Костя покупает дом в раю

            Наш с моим другом Костей отпуск шел к концу.  Проводив покидавших сегодня пансионат наших знакомых, мы сели через десять минут после их  отъезда на электричку, направлявшуюся в Туапсе. Напротив нас устроились две симпатичные молдаванки, одна из них – с мальчишкой лет 6 - 7, который до самого Туапсе вертелся, норовил пролезть куда-то за Костиной спиной, садился на спинку сиденья, - при этом соседи оборачивались, ощутив у себя на плечах вертлявую попку этого живчика.

            «Хорошие девушки-и-и..» - пропел мне Костя на ухо, не очень заботясь, что девушки его могут услышать. «Угу» - отвечал я, нисколько не кривя душой: любовь к ближнему распирала меня, и я был искренне рад, что на свете есть еще и эти вот две хорошие девушки.

            Цель нашей поездки в Туапсе была довольно странной: Костя решил приобрести такую же, как у Хачика, его знакомого, шапку из щипаной нутрии. Я ума не мог приложить, зачем Косте в июле шапка из щипаной нутрии. Мне казалось, что он мог бы купить себе в Москве что-нибудь поприличнее.

            Сказать по правде, я не очень интересовался Костиной предстоящей покупкой, но зато был не прочь встретиться с Витей Седлачеком, моим давнишним туапсинским приятелем и сослуживцем, а ныне заместителем директора местного механического завода, хвастуном и веселым пьяницей, красавцем-мужчиной, объектом внимания женского пола города Туапсе и окрестностей, и в связи с этим –  также объектом жгучей ревности его жены Милы.

            Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что Людмила вовсе не была молчаливой страдалицей.  Она не то, чтобы прямо так мстила ему тем же, но, во всяком случае, подвела его, по крайней мере, однажды, к той границе, за которой у Виктора начинался сильный зуд в тех местах на голове, где у некоторых млекопитающих вырастают жесткие образования  из одной и более ветвей. Однако это уже из области предположений.

            На рынке мы довольно быстро обнаружили тетку с шапками; Костя долго дул на мех, швырял шапки по прилавку, отчаянно торговался, потом, отогнув у шапки уши и обнаружив там мех уже совсем другого качества, довольно громко заявил, что шапки – говно, чем вызвал гнев хозяйки и отрезал пути к дальнейшему торгу.  Когда мы отошли, я подтвердил Косте правильность его последнего определения, и предложил пойти к Виктору на завод, который располагался рядом с рынком, у моря.

            На заводе выяснилось, что Седлачек в отпуске, я позвонил ему домой; Мила звонку обрадовалась, сказала, что Виктор пошел в гараж за машиной, и мы решили никуда не бегать и дождаться в вестибюле завода, пока он за нами заедет. Через полчаса прикатил Виктор, и вскоре мы уже пили пиво и водку у него дома, заедая «счастливое питье» вареной кукурузой и отварными языками.

            За трепом все более срабатывало Костино обычное обаяние,  и все мы, зараженные вирусом всеобщей любви и братства, подначивали друг друга и хохотали по поводу, одним словом – веселились.     Нас вдруг потянуло на хоровое пение, мы с Милкой что-то спели, Костя заявил, что всем нам особенно удастся «Вечерний звон», и мы исполнили его с большим чувством, особенно гордясь басовито-печальным «бом-бом-бом», которое вызывало у нас ностальгию по детству, по утраченной людьми религии, разоренным церквям, - одним словом, вселенскую скорбь, присущую всякому хорошему русскому песнопению.

            Правда, грусть наша длилась не долго, потому что решено было ехать в горы, в Анастасиевку, в родное для Виктора и Милы, а частично и для меня, село, расположенное тридцати километрах от Туапсе. По дороге мы дозаправились пивом в большой термос, плюс по кружке непосредственно, после чего Виктор небрежно, эдак изнутри, ухватил левой рукой руль «волги», и показал, как нужно ездить по горным дорогам. При этом я веселился, поскольку для меня этот цирк был привычным, а с Костей случилась, как он расценил позднее, небольшая истерика.

            О,(как говорится в старинных романах) где мне взять могучее перо, чтобы описать синеву гор  Анастасиевки, зелень ее садов, чистоту горной речки, гостеприимство ее жителей, - потомков давнишних переселенцев из Чехии; знаменитое «По стакану вина?» с ударениями на «по» и на «и» в слове «вина» у Васи Кодерле, соседа. Как описать покой и добродушие этой чешской среди русской земли деревушки, утопающей в садах, с дубами на обширных полянах у чистой речки, бегущей с гор?

Виктор провел здесь детство, хотя в нем чешской крови нет: в его жилах течет смесь адыгейской и немецкой крови, если не считать добавленной солидной доли красного (и не только красного) вина. Впрочем, не стоит упрекать его в любви к алкоголю: скорее это специфика его служебной, так сказать, деятельности. Дело в том, что Виктор сменил Алексеича, гражданского, как теперь говорят, мужа его матери, очаровательной тети Кати, на должности штатного тамады на всех анастасиевских торжествах. Позднее, обосновавшись в Туапсе, он вынужден был исполнять те же обязанности и в Туапсе.

            После затянувшегося до поздней ночи ужина, сопровождавшегося чешско-туапсинско-краснодарско-московскими тостами,  нас с Костей, как почетных гостей, уложили на пуховую перину, что настроило Костю на игривый лад («Вот, милок, я до тебя и добрался» и прочее). Виктор долго не мог оставить нас одних на брачном ложе, продолжая застольный треп, и, как выяснилось утром, заботливо подоткнул мои кроссовки нам под перину, очевидно, заботясь о том, чтобы мы не свалились на пол в пылу шаловливых радостей. Впрочем, как только он убрался, я сказал Косте «спи, черт неугомонный», и мы оба захрапели.

            Проснувшись утром, мы обнаружили, что время около восьми, хозяева уже встали, и Виктор копает на огороде картошку. Желая честно заработать завтрак, мы с Костей подключились к хозяйственным делам: я стал помогать Виктору, а Костя занялся заготовкой сена для поросенка, приговаривая «а я Василию Васильевичу корм обеспечу». Взял косу, ушел на край участка, и через пять минут вернулся с пучком травы, который и скормил поросенку лично.

            После трудов праведных мы отправились опять же к соседу Васе, откуда принесли литров пять вина, которое там хранилось от греха подальше, а точнее – подальше от Сашки, Витиного брата, забулдыги и бездельника.

            Культурный отдых продолжался до обеда: мы пили вино, ели великолепный «хворост», приготовленный тетей Катей, фрукты и прочее, и прочее.

            Катька, внучка Виктора и Милы, симпатюшка четырех лет, разъезжала на моих плечах по селу, тоненьким голоском пела, как казах, обо всем, что наблюдала с высоты своего положения, называла меня Володькой и категорически отказывалась идти к матери, деду или к бабке.

            Но – все имеет свой конец. Впрочем, я чуть не упустил историю о том, как Костя чуть не стал домовладельцем.

            За завтраком зашел разговор о местных природных красотах, - а горы – синие-синие – и впрямь сказочно окружали село, - так вот, во время завтрака Костя заявил, что, дескать, ежели бы здесь купить дом, - бросил бы к хренам и жену, и работу в этой долбаной столице. Местный народ недоверчиво на него покосился и уведомил Костю, что домишко Алексеича вот уже год после его смерти пустует.

            - Где?! – спросил Костя, не веря своим ушам. «Да вот же, рядом». 
            - А посмотреть? – «Идем».

            Мы прошли метров 50 по той же улочке и подошли к усадьбе Алексеича, к домику очень мне знакомому: в былые времена мы тут ночевали, когда гостей у тети Кати был перебор.  Костя полюбопытствовал, велик ли участок. «25 соток». – Сколько?! – переспросил Костя обалдело. – «25». И началось.

            Костя с охотничьим блеском в глазах бегал вокруг аккуратного домика, останавливался посреди участка, на котором старые яблони роняли никем не подбираемые плоды, повторял «Да етить! Да етить!», - и от волнения сел под яблоню, спустив штаны. Мы с Виктором, как культурные люди, последовали его примеру и присели рядом, обсуждая достоинства покупки.

 Цена – 6 -7 тысяч, казалась Косте вполне приемлемой. Завершив заседание и поделившись клочками периодической печати, мы пошли к выходу. Вдоль дорожки, ведущей к калитке, зрели помидоры. «Хотите, - помидоров нарвем», - предложил Виктор.
            - Еще чего не хватало! – возмутился вдруг Костя. – Насрали у меня на участке, а теперь помидоров им на халяву подавай! – и, вытолкав нас с участка, он по- хозяйски запер калитку.

            Еще часа три было потрачено на переговоры с наследниками и сельсоветом, но – увы! – Костина голубая мечта рухнула и рассыпалась с хрустальным звоном: дом оказался уже проданным. Костя отказывался верить: - А может врут? А может – херня? - спрашивал он нас. Мы из жалости поддакивали – может, и херня, но уже понимали, что в гости к Косте нам сюда не ездить.

            Обмыв сразу и сделку, и ее расторжение, мы отправились в Туапсе, где от огорчения снова сели за стол.
            Электричка в 20.25 на «Ромашку» пришлась нам в самый раз.
                09.1983. Туапсе- Краснодар