Где летом холодно в пальто.. Глава 17

     В один из дней я познакомился с Камилём. Чистый чеченец, рыжий и добродушный. Но когда касалось чего-то серьёзного, это был кремень. Я всё чаще стал заходить к нему в гости. Он сидел на пару лет больше, чем я, и мне было что послушать и почерпнуть для себя в наших с ним разговорах. В одном из разговоров  я поинтересовался у Камиля, как ему мой костюм и подошёл  ли он по размеру.
     Прошло уже достаточно времени, как я этапом пришёл на зону и на карантине отдал спортивный костюм Камилю на «встречу». На лице  у Камиля отразилось недоумение. Через минуту мы шли уже с ним в отделение карантина. Завхоз встретил нас очень радушно, сама любезность. Любезность Камиля носила оттенок праведного гнева и через минуту завхоз лежал на полу, с разбитым в кровь лицом, и жадно хватая воздух ртом.

     Он  умолял больше не бить его. И если в начале разговора он не особо узнавал меня, то, приняв горизантальное положение, память вернулась к нему и мольба была больше обращена ко мне, так как чечена в эту минуту просить было бесполезно.
     Завхоз преступил черту дозволенности, это был верх наглости. В зоне, где всё контролирует братва, нельзя разводить этапников на вещи и тем более прикрываться в своих личных целях, выходом блатного из «кичи».  Общак  и «кича» - это вещи непрекасаемые, и за надругательство над этими символами блатных, наказывали не  жестоко. Завхоз надеялся, что я затеряюсь в серой толпе, и вряд-ли когда-либо встречусь с Камилём. Вышло всё наоборот. Мало того, что я с ним встретился, так ещё и на долгие годы в его лице обрету товарища.

     Придя на барак, я не успел раздеться, как за мной пришёл войсковой наряд. «Кумовьям», по зоновски - оперативникам, уже доложили, что завхоз карантина был наказан, при экзекуции присутствовали Камиль и я.
     Меня повели на ШИЗо. Я где–то внутри даже как-то обрадовался, что, наконец-то мне дадут «сутки». Процедура была такая, если ты совершил какой - либо проступок,  то есть нарушил режим содержания, то тебя сопровождают на «яму» и ты сидишь до следующего утра,  ждёшь, так называемых, «крестин». «Крестины» - это когда собирается всё начальство колонии, приходит твой начальник отряда, «кум», который курьирует твой отряд и начинается обсуждение срока, твоего наказания.
     Я, соответственно, «заехал» в 15 «БУР». Не считая моих трёх хлебников, в камере находились ещё два человека, я оказался шестым, как раз по колличеству нар. Братва радостно встретила моё появление. Будь ты хоть трижды уважаемым «босяком» на зоне, но если ты не «чалишься» на «кичах», то от твоего авторитета начинает попахивать душком.

     С утра я пошел на «крестины». Майор Слуцкий долго читал мое личное дело, потом спросил у начальника отряда майора Степанова: -Откуда он? Афган, Моряк и третий, как его?
    -Врач, извините, товарищ майор, осужденный Тишневский»,- ответил начальник отряда Степанов. А ты откуда  появился?
     Я молчал. Это была моя первая встреча с майором Слуцким. В нем чувствовалась сила и уверенность. В этом  тоне вмещалось все. Он мог казнить, а мог и миловать.
    -Осужденный Ильин, статья  101 часть третья….
    -Да, это я уже прочитал, осужденный Ильин. Бойцом у Афганца будешь?- спросил Слуцкий.
    -Да нет, товарищ майор, бойцом как-то не хочется.
    -А что ж ты с чеченскими ополченцами пошел завхоза избивать? Я прочитал, ты русский по национальности, почему с чеченом «шкуру трешь»?.

     От присутствия множества офицеров у меня появилось легкое замешательство, я не знал как себя вести. Отвечать в таком же шутливом тоне или просто тупо молчать. Я выбрал второе.
    -Не разговорчивый он у тебя, Сергей Иванович…,- обратился Слуцкий к Степанову.
    -Характеризуй нам своего осужденного.
    -В принципе парень не плохой, молодой и поэтому многих вещей еще не понимает. Он думает, что десятка его будет так же катиться тихо и безмятежно. Ничего, пару раз в прожарки попадёт, может сам у меня работать, на промзону попросится. Я ходатайствую о десяти сутках ШИЗо,- закончил майор Степанов.
     Слуцкий сидел и смотрел в окно. Мне показалось, что мыслями он был где-то далеко. Ведь там за забором он обычный человек, семьянин с ворохом бытовых проблем. Он смотрел на капли дождя, стекающие по стеклу и о чем-то думал. За окном была такая серость, что даже в стенках ШИЗо было как-то комфортнее и уютней. Наконец Слуцкий заговорил.
    -Десять суток, говоришь? Ладно, иди пацан в зону, за свою десятку еще насидишься. В личное дело поставь ему взыскание с лишением посылки передачи.

     Я развернулся и вышел из кабинета, в коридоре меня уже ждал войсковой наряд. Меня поставили лицом к стенке и я стал смиренно ожидать конца «крестин», после меня в очереди было еще человек девять. В этот день повезло только мне, со всеми остальными Слуцкий  даже разговаривать не стал. Видно, всех их он видел в этих стенах не в первый раз.
     Пока войсковой наряд вел меня по стометровке в зону, я промок насквозь. Ноябрьский ветер с холодным дождем пронизывали тело насквозь. Как назло, прапорщик долго не мог открыть дверь, которая соединяла промзону и стометровку. Контролерам было все равно, они были все в брезентовых накидках.
     Минут через двадцать я все-таки попал на барак, снял мокрую одежду и залез под одеяло. Вообще, это грубое нарушение режима содержания: среди белого дня лежать на наре. Но пока в зоне руководил Иван Александрович Слуцкий, зекам многое прощалось. Долго не мог согреться. Барачный климат отличался от улицы только тем, что в помещениии не гулял ветер. А холод и сырость жили в бараке, как у себя дома.

     Ближе к вечерней проверке появилось ощущение, что я заболеваю. Целый вечер пытался пить горячее питье, медикаментов практически не было ни в санчасти, ни на бараке. В нашей аптечке были только шприцы, демидрол, да прочая наркоманская дрянь. Всю ночь меня трясло, как будто я попал под электрическое напряжение. Но что-то в этом состоянии мне нравилось, потом я понял что.
     При высокой температуре и слабости наступает аппатия ко всему происходящему. Такие ощущения я переживал, когда умирал от температуры в тюрьме. Это настоящая внутрення свобода, это чистая вода, не загрязненная всякими проблемами. Просто живешь, дышишь и ничего не боишься: ни смерти, ни сумасшедших зеков, и не безумного тюремного спецназа.
                                    
      С утра я позвал завхоза и тихим от слабости голосом дал ему указания, что надо сделать, пока я буду болеть. «Козел» был наш, он был ставленником Афгана . Когда-то он не смог оплатить карточный долг, Слава помог разрулить эту проблему. 
      По масти он стал «фуфлыжником», то есть человеком, который проигрался и не смог заплатить по счетам. Слава не дал его поломать, просто указал его место, которое отныне он будет занимать в лагерной жизни. Переложил из нормального купе на грязные «шары» вначале секции. Сам по себе Толя, так звали завхоза, был мужик не глупый, но страдал неизлечимой страстью – азартными играми. Это его и погубило. Слава под страхом физической расправы запретил ему играть под «интерес» и при первой возможности дал ему шанс вернуться к нормальной жизни, поставив его завхозом.

      Последние полгода в зоне существовала уже накатанная практика. Администрация не лезла в процесс выдвижения кандидатур на роль завхозов. Конечно, эту систему можно было поломать в два счета, но пока в зоне царствовал Слуцкий, остальным солдафонам пришлось затаить свое недовольство до лучших времен. «Кумовьям» это даже было в чем-то выгодно, так как братва представляла собой реальную силу.
      А выгода оперов была в том, что если завхоз ставленник блатных, то для них процентов семьдесят проблем снято. Все равно, как ходили завхозы стучать в штаб, так и будут. Но одно дело, когда кандидатура исходит от администрации и другое дело, когда от «братвы». У всех еще свежи были в памяти события, которые произошли на пятнадцатом отряде, когда блатные забили на смерть завхоза. И после того случая по умолчанию, выбор завхозов был отдан на откуп «братве».
      С утра, проснувшись, я ощутил во всем теле огромную слабость, с трудом поднявшись, шатаясь, как пьяный, я еле добрел до туалета. Вернувшись, лег на нару и, переворачиваясь на бок, почувствовал неприятную боль в бедре. Привстав, я глянул на то место, и увидел два красных пятна. В паху дико набухли и болели лимфоузлы. Лимфоузлы и два воспаленных участка начинали неприятно тянуть при любом движении, к вечеру, вместо красных припухлостей уже были две огромные шишки. 

     Да, застудился я здорово. Я понимал, что с каждым часом состояние мое все ухудшалось. Хорошо, что рядом были нормальные, молодые ребята, которые по моему поручению занимались сбором и отправкой продуктов на яму «хлебникам». Это моя обязанность, если мои «семейники» сидят на яме голодные, то грош мне цена.  Ведь в камере гораздо быстрее можно встретиться лицом к лицу с палочкой Коха, а чтобы ей эффективно противостоять, нужны нормальные продукты.
     Ночь прошла в полубредовом состоянии, я то куда-то проваливался, то приходил в себя. Организм боролся один на один с высокой температурой и двумя гнойными абцессами. Помощи в лице антибиотиков и других медикаментов ждать не приходилось. Порой я слышал чьи-то голоса, они то смеялись, то громко кричали,   слышимость была очень хорошей. Я погружался в миры, которые постоянно присутствуют с нами за невидимой для нас стенкой.

     С утра я уже с трудом мог двигаться. За двое суток бедро разнесло очень сильно. Каждый шаг приносил  дикую боль. Как будто тысячи иголок вонзались в мои две огромные шишки на бедре. Если б я чуть дольше был в кругу лагерной братвы, я бы без промедления послал своих шнырей и мне бы в течение пятнадцати минут принесли бы все необходимое.
     Но мне, почему-то казалось, что меня еще мало кто знает и обращаться было как-то неудобно. Можно было послать к Камилю, но Камиль после нашего похода на карантин получил два месяца ПКТ. После убийства завхоза, за рукоприкладство по отношению к ним, администрация стала наказывать очень жестко.
     Ближе к вечеру, я все-таки поднялся и решил пойти к тем, кого знал. Выйдя из локального сектора, я на секунду пожалел, что решился выйти на улицу. Ветер был такой силы, что здорового человека мог застопорить на месте, не давая шагать вперед. А что говорить обо мне, у которого пятый день не спадала высокая температура и вся энергия уходила только на то, чтобы передвигать ногами. Я все-таки добрался до санчасти. Дневальный стал быковать, и что-то говорить, что мол: - Санчасть закрыта и фельдшера все за зоной.

     К сожалению, мой авторитет был еще настолько мизерным, что даже дневальный санчасти не знал меня в лицо. Не став с ним спорить, я просто тихо сказал ему:
    -Слышь, земляк, я хаваю с Афганом, мне надо взять лекарства на яму. Если ты такой «бычара», я не буду сейчас с тобой бодаться, я просто передам «маляву» на яму,  что какое-то дерьмо не пустило меня в санчасть и, зная положение в зоне,провоцировал меня на драку.
     Он поменялся в лице и еще раз переспросил:
    -Ты точно «хлебничаешь» с Афганом?
     Я посмотрел на него как на дебила. Такими вещами в зоне не шутят, это замкнутое простанство. Совравши, ты никуда не денешься. Это не свобода, где «наломавши дров» ты можешь просто собраться и уехать в другой город. Здесь тебя достанут везде, даже на ШИЗо.
     Фельдшер долго осматривал мои нагноения, а потом сказал:
    -Тебя надо на «вольнячую» больницу, похоже на заражение крови. Еще не заражение, но если организм сломается, вполне возможен такой исход. Я могу дать тебе только ацетилсцилициловую кислоту и несколько ватных тампонов.
     Он еще минут десять мне расказывал, что все может закончиться плачевно. Я, не дослушав его, встал и вышел из кабинета. Придя на барак, я выпил «ацетилку» и впервые за пять суток крепко уснул на три часа. Проснулся оттого, что меня кто-то легонько трясет за плечо.
    -Димон, ты чего, заболел?
Я открыл глаза и увидел перед собой Леху . Я молча поднял одеяло и показал ему свою ногу. Он аж присвистнул.
    -Ни хрена себе раздуло!.

     Мы с ним попили чаю и он ушел, а я опять провалился в темноту, видно организм потихоньку начинал сдавать позиции. Я вновь проснулся из-за того же тормошения за плечо. Напротив на наре сидел Леха с каким-то пакетом в руках. Оказывается, он пробежал всю зону по своим землякам и теперь показывал мне свою добычу. Три огромных пера, алоэ, пластырь, две упаковки «ацетилки», мазь Вишневского и вата. В моем положении, каждый грамм содержимого пакета был реально на вес золота. 
     Как ни странно, забота другого человека вернула меня в состояние борьбы за свою жизнь. Я как-то внутренне весь собрался, встал, дал указания шнырям нагреть мне воды и пошел купаться на умывальник. Они смотрели на меня, как на чокнутого.
     С температурой под сорок, хромающий, я обливался полупрохладной водой в продуваемом сквозьняками умывальнике. Но эта процедура давала осознание, что ты живешь, а не тихо угасаешь под одеялом. На ночь мы совместно со шнырями сделали две нашлепки на мои раскаленные, как печь шишки. Один тампон был пропитан мазью Вишневского. Ко второму очагу был приложен лист алоэ. Исходил из простого: что-нибудь, да поможет.

     Ночью, когда температура зашкаливала, я старался не лежать. Не хотелось вот так просто взять и умереть. Я писал письма, перелистывал старые журналы, пытался прохаживаться по темному бараку. Только когда чувствовал, что сил остается только на то, чтобы лечь и закрыть глаза, я ложился и проваливался в бездну.
     Утром, первым делом, я снял повязки и посмотрел на результаты лечения. Шишка, где был приложено алоэ, имела гораздо более созревший вид, чем абцесс с мазью Вишневского. Вся дрянь потянулась к выходу, как семя тянется к солнцу. Приложив на обе раны лист алое, я собрался и пошел на улицу. Надо было двигаться, несмотря ни на что.
     Походив в локальном секторе примерно с полчаса, я почувствовал, как вся нога вдруг стала мокрой. Такое чувство, как ногу медленно поливают чем-то горячим и тягучим. Я быстро поднялся, снял брюки, под ними были спортивные. Все спортивные были залиты гноем вперемешку с кровью. Не знаю, какое количество из меня вышло, но одна брючина была мокрая насквозь. Оставалось дело за малым. Надо было выдавить последнее, чтобы с остатками этих нечистот вышел так называемый стержень. Одному это не представлялось возможным. 

     Я позвал самого крепкого шныря, приказал ему тщательно вымыть руки и приступить к завершающему акту. Он изо всех сил растягивал края раны в стороны. Я лежал, прикусив зубами подушку, пот катил градом. Обернувшись, я посмотрел на Саню, так звали моего помощника. Он был бледнее, чем простынь. Видно боялся крови, но ослушаться меня не решился.
     Минут через пятнадцать все было окончено. Из двух абцессов были выдавлены стержни. Белые и твердые. На мое счастье уже весь барак знал о моих злоключениях и мужики понемногу стали приносить, что у кого было из медикаментов. Таким образом, у меня  появилась и перекись водорода, и йод с зеленкой. Тщательно обработав раны перекисью и густо залив все это йодом, я уснул
     Проспал десять часов. Открыв глаза, первое, что увидел - это появившееся в окне первый раз за месяц солнце. Состояние заметно улучшилось, хотя когда поднимался, чтоб пройти в туалет, еще здорово шатало. Порадовало одно, что впервые, практически за неделю, у меня стал появляться аппетит. Я выздоравливал, несмотря ни на что. 

                           
 
     Пока неделю я пребывал в забытье, зона жила своей жизнью. На пятый отряд к Студенту с карантина поднялся очень интерсный этапник. При одном взгляде на него становилось ясно, что на зоновском небосводе засверкала еще одна незаурядная личность. Звали его Володя, погоняло Слон. Мужчина средних лет, огромный как шкаф. Я со своими метр девяносто и массе за сто килограмм, рядом с ним чувствовал себя  среднестатистическим мужчиной. 
     В восьмидесятые годы спецназ ГРУ, в далекой Сирии. Я много с ним общался, но он всего лишь два - три раза упомянул о боевых действиях. Без вредных привычек. Порой непомерно дерзок, настоящий хищник. Утренняя зарядка его состояла из двух тысяч приседаний. Кто не понимает всю особенность этой зарядки, предложение присесть хотя бы пятьдесят раз.

     Студент понимал, что рано или поздно все показные приятельские отношения с Боксёром закончаться тем, что придеться остаться кому-то одному. 
     Существовало два варианта развития событий: первый - это когда администрация поймет, что назревает серьезный конфликт и вмешается в него. Переведет на другую колонию того, кого посчитает менее выгодным для себя. Второй вариант, более адреналиновый, когда придется выяснять отношения путем разборок, а это может повлечь за собою раскол зоны на две группировки.
     В окружении Студента были ребята, которые могли работать руками, но ни один из них не был ровня Боксёру. Появление Слона склонило чашу весов в пользу Студента. Слон не просто был огромной машиной, он был еще очень значимой криминальной фигурой там, за забором.
     Он жил в небольшом городке, но это был его город. Все коммерсанты, рынки, магазины,- все платили ему. Дошло до того, что, отдыхая в ресторане, он повздорил с начальником уголовного розыска этого городка. Полковник был изрядно пьян, Вова трезв как стеклышко. Но он уже почувствовал чувство непререкаемой вседозволенности, а это страшнее любого опьянения.
     Он на глазах у всей честной публики взял как котенка за шиворот полковника, вынес на улицу и как мешок с картошкой закинул к себе в багажник, при этом отобрав табельное оружие. Отвез в близлежащий лесок, пристегнул наручниками к дереву и поехал к своей компании доедать горячее.

     Уже успокоившись в ресторане, окончив трапезу, он все-таки заехал в отделение и передал одуревшего от удивления и страха дежурному табельное оружие и ключи от наручников. Выходя из помещения, он бросил через плечо, где искать милиции свое начальство. Это была последняя выходка. Полковник уехал в столицу и два месяца добивался ареста на самом высоком уровне.
     В свой последний день на свободе Вова с размахом отмечал день рождения своей дочери в своем загородном доме. Среди приглашенных был весь цвет криминальной верхушки области. Все произошло как в боевиках. В окна на тросах с шумовыми и дымовыми гранатами с грохотом стали влетать «маски шоу».
     Специально для ареста в город был откомандирован столичный спецназ, дабы никто из участников захвата не был заангажирован. Дело состряпали в течение суток, нашли комерсанта, который дал показания, что Слон  со своей бригадой вымогал у него деньги. В тот же вечер горе бизнесмен свернул весь бизнес и исчез в неизвесном направлении. Володино же направление было понятно всем. Ему дали шесть лет. Это при том, что денег в кабинеты было занесено неприлично много.

      После появления Слона в зоне брожения среди блатных стали прекращаться и иерархическая картина приобрела более явные очертания. В центре этой картины располагался пятый отряд, Студент и сотоварищи. Практически, на одном уровне, но чуть ниже, катировался седьмой отряд, Боксёр, Гузя и еще несколько человек, которых перечислять не вижу смысла. Это были две группировки, которые реально диктовали политику всей зоне. 
      Ниже располагались десятый отряд, где подбились, как на подбор, одни спортсмены. Три борца вольника, один классик, и два боксера. Но у них не было явного лидера со светлыми мозгами.Отменная постоянная физическая подготовка и сплоченность заставляла всех относиться к ним с уважением.
      На этом же уровне вместе с ребятами с десятого находились мы: Афган, Моряк, Врач и я. Где-то внизу находились все остальные. Одиннадцатый и четырнадцатый отряд  были царством «черных». На одиннадцатом смотрящий Гога, на четырнадцатом Томаз, и вокруг них куча грузинов с незапоминающимися именами.Впрочем, они все для меня были на одно лицо.

      Нет, большинство из них были нормальными ребятами, в человеческом плане. Но какую-то реальную силу они не представляли, тем более все поголовно были наркоманами. Еще был шестой отряд. Среди блатных на этом отряде выделялся Рома Везирь. Если бы он был один, то он по авторитету был бы где-то возле Боксёра. Но так как у него еще было четыре хлебника, которые были просто для всех семейниками Базиля, они были, как ненужный балласт. И  Ромин авторитет был несколько разбавлен
      Он дружил с Боксёром и с Гузей, а Студент его недолюбливал. Был еще Камиль с восьмого, его все уважали, но особого голоса при решении вопросов он не имел.
      Особняком в зоне выделялась «трехэтажка». Все бараки были двухэтажными, а этот, соответственно, трёх. И если в двухэтажных бараках отряды занимали каждый по этажу и между собой не пересекались, то трехэтажка была, как один большой муравейник: лестничный марш для всех был общий.
       На втором отряде смотрящим был Коля Булат. С ним рядом Малой, тоже фигуры больше номинальные, чем играющие какую-либо роль в зоновских раскладах. Первый и девятый отряды были чисто «козлячьими», в них обитали зеки, которые занимали какие-либо должности в жилой и промышленной зоне. Пятнадцатый отряд был соседом с седьмым и фактически вотчиной Боксер поэтому вспомнить кого-либо оттуда трудно.


       Пятнадцатого декабря у меня из камеры выходили хлебники Афган с Врачём  , а еще через месяц, если все нормально и  не добавят там, на месте- Моряк. Подготовка шла полным ходом. Я уже полностью восстановился от болезни, встреча должна была пройти на высшем уровне.
       Обычно, когда братва выходит из ПКТ, ищется вся новая одежда от носок до спортивного костюма. Это не какие-то десять, пятнадцать суток, это уже месяцы заключения, тем более, если ты сидел из-за какого-нибудь «козла», то есть воевал с режимом.
       Один из принципов «босяцкой» жизни заключается в том, что, нарушая специальный режим содержания, ты как бы подтачиваешь устои, навеянные лагерной администрацией.  И на самом деле, это все действенно. Когда нарушений один, два, это ЧП, а когда их десятки, рано или поздно администрация закрывает на это глаза, приручают как собаку. И каждый, выходящий из стен ШИЗо или ПКТ, в глазах остальных, как борец за светлое будущее. Поэтому почести на высшем уровне.
       В один из вечеров ко мне в гости зашли на чай Боксёр со Студентом. Поинтересовались, все ли есть на встречу и как идет приготовление. В процессе чаепития я рассказал о кое-каких проблемах. Проблемы  касались нехватки пищевых продуктов для праздничного стола. Обещали помочь. Меня смущало то, что обое были в состоянии сильного наркотического опьянения. Я подумал, что, наверное, забудут. Это могло касаться кого-либо, но только не Студента. В дальнейшем, зная его не один год, я убедился, что в каком он бы не был состоянии, все слова, все обещания выполнялись точно в срок.