Пятая симфония. Ми минор

Петра Ильича Чайковского.



Речь именно о ней. Вообще-то пятерка – удачное число для нумерации симфонических произведений. Среди симфоний великих композиторов именно пятые пользуются почему-то большим успехом. Двойной мотив из Пятой Бетховена «знают все» - великий шедевр уже давно профанирован до массового шлягера. Симфония №5 советского классика Д.Шостаковича (1937) произвела на современников неизгладимое впечатление. Считается, что затравленный и потерявший поддержку композитор выразил в этой музыке весь ужас «культа личности» и разгула репрессий, так хорошо понятных тем, кто слушал тогда оркестр Е.Мравинского. Среди сочинений изрядно «раскрученного» за последнее столетие Г.Малера симфония под номером 5 также занимает особое место. Не менее сложны для исполнения и восприятия Пятые Брукнера, Прокофьева и др.



Общее для них, это, пожалуй, трагически звучащая тема Судьбы. Гениальная музыка всегда трагична, она – напоминание о конечности нашего Бытия, но в то же время и его утверждения. Впрочем, не будем увлекаться музыковедческой нумерологией, тем более, что речь пойдет не только о музыкальных впечатлениях. Меня уже два десятка лет не отпускает одно воспоминание. Много раз хотел описать его, придав форму рассказа. Но потом решил отказаться от литературности, ну, какой из меня литератор. Просто напишу, как помню.



А помню я, что в тот вечер у меня был билет в большой зал Ленинградской филармонии. Многим знакомы его бело-красные цвета – одно из любимых моих мест в сыром и негостеприимном Питере. Как любил я там бывать, и как скучаю по этому залу сейчас! Время было смутное, глухое. Поздняя осень, Союз доживает последние дни. Товары и продукты исчезли. В магазинах и столовых часто ничего не остается, кроме очередей. Люди реально боятся голода, но непредсказуемое будущее пугает еще больше. Эйфория «перестройки» и «победы демократии» остались уже позади; впереди – «шок» и прочие лихости. Самому тоже держаться приходится иногда, что называется «за воздух». Психологический дискомфорт, ощущение такое, что все придется начинать с начала, с нуля. Ёжишься в своем макинтоше «на рыбьем меху», мрак ветер и снег – мерзко. Погода как для большевицкого переворота. Экономя шагреневую аспирантскую стипендию, добираешься до Невского в метро по студенческому проездному.



Вот, наконец, приходишь в себя в зале. Тем вечером в программе мои любимые вещи: Второй рахманиновский концерт и Пятая симфония Чайковского. Исполнение фирменное – оркестр Филармонии. Музыка действительно укрепляет дух, даже в самых невыносимых обстоятельствах. Я сидел в одном из последних рядов кресел, слева. Сбоку, за бортиком слушает музыку семья, и девочка только-только входящая в отроческие лета. Не сразу я обратил на неё внимание, но потом уже не мог оторваться. Особенно во втором отделении, где был Чайковский. Смотрел на нее то прямо, то исподволь. Не помню совершенно лица, не могу сказать, была ли она красива, но вижу как сейчас необыкновенную одухотворенность этого ребенка.



Она как бы светилась музыкой, была, бытийствовала в ней. Лицо, глаза показывали, что девочка все чувствует, всё понимает в исполняемых произведениях. Национальный гений, дух, миросозерцание – всё, что угодно передавались в том вечер как эстафета, как будто помимо органов чувств, сразу прямо в душу. Девочка иногда принималась «дирижировать», двигала руками, вслед за летящими тактами. Бывает же такое – глаз не мог отвести; плакал, уже не скрываясь, но никто не заметил, наверно. Необыкновенное чувство сопричастности, невероятная слитность с тем, что слышал, и что видел в этой детской душе. Впрочем, в «детской» ли… Основная маршевая тема Пятой от тревоги и блужданий души переходила к яростному торжеству. На этот раз - Победа. Не банальное «всё будет хорошо», но какое-то шестым чувством понятое, что «будем жить».



Не знаю, не помню этой девочки, но никогда не забуду её, которую так хорошо знал, как одно из стихотворений Блейка, из которого однажды не мог воспроизвести ни одного слова, однако видел всё целиком. Так ведь и с музыкой. Когда слышишь ее по-настоящему, то она везде и нигде. (Теоретики в области эстетики здесь могут говорить о наиболее совершенном из искусств). Дирижер симфонического оркестра – это наиболее совершенное воплощение абсолютной, сверх-материальной власти. Взмах волшебной палочки – и вот уже Нечто властвует над душой.





Думаю, что именно настоящая музыка станет одним из немногих утешений и окажет реальную помощь, укрепит дух, когда придёт надвигающаяся Беда (мимоходом: кто может поверить, что из нынешней воровской ловушки Россия выберется легко и безжертвенно?). Возможно, при этом вернется то чувство, та глубина восприятия; с которым, например, слушал Шостаковича блокадный Ленинград. И – не дерзну сравнивать степень страданий и жертвенности – забредший в белоколонный зал «на Чайковского» молодой человек из поколения с перебитым хребтом, выживающего в суровой и несчастной стране. Даже у слабых бывают минуты, когда они разом получают и веру, и любовь с надеждой. Впечатления тогда были непередаваемые. Свою героиню я потерял взглядом вскоре после аплодисментов. Вернувшись на постылое койко-место, в тот же вечер записал свои впечатления. Подробностей было гораздо больше, чем вспоминается сейчас.





Но где мне разыскать ту записную книжку! А может и не надо – главное ведь не забыл. Зато нашёл программку, когда полез в пакет со своей коллекцией (вот хобби – дёшево и сердито). Могу привести точные сведения о том концерте: 17 ноября 1991 года, Академический симфонический оркестр Филармонии, дирижер н.а. СССР Александр Дмитриев. В Приложении к этому посту могу даже привожу отсканированную ребёнком (ради него это и написал) аннотацию, вложенную в программу.



О девочке, ничего не помню, кроме впечатления невероятной Красоты и того, как она дирижировала Музыкой и Судьбой.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Вкладыш в филармоническую программку. На память о концерте, где я увидел девочку, что могла жить Музыкой и управлять Судьбой. …





Чайковский не утверждает безысходную обреченность, не проповедует мрак, уныние, смирение. Наоборот: он стремится опровергнуть. Пессимизм, разрушить зло, отстоять жизнь. Идея судьбы положена в основу Пятой симфонии. Создана симфония с быстротой исключительной. Задумана она в марте—апреле 1888 г., к середине августа оркестрована, а в ноябре исполнена в Петербурге и в Праге.





Как и в Четвертой симфонии, центральную роль играет здесь проходящая через все части, постоянно преображающаяся тема судьбы. Скорбная и гнетущая, она сковывает рвущуюся к борьбе волю человека в первой части, безжалостно вторгается в лирику второй, затем смягчается, сливаясь с лучезарными видениями вальса (третья часть) и, наконец, в финале, полностью переосмысленная, принимает очертания ослепительного гимна-шествия.



Эта тема появляется с первых же тактов симфонии. Сосредоточенно и мрачно ведет ее кларнет, сопровождаемый глухим аккомпанементом струнных – «Полнейшее преклонение перед судьбой..., перед неисповедимым предначертанием.. — читаем мы в черновиках Чайковского, — сомнения, жалобы, упреки». Пролог закончен, и кларнет, беседуя с фаготом, произносит тревожную мелодию — главную тему первой части. Она близка к музыке пролога, но движение ее порывисто, и ритмика обострена.



Краткие, отрывистые аккорды подготавливают появление нового образа: широкими волнами движется обаятельная вальсообразная мелодия. Ее мягкие и светлые - тона приобретают все большую взволнованность и, наконец, резко ритмованные аккорды всего оркестра разрушают движение вальса, предвещая картину напряженной драматической схватки. Неистощимо развивается главная тема, а ее ритмическая рисунок придаёт музыке непрерывно растущую порывистость. Трагизм всей части неожиданно угасает, оставляя впечатление тревожной настороженности. 



Одним из самых замечательных образов лирики Чайковского является вторая часть — большое глубокое Andante. Бархатные звуки струнных нежно осеняют тему — красивое благородное соло валторны. Мудрой ее печали отвечает другой, лирически-светлый напев. Движение музыки становится более свободным и энергичным, и когда вступившие виолончели вновь излагают первую тему, она звучит еще экспрессивнее. Кажется, совсем забыта власть фатума. Но рок сокрушает всякие надежды, вызывая то смятение и ужас, то полную растерянность. Снова возвращается основная тема. Звучность угасает. Завершает Andante короткий вздох кларнета.





Третья часть — вальс — уводит слушателя из сферы трагических событий. Мягко струится свет нежной, чуть печальной мелодии. Безмятежное настроение царит на протяжении всей части, меняются лишь его оттенки. И пусть в конце части снова проходит тема рока. Спрятанная в ритм вальса, она звучит спокойно, не нарушай достигнутой гармонии настроения. Развязка конфликта симфонии происходит в финале. Он открывается так же, как первая часть, темой рока, но преображенной до неузнаваемости.



Теперь — это музыка торжества, мужества и воли. Внезапно как вихрь врывается совершенно новый, плясового характера напев. Не раз музыка как бы останавливается, словно для того, чтобы осмотреться и найти новый выход для движения, возобновляясь то в мелодиях флейты, то в хоре скрипок. Достигнув предельной звучности, она рисует картину шумного кипучего веселья. Снова и снова возникает тема рока, но поскольку теперь она звучит на мажоре, теряется весь ее зловещий характер. Стремительность музыки усиливается, но все это должно во что-то вылиться, чем-то разрешиться. Пауза... и вступает завершающий симфонию марш: звучит та же тема - пролога. Но теперь она предстает ослепительно-мажорной, радостной и победной. Волевое преодоление рока свершилось. Человек победил.



А вот Мравинский – в том же зале, но раньше http://www.youtube.com/watch?v=d71tZZAhdN4