. Здесь мне снились десятилетия после апокалипсиса - тучи, нависшие над обломками стен и каркасами обрушившихся мостов, лабиринты чьих-то квартир с обитыми дермантином дверями, с лохмотьями штор на заколоченных досками окнах, чьи-то горбатые спины, длинные волосы, глубина затравленных звериных глаз. Сон, поделенный на зоны, бегущий по следам заляпанных кровью ботинок, раскаленный, как дуло автомата, когда тебя, лежащего на крыше, на холодном ветру, прожигает сквозь перчатки. Сон, в котором если ты дышишь, то гарью, в котором смотришь, как дети играют с гранатами и гильзами возле чужих мертвецов, и все небо заслоняет одно не разрушенное здание, бывшее приютом до войны, а потом переименованное, переделанное, переродившееся в монстра, с каменными буквами "Дом сгоревшего ребенка" и окна, огромные в полэтажа окна, заклеенные фотографиями детей, затянутых как в пеленки, ремнями. И с лицами, в какие превращает их война.
Мне снился мой дедушка, которого я не знала, потому что он умер еще до моего рождения. Ему было двадцать, цвели пруды и петунии в палисадниках пятидесятых годов. Еще никто не видел космоса из иллюминатора, холодная война только набирала обороты и хрущевская оттепель разглаживала надеждой хмурые лица. Он смеялся, сидя на крыльце, я видела совсем близко его глаза с вечным прищуром как на фото, и мне очень хотелось поцеловать его. Может быть в тот момент я была своей бабушкой в молодости, потому что его лицо было ближе и теплее, чем можно внучке. Я видела его впервые, я знаю теперь, что там ему хорошо.
Сны созревают и падают. Не забывай их в траве, не давай испариться сладости, просочится в затихающую траву, к вечному грохочущему центру подземных рек. Что может быть прекраснее мира за твоими спящими глазами?