Политически и морально достойный

                -1-

     Воспоминания – привилегия старости. Все главное в жизни - уже за спиной,а впереди, кроме закономерной конечной, ничего примечательного не просматривается. Вопрос только в одном – насколько это конечное событие  отдалено от момента, когда тебя настигают воспоминания. После такого жизнеутверждающего начала можно продолжить, так сказать, обернувшись назад.
     Как-то приснилось, что я кому-то рассказываю про Кубу. Мне пришлось там работать когда-то, более сорока лет назад. С тех пор в моей стране успело народиться два поколения людей, первое из которых еще по старой привычке называется советским, а второе –  постсоветским, поскольку оно оказалось уже в другой, не советской, стране. Я не могу сейчас назвать эти две мои страны совсем отличными друг от друга: официальная идеология прежней исчезла, а новая, еще не оформившаяся толком, в общих чертах напоминает,и со временем все сильнее, свою предшественницу. В самом деле, не могут же одни и те же люди внезапно и поголовно переродиться в своих взглядах, привычках и поступках. Нынешнее время в нашей стране пока никак не может определить себя однозначно или проявить какую-то одну свою главную особенность. Похоже, что у нас опять все впереди,за туманным горизонтом.
     Так вот, в конце 60-х годов я оказался на Кубе в составе «группы советских специалистов». При советской власти, так называли надерганные из одной или нескольких организаций необъятной страны группы людей определенных специальностей. Их посылали    из нашего Союза в братские страны, чтобы там помочь в достижении больших высот         в строительстве экономики и государства. При этом разумелось, что указанные высоты     к тому времени уже превзойдены нашей, первой в мире социалистической страной рабочих и крестьян, и потому мы настойчиво старались подтянуть других до своего уровня. Если оставить в стороне государственный аспект этого обстоятельства, надо понимать, что оказаться в такой группе специалистов для простого советского человека было редким     и почти невиданным счастьем.
     Я получал к тому времени 140 рублей в месяц, и, будучи обыкновенным старшим инженером в проектной организации, твердо знал, что вместе с заработком моей жены –     а тогда практически все жены работали, - должно хватить, кроме расходов на пропитание нас с женой и малолетнего сынишки, только на самые необходимые, первоочередные нужды. После этого денег оставалось разве только, чтобы сходить несколько раз в кино или купить какую-нибудь книжку для чтения (они были дешевы). И все. Надеяться, что на эти заработки можно еще и одеваться, не перезаняв у кого-нибудь, невозможно. Правда, голыми мы не ходили. Но мы же были молоды. Так всего хотелось. Однако скудость ассортимента отечественных товаров - весьма невысокого качества, - как ни странно, совмещалась с их неполной доступностью: главным, и характернейшим, признаком нашего существования являлся всеобщий дефицит.
     Если у тебя не было денег, чтобы «достать» какие-либо приличные вещи, и ты не получал их в виде взяток, - старшие инженеры в массе своей их не получали, поскольку им никто не давал, - то едва ли не единственным, но тоже маловероятным, способом слегка прибарахлиться была турпоездка за границу. В этих поездках, экономя на всем, питаясь взятыми с собой консервами и еще какой-нибудь дрянью, наши туристы выгадывали, как бы на скудные копейки иностранной валюты (стоимость путевки была гораздо больше), которые выделяло им в поездку наше государство, купить себе и своим ближайшим родственникам какие-то вещички. Сувениры – это уже была роскошь. Не для того ездили.
     Для меня такой шанс практически был исключен, поскольку туристические путевки    за границу появлялись в нашей организации крайне редко, а более  их приобрести было негде. Именно в то самое время, когда я пахал на экспедиционной ниве, в профкоме появлялись редкие вестники счастья в виде путевок "в зарубеж". Тогда формировались священные списки кандидатов в путешественники, одобренные парткомом и профкомом, затем счастливцы, поголовно обладавшие высокими моральными качествами и производственными показателями (в моем случае они еще не успели проявиться в полной мере), проходили через горнило райкома партии и отбывали в страны, о поездках в которые я впоследствии ни от кого них ничего интересного не слышал.
     Вместе с тем, в братских странах, не обязательно социалистических, а просто       в братских странах Востока или Азии, в те времена иногда возникала нужда  в строительстве различных объектов, и тогда наше руководство, пребывавшее где-то там, в заоблачных министерских, или того более, высях, договорившись с таким же ихним начальством, решало, что надо бы отправить туда на помощь советских специалистов.
     Счастливой спецификой нашей организации было то, что, благодаря ее известности    во всесоюзном масштабе и по-настоящему высокой квалификации сотрудников, из нее черпали кадры для командировок в упомянутые страны на разные сроки - от полугода до полутора-двух лет. Это уж, кому как повезет.
     Конечно, условия и климат в этих странах были, в основном,  не курортного свойства,а работа наша, как правило, связана с пребыванием  на свежем воздухе, температура которого сплошь и рядом достигала сорока градусов (в основном, жары)при солидной влажности, но это почти никого из посланцев нашей страны не смущало. Потому что за такую работу платили сертификатами.
     В то время у нас существовали такие «как бы деньги», которыми платили за труд командированным специалистам нашего государства за границей. Эти скромные, хрустящие бумажки, - на них, в зависимости от  «страны пребывания», были начертаны наискось синие или желтые полосы - выдавались как часть заграничного оклада, остальное -  в местной валюте. Некоторые, особо привилегированные, категории трудившихся на зарубежных просторах, не обязательно братских, зато в кабинетах с кондиционерами, получали те же бумажки, вовсе не отмеченные какой-либо полосой.
     Возвратившись из этих заграниц в родные пределы, вы могли на эти «как бы деньги» купить в магазинах с очень ласковым и родным названием «Березка» все, что пожелается вашей истосковавшейся душе: и всевозможную одежду, и еду, и любое питье (все, в основном, заграничное).  Но равенства не было и здесь: что-то можно было купить только на бесполосые бумажки;  то, что продавали на бесполосые и с желтой полосой, на символы с синей полосой купить было нельзя. Почему, не ясно: разве от жары, безводья и пыли в Монголии, где труд оплачивался бумажками с синей полосой, наши люди страдали меньше чем в Афганистане или Индонезии, где цвет полосы уже становился желтым. О трудностях работы в кабинетах упоминать  не приходится.
     Но… Тут уж не до жиру. Слава Б-гу, что хотя бы такие можно было получить.  У абсолютного большинства советского населения их вообще не было и быть не могло. Следовательно,  не имелось доступа в те кущи, которые таились за охраняемыми дверьми божественных магазинов с таким щемяще-русским названием.
     Попасть в число счастливцев, отобранных для работы за границей, я не надеялся     и по другой, весьма существенной причине, которая определяла условия жизни в нашей стране для меня и - тогда еще – нескольких миллионов моих соплеменников. У нас всех    в  паспорте, в пятом пункте, после фамилии, имени, отчества и места рождения было написано… Ну, вы понимаете. Таких еще называли инвалидами пятой группы.  Распространяться на эту тему не имеет смысла: по этому вопросу исписаны многие тысячи страниц всевозможных умных, и не очень, брошюр, фундаментальных трудов,  исследований и воспоминаний.
     Надеюсь, что теперь уже миновали времена, когда государство устанавливало процент приема (или вообще неприема) своих граждан с подобной «помаркой» в паспорте в престижные высшие учебные заведения или на работу в некоторые, довольно многочисленные, учреждения и предприятия, где зарплата обычно выгодно отличалась от всех остальных. Остальные же, как правило, не имели отношения ни к обороне страны, ни к управленческим структурам, ни к фундаментальной науке, ни к другим высокопрофессиональным занятиям, не говоря уже о работе за границей и высокой зарплате. Тогда это было нормой: абсолютное большинство, обладавшее «неиспорченными» паспортами, считало, что так и должно быть или, в лучшем случае, относилось к этому безразлично. Те же, кто был отмечен указанным недостатком, вынуждены были смириться с существующим положением и надеяться (а вдруг!)  на редкую случайность - попасть туда, где работали «полноценные» советские люди.

                -2-

     Не знаю, как и почему, но по окончании института меня распределили, без особого желания с моей стороны (я хотел в науку), в одну известную проектно-изыскательскую организацию.  Наверное, за хороший диплом. Это учреждение еще за 6-7 лет до моего прихода относилось к системе МВД, а еще ранее – к НКВД, поскольку и железные, и автомобильные дороги в нашей стране строили на протяжении десятилетий, в основном, силами спецконтингента, как туманно именовались в соответствующих документах заключенные советских лагерей. В кадровой организации, куда я попал,  моих соплеменников по «пятому пункту» было не более 2-3%. Хотя все они  относились к заслуженным кадрам и частью занимали весьма нерядовые должности.
     Спустя полгода после прихода в эту организацию, меня, как и большинство моих коллег, подхватило волной обязательного пребывания в многомесячных командировках, прерывавшихся, в основном, только на зиму. В первую в моей жизни экспедицию мне ехать не хотелось по уважительной причине: через месяц жена должна была родить.  А меня не будет дома? С тем я и отправился в кабинет к  начальнику нашего отдела. По рассказам был он человек с пониманием, ценил юмор, любил женщин, умел вовремя рассказать смешной анекдот и мог прилично выпить. 
     Он глянул на меня, продолжая что-то писать, и попросил подождать. Закончил писать, перечел написанное и, подняв голову,  вопросительно посмотрел на меня. Я изложил свою просьбу не отправлять меня в командировку, потому что и т.д. Он вытянул сигарету       из пачки, со смаком закурил, откинулся в кресле и, глядя сквозь колечки дыма в потолок, полуутвердительно повторил:
- Значит, ехать ты не можешь (не «не хочешь», а именно «не можешь»).
Потом, через паузу: - Пойдем, прогуляемся.
     С этими словами он вышел в коридор. Я - следом за ним. Мы постояли у дверей, потом он неожиданно приобнял меня за плечи, как старого доброго друга, молча повел           по коридору. Я был смущен таким оборотом. А начальник, не снижая неожиданной доверительности наших отношений, склонился ко мне и очень проникновенно, тихо произнес:
- Знаешь, я тебе по собственному опыту скажу: когда бабы рожают, дома лучше не быть.
      Это было настолько неожиданно и откровенно по-мужски, что я не нашелся,что сказать, не говорю – возразить. Я был просто сражен и почти сразу ему поверил. Он еще раз, не разжимая объятия, посмотрел на меня и также тихо сказал:
- Ты подумай.
      И двинулся дальше по коридору уверенной, решительной походкой. Начальник предложил мне подумать, как будто от меня что-то зависело. Ну, как я мог ему не поверить, отвергнуть чуть ли не дружбу, так доверительно разыгранную, - я этого не понял, – только что, у меня на глазах. Конечно, я поехал в ту экспедицию, а через месяц, сидя в занесенном снегом небольшом деревенском домишке, получил принесенную с почты рукописную телеграмму о том, что у меня родился сын.
      В редкие перерывы в командировках,  мой тесть настойчиво пытался внедрить  в незрелые мозги своего единственного зятя мысль о том, что нельзя заниматься такой работой, когда у тебя здесь есть жена и ребенок. Я понимал это, но, к сожалению,  не мог ничего изменить: во-первых, работа мне нравилась, а во-вторых, я был обязан отработать три года там, куда меня распределили. При категорическом настрое моего тестя предстояло только выбирать - между семьей и такой работой. Все же я умудрился рискованно совмещать  оба этих занятия в течение долгих лет, не в последнюю очередь, благодаря поддержке жены.
     Прошло целых восемь лет. Будучи летом в очередной экспедиции, кажется,в Пермском крае, я был немало удивлен телеграммой из института, предписывавшей мне немедленное прибытие в столицу на неделю. По приезде меня вызвали в отдел кадров,где начальник отдела, толстая очкастая женщина, сообщила, что мне «пора повидать мир», и  с тем положила на стол анкеты для оформления на полтора года в командировку на Кубу в  составе большой группы моих коллег. Согласно существовавшему для таких случаев порядку пребывание в столь длительной командировке должно было обязательно сопровождаться присутствием там же и моего семейства в составе жены и сына.
      Изумлению моему не было предела: откуда чудо? почему снизошла на нас эта благодать? В радостном солнце летнего дня я шел домой, чтобы сообщить оглушительную новость. Мысленно пытался представить, какое впечатление она произведет на мою половину: ведь какая советская жена не мечтала пожить хотя бы какое-то время, не изводя себя ни занятием на работе, ни постоянными мыслями, как и где достать что-нибудь к столу или одолжить у кого-нибудь десятку до получки.  А здесь – без всяких забот целых полтора года! И где? На Кубе! Вождя этой страны мы видели в газетах,в кинохронике, по телевизору. Он курил длинную сигару, обнимался с нашим вождем, катался с ним на лыжах и охотился, а потом и вовсе стал Героем Советского Союза. Мы все очень его любили.
      Спустя несколько дней ситуация немного прояснилась: оказывается, мой приятель,   с которым я работал до того несколько лет подряд в разных экспедициях, став недавно начальником нашего отдела, рискнул предложить мою кандидатуру на эту поездку и дал мне очень хорошую характеристику. Немаловажным обстоятельством в этом случае была  и многочисленность группы, в которой почему бы не появиться и единственному еврею:не один же едет, будет, кому за ним присмотреть, в крайнем случае.
      Что касается присмотра, то в наших экспедициях это было дело рутинное  и обеспечивалось оно силами добровольцев из родного коллектива. В случае загранработ компетентные органы тоже не утруждалось отправкой своих сотрудников в группы, подобные нашей, тем более, что они, их сотрудники, не очень привычны были работать на буровых станках или с геодезическими приборами во влажной жаре, подвергаясь нашествию полчищ экзотических насекомых, или в грязи, под дождем, жить в палатках или бараках, обрабатывать полученные материалы, заниматься проектированием. Да и не их это было дело: им надо было охотиться  за шпионами  и крепить безопасность родины. Поэтому у них, у этих органов,для таких случаев были добровольные помощники, как правило, иногородние, из других организаций, родственных нашей  по профилю.
      Итак, я заполнил анкету, сдал анализы, прошел медкомиссию и отправился обратно   в свою провинцию, успокоенный тем, что до окончания экспедиционных работ отъезд на Кубу не планируется. Вечерами, завалившись на раскладушку, предавался мечтаниям - каково будет в этих невиданных заморских краях, находящихся – аж! - на обратной стороне земли, в далекой стране, которая еще недавно считалась едва ли не американской колонией. Понимая, что американцы, в том числе, столь популярный в то время в СССР Хемингуэй, вряд ли так уж стремились бы посещать этот остров, не будь он обустроен для комфортного отдыха, в том числе, и дорогами, я недоумевал - что же мы там будем делать? Потом эти мысли перестали беспокоить меня и приняли несколько иную направленность: что делать там, пусть думает начальство, а моя задача - заработать денег, чтобы приукрасить свое семейное существование здесь.А если уж совсем повезет - то и машину купить. Это была  мечта из разряда почти несбыточных: на мою зарплату можно было купить только игрушечный автомобильчик для сына. По сему, не желая без нужды напрягать нервную систему,я никогда не терзал себя бесполезными мечтаниями по этому поводу ни до, ни даже несколько десятилетий спустя после возвращения из этой заокеанской командировки.
      Ребята, вместе с которыми я собирался ехать на Кубу, тоже были  небезразличны    к предстоявшему: время от времени мы собирались кучками в длинном, сводчатом институтском коридоре, курили и рассуждали, как оно там и вообще, что за страна такая: в нашей конторе там еще никто не бывал. За этим занятием нас неоднократно «накрывала» начальник отдела кадров:
- Как же так? Мы отбираем для загранпоездок самых достойных, рекомендуем вас. А вы, вместо того, чтобы находиться на своих рабочих местах, проводите время за курением и посторонними разговорами. Неужели мы ошиблись? - многозначительным вопросом завершала она свое возмущение.
      Глядя на ее скучное, оплывающее брылями лицо с желтой кожей, подернутой сухими морщинами, я не мог представить ее молодой или с ребенком на руках, хотя мне говорили, что у нее двое взрослых детей. Было непонятно, неужели ей нечего делать, как только отлавливать нас в коридоре. Со временем,  узнавая этого человека,  понял, что нынешняя ее работа, а ведь раньше она считалась у нас хорошим специалистом-геологом, это не просто другая работа, это – состояние ее души. Много раз, явно и скрытно, она немало влияла на мое продвижение, вернее, его торможение, по службе.
      В начале декабря меня снова вызвали в отдел кадров, и начальница напутствовала строгими словами:
- Тебе сегодня необходимо быть на собеседовании у инструктора ЦК товарища Данилина.  А почему ты без галстука? – вдруг обнаружила она, - немедленно возьми у кого-нибудь. Туда нельзя ходить без галстука.
     Поскольку состояние остального моего туалета не вызывало ее нареканий,я вскоре отправился в святилище на Старой площади и спустя какое-то время сидел в просторном кабинете напротив бледнолицего товарища Данилина. Он внимательно стал читать мою анкету и  вдруг, как запнулся.
- Вы пишете, что ваш отец погиб во время великой Отечественной войны в 1943 году. А где он погиб?
- Под Харьковом.
- А откуда это видно? Вы написали – во время Отечественной войны. А в это время люди гибли не только на фронте. Он мог погибнуть и в пьяной драке.
      Я растерянно молчал. В свое время, когда заполнял анкету, написал, что отец погиб на фронте под Харьковом в 1943 году. Но наша начальница-кадровичка рассердилась: - Что ты тут развел, пиши - во время великой Отечественной войны;  ведь и дураку понятно, что он погиб  на фронте. Но я же не мог процитировать товарищу Данилину ее слова.
- Так где погиб ваш отец – в бою или в пьяной драке?
     После такого оборота, в котором факт гибели моего отца на фронте превращался черт знает во что, моя растерянность стала уступать место чему-то сродни злости, которая, выплеснись она наружу, могла привести меня к большой беде. Я внезапно успокоился и, положив локоть на стол, разделявший нас с этим человеком, твердым голосом произнес:
- Мой отец погиб именно на фронте.
     Не знаю, что понял товарищ Данилин, ведь для него такие выкрутасы наверняка были делом обычным, но он слегка  изменился в своем наступательном порыве и ворчливым тоном произнес:
- Вы - человек с высшим образованием, а четко выражать свои мысли не научились.
      Потом снова принялся внимательно читать анкету и, подняв на меня неприметное лицо, спросил:
- Вас рекомендуют руководителем изыскательской партии, а вы справитесь с такой работой? Ведь Куба, – нравоучительно и глубокомысленно произнес он, – это вам не наши края.
     Я поспешил заверить товарища Данилина, что постараюсь оправдать и так далее, поскольку имею соответствующий опыт работы в разных природных условиях Советской страны. На самом деле, до того я дважды только исполнял обязанности начальника изыскательской партии, а по штатному расписанию пребывал в прежней должности старшего инженера. Но мой друг, рекомендовавший меня в эту поездку, настоял перед отделом кадров на этом повышении в штате загрангруппы в противоположность моему институтскому положению.
     Вскоре товарищ Данилин закончил чтение анкеты и, более не задав вопросов, подошел к небольшому сейфу, достал из него толстенькую книжицу в мягком малиновом переплете. Перелистав несколько страниц, он отвел меня к другому столу, стоявшему у него в комнате, положил передо мной уже раскрытую на нужной странице книжку и перечислил параграфы, которые я должен прочесть.
- Больше ничего читать не надо, - добавил он.
     Я не помню, что там было написано конкретно: вроде того, что должен и чего не должен делать советский специалист, находясь в зарубежье. Во время чтения товарищ Данилин беззвучно что-то делал за моей спиной.  Когда я обернулся и доложил, что закончил чтение указанных им параграфов, – хорошо помню, что, более указанного, читать совсем не хотелось: таким неувлекательным было содержание этого текста, - он подал мне какую-то конторскую книгу, в которой была  вписана моя  фамилия, перечислены номера прочитанных мной параграфов, и велел расписаться. После этой процедуры товарищ Данилин, не подав руки, пожелал успеха в осуществлении моего интернационального долга и отпустил.
     Выйдя в беззвучный, безлюдный коридор с толстой ковровой дорожкой на полу,я ощутил какие-то смешанные чувства: с одной стороны - облегчение, потому что все уже закончилось; а с другой, вспоминая вопросы об отце, - будто мне нагадили в душу.       Но, так или иначе, все было окончено, и я поехал в институт, где доложил кадровичке,    что я побеседовал с товарищем Данилиным.
- Я знаю, – сказала она, - он уже звонил.
     Больше ничего о разговоре с этим товарищем она мне не сообщила. По своей наивности я не придал значения ее реплике, хотя в ней и заключалось судьбоносное для меня решение: достоин я осуществлять интернациональный долг за границей или нет. Судя  по тому, что через неделю меня послали в наше министерство с какими-то списками технической литературы, которую наша группа должна была взять с собой на Кубу, выполнение этого долга было мне доверено.
     То, что звонок товарища Данилина ставил точку в определении пригодности того или иного кандидата на поездку, показывает одна история, которую мне вскоре после того рассказали.  К нему на собеседование перед поездкой  в какую-то из стран Востока пришел один из наших буровых мастеров, суровый с виду, но - душа нараспашку, человек большой физической силы, интересный собеседник, особенно, когда речь шла об античной истории. На вопрос товарища Данилина, не имеет ли он привычки к злоупотреблению спиртным, простодушный богатырь ответил, как на исповеди:
- Знаете, когда как: иногда бутылку выпьешь, и ни в одном глазу, а когда - и с четвертинки с ног падаешь.
     Товарищ Данилин поблагодарил нашего откровенного за ответы, распрощался с ним и, позвонив в институтский отдел кадров, заорал в трубку:
- Вы что за пьянь  ко мне присылаете?! 
     Судьба бурмастера была решена: профессиональный специалист, с хорошими анализами и медпоказателями был сочтен недостойным для выполнения высокой миссии, которую он, будучи отправленным за границу, должен был исполнять у бурового станка. Требовалось обладать еще и должными моральными качествами. Уже находясь там, за пределами, мне пришлось неоднократно убеждаться в том, что некоторые наши люди, оказывается, очень искусно маскировали перед товарищем Данилиным  и его бдительными коллегами, свою недостойность в этом плане. 
     За несколько дней до нового, 1970-го, года меня вызвали в управление, которое в нашем министерстве занималось загранработами, и там вручили первый в моей жизни загранпаспорт, а заодно сообщили дату вылета на Кубу. До отъезда предстояло закончить кое-какие дела по работе и, как положено, собрать ближайших родственников и друзей на прощальный вечер дома.
     В процессе трогательного и длительного возлияния в компании с моими ближайшими родственниками и друзьями за нашим  столом выпито мною было немало.В течение всего вечера в многочисленных тостах и выступлениях я весело вспоминал все этапы процесса под названием оформление за границу, включая и незабываемую беседу в ЦК,  а под конец заплакал. Вообще-то, в пьяных слезах есть трезвая суть, и в данном случае она, видимо, была тоже. Вместе с тем, по ситуации чувствовалось, что у виновника торжества уже наступила солидная степень опьянения (а товарищу Данилину врал, что пьет мало и только по праздникам). Выпито мною было столько, что ночью начались непосредственные контакты  с эмалированным тазиком, поскольку собственные ноги для передвижения были малопригодны. Объятия с тазиком продолжались периодически на протяжении всего следующего дня, вечером которого я должен был вылететь на флагмане Аэрофлота самолете ИЛ-62 на Остров Свободы. Пока ни о каком вылете и, тем более, о долге, в моей пьяной и упорно не желавшей трезветь башке мыслей не было. Организм настоятельно и непрерывно требовал покоя - только спать. Время от времени я высовывал голову из-под одеяла для очередного знакомства с тазиком, ожидавшем тут же, у дивана, на котором покоилось мое тело. Те, кто хоть раз побывал в таком состоянии, меня поймут.
     Мама и жена собрали  чемоданы совершенно без какого бы то ни было моего участия. Они же с большим трудом заставили меня поздним вечером все же расстаться                со столь полюбившимся диваном, подняли на пустые, бесплотные ноги, помогли одеться.       На их лицах читались страдание и страх: неужели он в таком состоянии сможет,                нет, не улететь - выйти из дома. Такси ждало у подъезда, и мы рванули через ночную, заснеженную Москву на встречу с пока еще неясными перспективами моего вылета. Я все еще был никакой, почти одноклеточный. Хотя уже ощущал свое тело, понимал, где оно находится и куда едет.
     Время, проведенное в поездке до аэропорта, сила воли и неистребимое желание оказаться там, где надо исполнить свой долг, постепенно помогли моему существу вернуться к похожему на нормальное состояние. Впервые за весь день я подкрепился куском черного хлеба с селедкой, купленным  мне женой в буфете аэропорта. Этот великолепный бутерброд, вкуснее которого долго потом ничего не знал, окончательно утвердил меня на ногах.Тем более, что приспела пора следить за прохождением через таможенный контроль наших ящиков с технической литературой, списки которой находились у меня. Суета со стороны провожающих родственников и друзей, царившая вокруг нас, отъезжавших,  взбодрила меня. Почти прежний, оживленный, слегка отрезвевший, но еще не полностью осознавая ситуацию в деталях, я, наконец, закончил дела с отправкой литературных ящиков.
     Объятия, поцелуи, незапоминающиеся напутствия – и, спустя некоторое время, мы, проверенные загранкадры,  оказались в каком-то зале, у дальних дверей которого нас ждали товарищи в военной форме и в фуражках с зеленым верхом: за ними еще была, вроде,  не заграница, но уже почти не родина. Нас пересчитал сопровождающий работник Аэрофлота, потом – в автобус, и - к самолету. Пока стоял на морозе перед трапом, остатки хмеля окончательно покинули меня.  Я снова ощущал себя готовым к тому, что было предначертано мне судьбой, институтским начальством и товарищем Данилиным.


Февраль – март 2011г.
Москва