Бахча цикл Моя совдепия

     2 сентября 1963 года. Третий курс института. Кончилось лето, кончились каникулы. Вчера было всеинститутское собрание  и вот сегодня, мы, как все советские студенты, едем в колхоз.   Понятия не имеем, что за колхоз и где он находится,- нам это все равно. Закончилось лето, когда каждый сам по себе, и теперь мы огромной институтской сворой едем спасать урожаи на полях нашей Родины, потому как колхозники, которые должны это делать, не справляются, -  их слишком мало, чтобы  собрать  все, что было посеяно и посажено железными конями.   Теперь надо было косить, жать, сортировать, копать, веять, перебирать и делать много другого, что не хотят делать машины, или таких машин нет; да и зачем придумывать какие-то там машины, когда есть много студентов.  А студентам всегда в охотку вместо занятий уехать куда-нибудь еще на месяц.

   Село, куда привезли нашу группу на двух ГАЗонах (грузовики такие) в кузовах с наращенными бортами и лавками для сидения поперек кузова, располагалось, как и большинство украинских сел, в огромном овраге, на дне которого был довольно большой ставок.  Ни леса, ни речки! И это не в степях Луганщины, а в Харьковской области, где огромные массивы лесов   дубовых и сосновых, где также множество рек и озер.  Меня всегда удивляло размещение сел ни у леса, ни у реки, а на абсолютно открытой местности, но, обязательно в овраге. Историки говорят, что нужда заставила так селиться: легче прятаться от татар. И хотя татар давно нет, села своих мест не меняют.  Нас выгрузили на окраине села в длинный сарай, где на нарах, застланных сеном, нам предстояло жить ближайший месяц. Сарай имел небольшие сени с печкой,  пол  в сенях также был укрыт сеном, оставляя проход в комнату с нарами.

   Народ  тут же занялся распаковыванием  вещей и обустройством, взбивали сено, набивали им подушки, стелились, лучи, проникавшего через окна света, были забиты золотистой пылью, пыль была повсюду,  она проникала в ноздри, вызывая чихи. Открыть окна и выпустить пыль было нельзя, потому что окна были неоткрывающиеся, оставалось или вбирать пыль в себя или убрать себя из пыли. Набрав пыли полные легкие и от души чихнув, так что слетели очки, я выскочил на улицу. «Успеется, главное, место занял неплохое – у окна»,- решил я, отряхивая с одежды сухие травинки. Смотрю –  Тарасов.

-  Витек,   а ты что не раскладываешь пеленки? Или, может быть, тебе   не нравится  наш отель!?- обратился я к нему с обычной для наших общений подначкой.
- Очень нравится, жаль только, нет горничных, - парирует Тарасов. - А не ознакомиться ли нам с окрестностями, пока пыль сядет,- предложил он, читая мои мысли.
-  Почему бы и нет, тем более я знаю, куда мы двинем.
-  Куда же?
 - На бахчу, за арбузами.
-  Далековато, - заметил Тарасов, - мы же проезжали мимо бахчи,  можем опоздать к привозу еды.
-  Я так и знал: ты должен быть первым во всем, особенно, в очереди за похлебкой , оставайся и обязательно сними вершки, - не стал я его уговаривать , пойду один.
-  Ладно, любитель ягод, идем, только в темпе. - Тарасов слыл эрудитом, он и сейчас не упустил возможность показать свою осведомленность в том, что арбуз есть ягода, скажи это большинству наших студентов, поднимут на смех, но не Тарасова – все знали, что он эрудит.

   Пошли не через село, а по верхнему склону оврага вдоль полей с уже скошенной пшеницей с одной стороны и выспевшими огородами окраинных хат  с другой. Начало сентября на Украине – это еще далеко не осень, хотя уже и не знойное и пыльное лето. Солнце, пройдя полдень, медленно скатывалось на Запад, в серо-голубом небе ни единого облачка и всюду воздух, много воздуха. Ни садки и хатки, ни овощи и фрукты, ни парное молоко и свежее мясо делают деревню деревней, деревню деревней делает воздух; все может быть в городе и свежее и парное, только  такого вот воздуха не может быть никогда. Мы, дети асфальта, заводского дыма и выхлопных газов, во всю грудь вдыхали это чудо, этот воздух, наполненный осенними запахами открытого степного пространства. Сами того не понимая, мы стремились влиться в этот подспудно  любимый нами простор, ощутить его и насладиться; чувств своих, поднимаемых в нас этим простором,  мы не осознавали, они скрывались где-то в середине каждого из нас, но всякий раз, выходя наружу, заставляли испытывать новые, незнакомые и непонятные эмоции.

   Идти надо было на другой конец села. Солнце светило прямо в лица, заставляя жмуриться и не давая смотреть вперед. Когда закончился небольшой подъем, неожиданно открылась бахча,  - она похожа была на море после кораблекрушения: на огромной глади поля беспорядочно плавали   шары зеленых арбузов и желтых дынь, связанные между собой плетьми огудыны (ботвы) с резными листьями, - все это отблескивает на солнце  и как будто, как на волнах,  колышется. Мы остановились, не понимая, можно ли входить в эту гладь.
Вот они  Арбузы! – Достаточно нагнуться и он твой. Но нельзя рвать без спроса, рвать без спроса - значит  украсть. И, хотя в стране все было общее, но не ничейное. Надо искать сторожа и выпросить у него арбуз, а то и два. Без спроса брать нельзя. Никто и не собирается. А вот если сторож разрешит, то можно. Раздумывая так, стояли мы на берегу бахчи, боясь намочить ноги в ее заводи.

   А вот и сторож - такой маленький мужичок с палкой. Он бежит с того конца бахчи и размахивает палкой, что-то кричит, что – не разобрать –  далеко. Мы ступили в бахчевую гладь навстречу. Сторож остановился и стал эдак отпрыгивать назад, не переставая кричать и махать. Поняв, что наше движение пугает, мы остановились и стали жестами звать к себе: «Иди, мол, сюда и дай нам арбуз».   Мужичок тоже застыл, было понятно, что ближе он не подойдет. Стоило нам двинуться вперед, он тут же отпрыгивал назад, расстояние оставалось постоянным.   Он был похож на маленькую сабаченку, которая вся в напряжении таращится на вас, ловя малейшие ваше движения, и сто/ит вам чуть шевельнуться – тут же прыжок назад и опять застыла, готовая в любой момент спасаться бегством, но при этом она не перестает облаивать Вас своим писклявым голоском; у сторожа все это сопровождается криками и размахиваниями палкой, палка   заменяет зубы.

-  Он боится, что будем его бить,- умозаключил Тарасов,- идем отсюда, а то набегут колхозники, еще и нам достанется.
-   Мы и не хотели,- добавил я и развернулся,- арбузы зеленые.
Поняв полную безнадегу получить ягоду, мы отправились к своим, там, небось, уже  привезли еду. Хотелось есть, мы любили крестьянскую еду за ее непохожесть на нашу городскую, за то, что всегда много мяса, а молоко – какое здесь молоко! нет слов, не то, что сине-водяное в городе. Шли мы той же дорогой на обочине села, за все время туда и назад никого из людей не видели, понятное дело, все в поле. Но на самом деле все было иначе. Нам и в голову не могло прийти с каким интересом наблюдался наш поход на бахчу и  в каких деталях комментировало его село.

   Откуда было знать нам, что оно за такое есть украинское село.  Не знали мы, что здесь нельзя спрятаться, утаиться, сделать что-то незаметно, все всё знают, здесь народ о беременности узнает раньше, чем сама беременная, и, казалось бы: сидит каждый в своей хате, никуда не ходит, никого не видит, а знает все и про всех.   Это мы не видели никого, зато крестьяне нас засекли сразу, и полетела по селу информация, как двое длинных, один в очках и похож на немца, хотели обнести бахчу.
 
   Возвращались мы в темпе - надо спешить? Шли молча, – каждый о своем. Досадно было, что с арбузом не вышло, хотелось съесть настоящий, свежий, только с грядки.  В городе арбузы были в дефиците, а те, что удастся купить, всегда зеленые и вялые. Простоишь очередь эдак на часок, припрешь домой, а он трава – травой, мучаешься ешь – ни тебе вкуса, ни тебе удовольствия, а выбросить жалко. Здесь  прямо с бахчи  можно выбрать красный, так нет, - не дал попрыгунчик. Уйдут бахчевые строго по разнарядке – у нас все по плану, часть арбузов и дынь отправят на кагаты (овощные базы), откуда, привянув и пооббив бока, они, наконец, попадут в магазины, где после отбора лучших себе и своим, директор магазина «выбросит»* их в продажу; те арбузы и дыни  что не успеют отправить в город, а такие будут, потому, как рук в колхозе фатально не хватает, вот и нас прислали на подмогу, но нас на арбузы не пошлют – есть дела поважнее…так вот, эти недособранные арбузы скормят скоту или просто запашут, чтобы на следующий год посадить новые.

- И что за люди эти крестьяне!? – вышел из затянувшегося молчания Тарасов. - Он что думал, мы его бить будем? Даже не подошел. Чего проще: пообщались,  договорились  -не договорились и все. Да – да, нет – нет. Так нет же. Ни тебе да, ни тебе нет. Странные какие-то эти ребята колхозники, даже не подошел, - закончил размышления мой приятель.
- Это тебе, Витя, не город,- я был настроен повеселее, вспомнилось, как смешно скакал человечек на поле, - видно, ты напугал его своим видом. Был бы проще, - ел   арбуз.
Вид у Тарасова в самом деле был не крестьянский, у них одежда была вынужденной необходимостью, и они закрывали тело в зависимости от времени года без особого перебора. Тарасов же прожил с родителями в Германии несколько лет (отец был военный)  вплоть до окончания школы, он привык к хорошей одежде и даже в Харькове, где знали цену шмоткам, выделялся на фоне местных пижонов, одевающихся из посылок и толкучки. Вещи на нем были добротные, стильные, совсем не похожие на наши, словом, немецкие. Сейчас на нем были брюки – дудочки и рубашка, ворот которой проходил накосую от шеи  через грудь, Тарасов называл её кормящий папа. Роста высокого, телосложения обычного, с белым, несмотря на конец лета, лицом, которое подпорчивал крупный нос, с зализанными на пробор жидкими светло русыми волосами, во всем своем одеянии он вызывал у крестьян робость – может, иностранец какой.

- Вот уж, чья бы корова мычала!  - Одна  твоя кепи чего стоит,- парировал Тарасов.
Необычность моего вида для крестьян начиналась с очков: они воспринимали очки не как  что-то необходимое для зрения, а как элемент пижонства. Очки понятны были у стариков, когда у них случалась охота что-либо почитать, как можно не видеть вдаль да еще молодому крестьяне не представляли, хотя   слышали, что и такое бывает. А тут к очкам еще непонятная шапка с непонятным козырьком. Местные меня сразу прозвали немцем, чему способствовал высокий рост, а также веснушчатое лицо  с острым немного длинноватым носом. Может, я и впрямь немец?!  Одежда для меня статья особая. За границей я не был, посылок не получал, одевался на стипендию, вернее на то, что от нее оставалось после книг. Книги я покупал очень часто, а вот штаны шил сам, покупал ткань и шил. Шили все, кто хотел нормальные брюки, но все шили в ателье, а я сам. Когда «хочется» уперлось в барьер «невозможно», невозможно потому что нигде нет, чтобы преодолеть барьер, я купил книжку «Руководство по шитью», попытался даже читать ее, но безуспешно, тогда стал соображать и пробовать сам, так я начал шить штаны.  В колхоз я сшил вельветовые брюки фиолетового цвета, они, конечно, были узкими, но, как человек творческий, я не мог не внести нечто новое в конструкцию брюк – это были карманы:   вместо обычных боковых карманов я сделал карманы на бедрах – очень удобно совать руки – не надо выворачивать кисти рук, а заходи прямо сверху. Я любил карманы и напришивал их множество и по бокам и сзади, особо ответственные были под змейкой. Ну, а шапка – это просто, взял отцовскую шляпу (шляпы уже не носили), обрезал поля, оставив только козырек, получилась эдакая бейсболка, - только в то время у нас и слово такое заморское не знали.
- Да, Витя, похоже, мы с тобой произвели впечатление на хранителя арбузов и дынь, представляешь, чего он нарассказывает  о своих подвигах по охране колхозной собственности и о нас, расхитителях этой самой собственности.
- Да ладно, что он может сказать, он нас знать не знает, да и потом, мы ведь ничего не взяли. Пусть рассказывает, а то им здесь скучно живется.

   Тем временем мы пришли. Сарай – наше жилище, стоял на просторной поляне высоко над ставком на отшибе от села, неподалеку стояла одинокая хата, вокруг которой бегали куры. Из села, разделяя его надвое, поднималась дорога,   где-то далеко за нашим сараем она делала петлю и возвращалась в село уже по верху оврага. По этой верхней дороге мы и подходили к своему пристанищу. Сарай располагался торцом к дороге, только что выбравшейся из объятий сельских хат, со стороны другого торца стоял, сколоченный из досок стол с лавками по обе его стороны. За столом сидела вся наша студенческая братия и что-то ела. «Интересно, они нам хоть что-нибудь оставили?» - мелькнула мысль в наших головах и тут же  уркнуло в голодных животах.  С нашим приближением за столом все умолкли и уставились на нас, в глазах однозначно читалось: «Ну, сейчас вам будет».  Глаза девочек жалостливо добавляли: «И что вы вечно куда-то лезете?» - «Подумаешь, делов-то, что ушли погулять без спроса. Не дети же малые!»- отреагировал я мысленно на молчаливо-говорящую ситуацию, правду говоря, мы с Тарасовым даже ожидали, что ругать будут и вполне были готовы отразить атаку.

   Вперед вышел руководитель нашей группы Юрий Николаевич, совсем молодой преподаватель физики, это был его первый колхоз в роли преподавателя института и первый год работы. Ни мы его, ни он  нас не знали.

- Вы зачем воровали арбузы!? – безапелляционно напал он на нас. - Вы, что сюда приехали, арбузы воровать, или помочь колхозу!? Завтра же собирайте вещи и в Харьков. Такого оборота мы никак не ждали, а потому  опешили. Понятно теперь, почему с таким участием смотрели на нас наши одногрупники: ведь команда – «в Харьков» равносильна исключению из института. Дело принимало неожиданный оборот. К такой атаке мы готовы не были. Мало того, что никаких арбузов не крали, так понять не возможно, как стало известно о нашем походе на бахчу раньше, чем мы пришли. Я читал что-то о сельском телеграфе, кажется у Шолохова, но чтобы так быстро и с таким перевиранием событий и фактов – ну, колхознички!.. а я еще помогать вам приехал, мало того, что арбуз зажали, так еще клеветать! Надо отбиваться, а то, не ровен час, отправит нас в Харьков наш юный физик. Понятное дело, когда его сюда направляли, дали установку – чуть что, в Харьков, хотя  сам по себе он был, как мы успели заметить по дороге сюда, такой тихий, скромный, даже застенчивый – не успел еще насобачиться со студентами.

   Оправившись от неожиданного выпада противника, мы пошли в атаку:
- Кто Вам такое сказал? Какие арбузы? Какие дыни? - начал Тарасов под дурачка,- Вы что, видите у нас арбузы? Где? Покажите.
- А съесть арбуз мы не могли даже по времени,- простодушно  добавил я. Люблю это выражение  «по времени»,- в него, как в пирог, можно засунуть любую начинку - вот как сейчас, например, - процесс поедания арбуза.
- Не знаю,- ели не ели. Только нам сообщили, что вы были на бахче и воровали арбузы. Завтра в Харьков.

   Удивительное дело: всегда в колхозах, где бы ни пришлось в них бывать, а бывать в колхозах приходилось каждый год вплоть до кончины Советов, всегда и во всем правы были крестьяне, любому колхознику, поставленному над нами, достаточно было ткнуть пальцем в сторону любого из нас, как безо всяких разбирательств следовали репрессии. Другое дело-рабочий класс. Пригнанный на поля, как правило, на один день, рабочий делал большое одолжение, работая в колхозе; ему платили на заводе за этот день двойную плату и, кроме того, он тащил с полей столько, сколько мог унести, - как раз такая возможность и привлекала работяг в колхозы. Государство диктатуры пролетариата - куда денешься. Колхозное начальство избегало лишних общений с рабочими, а если по недомыслию, какой колхозный бригадир накинется на работягу в поле, то тут же послан будет так далеко, как крестьяне не ходят. Только рабочие в этой стране ничего и никого не боялись – во-первых,  им не особо много было надо, а во-вторых, они были в большом дефиците - не было такого предприятия, куда не требовались бы рабочие. И сколько бы ни говорили о диктатуре пролетариата, своей независимостью пролетарии  были обязаны не диктатуре, а   добротному советскому дефициту.  Мы же интеллигенция, сознательная и образованная боялись всех, а удерживались в страхе   своим начальством, вчера еще такими же нормальными людьми  как мы.  Ничего особенного начальник сделать не мог, но оставить без очередной годовой прибавки к жалованию, а это десять, а то и пятнадцать рублей, мог легко. А потому, стращай нас, наезжай, ори, хами, сколько хочешь, мы внимания не обращаем, как не слышим, - нам нельзя, мы эту десятку целый год ждали. Боялись и студенты, они боялись отчисления, любое нарушение дисциплины, особенно с ущемлением социалистических основ, вело к отчислению. Поэтому мы с Тарасовым были так настойчивы:
-   Как можно, не разобравшись, сразу отправлять нас в Харьков! – это Витя.
- Тем более, что никакого воровства не было и в помине. А   кто это все выдумал?- вступил в тему я.
- Значит, арбузы вы не рвали (он сказал - рвали, а не воровали, - уже лучше, уже прогресс), тогда зачем ходили на бахчу? Зачем еще туда ходить, как не за арбузами, сторожей пугать? – продолжал напирать Юрий Николаевич.
- Мы пошли осмотреть окрестности, интересно, все-таки, и абсолютно случайно попали на бахчу, - сочиняться стало само собой, - увидели бахчу, решили попросить арбузов для всей группы, - версия становилась все интереснее, - стали звать сторожа, чтобы договориться с ним, но он даже не подошел к нам. - Молодец Тарасов – такого наплел.
- Мы хотели узнать у сторожа, можно ли выписать арбузов на нашу группу, потом бы отработали, - закончил я мысль.
Похоже, удалось убедить нашего физика. Уж, слишком очевидна была наша непричастность к грабежам,- не такие мы, ты ж понимаешь, чтобы по бахчам лазать.
-  Ладно, идите ешьте и устраивайтесь. Завтра все на работу.
-  Так что, мы не едем в Харьков?- это любопытный Тарасов уточняет.
- Не знаю  пока,- завершил разговор Юрий Николаевич и отправился в хату напротив, куда его поселили.

   Когда он ушел, нам наперебой стали   рассказывать, как дело было. Оказывается, местные бабы, привезшие еду, сразу доложили нашему начальнику, что двое ваших, оба длинные, один в очках, залезли на бахчу и воруют арбузы. Как узнали об этом бабы по дороге к нам, осталось загадкой, такой же, как и многое другое,  естественное для них, но непонятное для нас. Но при всем притом где-то по большому счету в чем-то главном и существенном мы все были одинаковы и мы, студенты, чувствовали себя здесь в далеком колхозе, как дома, и по большому счету мы были дома, так и крестьяне  были дома, когда они приезжали в город, и вполне естественно, что нам многое было непонятно и дивно здесь, а им в городе. 
Хорошо, что мы и в самом деле не  взяли ни одного арбуза, а ведь, чего греха таить,- была мысль.

 


* выбросить -  начать продавать.

22.12.09.