Я пролил в океан вино

 Я пролил в океан вино, что бы сын подумал, что это кровь, испугался, и наконец, вылезал из воды. Но если честно, я пролил в океан вино вовсе не поэтому, ведь никакого сына у меня нет. Я плыл на корабле. Было так холодно, что хотелось сгореть. Броситься в огонь. Но огня по близости не было, и я пытался согреться кислым вином. Настолько кислым. Ядовитым. Я вылил остатки в черную воду. Спать. Спать, дайте мне подушку! Дайте одеяло! Немедленно! Несите прямо сюда, иначе я умру! Окоченею, сдохну. Нет! Нельзя. Несите все сюда. Я лягу на палубе! Я усну тут. И я отвернулся от леденящего простора вселенной, состоящего из космоса и воды, повернулся к людям, попытался им улыбнуться. Надо было им понравиться. Надо было, что бы кто-нибудь заскочил ко мне в каюту. Сбегал за одеялом и подушкой. Но кто согласится? Люди смотрели с осуждением, а другие с жалостью. Лучше бы принесли подушку. «Ай, черт с вами», тихо сказал я, кажется, что сам себе. Не в состоянии идти, я пошел к каюте. Не в состоянии шагать, я  зашагал, затопал. Все закрутилось, завращалось кругом, и я чуть не упал. А мысли мои были четки и чисты. И в них я ненавидел себя за то, что пошел в каюту, ведь когда я стоял, все было лучше. Я и представить не мог, насколько же я пьяный! И так я все-таки завалился прямо под платье пожилой даме, она очень сильно разозлилась. А мне стало смешно. И больно смеяться, и не остановить смех.  Но хуже то, что сквозь смех я пытался извиняться перед ней, что она приняла за насмешку. А это было от чистого сердца. Вообще-то. Потом какой-то седой мужчина помог мне подняться, но лучше бы он этого не делал вообще. Лучше бы я там уснул, под платьем дамы, хотя глупо на это надеяться, ведь она сразу отскочила. А мужчина этот назвал меня как-то. Не припомнить дословно, но содержание было в том, что я малолетний, и что выставляю себя на посмешище. Страшно то, что не таким уж «малолетним» я являлся, по крайней мере, тогда-то я так и считал, что вовсе я уже не малолетний! Двадцать шесть лет, однако. И сами решайте много это или мало. А вот с посмешищем я сразу согласился. Наверное, действительно я выглядел смешно, и глупо! Но вам клянусь душой и честью, поделать ничего не мог. Раздражая сам себя, я благодарил господина, стараясь изо всех сил показаться вполне трезвым. Дальше я вспоминаю ужасную лестницу вниз, к моей каюте. Круче лестницы я в жизни не видел. Спускаться было идиотизмом с моей стороны, но я сделал попытку. Расшиб, кажется, тогда колено. И на середине лестницы пополз обратно. Было бы здорово, если бы сверху шел менее пьяный, более молодой, разъяренный парень, если бы он пнул меня ногой в грудь, если бы я полетел кубарем вниз, разбил голову и сдох от какого-нибудь там кровоизлияния в мозг, но парня не появлялось. Вообще людей уже нигде не было видно, все ушли спать,  пнуть меня было совсем некому. Я выкарабкался обратно на палубу, и поплелся к бортику еще немного посмотреть в черные глаза океана. Я свесился за борт, а океан бесконечен, в его глазах можно утонуть. Тело пробила дрожь – очень холодно.
 Я пролил в океан вино, что бы сын подумал, что это кровь, испугался, и наконец, вылезал из воды. Но если честно, я пролил в океан вино вовсе не поэтому, ведь сына у меня больше не было. Я плыл на корабле. На другой конец света, что бы опознать тела своей жены, и сына, которого больше у меня не было. И это было так странно, что едва ли я сам верил в это.  А подушку мне так никто и не принес, и я подумал, что было бы замечательно уснуть в океане. «Какое большое одеяло» – сказал я шепотом. Первые мгновения ты чувствуешь невероятную боль, а потом тебе становится тепло и хорошо. Ты засыпаешь на дне, и видишь прекрасный сон, о жизни, которая  могла бы быть твоей.
 Я лег на скамейку, которая стояла неподалеку. Мне стало лучше. Звезды горели, пылали, мерцали. Вы верите, что там сидят люди вашего прошлого, и смотрят на вас? Помогают вам. Кажется, я в это не верил. Поэтому я закрыл глаза. Все завертелось, точно так же, как когда я шел к лестнице. Меня накрыл тяжелый, черный сон. Снилось, что я падаю с обрыва, я вздрогнул, но ощутил под собой твердую поверхность скамейки.
 Наверное, я сильно там замерз, и управляющий, или охранник, мне было все равно, кем он был, повел меня ко мне в каюту. Уже светало, и лестница не казалась мне такой уж крутой.  Ему пришлось налить мне горячую ванну, и кружек сто крепкого чая, прежде, чем я разморозился. А потом он ушел, а я лег спать. И раз в стотысячный за этот месяц пожелал никогда больше не просыпаться.