Майя Уздина. Пушкин и Наталья Гончарова

http://www.proza.ru/2012/10/10/1125

Пушкин и Наталья Гончарова

Майя Уздина

Представляю пересказ фрагментов   из журнала Za-Za.net. Проза 10 01-2012.

Странный заголовок статьи в наше время. Литературоведов, посвятивших  себя изучению творчества Пушкина, огромное количество. Написано о поэте во много раз больше, чем писал он сам. Но и другие весьма известные историки и литературоведы не могли обойти творчество А.С. Пушкина , занимаясь его временем.
 
Натан Эйдельман. Историк по образованию, затем школьный учитель, затем научный сотрудник, кандидат наук. История русской культуры и общественное движение России в XVIII—XIX веках – вот что его интересовало особо. Естественно, одной из главных тем этих исследований, а затем и писательского творчества стали декабристы. А еще одной темой, что тоже естественно, – Пушкин.

Другой пример – Юрий Михайлович Лотман. Филолог, литературовед, культуролог, один из основоположников семиотики (под этим понимают науку о коммуникативных системах и знаках в языках), доктор наук, в свое время зав кафедрой русской литературы в Тартуском университете, профессор, член нескольких иностранных академий. Опубликовал многое, в том числе труды по декабристам и, конечно, по Пушкину. «Конечно» потому, что мимо Пушкина никак не пройти. Комментарии к «Евгению Онегину» – это, считай, уже классика.

 Лёв Гордон . Врач, как и многие врачи любил писать. С юности  писал. Ушел из медицины, писал.Пошли публикации, и, в конце концов, через немалое число лет, его приняли в Союз писателей, то есть он стал писателем профессиональным, официальным. Выпустил несколько книг поэзии и прозы, причем, прозы, так сказать, серьезной.

Но иногда, отвлекаясь от  очередного  произведения,  увлеченно занимался каким-то исследованием, связанным с великим поэтом, рылся в документах, просиживал в библиотеках, делал выписки, потом обдумывал, что-то понимал или о чем-то догадывался, и писал об этом очерк. Таких очерков за многие годы набралось с десяток. Гордон их не публиковал,  не считая себя пушкинистом.  «Кто он такой, чтобы иметь свое мнение, когда существовали и существуют известные учёныё?»

В 1991-м году возникло издательство «Русский путь» – как филиал парижского издательства «Имка-Пресс». Долго ли, коротко ли, ему позвонили и предложили поработать  литературным   редактором.

Приближалась время пушкинского юбилея – 200-летие со дня рождения поэта. К этому событию многие готовились, в том числе разные издательства. В одном из них (но не в «Русском пути») Гордона спросили однажды, есть ли у него что-то по Пушкину.
К этому времени у него собрался целый цикл очерков. Каждый из этих очерков был связан с какой-то пушкинской историей, его судьбой (один из этих очерков – о таинственном исчезновении дуэльного сюртука Пушкина, прямо детектив! – был написан после консультаций с замечательным историком, далеведом, писателем В.И.Порудоминским) . В общем, исследования, а может быть, и расследования, это как  угодно.

А тот последний очерк, завершающий книгу, очерк, к которому Гордон примерялся годами, назывался-
 
 «ВЫБОР. ПУШКИН И НАТАЛЬЯ ГОНЧАРОВА»

В очерке речь шла о психологии. Почему Пушкин выбрал именно Наталью Гончарову?
 Вот в психологии всё и дело. А ее, эту науку, Гордон, пусть опять же не профессионально, знал. Еще будучи студентом-медиком, а потом врачом, читал специальную литературу, даже посещал лекции по психологии в качестве факультатива. В общем, знания были. И вот – Пушкин. Соединяя первое со вторым, можно было что-то понять глубинно.

Он что-то понял и написал. Этот очерк он присоединил к ранее написанным , сложил всё это, расположил как надо, написал предисловие и отнес в издательство.

Директор издательства, не будучи знатоком Пушкина и, понятно, не желая рисковать имиджем своей фирмы, решил изначально заручиться профессиональной рецензией на принесенную ему рукопись. Книгу Гордона он дал на прочтение в  Музей Пушкина. Тот, который в Москве на Пречистенке. Рецензию писала зам. директора музея по научной работе,  довольно известный пушкинист. Рецензия оказалось положительной, и, хотя там было  несколько мелких критических замечаний, книгу рекомендовали к печати.

 Рекомендовали!

В том же юбилейном году, 1999-м, уже в начале лета, должен был состояться творческий вечер Гордона в Доме-музее Цветаевой.
Надежда Ивановна Катаева-Лыткина, организатор музея и его научный руководитель, женщина выдающаяся, благодаря идеям и энергии которой Дом-музей Цветаевой стал одним из культурных очагов в центре Москвы, в Борисоглебском переулке. Да, за восемьдесят женщине, а энергии – через край, умна, доброжелательна, но строга. И, конечно, любовь к истинному искусству, к живописи, музыке, вокалу, поэзии, а уж к Цветаевой – это само собой.
 
Гордон решил познакомить публику с одной из глав своих «Пушкинских историй» – именно с главой «Выбор. Пушкин и Наталья Гончарова».

 Ну и что? А то, что там – постоянная заочная полемика с Цветаевой, с ее высказываниями и мнениями о жене поэта, причем, в общем-то, негативными, мягко говоря. А Гордон будет доказывать, что Цветаева не права. А Цветаева, понятно, уже никак не сможет ответить на это, стоять на своем. А Надежда Ивановна Катаева-Лыткина будет сидеть в зале и слушать всё это. И… и что будет потом, после выступления, страшно себе представить.

В общем, Гордон волновался, однако решил делать, как задумал.
В первом отделении вечера он читал стихи из своего «Пушкинского цикла», а во втором сообщил, что, продолжая разговор о Пушкине, хочет поделиться мыслями о том, почему поэт остановил свой выбор именно на Наталье Гончаровой. И добавил: почему – с точки зрения психологии.
Далее он почти близко к тексту пересказал свой очерк из «Пушкинских историй». Тот самый очерк. Вот он.

ВЫБОР.
ПУШКИН И НАТАЛЬЯ ГОНЧАРОВА

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

А.С.Пушкин

Что ж, признаем: эти строки из «Элегии», созданной поэтом в 1830 году, за год до брака, оказались провидческими. Так и вышло: на действительно печальный закат блеснула действительно прощальной улыбкой любовь…
Выбор. Пушкин – Наталья Гончарова… Но дело не в ней, потому что выбор совершал Он. И если, имея в виду эту пару, эту связку имен – Пушкин и Гончарова, – если о чем-то говорить, то именно о выборе – о его сути, истоках, о психологии именно такого выбора.

Да, вот тема, которой я всегда опасался касаться. И очень долго не касался. Тема брака Пушкина и всего того, что с этим браком оказалось впоследствии связано. Что-то было в этой теме для меня запретное. Потом я понял что. Смещение акцента. Достаточно обозреть многое из написанного на данную тему, чтобы в этом убедиться. Смещение акцента на интим – не тот, что в кавычках, «вересаевский», а интим истинный, который всегда есть между мужчиной и женщиной и который не может быть предметом анализа. Забывать об этом – всё равно что подглядывать в замочную скважину. А кроме того, замечу, нас должно интересовать не следствие (а именно на нем и было в основном сосредоточено массовое внимание), а – причина, ибо, повторю еще раз вслед за Галилеем, истинное знание есть знание причин.

 А причина здесь – это Выбор.
Наверное, настало время об этом поговорить. Благо, есть источник, отталкиваясь от которого, это сделать проще. Я имею в виду статью Марины Ивановны Цветаевой «Наталья Гончарова».

Отношение Цветаевой к Гончаровой известно, оно выражено однозначно, обостренно-чётко. И дело не в отсутствии справедливости. Дело в недогляде. Кое-что (самое существенное!) Цветаева недоглядела, и недоглядела потому, что, как и многие, оказалась задавлена, подавлена тем самым следствием – трагедией, кровью, смертью, пушкинской смертью, простить которую она не могла никому.

Вот примеры:

«…Нет в Наталье Гончаровой ничего дурного, ничего порочного… Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И – сразила…»

«Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти… Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие: красавицу…»

«И еще, изменяла Гончарова Пушкину или нет, целовалась или нет, всё равно – невинна. Невинна потому, что кукла невинна, потому что судьба, потому что Пушкина не любила…»
Но гений не был бы гением (это я о Цветаевой тоже), если бы даже в таком неприятии, субъективизме, даже ослеплении, она, Цветаева, не разглядела бы все-таки истоки главного, истинного – того, кстати, что практически перечеркивает всё (или почти всё) сказанное ею в адрес Гончаровой выше. Да, разглядела – точнее, подглядела, нашла, но нашла как бы мимоходом, не остановившись, следуя своей установке дальше.

Вот это главное:
«Тяга Пушкина к Гончаровой, которую он сам, может быть, почел бы за навязчивое сладострастие и достоверно («огончарован») считал за чары – тяга гения – переполненности – к пустому месту. Чтоб было куда… Он хотел нуль, ибо сам был – всё… Не пара – Россет, не пара Раевская, не пара – Керн, только Гончарова – пара. Пушкину ум Россет и любовь к нему Керн не нужны были…»

Да, вот это – истинная подглядка, однако и здесь – две кардинальные ошибки: «тяга гения… к пустому месту» и «Он хотел нуль» (специально выделяю голосом эти цветаевские слова).
Нет, не так. И не пустое место была Гончарова, и Пушкин хотел вовсе не нуль! А вот то, что это действительно была тяга гения – переполненности, – вот это верно, и нам сейчас только необходимо понять: тяга гения – переполненности – к чему? Не к кому (ибо «к кому» – это уже следствие), а именно к чему?

Указание в мою пользу, как это ни парадоксально, находим опять же у Цветаевой, в статье «Искусство при свете совести»:

«Гений – высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два. Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности… Гения без воли нет…»
Вот именно! Управа со своим наитием, воля, могучий рефлекс цели, как это определял известный ученый-биолог Эфроимсон в своем труде «Генетика гениальности». То есть неосознанное (подсознательное) и сознательное – как бы одно целое. Так у Пушкина и было. И его тяга, тяга его гения, его переполненности, – это была тяга к вполне конкретному «чему». А вот уже потом – к «кому». И, определив это «к чему», поняв его, можно затем отыскивать адресат, персонифицировать его: «к кому».

Итак, я перечисляю, но не по степени значимости, а просто по порядку, одно за другим, ибо тут значимо всё и одно без другого для Пушкина (для личности с психологией Пушкина) не существовало.

Первое. Это был человек с очень выраженным мужским началом, сильнейшим темпераментом, однако темпераментом крайне эстетизированным, и стремление к обладанию женщиной именно красавицей, именно божественной – такое стремление было заложено в код его мужской программы. Тем более он выбирал жену – то есть спутницу надолго, навсегда. А если так, она, эта вечная спутница, должна надолго же (навсегда!) соответствовать такой его эстетике. Это должен был быть действительно «чистейшей прелести чистейший образец», а образец – внимание! – не может приесться! Подобное создает эффект присутствия в некоем музее изящных искусств, таком музее, к экспонатам которого вы – вот чудо! – имеете право прикасаться, да не только прикасаться – владеть ими!

Отсюда вывод: гармоническая, эталонная красота – вот что крайне необходимо мужчине такого типа.

Второе. Сказанное сопряжено с повышенным самолюбием, даже тщеславием такого типа мужчины: он должен знать, что все знают, какой он совершил великолепный выбор. Это не только постоянно подпитывает, удовлетворяет его сильное мужское начало, но и поднимает такую личность, с его точки зрения, в глазах окружающих. То есть подобный выбор связан с выгодой в общественном мнении, что для Пушкина – на вполне осознанном уровне – было существенно.

Третье. Это – психология стареющего мужчины. Удивлены? Даю справку: средняя продолжительность жизни в России первой трети прошлого столетья едва достигала 40 лет. Дело, однако, не в статистике, а конкретно в Пушкине. Он действительно стремительно старел – проживал себя. Его фантастическая энергия, главное – творческая, постепенно сжигала его, и к 36 годам он выглядел явно стареющим – вспомните хотя бы его последний прижизненный портрет: уже почти не вились волосы, он лысел, худел. Да, в момент выбора, о котором идет речь, ему было около тридцати, но подсознательное ощущение старения уже возникало. «Закат печальный» – это ведь сказано именно тогда, и сказано вовсе не истериком или ипохондриком, к числу которых Пушкин однозначно не принадлежал.

Итак, вот она, психология стареющего мужчины, совершающего выбор. Нужна не только красавица, но и фактически девочка, дитя – юная особа, которую он может еще и учить, обучать – обучать всему: и жизненному, и любовному. А если она – благодарная ученица, то от такой, так сказать, эффективной педагогики подобный мужчина получает истинное наслаждение, и оно-то подкрепляет и закрепляет рефлекс тяги именно к этой женщине. Сам того не осознавая, подобный мужчина как бы играет еще и роль отца (мужчины плюс отца): любя – раз, владея – два, и обучая – три. Отсюда формула выбора: он – мужчина-отец, она – жена-дочь.

Четвертое. К этому необходимо добавить еще одно, крайне важное: в такой ситуации она, жена-дочь, – вовсе не пустое место (как у Цветаевой), а – начало, глина, из которой муж-отец лепит своё чудо. А лепит он, образно говоря, сосуд, сосуд прекрасной формы. Почему сосуд? Да потому (вот тут Цветаева права), что сам-то он переполнен, его сосуд постоянно расплескивается и необходимо куда-то эту переполненность сбрасывать. В сосуд, который здесь же, рядом.

В рамках такой психологии (такой психологии такого мужчины такого возраста) Пушкину действительно (подсознательно и осознанно одновременно) не нужны были: ни Россет (слишком для женщины умна), ни Керн (слишком чувственна и опытна) и ни Оленина тоже (слишком себе на уме). Ни одна из них, да и прочие тоже, не отвечали всему отмеченному выше – сразу: небесной красоте (образец!), юной неопытности, благодарной ученице. Красавица + дочь = жена. Вот такая формула.

Пятое, и последнее – для завершения этой психологической системы.

Да, красавица, да, жена-дочь, да, та самая глина, однако – тёплая глина! То есть он, Пушкин, увидел еще и душу… ну, если не душу как таковую, то зачатки души, ее завязь.
Нет, это вовсе не кукла, если вновь вспомнить «диагноз» Цветаевой. Куклу Пушкин в жены не взял бы. И Гончарова куклой не оказалась, это нам хорошо известно, особенно из ее писем (переписка с братом, например). Мы знаем, что Наталья Николаевна была и добродетельной женой, и хорошей матерью. Знаем и то, что литературные дела мужа входили в круг ее интересов. Вовсе не бесчувственна, вовсе не холодный мрамор, вовсе не голая красота, если опять по Цветаевой. Душа, конечно, была. Опытный, столькими обладавший мужчина, Пушкин через несколько лет после начала совместной жизни тоскует по ней и, тоскуя, вспоминает не столько о ее теле, сколько о ее душе. Помните: гляделась ли ты в зеркало, спрашивает он жену в письме, разумея ее лицо, с которым ничего на свете нельзя сравнить, и тут же добавляет: «А душу твою люблю еще больше твоего лица». Вот так!

И потому в заключение вопрос: что же он, великий, переполненный, уходящий своим гением ввысь, уходящий ото всех, стареющий, опытный, – что же он выбирал, выбирал подсознательно и осознанно одновременно? Красоту, детскость, душу. Красоту, детскость, душу – в едином обличии, в конкретной личности, в будущей жене. Вот – что.

А теперь – кто. Этим данным – едино – среди тех женщин, кого Пушкин видел и знал, соответствовала только Наталья Гончарова. И Пушкин оказался «огончарован» – на всю оставшуюся ему недолгую жизнь.

На этом можно было бы и закончить, говоря о выборе, если бы не законный вопрос: а как же тогда понять финал – то, к чему этот выбор привел?

Что ж, да, за такой выбор пришлось платить. Ослепительная красавица, царица света, высшего света. Юная, неопытная. Естественно, тянулась к этому свету. Естественно! Ну что там: восемнадцать поначалу, затем двадцать, двадцать два… А в свете, между прочим, не часто: давайте не забывать, что за недолгие годы брака с Пушкиным, за неполные шесть лет, родила четверых, да и еще одну беременность пережила (выкидыш). За шесть лет пять беременностей, в четырех случаях – роды и послеродовые периоды.
Повторю: за шесть лет – пять беременностей! И где уж там сплошные балы, как нам внушали про жену Пушкина еще в недавние времена? Нет, свет – это редкость, подарок. Конечно, тянулась туда. А там она – соблазн для многих.

 И она – что? Нет, не важно! Не важно потому, что Пушкин первым признал: невиновна! Он, именно он – когда-то экзальтированный, пылкий, дуэлянт, донжуан со своим списком на 113 персон – он, гений, мудрый, разумный (точное определение Андрея Битова!), сказал такое, что только он и мог сказать.

 Может быть, самое великое из всего великого, им сказанного: «Да, она невиновна, но душа ее смущена». Невиновна – но душа смущена (видите: опять о душе, именно о душе ее вспомнил!). Конечно: душа ее была смущена. Свет, блеск, молодой, в отличие от стареющего мужа, красавец кавалергард (неглупый, кстати, хотя и мерзавец, конечно). Вот и смутилась. Да дело не в ней, а в том, что Пушкин это понял. Понял, что это может быть. Природа…

Всё понял и всё взял на себя. Себя защищал, свой выбор. И защитил. Кровью. За такой выбор поэта, за такую красоту и гармонию поэт только кровью и может заплатить.
Ибо если слишком велик поэт, то и слишком велик его идеал. А это, если не забывать о психологии, зона крайнего риска. Поэт, тем более великий, в ней всегда.
Гордон закончил, поблагодарил зал (там, пока он говорил, стояла мертвая тишина) и вслед за тем раздались аплодисменты. Обычные аплодисменты, какие бывают на финале выступлений. И пока они еще звучали, из первого ряда грузно поднялась Надежда Ивановна Катаева-Лыткина, внимательный, напряженный взгляд которой Гордон ощущал всё это время, причем, когда он произносил имя Цветаевой, то всякий раз невольно напрягался, ибо не мог не помнить, кто сидит перед ним, всего в нескольких метрах.

Надежда Ивановна подошла вплотную к Гордону и расцеловала его. Он не ожидал. А она, держа его за руку, обратилась к залу. Взволнованный Гордон запомнил не все ее слова, но суть ее короткой речи была в следующем. В том, что в эти юбилейные пушкинские дни столько сказано, столько наговорено про нашего великого поэта, что, кажется, сказано всё, да так всё, что многие слова выглядят затёртыми (это слово хорошо запомнилось Гордону), уже общеизвестными, чуть ли не банальными, а вот в том, что мы сейчас услышали, не было ни одного затёртого слова, ни одного. А что было? – продолжила она. А был ум, доброжелательный и пытливый ум выступавшего, и за это ему огромное спасибо.
Опять раздались аплодисменты, и Надежда Ивановна еще раз поцеловала Гордона.
Вот и всё.
Горзев. Три медали, или Откровенья непушкиниста.
………………………………………………….
От автора для желающих.
Список книг, упомянутых выше:
Ирина Бродская. «Поклонник истины святой». М., «Русский путь», 1999
Бент Енсен. «Среди цареубийц». М., «Русский путь», 2001
«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». М., «Русский путь», 1996
А.В.Книпер. «Не ненавидеть, но любить». Кисловодск, «Благодать», 2003
Н.С.Мезенцова. «В них обретает сердце пищу». М., «Русский путь», 1999
Борис Горзев. «Пушкинские истории», М., «Изограф», 1997.
2012




© Copyright: Майя Уздина, 2012
Свидетельство о публикации №21210101125