Балерина

Она сидела на кожаном диване и смотрела на зал, где танцевали девушки перед огромным зеркалом во всю стену. Был частный курс современного балета для танцоров восточного жанра, и в зале собралось человек тридцать, в основном,  от двадцати до тридцати лет - тех, кто хотел поправить осанку и просто поучиться основам балета. Курс был трехдневный, и шел уже  третий день тренировок. Все устали, а она ещё больше.
В её шестьдесят пять и при ста килограммах её грузного тела три дня этих прыжков и пируэтов было уже слишком, и теперь она отдыхала на диване, глядя на танцующую молодежь. Ей было не завидно, но приятно смотреть на грациозные тела и отточенные балетные движения. Курс вел хореограф из Германии, колумбиец с прямой осанкой танцора, длинными волосами, собранными в хвостик пони за могучими плечами и тонкой талией. Он был немолод, но ещё красив каждым движением и жестом. Танцорки все, за исключением её, смотрели на него с обожанием, как на вкусное эскимо в тройном шоколаде.
Она сама была бывшей балериной, не первоклассной, но танцевавшей много лет назад в центральном столичном театре в массовке, в толпе, в так называемом “балетном хоре”. Её карьера закончилась давно - ведь на пенсию в балете уходят в пятьдесят, и она жила теперь на малюсенькую пенсию в своей двухкомнатной квартире в центре города, проводя жизнь в безделье, поездках в Италию и посещениии балетных  курсов для поддержания тонуса жизни.
Сейчас она сидела на диване и отдыхала. Ноги её гудели и спину ломило, но уходить она не хотела. Её большое расплывчатое тело не сочеталось больше с балетом, как не сочетается мини платье с толстыми ногами - но ей было всё равно. Она заплатила деньги за удовольствие ещё раз почувствовать на своем теле очарование балета, и взгляды этих тонких юных танцовщиц её не задевали.
Она знала, что их время тоже уйдёт, и тела их - такие изящно-прыгучие - отяжелеют от родов, груди отвиснут от кормления, а лица сморщатся от солнца и отрицательных эмоций. Конечно, можно голодать, откачивать жир, уменьшать желудок и утягивать лицо, разглаживая морщины, но внутреннюю динамику старения, не видную никому, но которую нельзя обмануть ни гормонами роста, ни алкоголем, ни ботоксом, невозможно изменить.
Когда-то она была как они - тоненькая, стройная, изящная, наивная и верившая в вечную молодость, но годы на сцене пролетели быстро, пальцы больших ног скривились от стояния на скрипящих пуантах и стали болеть по ночам, а талия стала расплываться несмотря на диеты, голодания и очистительные таблетки всё той же вечной сенны из Индии, волосы стали редкими от лака и начесов, а лицо выцвело от грима и превратилось в белесую маску.
Правда, она танцевала несколько раз на гастролях в других странах с их театром, а однажды даже с русской балериной, Галиной Улановой, уже не молодой в то время, но все ещё несущей традиции  русской школы с её незабываемым классическим рисунком танца, не подвластным времени и моде   и который всегда можно было узнать с первого движения лёгкой ножки балетной примадонны. По сравнению с ней, Улановой, скандинавский балет казался громоздким и непрофессиональным, как игра школьного театра на сцене исторического Малого, и все же она любила скандинавский балет, который был более естественным, чем русский, и был полон оригинальности и импровизации.
Когда ей было пятьдесят пять, умерла её мать, с которой они жили вместе, и жизнь её дала крен. Мать её всю жизнь поддерживала иллюзию, что балерина - ещё девочка и у неё все впереди, но вот и она, мудрая мама, после года страданий, умерла, так и не сказав, в чем же секрет жизни, и балерина обиделась на неё. Обида выразилась в том, что она стала делать всё наоборот тому, как учила её мать. Она теперь объедалась сладким, перестала тренироваться, часами лежала в кровати, глядя в потолок,  и перестала следить за собой.
Одежда её теперь была часто порванной и не совсем чистой, ногти - обломанные, глаза - ненакрашенные, а жидкие седые волосы топорщились в разные стороны. Вес её увеличился за два года с 60 до 90,  и она перестала смотреться в зеркало. К шестидесяти годам она стала слоноподобной, заплывшей от жира и неуверенности женщиной, непривлекательной и неопрятной. Импульс к танцам возникал в ней раза два в год, не больше, и тогда она посещала курсы балета. Семьи у неё не было, компьютером она не интересовалась, книги читала только лгёко-бульварные.
Мужчин в её жизни почти не было - был один в молодости, но он не понравился её маме и был изгнан с позором. А сейчас было поздно - всё поздно! Да и будет ли кому-либо приятно шарить по её студеобразному телу, слоновьим ногам или гладить по сморщившейся коже живота или редким седым волосам? Она была реалисткой, а кофе с пирожными она ценила больше, чем прикосновение чужих рук, хотя иногда ходила к массажисту из-за болей в спине.
Массажист был молодым человеком, художником, или скорее, скульптором, делающим фантастические восковые фигурки каких-то неземных существ, но работающим массажистом пожилых дам, как он выражался, сморщенных, как изюм, для добывания денег, ибо искусство, как и во все времена, не могло прокормить бренное тело художника.
Она про изюм не знала  и ходила к нему, испытывая почти оргазм от крепких и сильных прикосновений молодого художника. Он массировал всех своих клиенток-старушек голыми, ибо ему было всё равно - он видел в них не женщин,  а какие-то аморфные существа, сделанные из пластилина, как и его фантастические модели, а голое тело было легче массировать.
Теперь старая балерина сидела на кожаном диване и думала, что и у неё, старой балерины, был свой, новый секрет в жизни, который она открыла для себя совсем недавно: во дворе её дома рос старый каштан, распускающийся каждый апрель в розовое облако пахучих пирамидок и дающий колючие  хлебные шарики в сентябре, которые так любили птицы и белки. Так вот это дерево, единственное во всем городе - умело разговаривать со старой балериной. И в этом был её секрет, с которым она ни с кем не делилась.
А случилось это чудо так. Когда умерла её старая мама, с которой они жили всю жизнь вместе и которая всегда определяла всё, что нужно было маленькой, а теперь очень грузной балерине - что и когда кушать, что одевать, с кем дружить и в кого влюбляться, балерина осталась одна в хаосе жизни. Она - её мать - заболела раком и после года мучений - для себя и своей дочери, ухаживающей за ней день и ночь,  - умерла, так и не сказав “до свидания”. Она умерла, когда наша балерина пошла на прогулку во двор. И когда она вернулась с прогулки,  мать уже ушла туда, откуда возврата не было.
Балерина просто опешила от такой неожиданности – «и ничего не сказала, и не попрощалась!» Она была даже рассержена на свою мать, и после скорых похорон она решила делать всё то, что не разрешала ей мать - есть, что захочется и когда захочется, не заботиться о своём внешнем виде, не причесывать волосы. И скоро она раздулась, огрузнела, постарела и подурнела, но внутри так и не почувствовала свободы. Каждое своё действие она делала наперекор, а не в удовольствие - наперекор умершей уже матери. Кто же она была сама - она и не знала.
Однажды после свинского ланча с жирной колбасой, белым хлебом, солеными огурцами и яичницей, - чудовищный ланч, который она запила горьким скандинавским пивом, балерина почувствовала непреодолимый импульс выйти на двор. Она быстро оделась, спустилась вниз и села на лавочку перед домом. Тут её взгляд, затуманенный жирным ланчем и алкоголем, упал на высокое каштановое дерево, уже голое и без признаков жизни. Стоял ноябрь, дул ветер, и по небу бегали холодные тучи, полные осеннего плача.
- Ну что тут стоишь? Думаешь, я не знаю, что тебе холодно здесь - лучше где-нибудь на юге Франции или Греции, а тут? Посадили тебя сюда насильно, по чьей-то воле, а убежать-то ты и не можешь! - высказалась балерина в сторону дерева.
И вдруг ей почудилось, что каштан покачал головой, и она услышала - или ей показалось от тяжелого ланча с пивом - что он прошептал:
- Шутишь! Мне и здесь хорошо! Я ведь вас всех знаю и вижу, как вы живёте. Это вы здесь - по чужой воле, а я - по воле случая и своей. Мне здесь неплохо, а зимой я сплю. И ты спи - вот весна придёт - и ты проснешься, как и я!
Балерина помотала непричёсанной головой и вдруг решила сделать так, как советовал каштан. Она поднялась к себе в небольшую квартирку на третьем этаже, забралась в байковую пижаму и легла спать, хотя была середина дня. В тот день она проспала часов двенадцать  и проснулась заполночь - было темно и за окном светила луна из разорванных облаков. Она накинула на себя пальто и спустилась в ночной двор.
За ночь выпал снег, и каштан был припорошен белой, холодной крупой, светящейся в темноте. Она подошла к каштану и погладила его по коре. И опять ей показался шепот в ночи:
- Теперь я буду тебе говорить, как жить, а ты только слушай. У тебя ведь нет своей воли, правда?
- Да, - сказала балерина покорно, - нет. – и она про себя подумала: -   “Пусть уж лучше дерево мне будет говорить что делать, а то я совсем раскисла и вкус к жизни потеряла”.
- Завтра позвони своим старым друзьям из балета и начни хотя бы немного танцевать опять - это вернет тебе волю к жизни, - продолжался шепот со стороны каштана.
Балерина поцеловала гладкую кору умного дерева и пошла досыпать. Утром она проснулась с чувством, что нужно сделать что-то важное, напилась кофе с бубликом и позвонила старой подруге, которая открыла балетную школу для детей.
 - Приходи! И мне поможешь! - услышала она бодрый и знакомый голос в трубке.
Через час балерина пришла в светлую студию и увидела тоненькую элегантную, грациозно постаревшую подругу, с которой они танцевали вместе много лет назад. Та была в голубом балетном костюме для тренировки, волосы были красиво собраны, глаза подкрашены. Она окинула взглядом нашу балерину - грузную, некрасивую, в разорванных на коленке обтяжных штанах, вздохнула и сказала:
- Хорошо! Ты будешь помогать мне в группе малышей, а твоя роль будет - добрая ведьма - дети будут тебя обожать!
Балерина сначала обиделась такому обороту дел, но потом подумала, и ей вспомнился ночной шепот каштана. В эту минуту она услышала его шепот опять:
- Сссоглашшшайся,  - как ветер пронеслось в её всклокоченной голове. Она улыбнулась и сказала:
- Да, хорошо. Когда мне приходить?
- Вечером первая группа семилеток в семнадцать ровно.
Балерина пришла за полчаса до пяти  и, сильно волнуясь, вошла в зал. Дети - в балетных костюмах, со скрипящими от талькa пуантами, высокими прическами с цветами   - стояли, готовые к уроку.
Она прошла к зеркалу, улыбнулась и сказала спокойно:
- Готовы? Ноги - вместе, спины - прямые, руки - красивые круглые,  и мы начинаем: раз-два-три - приседаем - раз-два-три- встаем!
Дети, видя такую уродину, которая двигалась с элегантностью балетного слона, стали смеяться, но и балерина засмеялась им в ответ, разрядив атмосферу урока. Урок  удался, и она даже почувствовала любовь во взглядах маленьких девочек.
Вечером, возвращаясь домой, она подошла к каштану во дворе, обняла его ствол и прошептала с закрытыми глазами:
 - Спасибо, родной!
Какой-то прохожий, увидевший эту сцену, помотал головой и сказал сухо:
- Мужа надо обнимать, а не дерево - вот дура!
А она, услышав это, повернулась, и, не удостоив взгляда прохожего, улыбаясь пошла к себе на третий этаж. Она-то знала, что иногда мудрость жизни исходит не от людей, а от природы, камней, деревьев, неба, солнца. Ведь всё кругом - живое! Только нужно услышать! А она - слышала. Или это ей только казалось?

Лира Белла 11.10.2012 11.35