2

Мы стоим с ней в лодке. Ситец щекочет колени. Солнце бьет по нам сверху, не щадит. А мы просто стоим и смотрим друг на друга. Её лицо такое светлое. И выгоревшие за лето волосы светятся и будто растворяются под лучами. Август. Вода ещё теплая, но покрылась, будто мурашками. Какое-то зверье помочило в ней копыта. Она говорит:
- Я тебя больше не увижу – я подтверждаю:
- Ты меня больше не увидишь.
Она, такая вечно беременная. Детоубийца. Я ей говорю:
- У них у всех были сердца.
Она теребит край футболки.
- Это были не мои дети. Они чужие. Своего я бы никогда не убила.
- И как ты их различаешь?
- Они говорят со мной. Постоянно. Они постоянно просят нового братика или сестричку. И я делаю это для них. Понимаешь, подцепить мужика не сложно, потом раздвинуть ноги и сказать «Давай в меня».  Они все почему-то соглашаются. Либо они безответственные ублюдки, либо смертельно пьяные безответственные ублюдки.
Рыбы бьют хвостами по воде. Я представляю, как они бьют хвостами ей по лицу. Я говорю:
- Ты знаешь, зачем мы здесь?
Она кивает.
Я смотрю на темную воду, потом на неё, потом на одинокое классическое пушистое и немного упругое облако. Снова на неё. Если раскачаю лодку – упадем вместе. Но я то умею плавать. Хотя здесь от берега метров 300. Интересно, она выносливая? Она снимает ботинки, белые носки с желтыми кругами в местах, где были её пальцы. Ногти у неё отливают синим. Будто в них отражается сегодняшнее небо. Я подхожу к ней близко-близко. Она делает вид, будто ждет поцелуя. Немного вытягивает губы и тянется ко мне. Я не отодвигаюсь. Она наклоняется к самому моему уху. Такая высокая и неуклюжая, как заброшенная водонапорная башня. Тоже с тоненькими ножками, лестницей – телом и большой головой. Она наклоняется и говорит:
- Знаешь, недавно они сказали мне, что теперь им нужна мама. Давай.
Я спрашиваю:
- Можно я заберу себе твои ботинки?
Она кивает. Я бью её по лицу. Мне, наверное, больнее, чем ей. Я ведь никогда никого не била. Что-то в её лице хрустит и проминается. Потом становится мягким, живым, наполняется кровью. Она садится в лодке. Снова подставляет лицо. Почему я сразу не додумалась бить её ногами? Примеряю новые ботинки, такие тяжелые, из добротной кожи, цвета песка. Теперь что-то хрустит у меня в ноге. Она оседает в лодке. Я свешиваю её голову за край, чтобы она не перемазала тут все к чертям. Будто я маньяк какой-то. Она оказывается тяжелая. Но все-таки хорошо, что у неё такая большая голова – перевешивает. Я даю ей пинка в добрый путь.

Лодка скребет брюхом по песку. И мне кажется, что ОНА просит меня найти ей отца, для её детей.