Три дня и две ночи

С утра похолодало. Не знаю, сколько градусов показывал термометр за окном, но для меня уже началась зима. Серое небо навевало тоску и уныние. Деревья, склоняющиеся под порывами ветра, убивали всё желание выходить из дома, а у меня как раз закончились сигареты. Я кинул взгляд на пепельницу, стоящую на подоконнике по левую руку от меня. В ней лежала пара окурков и пепел трёхдневной давности. До сегодняшнего дня я о них даже не вспоминал, а теперь снова захотел курить. И, кажется, я догадывался, в чём причина. Ещё сам Эрнест Хемингуэй признавал, что когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остается пустота. Пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после чего-то хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее…
Наизусть могу цитировать гениальных классиков, а её лицо, глаза, губы, волосы, тело запомнить так и не смог. Три дня, проведенных с ней, слились в моей памяти в одну полноценную, но такую короткую жизнь, а её образ отпечатался во мне фейерверком чувств и эмоций, которые мы пережили вместе, но которые не имели материальной формы. Даже и не знаю, радоваться или горевать от того, что подобное больше никогда не повторится. Она ушла сегодня утром. Когда за её спиной закрылась дверь, я вздохнул с облегчением. Моя квартира, в которой я проживал холостяцкой жизнью уже энное количество времени, снова стала моей и только моей территорией. По ней больше не ходили чужие ноги, босые и безумно красивые. Туалет и ванная всегда были свободны, и я сколько угодно мог забывать выключать там свет, а большая кровать в спальне ждала только меня одного. Однако тишина, оставшаяся после её ухода, смазывала мою радость, и я впервые, поднявшись с постели, не надел тапочки: вдруг захотел почувствовать то же, что и она, когда гуляла по квартире босиком. Жутко холодно и неприятно, а я ведь сотню раз предлагал ей взять мои тапочки или надеть хотя бы шерстяные носки. Она усмехалась и нарочно, возвращаясь ко мне в постель, прижимала ледяные ступни к моим ногам. Я вздрагивал от прикосновения, она смеялась, а потом начинала меня целовать.
Выйдя в коридор, я зачем-то приоткрыл входную дверь, словно на пороге меня могла ждать посылка. Но, как и ожидалось, там ничего не было, поэтому я просто запер квартиру на ключ изнутри. А мы ведь даже не попрощались… Неужели трёх дней и двух ночей недостаточно для того, чтобы, уходя, проявить элементарную вежливость? Хотя я сам хорош: проснувшись задолго до того, как встала она, я исподтишка следил за тем, как она собирает по комнате свои вещи, стараясь ничего не забыть и не разбудить меня. Я так ничем себя и не выдал, и она, возможно, сочла, что так будет лучше.
На улице молодая, судя по звонкому голосу, мамаша тащила за руку орущего ребёнка в детский сад, который находился как раз за углом моего дома. В какое-то мгновение её хватка ослабла, и малышу удалось вырваться на свободу, при этом он едва не оказался под колесами машины. Женщина заголосила, а я закрыл окно: пластиковые стёкла значительно заглушали звуки, доносящиеся извне. Почему-то мне хотелось побыть в тишине.
Взглянув на кухонный стол, я надеялся обнаружить там записку от неё. Что-то по типу: «Мне было с тобой очень хорошо… Спасибо за наши дни… Я никогда тебя не забуду…» - и прочие романтические бла-бла-бла, но вовремя вспомнил, что, как и я, она ненавидит мелодрамы и слезливые истории. В жизни есть только три повода для слёз: свадьба, рождение ребёнка и смерть близкого. Об этом ей давно сказал кто-то из знакомых, и с тех пор она живёт по этому принципу.
Стол был пуст, и я даже не удивился этому факту.
Я прошел в ванную комнату, включил воду в кране, поднял глаза, чтобы посмотреть на своё отражение в зеркале, и надолго замер. На полке, над раковиной, в пластиковом стакане стояли две зубные щётки. ДВЕ. Вообще-то я не барахольщик и терпеть не могу хранить у себя ненужные вещи, но в тот момент мне подумалось: а вдруг она вернется? Может, оставить? Лишняя зубная щетка ведь немного места занимает. Пока я чистил зубы и брился, разум снова возобладал во мне. Я вытер лицо полотенцем, которое затем тут же отправил в стиральную машину, потому что она им тоже пользовалась, достал злосчастную щетку из стаканчика и выкинул в мусорное ведро на кухне. Она не вернется. Так зачем тешить себя глупыми надеждами?
Первое, что я сделал, когда вернулся в спальню, это надел тапки. Ноги замерзли жутко, и я едва чувствовал пальцы. Еще немного, и я подхвачу насморк или воспаление в собственной же квартире. И как ей удавалось целый день ходить босой и при этом не простудиться? Летала она, что ли, над полом? Вспомнив наш первый вечер и её пьяные пляски в моей комнате, я решил, что, возможно, не настолько далёк от истины. По крайней мере, я никогда уже не узнаю, что ошибался. Затем я раздвинул шторы и впустил в комнату дневной свет. Она не любила осень. Говорила, что это единственное время года, которое лишено надежд. Зимой, когда новый год, мы ждём чуда и планируем жить в следующие месяцы не так, как раньше, а значительно лучше. Весной мы начинаем претворять наши планы в жизнь, у всех начинают играть гормоны, и для всех глупостей и неудач есть оправдание – «весна в голове». Лето снимает все запреты, рушит границы, как межгосударственные, так и межчеловеческие. Любое дело можно отложить до осени, потому что уйти из лета без воспоминаний еще хуже, чем что-то не сделать. А осень… Осенью наступает час расплаты: за бездарно потраченное время, за невыполненные обещания, за то, что мы хотели изменить жизнь к лучшему, но всё осталось по-прежнему. Тогда я возразил ей, сказав, что если захотеть, то можно успеть всё завершить за пару месяцев. Принялся перечислять ей различные методики тайм-менеджмента, пояснять, почему людям свойственно откладывать всё на завтра, объяснять, как с этим бороться… Она молча выслушала меня, дала договорить до конца, а потом кивнула в угол комнаты, где между шкафом и стеной стоял укрытый тканью мольберт с недописанной картиной, и спросила:
-Сумеешь закончить к Новому году?
Я растерялся и с минуту не знал, что ответить. Эту картину я писал уже года три…или четыре, не помню точно. Но это не имело никакого значения, потому что, сколько бы поправок и дополнительных штрихов я ни вносил, она была права – всё оставалось по-прежнему. Просто очередной замаранный лист бумаги, которому никогда не суждено стать прекрасной картиной. А всё почему? Да потому, что на самом деле я этого и не хотел. Мне нравилось воображать себя художником, творческой личностью, чей талант еще не до конца раскрылся, но оставался я всё тем же среднестатистическим офисным работником, и моему начальнику вряд ли когда-либо придёт в голову спросить: «Как продвигается Ваша работа над картиной? Близится к концу? О, это замечательно! Может, Вам стоит взять парочку дополнительных выходных на неделе и полностью погрузиться в творчество? Для меня было бы большой честью потом, когда вы продадите свою картину за пару миллионов евро Лувру, говорить, что когда-то в моей конторе работал гениальный художник Y». Смешно. К тридцати годам я привык жить так, как живу сейчас, и эта привычка гораздо хуже никотиновой зависимости.
Возможно, поэтому я так легко отпустил её сегодня, хотя еще вчера ломал голову над тем, чем буду развлекать её вечером и куда мы можем съездить на выходные. Ровно на три дня и две ночи я выпал из собственной закоренелой жизни, стал на эти семьдесят восемь часов другим человеком, более интересным, живым, открытым, чувственным, потому что невозможно не быть таким, когда рядом с тобой такая женщина, как она.
Ровно через три дня и две ночи я словно снял маску и театральный костюм, выставил декорации за дверь, через порог которой она в последний раз переступила, уходя, и снова стал обычным, скучным, ничем не примечательным горожанином, которого вы даже не различите в толпе.
Я открыл шкаф и снял с вешалки свой повседневный костюм. Оделся. Надел на запястье часы и, кинув взгляд на стрелки, подумал, что стоит поторопиться, если я хочу успеть забежать в ларёк за сигаретами и не застрять потом в пробке.
Мы закончили нашу историю, вернулись каждый к своей жизни и не думали о том, что у нас могло быть что-то вместе, помимо наших семидесяти восьми часов, проведенных в моей квартире.
Почему так скоро, можете спросить вы. Три дня – это же так мало, чтобы влюбиться, разлюбить и забыть. Если бы я был на вашем месте, я бы тоже задавался этим вопросом. Однако я знаю ответ на него.
Три дня и две ночи – ровно столько длилась командировка её мужа.