Монах

МОНАХ

   Ставросий выжил после бомбардировки, он выжил после нескольких зачисток, потом он просто выжил в этом разрушенном, уничтоженном мире, том мире, который теперь стал для него испытанием его веры. Хотя если бы не его вера, то наверное он бы уже погиб. Бог спас его или ещё кто-то или что-то, но он был до сих пор жив и старался соблюдать каноны православной веры.
   Они выжили вдвоём — он и брат Амвросий. Только вот брат Амвросий спустя два месяца заболел и Бог забрал его в свои райские кущи. Ставросий остался один. Он бродил по окрестным селам и одного за другим хоронил убитых людей. Это было единственное богоугодное дело, которое он мог для них сделать.      Хотя занятие это было небезопасное — во-первых, можно было нарваться на натовцев, которые время от времени рейдовали территорию, а во-вторых, разлагающиеся трупы людей способствовали распространению болезней, и он в любой момент мог подхватить какую-нибудь заразу.
   Свою келью он обустроил в одном из подвалов на окраине города. Еду первое время брал из погреба разрушенного  монастыря, потом стал ставить силки в близлежащем лесу, собирать грибы и ягоды. Спустя ещё некоторое время он расчистил от обломков кусок земли, стал выращивать там картошку и кое-какие другие овощи. В общем, выживал как мог.
   Первое время он спрашивал Бога, как ему относиться к натовским солдатам - сам он не мог дать себе ответа. Кто они? Прислужники сатаны, или такие же Боговы дети как и мы, только заблудшие?..
Его вера служила ему оплотом и ориентиром, а иногда и пищей, хоть и духовной, однако ответов на все вопросы она не могла ему дать...
   Были моменты, когда его вера посылала ему испытания. В один из зимних месяцев ему никак не удавалось согреться несколько дней подряд. Он чувствовал как к нему подступают совершенно непозволительные паника и отчаяние, что ещё немного и дух покинет его. В каком-то полуобморочном состоянии он бродил по руинам в поисках тёплой одежды или того, чем можно было разжечь костер. А насобирав того, что можно было бы жечь,  он вынужден был ещё четыре дня прятаться от солдат и опять без огня, чтобы они не смогли его вычислить по дыму или по отблескам пламени. После этого он долго выхаживал сам себя отварами шиповника и рябины, кусты которых ему посчастливилось отыскать. Во время болезни, в беспамятстве, ему казалось, что Бог говорил с ним, по он не смог разобрать - что тот ему говорил. И это было для него так тягостно! «Как же так, почему я не слышу его? - думал Ставросий — Что не так я делаю? Как мне жить в этом мире теперь, без божественного наставления? Не мог же Господь, как говорят миряне «отвернуться от меня», ведь он есть всегда и везде и навсегда обращен лицом к любому созданию своему...». Часами просиживая недвижно в каком-нибудь укромном, незаметном местечке,Монах пытался понять, что бы Бог мог сказать ему сейчас, в эти тяжёлые времена...
   На улице шёл дождь. Ставросий смотрел как  дождевые капли падали в лужу, образовывая пузыри на поверхности воды, которые тут же лопались, торопясь уступить место другим. Он сидел в одном из своих временных убежищ — железобетонные плиты сложились так, что образовался своеобразный тоннель треугольного сечения и там мог свободно поместиться человек. В железном коробе горел костер. С улицы было совершенно незаметно, что в этом нагромождении остатков разрушенного дома кто-то живет, и место для костра Ставросий нашел такое, что даже ночью ничего не было заметно с улицы. Он припрятал в этом бункере кое-какой еды, в основном консервов, и дров, чтобы, в крайнем случае продержаться 3-4 дня.
   Сейчас он сидел недалеко от выхода из своего убежища. Сидя на рваном, пропитанном вездесущей пылью  матрасе, обхватив колени руками и привалившись к стене спиной и плечом, он неподвижно и будто завороженно смотрел на безразличие природы к человеческому безумству. Ей, казалось, нет никакого дела до того, как люди друг друга усердно уничтожают. Как и раньше до войны, шли дожди или падал снег, светило солнце или небо хмурилось тучами, времена года сменяли друг друга, даже деревья как и раньше, по весне радовали глаз своими веселыми зелеными листочками. Только вот кого? «А может быть, это и правильно — всё по законам природы:  выживает сильнейший, а слабейший вырождается и погибает. Рано или поздно люди перебьют друг друга, и это будет вполне соответствовать законам эволюции. Может быть человек просто лишний, инородный элемент в природе? Ведь что бы мы ни делали, какими бы принципами ни руководствовались, но наши замыслы и истинные намерения направлены  только лишь на то, чтобы хорошо было нам. Высаживая леса мы думаем о том, что они будут служить нашим следующим поколениям, борясь с озоновыми дырами и всевозможными загрязнениями окружающей среды, мы опять же заботимся о собственном благополучии либо в настоящем либо в будущем. Все наши действия, якобы направленные на сохранение природы, на самом деле исключительно эгоистичны и направлены на сохранение себя самих. Были направлены... И так ли уж тут тогда важно — кто такие натовцы?..». Ставросий поймал себя на мысли, что мог бы вот так до бесконечности сидеть и рассуждать о смысле теперешнего бытия и месте человека в нем. Но нужно было спускаться на грешную землю, вспоминая, что ученым философом-филологом он был до монашества.
   Прошло уже десять лет с тех пор, как он принял монашество. А ещё на протяжении лет пяти до этого он постоянно чувствовал, что в нем как-будто что-то ломается, он не находил объяснения того, что происходит с ним и вокруг него с помощью научных истин и постулатов. Даже всемогущая философия не могла ему помочь в этом. Что ещё остается человеку, не чувствующему опору под ногами, не знающему для чего он живет, куда он идёт и - зачем вообще нужно куда-то двигаться. От безысходности он обратился к Богу. Получил ли он ответы на свои вопросы после этого — он не мог сказать, не знал, но определенная опора под ногами появилась. Так он и жил до войны  - в попытках совместить божественное и научное, естественное.
   После начала войны всё несколько изменилось. Теперь он был предоставлен сам себе. И за свои мысли или поступки он был ответственен перед Богом и перед самим собой.
   Дождь на улице почти закончился. Ставросий, нехотя, поднялся с тёплого, насиженного места. Со стороны могло показаться, что куча бетонных обломков у стены вдруг зашевелилась и обрела очертания человека — его черная некогда риза давно перестала быть черной и теперь от серых бетонных плит его было почти не отличить.
Он затащил матрас поглубже внутрь убежища    и вышел наружу. Из-за туч проглядывало сентябрьское солнце. Ставросий, невольно подняв голову к солнцу, зажмурился от яркого солнечного света на пару секунд и, повесив вещмешок на плечо,  направился в сторону того места, где он вчера наметил место для очередной могилы. В ней он похоронит трех человек — мужчину, женщину и ребёнка.
   Первое время он старался хоронить всех в отдельных могилах, но потом понял, что так он в своем деле далеко не продвинется. Семьи он стал хоронить в братских могилах. Если находил документы — писал на крестах имена, если нет — только дату захоронения. За время, прошедшее с начала войны, он похоронил уже больше двухсот человек — 228.
   Идти до места было минут сорок. Видимо, в машину, в которой ехала семья по лесной дороге, попала ракета или снаряд — следов от пуль на обожженном остове машины не было. Тела людей были сильно повреждены, хотя сейчас это можно было определить только по повреждениям скелета. Мёртвая человеческая плоть была уже почти полностью съедена временем.
   Три часа у него ушло на то, чтобы вырыть могилу. Неглубокую — около метра. На куске брезента он перетащил человеческие останки в могилу. С телом ребёнка на заднем сиденье пришлось    повозиться — машина была двухдверная, и чтобы его достать, пришлось выломать переднее сиденье. Тут его ожидал сюрприз — под сиденьем лежала жестяная коробка, а в ней — документы — два паспорта и метрика на ребенка. Значит эти люди не будут похоронены неизвестными.

   Местность по виду ничем не отличалась от других мест, в которых побывал Артемий за время этой экспедиции. Все те же разрушенные или сгоревшие здания, если до войны они были деревянные.
   Он просто пребывал здесь и думал, думал до боли в голове. До такого состояния, когда начинает тошнить от того, что мозг слишком долго и слишком безрезультатно ищет ответ  на вопрос. Такие состояния человеческого разума даром не проходят: либо человек сходит с ума или опускается до уровня животного, либо ему в голову начинают приходить откровения. Иногда они настолько революционны по сути своей, что могут просто напугать своего носителя и автора. Человеческий разум иногда боится своих творений, а точнее того, к чему они приводят. Подсознание, управляемое инстинктами и чем-то ещё, исподволь направляет реку разума в спокойное русло, отделяя её от проявлений сверхсостояний.
   Монах увидел его первым. Причем произошло это как-то неожиданно — просто человек, вдруг, как-будто появился из ниоткуда. «Как же это я его пропустил, хорошо, что он меня не видит,- подумал монах, - странно, ведь я смотрел как раз туда, где он появился».
   В действительности, Артемий появился из ниоткуда примерно в километре от этого места и включив у своего комбинезона режим невидимости шагал по руинам, стараясь не шуметь лишний раз.    Прошагав таким образом как раз этот километр и никого не встретив, он вернул своему облику видимость. То, что поблизости есть человек, он уже знал и именно поэтому стал видимым, интересно было посмотреть — что это за человек. Судя по внешним признакам он не был солдатом. Артемий вглядывался в руины. Где-то совсем рядом... Вот, в этих нагромождениях плит...
   Монах сидел в своем «треугольном» убежище и не  отрываясь смотрел на незнакомца. Каким-то шестым чувством он понял, что от него не стоит ждать неприятностей. А незнакомец смотрел прямо в то место, где он сидел. Наступил момент, когда их глаза встретились.
   У Артемия аж екнуло в груди. Несмотря на то, что он ждал этого момента, встреча глаза в глаза оказалась неожиданной. Увидев глаза человека, он различил и его самого в одежде, по цвету мало отличавшейся от бетонных обломков.
   Артемий пощупал сознание человека... В первый момент он даже подумал, что ошибся, хотя это было невозможно. Разум этого человека был как-будто не отсюда... Ноль агрессии, обратный импульс смиренности и безграничная печаль... Артемий стал потихоньку, но без всякого опасения приближаться к человеку. Когда он подошёл совсем близко, человек жестом предложил ему войти.
  - Здравствуй, незнакомец. Большая редкость по нынешним временам видеть человека без оружия, - при этих словах человек печально улыбнулся.
  - Здравствуй... - Артемий запнулся, не зная как к к человеку обратиться.
  - Меня зовут брат Ставросий. Я монах. 
   «Брат, брат монах...» - Артемий соображал, в каких ещё случаях в этом мире использовалась приставка «брат». «Этот человек служит религии...».
   Вопросов было много, но Артемий никак не мог решить -  с какого  начать?   Монах сам заговорил первым.
  - Ты, наверное, голоден, путник. Я дам тебе поесть. - С этими словами монах поднялся со своего места и, шурша своим балахоном, удалился куда-то в угол убежища.
   Артемию сделалось как-то неловко от того, что он побеспокоил человека своим приходом. Да и есть он конечно же не хотел. Но монах уже тащил ему что-то в руках.
   Ставросий уже забыл, когда последний раз вот так вот просто разговаривал с человеком, от которого не исходила опасность. Хотя с людьми, носящими оружие, он вообще старался не разговаривать. Пару раз только он встречался с бойцами Сил Сопротивления. Оба раза они предлагали ему пойти с ними, но он объяснил им каким делом тут занимается.
   -...Может быть ты и прав, монах... Может быть... - сказал тогда один из бойцов, - ведь мы тоже хороним своих погибших товарищей, так почему кому-то не хоронить тех, кого мы не смогли защитить... - военный поправил лямку автомата, висевшего по-походному на шее и, молча кивнув головой, пошёл вместе с остальными тремя бойцами дальше.
   Ставросию тогда врезалась в память картинка — как шли они гуськом друг за другом — молча, глядя себе под ноги. У него тогда сложилось впечатление, что эти люди просто вышли на очередное задание, что они абсолютно точно знают — что нужно делать и как, будто бы и нет вокруг разрушенного мира и всего остального сопутствующего ужаса... Он испытал тогда одновременно чувство жалости к ним и какую-то странную, непонятную зависть. Казалось бы, чему завидовать? Эти люди наверняка погибли спустя некоторое время, но глядя на них, хотелось верить, что всё ещё образуется и кажущееся несокрушимым зло будет повержено. Сладкий самообман, порождающий надежду. Надежда — тот абсолютный минимум, необходимый человеку, чтобы выжить тогда, когда выжить нельзя.
   Монах поставил пред незнакомцем открытую банку говяжьей тушенки из своего чрезвычайного запаса и налил ему в железную кружку рябинового чая.
   Артемий вдруг сообразил, что не назвал монаху свое имя.
  - Меня зовут... Артемий, - он решил сказать ему настоящее имя.    Этот человек был совсем не такой, как все предыдущие, с ним нужно и можно было разговаривать откровенно.
   Монах в ответ уважительно кивнул  головой.
   Есть местную пищу Артемию естественно уже приходилось, поэтому без особой опаски он ковырнул ножом кусок тушеного мяса из банки и запил его глотком чая, кстати довольно приятного на вкус. Теперь, когда нормы приличия были соблюдены, можно было начинать более обстоятельный разговор.
  - Вкусный чай... и тушенка... - Артемий помнил, что он ел у военных. Правда у них он был вынужден есть то, что ему давали.
«Почему он такой... странный. Какой-то не от мира сего. И это говорю я... Если уж я так думаю, то он действительно... нет, ну в самом деле — откуда он?» - Ставросий не обращал особого внимания на одежду и всякие другие мелочи, которые были у Артемия, он обратил внимания на его манеру поведения. Точнее, на некоторую странность его поведения. «Тушенку и чай он принял так, как будто он их узнал или... вспомнил. Может он терял память... Но у таких людей обычно бывает тревожное состояние, а этот человек явно не испуган».
   Артемий в то самое время, пока монах о нем размышлял, зондировал его мозг, на сколько это было возможно.  Он уловил некоторую растерянность Ставросия и отсутствие стандартных  импульсов, свойственных людям этого мира.
  - Могу я поинтересоваться, куда Вы направляетесь... в одиночку?- спросил монах, - по нынешним временам ходить в одиночку — весьма опасный образ жизни.
  - Но ведь Вы тоже один, - не удержался от встречного вопроса Артемий. Кое-как, но разговор вроде завязывался.
  - Я монах, я обязан жить наедине с Богом и своими мыслями...
Давно Вы здесь? - Артемий обвел глазами убежище.
  - Почти с самого начала... - монах мог бы и дальше просто отвечать на вопросы, не задавая своих, но его вопрошающий взгляд заставил Артемия перейти от вопросов к делу.
  - Я — ученый, изучаю ваш мир... - Артемий решил не «тянуть кота за хвост», как тут говорят, и сказать монаху правду.- Я понимаю, что в это трудно поверить, но я … из будущего.
    Монах на удивление спокойно отреагировал на эту новость, лишь на лице промелькнула тень удивления.
  - Эх, уважаемый, гораздо трудней поверить во всё это, - монах кивнул головой на улицу. - Не слишком удачное время вы там выбрали для прогулок по времени. Извините за тавтологию.   
  - То есть... Вас совсем не удивляет тот факт, что я — из будущего?- Артемий даже испытал некоторое облегчение от того, что ему не придется долго объяснять — кто он и откуда и как здесь оказался.
  - Я не всегда был монахом... Когда-то я тоже был ученым... послушайте, Артемий, а из какого года Вы сюда прибыли? - в монахе явно проснулся бывший ученый.
  - Из 6049 года. - Артемию сейчас было очень интересно наблюдать за реакцией Ставросия, он специально не торопился рассказывать всё.
  - Знаете, я сразу заметил, что Вы «не отсюда», понимаете? - монах заерзал на своем матрасе, взгляд его оживился, - Да-а, не повезло Вам со временем путешествия...
  - А вот тут Вы ошибаетесь! Мы намеренно выбрали именно это время. Дело в том, что мы очень мало знаем про это время. Этот период — ХХI век каким-то образом выпал из временных хроник. И до последнего времени мы имели очень поверхностное представление о том, что в это время происходило. До тех пор, пока мы с моим другом не откопали рукопись из вашего времени. Она пролежала в земле четыре тысячи лет и сохранилась только лишь потому, что кто-то очень предусмотрительно постарался, чтобы рукопись сохранилась — она была запаяна в металлическую капсулу с вакуумом внутри. Мы перевели рукопись, она была написана на вашем языке.
  - В этой книге могло быть написано только про это войну... Про что либо иное сейчас писать невозможно, эта война просто съела всё остальное...  - монах прервал Артемия, - извините, что прерываю Вас... Мне нужно идти... Если хотите, можете сходить со мной. Заодно увидите, чем я тут занимаюсь...
  - Да, да, конечно... - Артемий был только рад выбраться снова на воздух.
  - Здесь, на самом деле, не так уж и опасно — натовские солдаты появляются редко, бандитов тоже почти нет. И радиации тоже нет. -      Монах стал собираться в дорогу.
   Выйдя из убежища, они продолжили разговор.
  - Так чем же Вы здесь занимаетесь? - Артемию было и на самом деле интересно узнать — чем здесь можно заниматься кроме, собственно, войны?
   - Я хороню погибших людей, - сказал монах и посмотрел на Артемия, следя за его реакцией.
  - Должно быть работы у Вас много...
  - На мой век хватит. Должен же кто-то это делать.
    Артемий молчал. Он пытался разобраться в своих мыслях. Образ мышления этого человека был на удивление схож  с мышлением современников Артемия. Это было очевидно. И это было, пожалуй, первое ОТКРЫТИЕ, которое Артемий сделал за время этой экспедиции. Наметился выход из того исследовательского застоя, в который он попал здесь. Он нашел живое доказательство того, что в этом времени и в этом обществе жили не только варвары с различным уровнем развития, но и люди в высшей степени разумные, опережающие по этому критерию свое время.
  - Из-за чего началась эта война, по-вашему? - прервал молчание Артемий.
  - На этот вопрос можно дать несколько ответов, и каждый из них будет вполне справедлив... Я не знаю, что будет через 4000 лет, но разум и критерии морали современного человека очень далеки от идеала. Разум — это наше наказание. Возможно, Бог, создавая человека, смотрел далеко вперед... И то, что мы сейчас из себя представляем — это лишь неизбежная переходная стадия... и мы сами  - лишь промежуточное звено... - монах замолчал, видимо  задумавшись о том, о чем только что говорил. Он ловко пробирался между обломками зданий, но мысленно был где-то далеко отсюда.
  - А что такое Бог, по-вашему? - Артемий интересно было услышать ответ на этот вопрос от человека, являющегося служителем веры.
  - Я дам Вам почитать наши книги, и после этого мы поговорим с Вами на эту тему...
   Артемий понял, что Монах просто не хочет или не готов сейчас говорить на такую несомненно серьезную для него тему.
       
   Артемий, естественно, никогда в своей жизни не видел как хоронят. В его времени от этого обряда отказались уже давно. Просто потому, что в этом обряде не было никакого смысла. Последние тысячи полторы лет никого не хоронили, то есть не предавали тело земле. Сейчас ему предстояло увидеть таинство древнего обряда. Как он надеялся...
   В его времени хоронили, а точнее, консервировали не тела, а так называемые «субстанции разума», да и то, при необходимости эту субстанцию можно было «оживить» в другом материальном носителе. Здесь же, захоронению тела придавалось большое значение, а субстанция разума после захоронения была, что называется, предоставлена сама себе, находясь в предпространстве-времени.
   Они пробирались к нужному месту сначала через руины, потом через сгоревший лесок по какой-то известной только самому монаху тропинке. Он был так увлечен дорогой и разговором с монахом, который терпеливо отвечал на его вопросы, что не заметил, как они вошли в сгоревшую деревню.
  - Ну вот, мы и пришли, - монах остановился перед одним из полуразрушенных-полусгоревших домов. - Ты вот что, ты лучше не ходи со мной туда... Я сам их вынесу. А ты пока начинай копать вот здесь. - монах показал рукой на кусок земли за уцелевшей частью стены.
  - Хорошо, я понял. - Согласно кивнул Артемий и взялся за лопату.
   По роду своей деятельности ему приходилось много работать маленькой лопаткой — подобием той,  которую ему вручил монах. Несмотря на прошедшие тысячелетия, некоторые орудия труда почти не изменились. Хотя копать лопатой ему в своем времени никогда не приходилось. Но он видел, как это делали солдаты, выкапывая схрон с оружием.
  - Он воткнул лопату в землю и попробовал копнуть. Вроде бы ничего слож­ного... Сначала у него получалось как-то не очень уверенно, земля была не очень-то мягкая, да ещё и с мелкими камушками, но постепенно Артемий вошел в азарт и ему уже стало казаться, что он довольно умело научился обращаться с лопатой.  Монах, пока он копал, перетаскивал тела убитых людей, точнее то, что от тел осталось. Он складывал их рядом с будущей могилой. Перетащив четвертый скелет, он подошёл к Артемию. Тот уже взмок, точнее взмокло его лицо, которое не было прикрыто тканью комбинезона,  не дававшей телу потеть, поддерживая баланс температуры и влажности в зависимости от уровня загруженности мышц, внешних условий и многих других факторов.
 – Давай-ка я теперь... - монах протянул руку за лопатой, - Устал наверное уже...
   Артемий отдал монаху лопату и присел на валун. В руках монаха лопата заработала куда как веселее, чем у него. Артемий посмотрел на скелеты людей с остатками одежды. Четыре скелета были явно  разного размера — скорее всего — мужчина, женщина и дети. В общем — семья.
   Будучи археологом, ему конечно приходилось извлекать из земли окаменевшие скелеты людей, но у него тогда не было четкого осознания как умерли те люди. А здесь... он знал, что эта семья была убита. Скорее всего это произошло для них неожиданно, какой-нибудь снаряд или бомба... Потом эти тела несколько лет пролежали на открытом воздухе, пока их не нашел монах. Сколько ещё миллионов таких скелетов лежало в этой стране... Артемий посмотрел на монаха — тот орудовал лопатой со знанием дела, не торопясь и время от времени очищая её от налипшей земли.
   Яма для могилы быстро увеличивалась в размерах. Артемий за своими мыслями совсем забыл, что монаха надо бы сменить. Он вскочил с валуна.
  - Давай, я теперь... Ты уже весь взмок.
  - Да, есть немного... - монах действительно весь взмок и не столько от мо­росившего дождя, сколько от работы, - что-то я подустал, однако... - полушутя-полусерьезно сказал он , отдавая лопату.
   Ставросий присел на тот же валун, на котором до него сидел Артемий. «Что-то последнее время я сильно уставать стал... Опять простыл, что ли?.. - подумал он, и тут же забыл про эту мысль, поскольку сейчас нужно было думать о предстоящем захоронении. Ставросий с улыбкой смотрел на мучающегося с лопатой Артемия. Тот с упрямством, достойным уважения,  ковырял размокшую жижу, и в отличие от монаха совсем не промок. Капельки воды в принципе не хотели задерживаться на комбинезоне Артемия — он оставался совершенно сухим. Да и сам незнакомец, казалось, не очень-то уставал.
   Яма для могилы была готова — квадрат два на два глубиной в метр. Монах принялся объяснять Артемию, как нужно укладывать останки в могилу. Вдвоем они бережно, косточку за косточкой, перекладывали останки людей в могилу. Когда с этим занятием было покончено, Ставросий  встал у края могилы и начал читать молитву. В этот момент слегка моросивший дождь как-будто проснулся и полил в полную силу. Монах этого вроде как и не заметил. Тугие капли нещадно хлестали его по лицу, его одеяние совсем промокло. Он самозабвенно читал молитву, дабы души умерших наконец обрели покой. Закончив, он набрал в руку жидкой, выскользающей из ладони земли и кинул в могилу.
  - Брось и ты... - сказал монах, посмотрев на Артемия.
Тот послушно сделал то, что ему сказали.
  – Теперь можно закапывать.
    Проливной дождь опять сменился мелкой моросью. Они опять же по-очереди принялись закапывать могилу. Крест, собранный Ставросием из обломков досок, и закрепленный в «голове» могилы, завершил святое дело.
  – Ну вот и всё, теперь можно идти. - Сказал Ставросий и повесил на плечо вещмешок.
   Обратно шли молча. Артемию было над чем подумать, монах его понимал.
      
   Ставросий водил Артемия по своим «владениям», показывая ему свои схроны, запасные убежища, незаметные тропки в зарослях кустарника или молодой поросли, понимая, что этому необычному путешественнику интересно все. Показал он ему и развалины своего монастыря. Они вдвоем долго стояли в том месте, где был алтарь с иконостасом. Стояли не сговариваясь,  монах  - потому что это было для него святое место, а Артемий — потому что хотел почувствовать хотя бы толику того благоденствия и умиротворения, которые сейчас исходили от монаха. Артемию даже показалось, что он что-то почувствовал, почувствовал то, чего не может быть. Хотя кому как не ему было знать как устроено мироздание, как замысловато переплетены между собой сферы физического и псевдонефизического — той области науки которую в этом времени принимали за мистику и сверхъестественное, как человеческий мозг способен генерировать целые псевдомиры... Но несмотря на всё это, он чувствовал в этом монахе и его ВЕРЕ что-то такое очень настоящее, фундаментальное, может быть даже истинное.
   Он видел русских солдат, которыми тоже двигала вера в себя и в плечо товарища и друга, в то, что опять им удастся совершить невозможное... Их вера была основана на стойкости и смелости воина, на силе своей руки и оружия. У них отняли всё, что у них было, кроме их собственных жизней пока ещё, и теперь их сознание, так же как и у их противника, было отравлено ядом жажды убийства своего врага. Артемий не решался тогда задавать им прямые вопросы типа: за что вы боретесь? Или — верите ли вы в успех своего дела? Монах не был военным, но он смог ответить на все вопросы так, как не смог бы ответить никто...
  - ...Спрашиваешь, зачем они сражаются, за что они сражаются?- Ставросий провел рукой по бороде, вздохнул и кивнул головой на улицу, - Вон, видишь, воробьи чирикают на ветках, - монах кивнул бородатой головой на улицу, - ветер шевелит свежую травку, пробивающуюся сквозь пыль войны и солнце по-прежнему греет землю... - Они воюют для того, чтобы видеть все это. Не для того, чтобы это было, с ними или без них природа всё равно возьмет свое, а для того, чтобы видеть это, быть частью этого. Хотя большинство из них и не догадываются об этом. Вы там, в своем времени, достигли этого состояния — состояния гармонии разума и подсознания, поэтому вам не нужно объяснять бессмысленность агрессивного поведения человека. Вы поняли, что разум дан человеку не для того, чтобы уничтожать того, кто слабее тебя и бояться того, кто сильнее тебя. Мы же ещё даже не в начале пути к этому... Сначала мы уничтожим друг друга, а потом, те кто выживут, поймут — для чего человеку дан разум.
   Сказанное было абсолютно понятно и очевидно для Артемия. Монах после непродолжительного молчания, вдруг оживился, переменился в лице — угрюмая задумчивость сменилась живой заинтересованностью, видимо на смену монаху пришел ученый:
  - А ведь подумать только,  на что будет способен обычный человек, если он научится использовать возможности своего разума на все сто процентов, ведь ты говорил, что мы его используем не более, чем на несколько десятых процента...
  - Да, не более, чем на один процент.
  - Ты знаешь, один великий мыслитель сказал: «Чем больше я узнаю, тем большего я ещё не знаю», то есть — познание безгранично. А для вашего времени этот постулат тоже действителен?- монах лукаво смотрел на Артемия.
  - Понимаешь, Ставросий, не всё можно объяснить словами. Существуют такие области и сферы разумного, которые можно постичь и передать только с помощью промежуточных или подуровней сознания. Условно говоря, мы знаем, что познание бесконечно и не оспариваем этот постулат, но по факту, в моём времени не существует задач, которые были бы непосильны человеческому разуму. Но вот какую цену пришлось заплатить за это всемогущество я понимаю только теперь...
   Монах в ответ лишь покачал головой и снова устремил свой взгляд куда-то только в ему известную пустоту. Они некоторое время сидели молча, пока где-то не прозвучали несколько выстрелов.
    - Ничего, ничего, это не натовцы... Это далеко от нас... - монах поспешил успокоить Артемия.
    - Как ты думаешь, неизбежно ли было все это?..- Артемий глянул на монаха — тот, казалось, его и не слышит, но Артемий уже знал, что он просто обдумывает свой ответ. 
    - Наверное, нет в мире такой страны, которая одинаково и заслужила и не заслужила такой участи, - монах, наконец, начал говорить, шевеля палочкой картофелину в углях костра, - мы заслужили такую кару, потому что растранжирили свою веру, свои возможности, потому что променяли не глядя священное предназначение на разноцветные бумажки с нулями, потому что в поворотной точке не рассмотрели верного пути... Могу себе представить, насколько Бог или Вселенский Разум были в нас разочарованы... Но! - монах поднял вверх указательный палец, - нет в мире и в истории такой страны и такого народа, которые претерпели страданий более, чем мы, чем наша бедная Россия. Никогда мы не вели захватнических войн во имя наживы, никогда мы не порабощали другие народы и не устраивали крестовых походов, святым предназначением которых можно было прикрыть любые злодеяния... У нас были невольники, но никогда не было рабов. А если мы и приходили куда с мечом и огнем, то потом отплачивали за это втридорога, принося этим народам великую культуру и блага цивилизации. И нет такого народа, который бы так беззаветно и бескорыстно проливал бы свою кровь за свободу других народов. При этом, мы никогда не пытались навязать кому-то ту свободу, которая на Западе называется демократией. В последние несколько десятков лет некоторые страны взяли за правило распространять свои демократии на другие страны, хотя по сути это были те же самые крестовые походы, только в качестве идола теперь использовалась идея  демократии, насильной демократии, что само по себе является нонсенсом из нонсенсов. Хотя... был период после второй мировой войны, когда и мы навязали свои правила поведения целому сообществу стран. За это они нас возненавидели, моментально забыв о том, что мы только что спасли их от гибели. Но ситуация тогда была безвыходная — либо мы, либо нас. Многие потом говорили, что не нужно было лезть со своим социализмом в Восточную Европу, но нам нужно было создать баланс сил, ибо те, кого мы спасли от неминуемой гибели - фашизма, ополчились против нас  и готовы уже были развязать новую войну... Твой разум мощнее и совершеннее моего, сделай вывод сам: неизбежно ли было то, что с нами произошло? - Монах коротко глянул на Артемия,- ты извини, я хочу немного поспать... устал что-то...
   Артемий   не стал больше мучить монаха вопросами, было видно, что тот устал. Монах привалился спиной к стене и моментально уснул. Такая не очень мотивированная усталость не понравилась Артемию, монах явно плохо себя чувствовал. Было похоже, что он заболел. «Нужно попробовать просканировать мозг» - подумал Артемий. Подумано — сделано. Он принялся осторожно подстраиваться под частоты мозга монаха, чтобы считать информацию о состоянии организма. Напрямую считывать мозг на уровне сознательного у него здесь без помощи Платона не выходило , да и не могло выйти, а вот считать слои подсознания было проще, ведь здесь не нужно было трогать разум. Спустя некоторое время картина стала ясна — монах медленно, пока медленно, но умирал. В его мозге поселилась смертельная для этого времени болезнь, которая и съедала жизненные силы Ставросия.
   Сам Ставросий это конечно же чувствовал, но не говорил об этом. Он понимал, что на этот раз он  заболел серьезно и обратного пути из этой болезни скорее всего не будет.., но не думать об этом он не мог - «надеюсь, хоть Там я услышу и пойму Его голос...».
   В один из дней у них зашел разговор о том, что лежит в основе тех случаев, когда  живым кажется, что они каким-либо образом имеют контакт с умершими. Монах хоть и был когда-то ученым человеком, все же  втайне надеялся, что Там, на Том Свете можно встретиться с душами умерших людей... От Артемия тогда не ускользнула потаенная надежда Ставросия на то, что всё было так, как он думал, и он долго уклонялся от прямого ответа, но в конце концов решил не отнимать у бедного человека его надежду:
  - Я мог бы рассказать тебе, Ставросий, о том, как устроено то, что вы называете Тот Свет... - Артемий посмотрел на небо, - но, пойми меня правильно, это лишь добавит сумятицы в твоих мыслях... просто потому, что ваша наука в этой области не знает практически ничего из того, что знаем мы. - Артемий виновато пожал плечами, как-будто извиняясь за то, что он несет в своем разуме несравненно более глубокую кладезь знаний, чем любой из живущих в этом времени. Он не стал говорить монаху, что то, что они тут принимают за контакт с потусторонними силами или душами умерших, на самом деле всего лишь игры их разума, а точнее той его части, которая им пока еще не подконтрольна. Он не стал говорить, что субстанция разума, после ухода в подвременные параллели пространства, уже не может быть ни увидена, ни услышана в мире, населенном физическими существами неважно какого уровня. Она просто уже не может быть отнесена к категории «существование-не существование», принятой в физическом мире. А рассказывать Монаху про подфизические миры он не решался из-за опасения того, что эти знания могут вызвать шок в сознании даже такого умного человека как Монах.   
   День шел за днем, Ставросий всё слабел и слабел, но силы духа не терял, каждый день отправляясь на работу. Артемий понимал, что ему предстоит сделать выбор... Но пока он впитывал всё то, о чем говорил ему Монах, всё об этом мире и этих людях... Ставросий же не упускал возможностей задавать вопросы Артемию — пытливый ум ученого требовал свое.
   Перед Артемием встала дилемма: что важнее — спасти этого человека и нарушить незыблемый «закон невмешательства» за нарушение которого даже в его времени полагалось НАКАЗАНИЕ, или стерпеть его смерть и не нарушать закон. Он обречен принять решение... Сам факт того, что он может нарушить ЗАКОН, казался ему невозможным. Но жизнь человека, который открыл ему глаза на то, для чего он сюда явился.., не помочь ему тоже было невозможно. Это было не по-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ. Проявить милосердие?.. Во времени Артемия про это понятие конечно же не забыли, но... только здесь и сейчас он понял истинный смысл этого слова. Его простоту и глубину смысла. Или может быть это не милосердие, а самопожертвование — спасти человека здесь, чтобы понести наказание самому, там у себя...
  - Послушай, Ставросий, я мог бы... - Артемий запнулся, подыскивая правильные слова, - я мог бы помочь тебе, ведь ты понимаешь, мне ничего не стоит вылечить тебя нашими-то средствами, но я буду обязан, слышишь, обязан переправить тебя туда, к нам... В абсолютно исключительных случаях это допускается. Ты мог бы там рассказать гораздо больше, чем я...
  - Спасибо тебе, добрый человек, - Ставросию было трудно говорить, но он улыбался, произнося эти слова, - я понимаю, что вольно-невольно поставил тебя в тупиковое положение. Прости меня за это...
  - Ну что ты! Что ты!.. Всякую проблему можно решить!- сказал Артемий, пытаясь вложить в голос побольше уверенности.
  - Ты вот что... Я хочу попросить тебя... - Монах дышал прерывисто и неглубоко. Его лицо было мертвенно бледным.- Тут недалеко, в лесу, есть кусты с такими желтыми ягодами. Ты их не перепутаешь ни с какими другими. Не мог бы ты их мне принести. Я сделаю отвар и мне станет... легче. - Ставросию потребовалось слишком много сил, чтобы произнести эти слова и он сделал паузу, чтобы отдышаться, - мне вроде... стало полегче,   а с теми ягодами будет совсем хорошо... Пусть всё идёт своим чередом...
  - Артемию показалось всё это странным: «Что же это за ягода такая, которая может вылечить смертельно больного человека? А ведь эта проблема так просто решается... Достаточно дать ему катализатор мозговых процессов, и организм сам себя восстановит...». Но вслух он сказал:
  - Не переживай, сейчас я тебе доставлю этих ягод. Артемий послал мыслеимпульс — в ответ ничего, кроме позитива. «Ну хоть тут хорошо...» - с облегчением подумал Артемий и выскользнул из убежища.
   Он шел по лесу и вертел по сторонам головой — не мелькнет ли где желтая ягода? У него не выходил из головы жест монаха — тот перекрестил его, когда он выходил из убежища. Зачем он его перекрестил? Да и ягоды эти... Он вспомнил, что видел их в убежище в углу в какой-то жестяной банке... «Пусть все идёт своим чередом...»
  - Господи! Какой же я идиот! - Артемий сначала остановился как вкопанный, а потом что есть ног побежал обратно к убежищу.
Мозг  обожгла пронзительная мысль: «Он просто отослал меня подальше, чтобы я не смог помешать ему... умирать! А я такой умный, разумный и высокоразвитый оказался неспособен это почувствовать!»
   Он бежал напролом, продираясь сквозь старые обгорелые деревца и молодую поросль. С того времени, как  как он ушел из убежища прошло минут двадцать... Спотыкаясь и падая из-за разбросанных обломков бетона он наконец добежал до входа.  Ставросий лежал там же, откуда проводил Артемия за ягодами. Его руки были сложены на груди. Рядом лежала записка, написанная неровным почерком: «Пусть всё идет своим чередом. Ты поймёшь...». Артемий почувствовал, что у него наворачиваются слезы. «Он сам избавил меня от мучительного выбора... Но почему я не почувствовал, что он думает о смерти, провожая меня за ягодами? Второй раз идиот! Он думал не о смерти, а о своем Боге, поэтому я и почувствовал сплошной позитив... Он совсем не боялся умирать, в отличие от абсолютно подавляющего большинства людей этого времени, это было для него избавлением...».
   В очередной раз за время экспедиции перед ним была пустота... Монах открыл ему потаенный смысл его экспедиции и что-то ещё гораздо большее...
   Теперь этот     Человек был мертв. Артемий пытался успокоить себя мыслью, что Ставросий умер не по его, Артемия, воле и не из-за его вмешательства... Но ему стало стыдно из-за таких мыслей... С точки  зрения здравого смысла это было всё так, но всё это было самообманом. Артемий, наверное, впервые в своей жизни пожалел, что у него нет сейчас гравитаба с его психотерапевтическими возможностями.

   Платон, там, на другом конце, конечно же увидел этот психовсплеск, но сделать он сейчас ничего не мог... Единственное, что он мог — наблюдать за его состоянием и местоположением. Артемий сам выбрал «полное автономное участие» - в этом был весь он. Если уж Артемий принимался за какое-нибудь дело, то доводил его до полного, абсолютного завершения. Платон даже иногда  по-доброму завидовал своему другу за это его качество. Но сейчас он стал реально бояться за его жизнь. Платон «запараллелил» себя так близко от перехода, что ещё немного и он бы просто провалился бы куда-нибудь в 2020 год... Это было необходимо, чтобы как можно точнее определить местонахождение Артемия, и как можно быстрее забрать его оттуда, в случае чего...

 ...Опять шел дождь. Артемию было по-детски стыдно перед умершим Монахом. От его-то  одежды даже вода отскакивала, он даже промокнуть не может как следует, не то чтобы заболеть... У него внезапно возникло желание снять комбинезон, ему захотелось почувствовать капли дождя... Вырваться из плена своего разума... Он расстегнул комбинезон и с раздражением стал его с себя стягивать. Оставшись в одной поддевке, он наконец почувствовал дождь, который в считанные секунды промочил его до нитки. Промокший и замерзший он под проливным дождем поставил и укрепил крест, который он сконструировал так, как это делал Монах. Его уже начал прошибать озноб, когда он вернулся в убежище. Простой человек из этого времени непременно бы заболел. Но Артемию не дал заболеть его сверхразвитый разум. Попытка пережить хотя бы чуточку тех страданий, которые пережил Монах, ни к чему не привела. «Неужели мне не дано постичь страдания этих людей? Неужели в мышлении человека самого начала третьего тысячелетия есть что-то такое, в чем человек тысячелетия седьмого ему проигрывает?.. Нет! Моя миссия здесь ещё не может быть окончена!..  Монах не был солдатом. Он ни с кем не воевал силой оружия. Могло показаться, что он вообще игнорировал эту войну. Его невидимая война шла на уровне понимания и осознания того, что невозможно было объяснить абсолютно подавляющему количеству людей этого времени. Поэтому его разум не нашел другого выхода... Это была такая же война на уничтожение себя самого в этом несовершенном мире, но в рамках мышления одного человека. Если бы он жил в наше время... Из него мог бы получится превосходный мыслитель-исследователь. Но здесь и сейчас он был обречен. Теперь мне остается сделать совсем немного...». Артемий вновь четко понимал свою задачу.

   Ветер ныл свою песню как будто специально добавляя тоски. Мысли, мысли... Разум Артемия отчаянно и небезуспешно  сопротивлялся новым разрушительным эмоциям. Он сидел в треугольном убежище Ставросия спиной к стене, поджав ноги к подбородку. В руках была очередная книга — Монах перед смертью подготовил для него десятка три книг самого разного содержания и попросил, чтобы Артемий обязательно прочел их. Прошло уже две недели после смерти Монаха, Артемий читал. И с каждой новой книгой убеждался, что не зря это делает, будь то философский труд или приключенческий роман, ведь люди, написавшие их, явно были не из глупых, по крайней мере по меркам этой эпохи. На основе суждений этих людей можно было сделать определенные выводы... хотя один вывод, и весьма неприятный, Артемий уже сделал: для того, чтобы мыслить так же как эти люди ему придется забыть, что возможности его разума почти безграничны. Ему придется отказаться от возможности самовосстановления, а это наверняка означало смерть в этом мире... «Ну что же делать, если по-другому нельзя? Не зря же я всё это пережил здесь?.. Но, с другой стороны,   если я здесь сойду с ума или меня просто убьют, то какая польза будет от исхода всего этого дела?.. Нет, нужно попытаться подстроиться, «договориться» со своим собственным разумом, чтобы ограничить его сверхвозможности, но не потерять возможности самовосстановления» - Артемий рассуждал обо всём этом так, как если бы он знал КАК это сделать. На самом деле это было не так, ведь до него пока ещё никто не сталкивался с необходимостью ограничения возможностей своего разума. Но в том-то и заключалось почти совершенство  разума человека седьмого тысячелетия, что невыполнимых задач для него не было. Или почти не было?.. Сначала ему пришлось отказаться от технических устройств, помогающих ему находиться здесь, но этого оказалось мало, и теперь дошла очередь до его собственных умственных способностей... Артемию, вдруг, вспомнились слова Советника: «... Вы взвалили на себя непосильную ношу, молодой человек...». Как же он был прав! И как же давно это было! А ведь прошло всего  четыре месяца... Четыре месяца, как целая жизнь, прожитая на излом, совсем не так, как он мог себе представить. Да и мог ли он вообще представить себе, несмотря на всю бесконечность своего разума, с чем он здесь столкнется?
Артемий уже знал, что время его пребывания здесь подходит к концу. Это время просто перемелет его, потому что ни один человек, никогда не будет способен изменить время и все то, что ему соответствует. Как бы он ни старался этого избежать, но незримая дуэль между его мировоззрением и мировоззрением этого времени будет продолжаться до тех пор, пока чудовищное противоречие между его сознанием и сознанием этого времени не будет сглажено. Это означало, что он станет человеком этого времени. Он не хотел этого. Его мозг протестовал против этого почти на физическом уровне. Но прежде... прежде он обязан был оставить след в этом мире...