Коля Брюкин продолжени. Автор

Как оказалось, Коля Брюкин  недалеко уехал, всего-то в соседний район. Переманил его к себе Первый секретарь райкома КПСС, сразу дал комнату в деревяшке, а спустя год в новом благоустроенном доме, да ещё улучшенной планировки. Живи, Коля! Коля и работал так, что дым стоял. За себя и за того парня, как в старину говорили. Но всему хорошему приходит конец. В нашем случае конец  огрел  трудящиеся массы в девяносто первом, приснопамятном году. Рухнул Союз  нерушимый, рухнуло всё: привычная работа в первую голову;  ушёл благодетель на какую-то непыльную должность. Все, кого ведал Коля, куда-то разбрелись, разбежались, а то и спились от перемен. Коля тоже пил, пока деньги водились. Пил Коля исключительно на свои, чужих,  было дело, поил сам. На хвоста никогда ни к кому не садился. Даже биржи тогда не было. Пошёл Коля трудиться, куда глаза глядят. Не понравилось. Устроился на нефтянку в охрану, там и застрял. Через трое суток служил. Сам управлялся. Ну, приготовить, ну, постирать что. Прибраться дома, в конце концов. Бабы присматривались к нему – все же квартира! Ну, не привык Коля с женой. Самой первой хватило досыта! Отстали бабы. А Коля и не жалел. Знать бы ему, что ему судьба сулила впереди, да вот не знал. Свободного времени у него стало много. Сначала читал, потом рисовал, тут же и писал снова. Душа ещё требовала чего-то. Чего? Коля не знал. Пил Николай редко, а вот сегодня решил выпить. С отгулом у него целая неделя образовалась вольного времени. Зашёл по пути в лавку, взял какой-никакой еды и выпить. Положил  всё в портфель, да призадумался. Взял ещё две бутылки на всякий случай, прикупил ещё еды. Расхотелось сразу ему пить, ой! Как расхотелось. Поплёлся домой. По дороге и встретил её. Молодая, совсем, девка; нету, наверно, и двадцати. Приезжая, по роже видать – не наша. Чёрт дёрнул заговорить с ней. Надо же, и ответила. Очень даже горячо откликнулась. Оказывается, Колю она давно приметила, а он её только нынче вечером. Из вежливости пригласил её на ужин к себе. Пошла. Коля уже пожалел: и вечер, и её, и себя. Так ведь за ним увязалась!  Почти коллега – учительница. Пить она отказалась. Уроки с утра. Художница. Прозябает у старой бабки на квартире. Не жаловалась она, так, для информации, чтобы знал  и не забывал, как люди живут. Поела с Колей и засобиралась к себе. Коля при ней пить не стал. Стало ему с ней интересно. Будто всегда её знал. Господи, что это такое! Всё ж таки, проводил её. И загоревал настояще. Вот, где водка пригодилась. Да, уж!
               Целый год Коля ещё был холостым;  он-то  уже точно знал, что залюбил эту приезжую, а вот как ей это объяснить? Как? Коля не ведал. Летом она уехала к родителям и пропала, думал уже навсегда. Нет, к осени  появилась. Отдалась она ему с ветерком и не колебалась ни минуты!
              Анна Васильевна Семенкова. « Оказывается он у неё первый мужчина!» Поначалу Коля испугался вроде. С бабой как-то проще и легче. Как с этой вести себя? И не в первый раз они с ней встречались, разревелась  после любви, настоящими слезами, голой сидела  на полу и плакала. Но всё невыносимое было впереди, Коля. Бабы городские взбунтовались. Как это высказать приличнее? Трудно. Сразу несколько предложений дружбы - навек. Были и замужние заявки: разведусь с благоверным или дружить семьями. Матом не охота высказываться, но и такие на слуху предложения. Как они узнали об Анне? Ведь тихо встречались, ни кому ничего не говорили. Узнали! Случилась эта оказия задолго до Ани. Да, и не оказия вовсе, а форменное недоразумение. Где-нибудь около трёх ночи в дверь постучали. Открыл, конечно! Соседка сверху и ещё какая-то, вроде видывал её в городе. Из милиции с проверкой к тебе. Почему так, не понял. С милицией у меня всё чики-чики. Не бывал ни разу у них. Сразу не разобрался, впустил гостьей. Позже,  гадал, как выставить. Принесли с собой бабы початую бутылку портвейну. Пить с ними само собой не стал. Без меня выпили. На старые дрожжи захмелели - враз. Холостой мужик, у таких баб, всё равно, что свой! Вроде, обязан им чем! Выставляю, не слышат. Выгоняю, не спешат. И наплевать, что мне работать скоро, им на всё наплевать! Выпроводил всё же. Закрылся. Но так и не уснул больше. Вот и город так, хоть стой, хоть падай. Зараз много всего. Чувств и потенциальных баб? Видно и Аню доставали, а она вцепилась в меня и молчок. Вот за это и полюбил я её, без памяти. А бабы отстали, куда они денутся!
                Забеременела Аня, чувствовал Коля, что по-другому, её ему и не отдадут. Чувствовал и про себя, что  нет ему жизни без неё – Анны. Попался, Коля, влопался вечный холостяк! Назначили в ЗАГСе день, роковой день записи гражданского состояния молодых. Коля себя молодым уже не считал, да и не являлся молоденьким по существу дела. Эх, была, не была! Где наша не пропадала.  Свадьбу, как друг и летописец Коли, я опускаю. Не любил он  вспоминать о свадьбе, ой, как не любил! Не мытьём, так катаньем прокатилась она, свадьба. А больше им и не надо ничего. Все целы в конце концов! Таким счастливым себя  Коля никогда не ощущал, да и Аня  по-другому не хотела. Как он раньше он один жил? Как она жила? Даже привычки на неё не появлялось. Не любил Коля её отсутствия, как и почему её в данный момент не было -  это не важно. Места не находил, ничего делать не мог: ни писать, ни читать. Ничего. Так, ведь и не проходило это. Эх, Коля, Коля! Вот ты оказывается какой! И вздумать о себе такое не мог. Да и люди тоже!
               
                Из записей Николая Брюкина.
Забрили меня в «партизаны» на два месяца. Худшего наказанья для меня и придумать невозможно! Хоть «Славянку» пой и плачь при этом. Аня всё же потрезвей меня на жизнь смотрит, обещала приехать ко мне в Тотьму, как жена декабриста какого, в ссылку. Определили по специальности – старшим смены у радистов, да забыл я уже всё. В первый же день напорол чего-то и получил три наряда вне очереди. Для начала сунули  на пост с вышкой самолёты воображаемого противника обнаруживать. Забираюсь иногда, посматриваю. Вот, и пристроился я на вышке покурить, да вроде бы и доглядеть чего. Карабин между ног сунул, а взглядом скольжу в заоблачную даль – Аню вспоминаю. Только до её грудей добрался… над Сухоной какой-то негодяй лепится: то ли транспортный самолёт, а может и бомбардировщик с ракетами! Чуть сигарету не проглотил от неожиданности. Звоню на КП – оперативному, там как раз учения идут. Любашин (лейтенант), а поточней, говорит, никак? Мы тут одного отыскать никак не можем! Дальше служи! Тоже мне - срочник, а спасибо сказать человеку слабо! 
                Аня приехала. Отпустили меня на два дня, по такому случаю. Я её к супругам Волоховым повёл, и тут у меня знакомые нашлись! Коля, с женой, ночевать к соседу отправились,  а мы с Аней вдвоём остались. Даже будущий сын нас не утихомирил! Велено мне каждый день отмечаться в части, сослуживцы попросили меня бутылку спирта пронести. Мы с Аней не употребляли спиртного - и так хорошо. В часть прошёл мимо часового, вижу, начальник штаба, майор Енгалычев, вдалеке мелькает. Бутылку я под лопух сунул, иду налегке. Верно, заставило  меня начальство шинелишку расстегнуть, показаться. Только нет ничего. Удивился майор, но отпустил с миром. Ребятам  я объяснил,  где…  даже обратно другим путём направился, через ДОС. Проводил я жену на пароход, посадил, поцеловал на прощанье и не жив, ни мёртв в часть возвратился.



«Так жить нельзя!» - слоган перестройки. Коля жаждет пересмотреть всю свою предыдущую жизнь дотла и доказать себе самому и всем остальным: Аня существовала всегда! Без неё не было буквально ничего. Можно выставить ещё пятьдесят восклицательных знаков. Толку то. Коля стал попивать. Аня нервничать. Отыскалась у Ани подруга в Архангельске. Дом. Замаячила другая жизнь. Что-то надо было делать. Прежний прагматик Коля весь вышел. Аня готова улететь в даль светлую. Руки у Николая опустились, сам ниже плинтуса стал. Таким, уж точно, он никогда не бывал. Взбесилась баба. От любви – взбесилась!  Все мы по земле ходим, один хлеб едим, одну любовь исповедуем. Сдвинулся мир, а мы отстали. Давно, давно (до Аниной эры) прочитана или, точнее, просмотрена книга «Спальня из слоновой кости» - о любви Даоских мудрецов, прочитана и прочно забыта? Книга ли помогла, сам ли Коля за ум взялся, Аня ли перебесилась – уже не понять. Да, и надо ли понимать!   
                Сын и дочь у Ани с Колей. Квартиру, хоть и по краю, на няфтянке получили. Всё путём! Союз, как уже сказано, рухнул. С ним  лучше бы не получилась жизнь. Зря нынешние доброхоты стонут. Великий польский фантаст Станислав Лем в своей книге «Сумма технологий» высказал, что есть две основные формы цивилизаций: покоряющая окружающее пространство;
и идущая внутрь природы и человека. Нам бы о себе позаботиться, да об окружающей нас среде обитания. Хватит нам империй! То, что есть обустроить, а не вид делать, что у нас всё хорошо! Коля человек дела! В свои сорок лет он перепробовал всё. Самое время о других людях заботиться. Если бы! Знаем, чем это кончается! Завис Коля. Членами не смеет ворохнуть, чтобы не потерять нажитое: детей, Аню, да и всё остальное. Даром никому, ничего нельзя давать! Заработай. Нельзя у нас работать! Опасно. Экспроприаторы всех времён и народов  начеку. Только этого и ждут: «Вон дурак с конфетами объявился!» «Налетай!» Так, ведь налетят и последнее с тебя снимут. У нас целый класс чиновников (организованных) имеется. У них всё – у тебя ничего. И помощи ни от кого не жди. В СССР раздавали, организовался Блат, лучше не стало. Нынче грабят в открытую. Не стесняются. Законы под них работают. Сам дурак, если что. Верно, Коля! Книгу зараз не напишешь. Время надо и пространство, чтобы видно человеку. Сны будоражат! Коллективный секс, не любовь, а так, нервы пощекотать, время провести. Нравится? Да и чёрт с вами! Занимайтесь, чем хотите. Ниже смерти никто не спустится. На том свете отплачется.  Дважды умирал – ничего не видел. Пусто там, Ничего. Еле вылез с того света! Было бы чего – заметил. Так что творите, что угодно. Только на нашем свете добра вряд ли стоит ожидать. «Жизнь – пишу её с натуры». Твои стихи, Коля. Как говорил великий Зощенко: «Может, химия всё!» Нам ли этого не знать. Социальные идеи вымерли, как мамонты. Мало ли, что в Конституции записано. Степашина кантора пишет: из ста процентов до увечных, да инвалидов едва ли полтора, два процента доходят. Остальное разворовывается. «Как не бросить всё на свете, Не отчаяться во всём…» Кинулись Коля и Аня в рыбалки, по грибы, да на свой личный огород. Хоть толк от них заметен, да поясница от трудов праведных стонет. Сон крепче и любовь прочней! Верно, Коля!   
 К.Б.                Обживали мы с Аней одну маленькую речку. Витя-рыбак свистнул мне, что в ней крупный лещ есть. И он, нынче, его уже половил. «Хошь верь, хошь нет!» Но мы с Аней решили проверить. Червяков было мало и, отыскав, место, по жирней, для дождевого червяка, остановился. Аня устремилась вперёд. Червяков я накопал, решил покурить. Собрал и забросил удочку, но курить так и не пришлось. Клюнуло сходу. Первого леща я выводил сам, без подсачка. Дотянуться до него не смог. Рыбина попалась больше килограмма и сопротивлялась мне не слабо. Провозился с ней минут десять. Еле вывел. Стоял я на приступочке высокого берега, да к тому же сырого, после весеннего паводка. Установиться прочно не смог. Ловил как есть. Такого клёва за всю мою рыбацкую жизнь не помню. До двух часов дня, выловил больше десятка крупных лещей. Сколько их упустил, падал несколько раз в воду, думалось - стая отойдёт. Не отошла, как видите. Лещ или кончился или отошёл всё-таки. Явилась и жёнушка – уже на другом берегу, расстроенная и без улова. Утешил её и посоветовал забросить на том берегу, на выходе из омута - за травку и кувшинки. С первой же поклёвки – крупный язь, мне с другого берега видать лучше, чем ей. Язь это не лещ, да к тому же крупный. Иду с подсачком прямо по реке, я ещё не обсох, так что терять мне нечего. Забрался в прибрежную кувшинку, притопил подсачек. Аня потихоньку ведёт язя ко мне. Сидим у неё на берегу, отдыхаем. Язь ворочается в Анином рюкзаке. Здорово! Три лета обитали у нас: лещ, язь, щука и крупный (до полу килограмма) окунь. Нынче, если повезёт, елец или плотва. Ане всегда везёт! Она облавливает не только законного мужа, но и всех рыбаков в округе. Ведьма, как  выразилась тут одна. Пришлая это была рыба: или из реки Костромы, или из Волги. Погнали её к нам какие-то экологические соображения на нерест, с перестройками работать народ перестал, паводками реки отмыло. Ну, а у нас рыбка кончилась! Одними рыбалками сыт не будешь!  Да, вот! Всяко, бывало. Аня к родителям с детьми поехала.
 Я дома один остался. Не люблю я без Ани и без детей, но родители – святое дело! Скучно, плохо без семейства! Никогда ни о чём не жалей. Я люблю твою душу, родная. Без тебя мои ночи темней. Мне приснилась избушка лесная. Жизнь без окон, без стука дверей. Жизнь без солнца, без тьмы. Умираю. Издалёка кричу: «Пожалей!» Только ветер прошёл по сараю. Одолеть подступившую мглу. Добежать, доползти до рассвета. В сердце боль. И старуха в углу. В эту ночь моя песенка спета. Я качаю берёзовый сруб. В щели прёт уходящее лето. Я молчу. Не настолько я глуп, Чтоб не знать, чем кончается это. Так ли, иначе ли, да решил я спиннинг освоить, не умею этой снастью ловить. Чуть не сказал штуковиной и до сих пор, кстати, не умею. Катушка у меня старая – инерционная. Бросал и путал, распутывал и снова бросал. Таким образом добрался  до тощего места на реке, бросать снасть просто некуда. На удочку ещё ничего ловить, так ведь не взял я её с собой, чтобы не искушаться. Кончается этот рукав большим широким плёсом, да и с теченьем от узкого места в реке. Берег топкий, почти жидкий от уходящей за лето воды. Размахнулся, что есть мочи, Илья Муромец, и забросил леску с блесной и с грузилом неожиданно далеко – в самый конец  омута – на теченье. Подматываю, а леску в сторону ведёт теченьем. Щука первая раскусила, что попалась. Как выплеснулась, как пошла! Удилище согнула. А я и двинуться не могу, увяз в грязи. Как мы там боролись, не сказать! Крепко она ухватила блесну, на все три крючка попала. Вытащил я её в самую грязь. На берегу консервную банку отыскал, носил воду и отмывал добычу. На родной проходной мне перво-наперво предложили уху варить. Ну, уж нет. Аня приедет скоро – ей покажу. Скоро – это через две недели. Не сберёг я рыбину. Жрать было нечего! Зарплату нам не платили, в принципе. Съел я щуку.
                Приехал ко мне старший сын. Хоть и не рыбак, а на рыбалку просится. Поехали. Скоро у него вступительные экзамены в Омское высшее военное училище. Прежде, чем запрягаться в армию, решил сынок у костра посидеть, да с отцом поговорить. Куда подальше – это на реку Обнору, почти на границу с Ярославской областью, в деревню Вараксино. Нам не повезло. Первого окуня я поймал ещё до дождя. Вижу, небо затягивает. Натянули плёнку. Под плёнку натаскали дров. Валерка затеплил небольшой костёр под нашим шатром. Дождь уже разошёлся. Рыба клевала и крупная. Щука и окуни, язи и лещи, что совсем редко нынче, плотва  по 300 – 400 грамм. Клевало до самого темна. Но и я продрог отчаянно, ели согрелся у костерка. Утром клёв, как ночи не бывало! На автобус бежали бегом. Спасибо водитель Икаруса нас дождался. Рыбы ему предлагал, не взял. Даже после ванной дома не мог согреться. Бьёт озноб и всё! Послал Аню к барыге - денег за водку тот не взял. Верни натурой. Рассчитались  рыбой. Выпил полстакана и … ничего не помню.  Проспал утром сына, который, не простившись со мной, уехал. Собирала его в дорогу Аня. Я продрых до десяти. И что совсем диво,- не простудился.
         Автор:              Привык не по порядку рассказывать. Жизнь-то одна. Не всё ли равно! Демократов в августе девяносто первого – преобладающее меньшинство. В путч, Аня зашла к нам в редакцию, где мы собрались в кучу, и высказалась: «Всех демократов можно одной гранатой прикончить!» Три дня идиотизма: мы пили, готовили номер газеты с Ельцинским обращением и Колиными стихами  (кстати, совсем не в тему стихи). Считали копейки у себя на водку. Неожиданно сам прокурор принёс нам бутылку! Коля сумел как-то посетить смену, где снова пил и пророчествовал: «Им и трёх дней не продержаться!» Попал пальцем в небо! Вместе с отцом Александром после победы повалили к Николаю домой, батюшка, будучи пьяным, вовсю благословлял Колину квартиру. Было весело! Утром - так себе. Аню перед путчем с работы уволили. За всё старое отомстили чиновнички. Накануне Коля  в Вологде у высокого начальства находился. Те или ничего не знали (что маловероятно), или скрывали  от него реальный расклад сил. Зря он успокоился. В ту пору гостила у него тёща. Раз в жизни Коля ударил Аню, прямо при тёще. Аня, супротив Николая, написала заявление об уходе. Аня плакала. Тёща молчала. Через неделю путч. Всё у них провалилось. Так разумелось по плану КГБ или так получилось, не ведаю. А ждали они, ждали танки в Москву. Дождались! Суки! Грязовецкий кэбэшник патетически восклицал мне: «Как нам теперь жить?!» Ничего живут, ни один себе пулю в лоб не пустил. Даже лучше, чем прежде живут. Сразу после путча Анин директор вместе, с его женой, к Коле заявились: упрашивали Аню обратно в школу вернуться. Ревела Аня, но никак не пошла. Кто думал, что это начало конца директора. Жена от него ушла, сам спился и повесился по пьяни. А мог бы мужик жить!  Так-то он ничего, школа при нём отстроилась, педагог он никудышный, да кому такую участь пожелаешь! Уволили и Колю. Всю службу его сразу. По сокращенью штатов. Солоно  пришлось! Коля с Аней  янтарём, самодельными игрушками, грибами торговали. Только, чтобы выжить! Не хочется мне об этом безвременье огород городить. Выжили, куда мы денемся. Политик, вор, кремлёвский прихлебатель (Кто там ещё?) по прозванию – Берёза, баял: «Два дома, вместе с жильцами в Москве, один дом с тамошними военными и их семьями в ВолгоДонске – взорвал на самом деле КГБ. В Рязани менты последних за руку поймали, теракт предупредили. Мутно всё, как ни погляди! ГБ на управленье страной до сих пор претендует, может прав был Берёза?  Сколько всего за эти годы минуло! Я – летописец Коли и Ани. Оба они художники. Коля и сам пишет неплохо, я его в свои книги включаю. Он и я. Я нас иногда путаю. Тоже мне писатели! Коля своих книг не печатает. А зря!
К. Б.   
             Пришлось нам с Аней как-то на Соти рыбачить, в Ярославской области. Утро мы, само собой, на рыбалке провели, сколько-то поспали, а день купались и загорали. Аня ко мне приехала, а я сторожил имущество нефтяников и саму трубу, которая по верху реку переходила. К вечеру Аня уехала: до автобуса - на попутных, до шоссе пешком. В общем, как повезёт. Меня обратно в уматень пьяный шофёр доставил. Я его от гаишника спас, уговорил не трогать, другого водителя всё равно не было, не пешком же мне добираться! Утром и днём клевало плохо, так что Аня с таком  уехала. Поклевало у меня поздно вечером и ночью. Как леску начинала потягивать рыба, я её подсекал и вытягивал. Клевал исключительно окунь, хоть и некрупный. Плотва тоже брала, да не всегда цеплялась на крючок. Водила прибыл на точку ещё мало-нечто, но с водкой. Водку, которая на виду в машине была, я у него отобрал. Обратно добираться надо. Так они с моим сменщиком надрались, его водкой. Я им пожаловал рыбки и ухи наварил. Прямо с колёс, они, чем бог послал, закусили. Или совсем не закусывали. Я их не доглядывал! В тетради «Приёма и сдачи дежурства» сам расписался и этого типа заставил расписаться, при мне. Я сдал. Он принял! Чёрт, возьми! Ждать, когда эта бодяга с их пьянством кончится, не стал. Поехали! Там, где Аня пешком шла, ехали медленно: из лужи в лужу, из ямы в яму. На шоссе – не больше сорока ехать, по его состоянию и это много. Прибыли на работу, он в фургон - спать. Я машину искать, до дома добраться. Да. А приехал, стал сразу уху варить. Аню потчевать… Засыпая, вспомнил: прятаться Ане некуда, даже в реке мелко, так что нырнуть на глубину никак! Муж и жена – аборигены выставились на Аню во все глаза, а она перевернулась на живот, решила не дёргаться… Ушли по тропке в даль светлую аборигены. Загорай голой у бога на виду, Аня!
                Отучить меня от политики вряд ли у кого получится! Сам зарекался: не читать, не писать ничего! Наша власть своими руками из нас оппозицию выковала! «Досталось душе унижений, Хватило б на тысячу зим Всей стужи её поражений И спирта её именин!» Пишу собственные стихи по памяти. Лень книгу поднимать. Самиздат, хоть и в Вологде у Юры Малозёмова, напечатан. Нынче с компьютером сами свои книги печатаем. Аня  иллюстрации творит, я тексты. В центральные издательства нам ход закрыт, власть позаботилась об том. Там только свои, безопасные для власти писатели обретаются. Вся оппозиция в интернете. Там - так там. Там тоже читатель имеется. Верно, Коля!
                В «Коле Брюкине» я уже пытался  что-то произвести о любви. С Аней мы почти тридцать лет вместе! Говорю об этом ответственно: любовь наша обязательно бы прекратилась, да она  поддержана нашими телами, которые  всегда с нами и каждая встреча  их – всё решает заново! Эгоизм всех любящих друг друга людей? Не без этого. Лишка много несчастных в любви на земле! Кому-то надо пребывать и счастливыми людьми. Не то чтобы меня не тянуло к другим женщинам, а Аню к другим мужчинам. Нет, конечно! Тянет – ещё как. Но в итоге весь урожай собирает Аня. Она умеет потерпеть до меня. Из неё выросла женщина, я соответствую ей. Если она не добрала сегодня, то возьмёт своё – завтра. Абсолютного, раз и навсегда приобретённого в любви не бывает. Разве что сама смерть справится с этим. Так от неё не увернёшься, ежели что! Любовь у всех разная, так что присоветовать кому-либо я ничего не могу, не имею права. Дерзайте сами!            
             Заболел я тут. Чуть не умер! После посещения Соти. Видно, повалялся на траве, в реке покупался. Посидел на земле, где попало и схватил, не много не мало, плеврит и воспаление левого лёгкого. В районной больнице мне даже диагноз не поставили: лежи, помирай, Коля! Мужики присоветовали (больные): мотай в «Областную», там вылечат. Позвонил на нефтянку – начальнику: так, мол, и так! Завтра, говорят, пришлём Уазик, поезжай! Направления у врачей не просил, всё равно бы не дали! Утром приехал Саша Засецкий на машине. Меня рядом с водителем посадили, Аню в салон и покатили. Еле нашли эту больницу. Принял меня врач, на отделение записал. Первое, что он сделал, поставил диагноз. Проколы до плевры, без толковой заморозки – больше десяти. Поначалу я поартачился, больно! Но жить тоже хочется. Одна баба из деревни с сухим плевритом: плачет, домой просится. Врач Сергей Алексеевич Киров ей бает: «Через неделю ты умрёшь или обратно ко мне попадёшь. Выбирай». При мне жива была. Плеврит мне излечили. Из больницы врач не выписывает никак, но гулять в город прописал. Больные у меня водки принести просят. Я им отказал, напрочь! Кексов, там печенья могу, спиртного нет! Гулял с неделю. Утром обход и температуру меряют – каждый день! В один несчастный, мне, день: с утра температура 37,2. Киров стойку на меня , сделал, но ничего не сказал. Был он со смены, толком не спавший, толком не евший. К обеду домой забежал. А я к обеду помирать начал. Мало что помню. Очнусь,- Киров около сидит. Опамятуюсь, снова он. Вырвало меня от слабости. Отлегло только в два часа ночи. Курить охота. Сигареты из тумбочки выгреб и потащился  покурить. Подымил, медсестра Валя прямиком к нам в туалет забегает. Как она возмущалась, приятно вспомнить! Искололи всего. Лёгкие. Почти в могиле был. Киров в Липин Бор уезжал – операцию делать. Прошу его чего-нибудь, полегче, придумать. Таблетки, больше нечего, отвечает. Заодно я спросил – дорого ли это всё? Очень дорого. Не любит трепаться мужик. Вечером со стаканом воды медсестра приходит. На тумбочку горсть таблеток вываливает. Я подумал это на всю палату. Оказывается мне. Пей, говорит, при мне. Я рот открыл, обалдел. Она повторяет: «Пей!» Закрепило  с этих таблеток – мочи нет! Я на утреннем обходе пожаловался. Сам врач принёс ещё какие-то таблетки. Употреби сразу всю упаковку.  Помогло. Аня часто приезжала. Посидим, помолчим. Чего обсуждать-то!         
               Автор:               
Раздышался Коля только летом – они с Аней на рыбалку ходили: за двенадцать километров от автобуса. Супруги они хорошие, но Анечку, видно всё-таки, доставало: скоро двадцать лет вместе живут, а она всё с Колей любится. Как одна дама в городе выразилась: «Хочу с другим мужиком пожить!» Вот и вся не долга! Аня, конечно, так и не выражалась, но ретивое, бабье сердечко на эту тему побаливало. Опять же по ящику каждый день об этом самом долбят. Мужа она всем сердцем  любила   и разводиться с ним не желала. Вот такая коллизия. От Коли она слыхивала, что это НЭП в любви от государства нашего грёбанного: пока народ грабят, надо его чем-то занять, а потом видно будет. Вот так! Реформ – тю-тю, а Коля разбирайся! Колбасу Егор Гайдар с командой сделал, а они гламурную любовь развели. Но проблемы в семье и вправду начались. Коля уже рассказывал, как он этот узел семейный развязал. Что тут повторяться!
 К. Б.                Заболел я снова, думал на этот раз не выпутаться! Коротко расскажу. Уехала Аня с выставкой в Финляндию, там у неё родственники объявились. Мы с дочкой дома, сын с матерью отчалил. Случилась ночь,- думалось: сдохну, дочку не бужу, не хотелось пугать. Принял таблетки от желудка и спать лёг. Надо же, ничего! Аня вернулась – вместе решили: надо идти сдаваться врачам, потащился в поликлинику. Выставил мне один мед. брат с аппаратом – рак желудка, справку выписал. Предлагали у нас лечиться – отказался. Выпросил направление в областную онкологию, к профессионалам. Суд, да дело: сделали мне операцию (восемь часов), отослали кусочки язвы на анализ в Москву. Диагноз этого мед.брата не подтвердился: обычная язва и посаженная поджелудочная. Переживательная для меня история, скучная и так себе для остальных, кто моей смерти желал, так уж – извините, что не умер! Хочется поведать об наших бесплатных врачах, что свой подвиг, без дураков, за гроши вершат! Смерти, конечно, не миновать, но хотелось бы подольше помучиться. Доктор Бритвин (Старший) на мой вопрос: «Что же мне делать?» Ответил коротко: «Жить». Царство ему небесное! Их там целая бригада была! Всем огромное человеческое спасибо! Особо (простите мой эгоизм) Бритвину младшему, он меня после операции пользовал, гордился мной и за мой счастливый исход, за мою живучесть, в конце концов. Спасибо Ане, она от меня после, как меня пластали, не отходила, как Наташа Ростова от князя Болконского после Бородина. Ну, вот. Коротко всё.
 К. Б.       Не хочется о нынешних выборах печься, а придётся. Такого униженья мы даже при большевиках не пытали, хоть в ту пору хватало всякого! Всякого, да не для всякого. Начальство дошло до ручки – ничего не стесняется! Сам – не выше плинтуса, а всех нас учит – прописи разъясняет народу: я, мол, такой сякой, вручите мне власть, а не вручите – сам возьму! Бред. По всем программам талдычит. Стоголовый змей патокой нас заливает. Голосуйте за него. За меня. За страну. Бумага всё стерпит и против лому – нет приёму! Крошка Цехис  - вот, до каких ты степеней дорос! Если ты есть Власть: бери, сколько хочешь, никто тебе попенять не посмеет. Закон, который выше всех Законов на свете. Начнём с этого и этим кончим. Покуда, есть так – говорить не о чем. На его месте – так поступил бы каждый! Наш чиновник (из века в век) желает иметь синекуру, а не должность. На должности чего доброго и работать надо, отвечать перед страной за результаты своего труда, а так пей водку с восточным тираном в его вигваме, развёрнутом на территории Кремля и как с гуся вода эта работа - тряхнул крыльями, и нет ничего. С Кадаффи: его народ разобрался, а вот как с этим быть? Проголосовать:  «Против» – нарисуют выборы! Мрак. Остаётся: «Ужо, тебе!»
    Автор:             Три Вальпургиевых ночки и дня, в придачу, выдались у Коли от вина и любви, трое суток бреда и, прямо скажем, не адекватного поведения. Белочка – в просторечии, можно сказать, а по научному – шизофрения. Залечили бы мужика, да Аня не выдала мужа, дала ему бредить до конца, до полного выздоровления личности. Да, и вправду, вёл себя Коля тихо, по крайности – не агрессивно! А что прятался от бомбёжки в подвал, так с кем не бывает! Мне Коля поведал всё, что, конечно, помнил. Ну, а я вам. Комната, где всё началось, и всё же - происходило. Привычная,  для Коли, комната – в его квартире, ну, полумрак, и как-то она на торчке, что ли. То ли высоко, то ли отдельно от всего в этом мире. Одним словом – пытошная! Выглянул в окно Коля и обомлел: самолёты летят. Низко летят, без опознавательных знаков. Всё небо  в  рваных тёмных тучах. Страшно. Почудилось Коле – бомбят где-то в центре города. Взрывы слышны. То-то он жену и дочку убеждал в подвал спуститься. Уговорил – собаку, та охотно с Колей пошла погулять. Позже её Аня отловила: с поводком, волочащимся и вполне довольная жизнью и неожиданной прогулкой. Больше никого убедить  так и не смог. На улицу выбежал, да не от страха вовсе, а чтобы рассмотреть, по- хорошему. Так, ничего и не понял. Но в подвал всё же начал спускаться, заступил на три ступеньки вниз. Там и застыл. Мало и этого показалось, спрятался у дворничихи на пятом этаже во втором подъезде, сначала в туалете, а потом в кухне у стенки. Там его Аня и выгребла, домой увела сердешного. Спать ей с дочкой почти не пришлось, особенно в первую ночь, Коля куда-то рвался, в чём-то убедить пытался. Отбомбились и улетели в преисподнюю неизвестно чьи самолёты (Вот оно ПВО проклятое!) и пробил час другого наваждения. ГэБэшник, с которым беседовал перепуганный Коля. По телефону сутки орал на бедного больного неизвестный. Что он выкрикивал, чем грозил, уже никогда не установить. Телефон был вмонтирован в саму голову Брюкина ; деться от него никуда было нельзя – переживай, а слушай. Это, пожалуй, пострашнее бомбёжки будет – такого ужаса Коля вовек не испытывал! Голос стал стихать только на третьи сутки. Честное  слово, как в музыке чередуется бред: третьи  сутки – финал всего, подведение итогов, стало быть! Что можно обещать самому себе? Нобелевскую премию – была, половой гигантизм – был, душевное расслабление – было! Человеческая любовь, женщина: распадалась на белки, умещающиеся в пробирке – да было же! Бред он бред и есть. Приводили меня в чувство – две женщины. Сделали своё дело и распались на молекулы. Николай не спал трое суток: и перво - наперво уснул успокоенный. Сколько он спал – история умалчивает, сны отступились от него, наступил реально сон, временное отключение от всего на свете. Уже, проснувшись, почувствовал голод, какой никогда и нипочём не испытывал. Но дома он ничего просить не стал, полетел к Ольге (своей старой знакомой) и попросил накормить его. Та, ничего не спросив, накормила Колю. Всё!
                Как Коля пил? По моим сведеньям – не часто. Но бывало пил. Брал самый гадостный портвейн и пил. Аня уходила в другую комнату спать. Знакомые продавщицы отпускали Коле портвейн и переживали вместе с Аней эту напасть, по имени – пьянство. Насытившись вином, Коля спал, даже больше спал, чем пил. Сон и спасал долго от белочки. Первый раз почудилась Николаю покойная няня Настя в раю, среди таких же старух умерших, они убеждали Колю – всё хорошо, время минет, и он среди них будет пребывать. Расчувствовался Коля, разомлел. А после трёх суток бреда, нет! Пить бросил. Аню уговорил простить его. Больше бреда не бывало. Страх страхом, но иногда Николай всё же выпивал, но и отвечать, за содеянное, не зарекался. Что было, что будет, представлял ясно. Так-то, Коля!
                Спасать семью! Не мытьём, так катаньем «Союз наш кровный» чуть ли не изначала спасали. Христианство полу признало и защищало единобрачие, не то чтобы не справлялось с чёртиком супружеской измены, издержки велики! «Крушение гуманизма» совпало в России с крушением царской империи, так что не понять, что же всё-таки рухнуло: церковь ли, всеобщая нравственность или ещё что-нибудь рухнуло? Мрак. Третий лишний. Сладчайший Иисус (по староверски) у Николая Бердяева в небесном мире, а в дольнем терпи всякое, выходит! Всё за ради высшего, посмертного. Оно бы и ничего, в самом деле: потерпел на земле, получил на небе. Торчком всё! Верить надо, а не получается! Нету, там ничего, хотя и точности никакой, но уж сильно, похоже. Меня охмурить, на какое-то время, очень даже можно.  Да, отбрыкнёшься от благодетелей: «Химия всё!» А семью, надо спасать! Не идеал, Царства небесного, а грешную семью. От всякого произвола, т.ч. и от церковного тоже. Идеал, он «у кого надо» идеал. Что, ему, в конце концов сделается: был и вечно пребудет, а вот семья – под угрозой!
   К. Б. -            Была у меня любовь, с первого взгляда. Ане я в тот же день доложил о ней. Паника, по этому поводу случилась. И у меня, и у Ани. У жены половая, а потом уже и обычная. У меня, просто паника. Я ведь всякое видывал, влюбился, как пацан, девке-то до двадцати было. У неё – всё впереди, само собой и любовь в т.ч. Это меня и спасло! Не хотел я никак девке мешать жить, да и она не хотела семью разбивать. Это я сейчас такой умный, да успокоенный. Во время Оно, всё не так понималось и писалось само собой. Двадцать с лишним лет прокатило: и я уже не тот, да и подруга эта – не та. Рухнула ещё одна империя – советская, подруга родила сына, от кого я не интересовался. Аня (ещё с тех самых пор) выросла сексуально: в лучшем, в бабьем смысле слова. Состарился и поумнел я сам, было время понять, что лучше жены у меня не было и не будет никогда: ни на небе, ни на земле. Верно, Аня? А могло всё иначе произойти. Верно, Коля? Автор: Всё могло случиться у тебя, Коля, иначе. Лучше? Вряд ли. Дай бог, выжить. Вот, ты и выжил, и Аня, и дети. Что ещё надо!? Всё остальное – мелочи. Всё, что мы называем любовью – многовариантно.  Чтобы, значит, хватило всем; и тебе, Коля! Но, тут-то, всё и начинается! Любовь – абсолютна. Соперников и соперниц она не потерпит!  «Одна лишь шпага Де Грие прямая!...» Бабье счастье, ведь не в количестве её кобелей. Это (сравнительно,  даже с нашей жизнью) быстро понимается. А в чём, тогда - счастье? А чёрт знает в чём! Но точно не в количестве самцов и самок  у субъектов  любви – мужчины или женщины. Я стараюсь ни кого не учить. «Думайте сами, решайте сами!» Без вас совсем ничего! Дружбу между мужчиной и женщиной, хоть и с натяжкой, можно представить. Только, чем (обычно) эта дружба кончается? Так и сидим по своим беспартийным углам. Сам сидел. Знаю. Жизнь за партию (свою жену) отдашь? Коля бы отдал. На любой пулемёт лёг бы! А, вот, поди ж ты! – Влюбился! «Только влюблённый имеет право считать себя человеком!» В любви наше спасение от обывательщины. Страдай, Коля! Страдай и Аня. Ваше  (Наше!) дело правое. Дети, тут выходит, крайние. Не даром, их так Николай Бердяев сторонился! Мешали, ой как мешали его стройной философской системе потенциальные человека двойники! Наши дети. Семь я – дитя. Так, ведь и не решил Великий философ: сколько нам полагается жён – одна или всё-таки возможны и две жены: а муки ада, а православная этика? Я, между прочим, - материалист, но не атеист-безбожник! Зря большевики попов и церкви похерили. У попов своё, у нас своё! «Пока гром не грянет – мужик не перекрестится!» Так что ли? Следует помнить: церковь и государство при царях одно целое были. Так что: «Кто кого!» Но было время: церковь и верующих отделить от государства, что давно надо было сделать, но не губить веру на корню. Она бы (по-моему) сгодилась ещё в жизни.      
Автор:   Но по порядку. Как это всё произошло? Приняли, привлекли, пригласили на работу в библиотеку новенькую. Само собой, Колю не спросили. Взяли и всё! Коля в библиотеке своим человеком был: клуб вёл, мероприятия проводил (бесплатно)! Ну, и всякое такое. Зашёл, как обычно. А в читальном зале новая цаца сидит. Ему бы и никогда в тот край не появляться. Не случилась бы у Коли любовь! Нет, зашёл и, само собой, влюбился! Вот, ещё вчера Коля нормальный человек, а в тот самый день умом тронулся! Что в ней такого особенного? Да ничего! Симпатичная, даже от своего возраста красивая. Вся из себя, в общем! Так ведь и Коля – не подарок! Отставить всяческую рефлексию, моё дело по порядку рассказывать, а не лезть куда попадя! Вылетел Коля из библиотеки и помчался домой, прямиком к Ане. Как дробь из ружья, такой же горячий! Всё зараз Ане и изложил. Бедный, бедный Коля. Да. Тут и Аня бедная стала. За разговорами отдалась мужу. Чем я хуже! Коля и сам видит, что не хуже. Исламский идеал – десять оргазмов: Аня его переплюнула, у неё в тот раз много больше было. Ну, дела. С тех самых пор любовь к мужу в гору пошла. Самый пик на четвёртом году нулевых – летом случился. Сумасшествие какое-то! Несколько раз в день, Коля от нечего делать как-то сосчитать взялся, на пятидесяти её оргазмах сбился, самого забрало! Аня сама не ожидала от себя такой прыти, а раскусив прямую бабью выгоду, трепаться не стала. Сам решай. Это не я, а ты на себя такое взвалил. Сам и разъебайся! А та, из библиотеки, уже замуж намылилась. Будущего её мужа Николай знал. Как бы это выразиться? Не с лучшей стороны, что ли. Если бы сама не спросила, Коля бы молчал в тряпочку. Вежливо заметил, что он - не самое то… Хотя кто вас, баб и мужиков знает? Это он про себя подумал и в сторону отошёл. Любовь, конечно, любовью, но бабе о своём будущем не след забывать. Аня ко всем новостям отнеслась по- хозяйски грамотно, муж никуда не уходит, всю любовь ей отдаёт, чего ещё надо! Муж у этой самой любови как-то быстро слинял, спился на глазах или совсем сгинул, Брюкин не присматривал за ним. У президента – советники, а Коля стал бесплатным доверенным лицом этой дамы, а не любовником её. Много позже мог бы стать и любовником: «… но вечно любить невозможно». А без любви Коля не может. Не умеет.
  К.Б. Вспомнилось мне, как в меня из ружья дробью попали. Я тогда совсем малолетка  рыбалил, не клевало ничего – я заснул сидя. Сидя и воду упал, выбрался на берег и хотел привычно пореветь, чтоб не попало от старшего брательника на орехи. А братец подоспел, фуфайку начал стаскивать, загорячился на меня и рассмотрел, что вся спина на фуфайке в дырках. Колупнул – дробина выкатилась. На излёте от выстрела  в меня попало – мужики пьяные по бутылкам из ружья палили. Что тут началось! Брат от меня отстал, к мужикам кинулся ругаться. В ту рыбалку братик двух голавлей выловил на удочку: рано утром грамм на триста, а уже часов в десять утра вывел из кувшинок голавля больше килограмма. На хвосте рыбу по круглым листьям волок. А мужиков целая машина с пятью сетками: вечером нам предлагали рыбу, на утро и сети не закинули, напились раньше. Утром мы с братом всю компанию обловили. А мне дробью даже фуфайку не пробило. Напугался больше.
         Автор:                Наш организм нас самих поумней будет. Случается такое, что никаким материализмом не отговориться. В русском языке мало слов (кроме матерных) о сокровенном, любовном. Три, много десять минут в день:  «Семь минут для ласки невесты» - причитал поэт. Это пока молоды, а состаримся - и того меньше! Вчера, сегодня у Коли с Аней так и было. То ли от страха, что Аня уйдёт, то ли от старости, то ли чёрт знает отчего! Коля Даоской премудростью овладел – в один день, даже не вспомнив о Китайских сладострастниках. Коля сохранил семью – Аню! Для него это самое главное. Про жену Коля уразумел: бывает… лучше он сам, чем баба по бочкам бытия ринется! Ясно, как день: Коля никуда Аню не гнал, старался ей соответствовать – в день её насущный. Вот и всё.   
               Прислали в район бумагу. «Жить по-новому!» Без объяснений. Без комментариев. Кто из начальства перечить возьмётся – того гнать! Что делать, как жить? Никто не знает. Кто-то робко заявил: «Жить так, как в телевизоре показывают». Мы с Аней уже не муж и жена, а сожители. Семья – анахронизм. Ну, и всякое такое. Передовики производства – самые распущенные. Чтоб без милиции только. Всё добровольно. Любая гадость. Ну, и понеслось! Начальство для себя комнатку присмотрело – там раньше кукольный театр квартировал. Куклы висели. Ширма имелась, за которой актёры прятались, и по мелочи инвентарь стоял. Всё, как у людей. Комнатку освободили, инвентарь в подвал снесли. Новый диван поставили, приличный. Шкаф для верхней одежды.  Стол, значит. Стулья. Глава одобрил. Вздохнули все. То ли ещё будет. Кадры решают всё. Под  ружьё поставили всех девок, что помоложе. Благо их по подразделеньям пруд пруди. Целыми отделами пошли. Заскрипела система.
              Совсем забыл, два комплекта сменного постельного белья, трусы мужские и женские, носки и даже из верхней одежды кое-что. По-новому, так по-новому начинаем жить! Глава лично посетил заведение. Остался доволен. Девки на ТВ-гламур не тянут, ну да ничего, чем богаты, как говорится… Аня и Коля состариться успели – их и пронесло, вроде бы. Демократические ассамблеи, ****ство сплошное – гламур по современному. Но Коля зря надеялся, что его эта напасть не коснётся. Во первых – все, так все. Аня ничего, нравилась  многим. Опять же она художник, творческий человек. Тучи над городом встали, как в песне поётся. Все слои населения должны быть задействованы! Так вещал глава или не так, но многих коснулась его и его присных руки самого заветного и потаённого в людях. Аня колебалась: сама справится или всё-таки пожаловаться мужу на бессовестный, негласный давлёж со стороны начальства. Уже вдвоём решили – не поддаваться! Легко сказать. Остаться без Аниной работы, гордо отойти в сторону. А жить на что? Звали и Колю, ну да он даже разговаривать не стал. Жаловаться было некому. Сопротивляться до последнего  и, если понадобится: «погибнуть - страшной смертью скрипача!» Так, что ли? Выходит, что так. Жизнь катилась сама по себе. Весна подоспела. Огороды вот- вот. А там и грибы и рыбалка. Веселее будет жить! Аня и Коля старались думать о хорошем, о жизненном. Что им страсти по администрации! Но, нет,  нет  да и кольнёт ретивое. Сами не заметили, как изгоями в этом мире стали! Плохо так жить, но старались не замечать плохое. Жили, как жили. Вполне нормально, что Колю старалась в упор не видеть  власть. Колю это устраивало. А власть? Да и чёрт с ними, пусть живут, как хотят! Главное – нас не троньте! Вернее всех сказала тётка на Болотной: «Бывали времена похуже, но не было подлей!» Совершив номенклатурную революцию, все присные хотят пожить в своё удовольствие: им наплевать на всех нас, на дело, которое уже третье  десятилетие стоит, им на всё наплевать  - у них деньги есть. Не мешай сатане! Чем это всё кончится, можно только гадать. Капитализм по-русски! Если что, то заграницу. Не все же! Кому-то и отвечать придётся. Стараются об этом не думать. Так ведь не у всех получается вот так жить. Сколько их, сирых и пропившихся в доску? Никто такую статистику не ведёт. Или врут напропалую про сегодняшнюю жизнь! Девкам, что ли, хорошо? Хуже некуда. Кривая разводов вверх ползёт. Бабье царство себя ненавидит. Да и есть за что! Мужики спиваются – самые нормальные, или так сидят, поодиночке. Среди молодых голубое движение: и безопасно, и без баб-предательниц. А бабы лепятся, где деньги есть. Подороже продать себя: я товар, а ты купец! Сегодня в одной кровати, завтра в другой. Такую  даром не надо, а других, похоже, и нет! Кому как, а мне женщина стала внушать отвращенье и презренье. У, тварь! Кто умеет любить, тот умеет и ненавидеть. Так что не обессудьте. Иную надо бы пожалеть, но ты перешла черту, позиционировала себя по ту сторону добра и зла, ты уже не женщина, а кукла, автомат, робот и снисхождения не заслужила и не заслужишь никогда. Удавитесь одной петлёй! Те, человеческие вкрапления, что, не смотря ни на что, ещё существуют, идут своей стезёй, и вечно им и весело  и честно в этой жизни.
                Добрались всё же и до Коли, до Ани, само собой. Хоть и предполагал это Коля, да враг человеческий силён и вездесущ. Влюбилась Аня: жена и мать, но и женщина. Ушла она от мужа. Дети остались с отцом, с домом, как со своим детством. Коля их не неволил – сами решайте, уже не маленькие. Коля пил втихаря, хоть бы и на ночь, чтобы дети не видели. Еле ноги таскал. С лица спал, жрать ничего не мог, спать не получалось без водки. А с ней какой сон! Днём приходила Аня, проведывала детей, заносила поесть им. Николая, слава богу, дома не случилось. Еду, принесённую Аней,  есть  не смог. Суп, приготовленный давеча, не съеден. Коля его похлебал один. Бульон выпил, а остальное не захотел. Такой тоски, такого одиночества не вынести, предательства Ани тоже. Старался о ней не думать, получалось наоборот. Только о ней и думал. «Любовь, любовь гласит преданье – Союз души с душой родной – Их съединенье, сочетанье, И… поединок роковой…» Коля не верил, что Аня всерьёз полюбила другого. Так оно и было на самом деле. Аня не вынесла изгойства. Боец из неё никакой. Как же мы за науку платим! Идея вскорости подтвердилась,- Аня снимала жильё, с любовником не встречалась, но и к мужу не шла. Жила сама с собой. Легче от этого не стало, стало определённей. Звать обратно жену Коля не захотел, имей то, что имеешь, а предательство всё равно за тобой! Не забывай жить, Коля, а иначе зачем всё. Младшая как-то сказала отцу, что и надо бы поговорить, им - это отцу и матери. Её это была инициатива или всё же Ани, Коля выяснять не стал. Захочет жена поговорить с мужем, дверь не заперта. Точка. Приглядывался Николай и к другим бабам, но отвращенье захлестнуло его с головой, родней всех оказалась водка, хотя бы и на ночь:  выпить и поесть с родимой раз в день. Вражда к миру, к гламуру наползла чёрной массой и на когда-то жену, и на когда-то любовь. То, что Аня смертельно больна, Николай узнал после всех. За ней требовался уход, из больницы его и разыскали. Встречи и тогда не получилось. Аня была безучастна и беспомощна совершенно. Забегая вперёд, скажу: на этот раз жена выкарабкалась. Через месяц Коля забрал её домой. Лучше не стало, ближе, родней для мужа бывшая жена не стала. Стала ещё чужей. Болезнь                изменила её, сделала капризней, а местами  сделала её отвратительной. Главное, по мелочам: плохо тарелки моешь, суп горький, простыни несвежие. Коля откровенно сожалел, что она не сдохла, как положено было. Сидя у неё спящей, с остывающим ужином, вспомнил старую Аню, и так жалко стало её и себя, и детей. Как Аня почуяла перемену, уму непостижимо. Разревелась, задрожала вся, обняла Колю и не отпускала от себя больше. Собственно с этого и началось её выздоровленье. Через неделю врачиха похвалила обоих, а через две разрешила вставать и даже подышать у открытого балкона. Так Аня через болезнь вернулась в семью. Болезнь так просто не кончается. Всё лето проболела прощеная Аня: обнимет мужа и плачет, дрожит вся. Уговаривал её Коля: «Всё проехали, хватит об одном и том же горевать, выздоравливай – всё будет по-прежнему». Потом понял – надо вытерпеть и это, спешить некуда, да и незачем. Медленно поправлялась Аня. Покрикивал на жену Коля, чтобы слушалась – пила лекарства, ела вовремя, чтобы спала и выздоравливала. К осени, к картошке еле ходила – до кухни и обратно. Уже не чаял Коля таких достижений жены. К зиме стали ненадолго выходить на улицу, а к весне выздоравливающую жену можно стало не сопровождать на прогулках. Страшно об этом писать, но жить по-бабьи она начала, когда ещё и с постели не вставала. Сама заставила Колю взять её и имела, как встарь, что положено. Вспыхивал иногда Коля от ревности, но жене о своих чувствах помалкивал. Не переварилась в Коле предательство жены, ничем не покрыть его, не затушевать.  Приснился Коле сон – умерла Аня, не взирая на всю любовь к ней и мужа, и детей. Застонал Коля во сне так горестно и страшно, что Аня услышала, разбудила мужа среди ночи. Не враз поняла, что он объяснить ей пытается. А поняв, разревелась сама. Колю обняла, и так просидели они до утра. Кончилась мужнина ревность, забыл он всё, как не было. Анина болезнь – сильнейшая депрессия в придачу, его собственные переживания остались там, где-то не близко, да и не с ними вовсе происходили они.
   К. Б.-             По этому поводу, а то и вовсе без повода  вспомнилась рыбалка с маленьким тогда сыном и ночью  у костра, и огромная холодная луна  с редкими полуосвещёнными облаками. Ранним заморозком, хрустящая под ногами заиндевевшая трава морозила ноги, чуть отойдёшь от костра. Само небо вывернулось как будто  наизнанку, торжественно холодное, пантеистическое  и прямо скажем – чуждое нам, людям. Не спали всю ночь, поддерживали костёр, кутали сына в спальнике, дремали чуть-чуть, сбивали настоящий сон, ждали рассвета. Он и наступил, ясный и холодный. Укрыв сына, пошли рыбачить. Клёва не было. Уже днём словили маленькую плотвичку. Сын бегал с ней и приговаривал: «Окуфит? Нет, не окуфит!» Было весело. Не знаю от чего. После обеда на реке появился рыбак – Юры Уткина отец, я его помнил со школьных лет. Он меня, само собой – нет. Крупной плотвы наловил дядька – с резиновой лодки на зимнюю удочку, на мотыля и на мормышку. По ямам. Век живи, век учись. Ну, а мы отдыхали вовсю и были довольны. Август подходил к концу. Днём тепло и ясно. Песок на берегу. Время ушло, а помнится эта рыбалка.

Умерла  Аня тихо. Примерно через год. Через год после Ани умер Коля. Во сне сердце остановилось.
                2012 год. Грязовец.
Коля Брюкин 2012 года

Такой тоски Коля не ведал никогда. На девятый день, после поминанья, движимый каким-то потусторонним инстинктом, взял со стола бутылку, засунул её в карман брюк и пешком направился в больницу, где жила и умерла Аня. Второй этаж жёлтого здания ещё светился. Колино сердце радостно ёкнуло, как прежде, при Ане. Врач ни о чём не расспрашивал Николая, провёл в ординаторскую, свернули в маленькую боковую комнатку, включил свет, сели. Врач принёс три химических стакана, Коля наполнил их. Помянули. Посидели. Доктор ушёл куда-то, вернулся уже одетым. Ехали обратно на скорой. Так ничего и не сказав, пожал руку и вышел первым. Пожилой водила отвёз Колю домой. Чёрная тень Ани увязла в замочной скважине, дверь не открывалась. « Да, она и незакрыта вовсе», бормотнул, призванный по этому случаю сосед.
    Автор:            Много невыраженного и невысказанного таит смерть. Не за что зацепиться ей, вот она и чудит. Ночь на дворе. Надо бы поспать, а не спится. Спохватился – надо поесть. Сходил к большому столу, набрал бутербродов, ещё чего-то. Поставил тарелку на стол среди окурков. Закурил. Аня, Аня…  Подумал, если выпью стакан водки, обязательно усну. Коля встряхнул бутылку, вылил из неё остатки и открыл следующую.
                Ни Коли, ни Ани нет, как таковых. Когда наших отцов загоняли на фронт: так или по повестке, или сами пошли – добровольцами – была  надежда вернуться. Любовь распорядилась вот так - призвала и обмундировала смертью. Раз и навсегда. Не было у Ани серьёзной болезни, не было! О ком горевала Аня? Молчит история. Ведь не о том же – с кем и встречалась  целое ничего? Сама пришла, сама и ушла. О Коле? Да, нет же! Рядом он был, тащил её мёртвую  каждый день, каждый час, каждое мгновенье тащил. Видимо, нарушен какой-то общий порядок вещей, разрешение человека. Ненависть общества весь воздух вокруг нас выпила, мы остальные, как двояко дышащие рептилии, даром что русские и только что русские. Вот она и задохнулась среди нас. А Коля что? Год не просыхал без неё, сам того и хотел! А может  Аня и не умерла вовсе, а улетела? В другой, лучший мир и ждёт своего Колю!