Кудеяров клад

Две первые главы моей повести

Глава первая

Примерно в семь часов вечера на станцию посёлка Жвалово подъехала электричка. Замедляя свой ход перед длинным и изогнувшимся, как змея перед прыжком, перроном, поезд наконец слегка подался назад и остановился.
Это был самый обыкновенный поезд, не из тех, перед которыми почтительно расступаются другие поезда, а машинисты составов с уважением сигналят в след; этот поезд не мчался с предельной скоростью по бесконечным просторам равнин и долин, пересекая длинные и извивающиеся ленты рек. Здесь вы не встретите услужливых кондукторов, не найдёте порядочного вагона-ресторана; на таком поезде не отправишься в дальнюю поездку по своей воле и не уединишься в купе, чтобы спокойно почитать книгу или газету. Здесь нельзя оставить без присмотра на столе не только телефон или дорогую ручку, но и даже упаковку носков. Прескверный проводник и  подозрительные соседи не дадут вам заснуть ночью и расслабиться днём. Этот поезд едва плетётся по путям, стоит по нескольку часов не только на станциях, но даже на самых брошенных полустанках, пропуская другие составы. После путешествия на таком поезде земля под вами будет несколько дней шататься и вы будете с лицом христианского мученика чесать свою спину, принявшую из-за лежания на второй полке форму трапеции.
 В зале ожидания сразу началось шевеление. Прежде казавшиеся спящими люди поднимались со своих насиженных мест и медленно тянулись к платформе. Местная публика, надо подметить, отличалась некоторым разнообразием: помимо больших семейств с вечно ноющими детьми и курящими родителями, встречались и молодые люди, быстро становящиеся жертвами торговцев журналов с анекдотами и судоку; бывали и одиночки, которые в большинстве своём мирно похрапывали на лавочках, поджидая свой поезд; наконец, встречались старушки, обмотанные бесчисленным количеством всяких грязных тряпок и увешанные кутулями с провизией и банками огурцов, помидоров и прочих солений.
Вся эта котла самых разных людей, минуту назад представляющая из себя некое сонное царство, теперь начинала столпотворение у выхода на перрон. Причём пожилые пассажиры проявляли наибольшую прыть в этом деле: они не скупились на толчки и даже удары, зачастую помогая себе клюкой. Старушки пользовались  своими покатыми и шарообразными формами, протискиваясь в самую гущу толпы; все старались отстраниться от них и образовывали некое пространство вокруг старушек, предоставляя им возможность более менее свободно перемещаться в толпе.
Другие тоже не отставали: молодые пользовались силой и проворством, кто постарше – прибегали к помощи сумок и других подручных средств. Так или иначе, но толпа продвигалась и потихоньку рассасывалась.
Там временем люди выходили и из поезда. Среди них попадались всякие: были и важные господа, которые в любую погоду носят широкополую шляпу и трость, а иногда и любят отпустить усы, попадались и простые граждане, приехавшие, по-видимому, безо всякого срочного дела и поэтому и не носившие подобные атрибуты солидности. Таких, надо сказать, было гораздо больше; отличить их было несложно: выходя из вагона, они неторопливо осматривались кругом, медленно шли по перрону к станции, по ходу проглядывая различные вывески над ларьками. Обычно такие  не проходили дальше ближайшего буфета с какой-нибудь заманчивой надписью вроде «Разливной квас» или «Пиво и воды».
Изредка, конечно, попадались и вовсе оборванцы, которые, впрочем, не мешали прочей почтенной публике и по прибытию на станцию сразу исчезали прямо с перрона и затеривались где-то в недрах Жваловских кабаков и трактиров.
Но мы остановимся на двух молодых людях, которые и представляют для нас с вами набольший интерес. Они вышли из вагона вместе со всеми, подобно другим, оглядели станцию и, переглянувшись, отошли к буфету, как того и следовало ожидать.
Первый был достаточно ещё молодой человек, с коротенькими усами и чёрными волосами; на его лице ещё не было тех морщин, которые приобретают люди после долгих лет ожиданий и разочарований; лицо его было пока гладко и свежо, как бублик, а быстро бегающие глаза, с любопытством оглядывавшие станцию,  позволяли судить о его своеобразности его характера.
В руках он держал чемодан, небольшой, слегка затёртый, но вполне пригодный для подобных путешествий и способный прослужить своему хозяину ещё немало лет. Дорожный костюм этого молодого человека был тоже хоть и не первой свежести, но зато чист и опрятен. Вообще, весь вид это гражданина производил впечатление чего-то солидного и степенного; его неторопливая походка,  какой ходят люди, исключительно уверенные в себе, его проницательный и быстрый взгляд, заставлявший кого угодно смутиться и оробеть, его резкие и сильные движения заставляли преисполниться уважением к нему и почтением.
Второй был ещё моложе, и движения его были более расторопны. Сразу видно было, что он здесь играет не первую роль; взгляд этого человека был мягче и казался скорее растерянным, чем проницательным, двигался он какими-то скачками, то запрыгивая вперёд своего товарища, то отставая от него, заглядываясь на цветные вывески ларьков и закусочных.
Руки он держал в карманах своей широко распахнутой куртки. Действительно, день выдался очень тёплый, хотя налетающий с севера ветер и заставлял слегка поёживаться. Впрочем, всем известно, что погода – штука противная и загадочная. И меньше всего в ней, смешно сказать,  разбираются метеорологи. Хотя в крупных городах метеостанции работают довольно-таки прилежно, и редко ошибаются по поводу прогноза. Но вот в области, где располагалось Жвалово, редко когда диктору выпадает удача предсказать верную погоду. Может быть, сказывалось низкая квалификация провинциальных служащих, или удалённость села от метеоцентра.
Но к чему же не приспособится русский человек? И к погоде пристроились. В селе Жвалово, например, давно уже все жили ровно наоборот от того, что обещает диктор. Будет ли тепло – все берут зонтики, выходя на улицу, а то ведь и всякая оказия бывает; обещают ли жару -  все спешат закрыть парники, чтобы, не дай бог, посевы не побило дождём; ну, а коли объявляют о многодневной засухе – то уж тогда по всему селу запирают амбары и накрывают клеёнками грядки. Часто, часто проходя по селу можно услышать подобные разговоры:
-Матрёна! Как там погоду-то обещают?
-Да дождь, бают, будет. Знамо, опять посохнет репа!
 -Известное дело!
Или:
-Степаныч, ты пошто курей-то в сарай гонишь? Погода-то на дворе!
-Да ведь, Иван Иваныч, опять засуху обещают.
-Ишь ты!
Да, ведь и до курьёзов дело доходило. Народ-то уж и приспособился. Когда в прошлом году каким-то образом угадали господа метеорологи с прогнозом на неделю, то потом весь месяц всё село ругалось. Сколько посевов обещанным градом перебило! А сколько репы из-под земли дождём повыбивало! Да, чего только не бывает в русской глубинке.
Но мы, следует заметить, несколько отвлеклись. Оба молодых человека подошли к буфету, но вместо того, чтобы туда уж до вечера загрузиться, они повели себя странным образом: обойдя все заведения, тянувшиеся вдоль станции, они добрались до кассы и постучались в окошко.
Однако касса пустовала. В недоумении они постучались ещё раз. В растерянности оглянувшись вокруг, молодые люди заметили какого-то странного человека, не то мужчину, не то женщину, вроде как в форме железнодорожного работника.
Подойдя ближе, путники увидели, что это женщина лет сорока пяти. На вопрос, где же хоть кто-нибудь на станции, она отвечала что «никого тута нет» и не знала не только адрес служащего станции, но и свой собственный.
Озадаченно поглядев кругом, наши приезжие несколько растерялись. Рассчитывая  найти хоть кого-нибудь на станции, они никак не допускали даже возможность возникновения подобного казуса.
Тут надо несколько прояснить ситуацию и обрисовать то состояние, в котором находилось в данный момент село Жвалово. Это было очень древнее селение, основанное ещё много столетий назад; но так уж получилось, что ни одного торгового пути здесь не прошло, не было найдено ни одного месторождения полезных ископаемых, вследствие чего за последние пятьсот лет село не увеличилось в размерах. Местность была дикая; просторные луга и поля заросли кустарником и молодыми деревцами, вследствие чего там совершенно невозможно стало что-либо выращивать; прежде райский для охотников, лес, окружавший село, давно растратил всякую живность и не представлял никакого интереса даже для случайного заезжего туриста. А после урагана, приключившегося здесь (о котором ещё столько говорили в столице), непролазные буреломы и чащи окончательно довершили судьбу ранее уютного и светлого леса.
Редкие сопки, гордо подымавшиеся над протекавшей здесь рекой, Устинкой, были единственным украшением села. Многочисленные истории, мифы, басни, легенды были сложены в своё время об этих погребениях. Много, много кто пытал счастье, тратя целые состояния на раскопку этих могил. И кто из жителей села в детстве, сбиваясь в огромные ватаги, таясь от взрослых и замирая от страха, не крался с заступом или киркой к очередному кургану, надеясь на чудесное обогащение.
Впрочем, бывали случаи, когда такие мероприятия и увенчивались успехом. В середине прошлого века, рассказывают, один удачливый садовод прямо в из пашни выворотил чугунок с серебряными гривнами. Очень часто жители села находили прямо в своих грядках разные железяки, осколки горшков, куски дерева и прочие ископаемые предметы. Иногда бывало и такое, что удавалось откопать целые сосуды или горшки. В таком случае бережливые жители быстро приспосабливали их в хозяйстве, пока местный управляющий не донёс заведующему археологического общества города Н. и тот не приехал скандалить по поводу очередной утаенной находке. Никто в Жвалово никогда не понимал, зачем вообще нужны музеи и всё прочее. Ну, нашёл в земле горшок - так и Бог с ним, используй на здоровье. А уж кому он там до этого принадлежал и для чего лепился – право, без разницы.
К северу от села, как говаривали старожилы, раньше было древлянское городище. Огромный вал, поражая всех своими размерами, тянулся вдоль реки и уходил вглубь леса. С западной же стороны был могильный комплекс, состоящий из трёх высоких курганов; надобно сказать, что с этакой верхотуры открывался просто божественный вид на реку, делающую в этом месте довольно круто изгиб.
Далеко не всегда даже обозначаемое на картах, Жвалово с течением времени начало-таки увядать и разлагаться. Население потихоньку спивалось; возникшие на потребу люду тут и там кабаки и пивные весьма этому способствовали. Окраины были уже давно заброшены; не всякий поезд останавливался на этой станции, и всё больше и больше местных жителей из года в год покидало Жвалово, устремляясь к столице.
Сегодняшний день был днём рождения Ивана Кузьмича, семафорщика – весьма уважаемого здесь человека, чем и объяснялось отсутствие служащих станции. Его день рождения собралось отметить порядка полусотни жителей села; по этому случаю были назначены большие гуляния и увеселения, все развлекались и пили без продыху.
Иван Кузьмич был прелюбопытным человеком. Он являлся живым воплощением советской власти, неким героем своего времени, так и оставшимся в нём на всё жизнь. Перестройка не сильно сказалась на жизни села, но на семафорщике она сказалась ещё меньше. Впрочем, не стоит судить его за консервативность; не всегда то, что приходит на смену чему-либо, является лучше того что было. Мы можем лишь сказать, что никто не знал Жвалово лучше Ивана Кузьмича, прожившего здесь всё свою сознательную жизнь. Это был гостеприимный человек, каких уже почти не осталось; он готов был пустить к себе в дом кого угодно, потчуя его взамен различными историями из своей жизни.
В течение нескольких дней народ веселился, затем ещё неделю приходил в себя. Сам виновник торжества обычно находился довольно-таки быстро, но многих, как и всегда в подобных случаях, недосчитались. Куда они девались – неизвестно.
Село жило своей особой, личной жизнью. Никого не волновали внешние проблемы; народ здесь был неумный, простой и очень доверчивый. Жвалово было гнездом всяческих сплетен – любой слух, зарождаемый на одном конце села, мгновенно переходил на другую сторону, приобретая более сказочный окрас. Каждый добавлял в сплетню что-то новое, то, чего, по его мнению, там не хватало; зажатый в границы села, слух метался от одного забора к другому, от одной избы к другой, накручивая на себя, подобно эдакой цветной мантии, всё новые и новые обстоятельства, ранее неведомые, но придающие ему особый вкус, свойственный только деревенским сплетням. Но, впрочем, глупо думать, что только в одном Жвалово и происходит подобное! Да нет, пожалуй, по всей нашей обширной стране испокон веков основное средство получения информации является сплетня; хотя, конечно, в столице и ещё нескольких наиболее крупных городах горожане всё-таки прибегают к услугам других средств массовой информации, скажем, к тем же газетам.
Однако мы вновь ушли от главной темы сего повествования. Получив весьма исчерпывающий ответ от сомнительной сотрудницы железной дороги, оба молодых человека немного потоптались на месте и двинулись обратно в сторону станции, причём уже не так уверенно.
Дойдя до небольшого зала ожидания, путники снова остановились и осмотрелись. Толпа, сошедшая с поезда, уже рассосалась, так что они оба стояли в полном одиночестве.
-Требуется жилище, молодые люди? – прокряхтел чей-то старческий хриплый голос у них над самым ухом. Оба молодых человека резко обернулись и увидели перед собой пожилого мужчину в кожаной куртке и скособоченной шапке.
Критически оглядев его, тот, который был помоложе, уже хотел было что-то ответить ему, судя по всему, не очень вежливое, однако второй остановил его и спросил:
-А что, есть?
-Конечно, - услужливо прогнусавил ему незнакомец. –Гостиница «Два петуха», лучшая в этом селе.
-Лучшая? – с сомнением в голосе переспросил его молодой человек, покосившись на весьма обветшалые  здания, окружавшие станцию. Затем он переглянулся со своим спутником и снова перевёл взгляд на странного мужчину.
-И единственная, - согласно кивнул ему собеседник.
-Ладно, давайте, - махнул он рукой. – Мы здесь надолго, а где-то всё же жить придётся.
Довольно улыбаясь, незнакомец весьма шустро для своих лет засеменил по главной улице села, более походившей на лесную дорогу. Собственно, катастрофичность всех русских дорог не представляет особого секрета ни для кого, но этот тракт имел особую историю. Проложен был он ещё в очень далёкие времена, и ничем особо не отличался от других дорог. Но шли годы, другие дороги покрывались булыжником, затем асфальтом, а эта дорога так и оставалась покрыта бревенчатой связкой. Собственно, непонятно, зачем вообще раньше покрывали брёвнами дороги. То есть, конечно, по болоту оно может и имеет свой смысл, но по обычной дороге куда уж лучше катиться по песку, чем трястись всеми колёсами своей повозки по трухлявым разъезжающимся под тобой брёвнам.
Понятно, что за всё это время от брёвен не осталось ничего, но именно они и придали дороге ту неповторимую форму чего-то между тропическим удавом и строением ДНК. Ухабы шли ровной и непрерывающейся синусоидой и ловко отбивали колёса и глушители ездящим здесь транспортным средствам. Впрочем, за долгие годы местные водители наловчились довольно неплохо ездить по ним, приподнимаясь на буграх и опускаясь в кресла на ямах.
По краям улицы стояли деревянные дома. Вначале шли совсем маленькие халупы с покосившимися заборами и проваленными крышами; ближе к центру села дома стали лучше, появились даже каменные одноэтажные. Было два магазина, один продуктовый и второй – для садоводов, со всякой всячиной вроде тяпок и удобрений.
Общество в селе остановилось на традиционном этапе развития, с преобладающим натуральным хозяйством. В магазинах закупались лишь основные материальные блага; в основном всё поставлял огород или мелкое ремесло, которое было широко распространено в Жвалово, вроде изготовления галош, ремонта чайников или самогоноварения.
Наконец, подошли к небольшому заброшенному дому. Невзрачное на вид, здание было в очень плохом состоянии: крыша покосилась так, что было совершенно не ясно, каким образом она вообще держится. Часть окон была выбита; дверь же изрядно покосилась и требовала смазки.
Недоумевая, молодые люди посмотрели на своего проводника, явно ожидая разъяснений. Тот широким жестом показал на дом и сказал:
-Вот!
-Что вот? – с любопытством переспросил его тот, который нёс чемодан.
-Гостиница!  - не без гордости пояснил пожилой мужчина.
Шутка показалась приезжим не только не смешной, но и даже как-то неуместной; однако их провожатый с серьёзным видом стал пробираться к входу в здание, протаптывая себе дорогу сквозь заросли крапивы и полыньи.
-Послушайте, милейший, - крикнул ему тот, который был постарше. –Бросьте ваши шутки и покажите место, где мы сможем поселиться хотя бы на неделю.
Однако тут пожилой мужчина начал клясться и божиться, что это и есть гостиница и что здесь можно разместиться с самым комфортом; никто на неё ещё никогда не жаловался и так как сейчас постояльцев нет, то жильцам будет очень удобно разместиться в ней и никто не будет им мешать.
С кислым лицом оба молодых человека зашли внутрь. Обстановка внутри оставляла желать лучшего: опутанные паутиной настенные часы, пожелтевшие от времени картины, протёртые до дыр обои; пыль со столов не мелась уже года два, а газета, лежавшая на нём, была читана в последний раз, наверное, ещё в прошлом веке.
Посетовав на отсутствие горячей воды и на частые перебои электричества, хозяин гостиницы предложил молодым людям «уютный номерок со всеми удобствами». Сначала он было заломил вовсе несусветную цену за сутки, но потом малость сбавил; вообще, он вёл себя несколько развязно и сразу очень надоел обоим постояльцам.
Записались оба молодых человека как Рудников Сергей Андреевич и Косточкин Андрей Константинович. Хозяин представился как Андрей Пронин, помимо владения гостиницей он ещё и заведовал местными культурными памятниками. Последнее обстоятельство весьма заинтересовало Рудникова, всё ещё державшего в руках свой чемодан.
-А  кто заведует раскопками скифских курганов на приустинской полосе? – довольно вежливо спросил он.
-Сопкин, Сергей Борисович, - ответил ему Пронин. –Но он сейчас находиться в Томенске, там проходит какая-то конференция. А вы к нам по какому делу? – поинтересовался он.
-Раскопки, - несколько туманно ответил ему Рудников. – А как бы нам связаться с ним?
-Можно подождать до его приезда из города, но он может там и задержаться. А что, копать будете, или вы по поводу прошлогодней экспедиции?
-Будем копать, - опять уклонился от прямого ответа Рудников. – А до города далеко?
-Около ста двадцати километров. Торопитесь?
-Да, нам бы поскорее разобраться, - задумчиво сказал молодой человек. –А в Томенске мы сможем найти Сопкина? – спросил он.
-Конечно, он почти не выходит из здания археологического общества. Оно находится рядом с магазином «Антиквариат» на площади.
-Какой?- уточнил Рудников.
-Да там одна только площадь. И вообще, весь Томенск не намного больше нашего села.
-Отлично…
-А как до города можно добраться?- подал голос второй молодой человек, всё это время сидевший у столика.
-Можете взять гостиничную машину, - не без гордости сказал хозяин. – За прокат возьму совсем недорого, но только завтра утром – сейчас она в ремонте.
-Ладно, завтра так завтра. Покажите лучше нам наш номер, - сказал Рудников.

* * *
Зайдя в небольшую, похожую на советский комод комнатёнку, Рудников с Косточкиным уже не удивились ничему. Небольшое оконце было заклеено старыми газетами; электрическая лампочка, подвешенная высоко на потолке давала настолько тусклый свет, что лишь затемняла в контрасте нижнюю часть комнаты.
В центре номера стоял небольшой, но высокий стол, покрытый, как и всё остальное, толстенным слоем пыли. По обе стороны от него стояли две кровати; как убедил Пронин, бельё недавно было сменено.
Гостиница, как мы уже заметили, находилась в упадке. Но так было не всегда; около десяти лет назад довольно часто заезжие туристы останавливались здесь, проводя долгие дни на реке Устинке и любуясь местными красотами.
Но прошли годы,  и весь местный колорит если и не исчез, то изрядно затёрся среди всех событий последних лет. Уже редко кто приезжал в Жвалово, только если навещая кого-нибудь из родственников. Впрочем, подобная участь выпала многим гостиницам и отелям в последние годы. Народ уже не так любит путешествовать по своей стране; все в основном рвутся за границу, стремятся повидать дальние страны, а интерес к родному краю изрядно упал. Это очень сказалось и на самом селе, и в частности на гостинице Пронина.
Пронин, Андрей Витальевич, был довольно примечательным персонажем. Его страстью было коллекционирование различных редкостей. В течение долгих лет он стаскивал с различных помоек, участков, огородов всяческие ржавые железяки неизвестного назначения, глиняные черепки и горшки, старые утюги, гвозди, кадки, книги, стулья. Всю эту рухлядь он именовал не иначе как «экспонаты» и относился к ней весьма трепетно. Пронин не пренебрегал даже довольно современными осколками посуды или прочими бытовыми отходами – даже если сейчас они не особенно ценны, лет через 50 это уже будет раритет. В гостиничном подвале им было оборудовано музейное помещение, где он мог проводить долгие часы, очищая от ржавчины какую-нибудь подкову или склеивая несколько осколков горшка. Он не скрывал своего увлечения, и многие соседи приносили ему всяческий хлам для пополнения коллекции: моток ржавой колючей проволоки времён второй мировой, гильзы, кованные гвозди. Всё это добро Пронин внимательно изучал, датировал и откладывал в соответствующий тематический отдел.
Посетителей в музее Андрея Витальевича не водилось. Объяснялось это вовсе не тем, что хозяин гостиницы был вредным и никого не допускал к своей коллекции - просто жители села не были шибко образованными и не сильно нуждались в культурном досуге.  Вот и приходилось музею Пронина прозябать в неизвестности, занимая с каждым годом всё большую часть подвала, и единственным, кто мог оценить его историческую ценность так и оставался лишь один Андрей Витальевич.
В это самое время комнате горел свет. Глубоко вздохнув, Рудников опустился на кровать и раскрыл чемодан. Из него была извлечена серая папка, перетянутая двумя верёвками, с надписью: «Проект С.К.И.Ф.». Затем, чуть ниже и мельче, шла другая надпись: «Проект археологических раскопок на реке Устинке».
Открыв папку, молодой человек пролистнул несколько страниц, посмотрел какую-то фотографию, затем углубился в чтение. Прочитав полстраницы, он довольно улыбнулся и закрыл папку, убрав её обратно в чемодан. Затем он достал оттуда аккуратную металлическую флягу и две небольшие рюмки.
-За успешное начало великого дела, - предложил он тост, наливая до краёв обе рюмки какой-то коричневатой жидкостью.
-Не очень-то удачное, - заметил ему на это Косточкин, поднимая рюмку. –Прескверная гостиница, неизвестно где находящийся начальник археологических экспедиций.
-Почему? Съездим завтра в город, узнаем всё, получим печать и разрешение на раскопки. Чего ты всё боишься?
-Я ничего не боюсь, но начало действительно плохое. К тому же неизвестно, разрешат ли нам вообще копать!
-Понырёв – тюфяк полный, я его ещё с прошлого года помню. Такой всегда разрешит, если мы ему лапши навешаем…
-Ну, это-то ты мастер, - не сдержался от комментария Косточкин.
-Про этого Сопкина я ничего не знаю, но раз сидит в такой дыре, то значит, давно уже приписан к разряду старых калош, доживать здесь свой век. И тут такое дело! Ты думаешь, запретит? - усмехнулся Рудников.
-Не знаю, может и не разрешить. К тому же, когда мы деньги начнём клянчить, то тогда точно вовсе нам кукиш покажет.
-Ничего он нам не покажет, деньги-то ведь всё равно не его. Ну да ладно, завтра посмотрим, а пока я хочу сказать, что устал, как дьявол, и собираюсь выспаться.
-Ты же всю дорогу в поезде дрых! – поразился его приятель.
-Ага, до сих пор всё кругом идёт, - усмехнулся Рудников. –Не хочешь спать – так просто не мешай мне.
Растянувшись на койке, Рудников действительно уже через минуту задал такого храпака, что с потолка стал сыпаться штукатурка. Косточкин немного походил взад-вперёд по комнате, разглядывая стены. Это занятие ему быстро наскучило, и он вышел на улицу, чтобы осмотреть село, может быть чего-нибудь прикупить из еды.
Он хлопнул гостиничной дверью, продрался сквозь бурные заросли и вышел на  дорогу.

Глава вторая


Здесь можно сделать небольшое отступление и пояснить, кем же являются наши герои, и какие события занесли их в село Жвалово.
Рудников Сергей Андреевич был 28-летним практикующим археологом, успевшим повидать свет и попутешествовать вдоволь. Вообще, археология была далеко не главным его занятием; он имел способности к любому виду деятельности, и часто предпринимал различные авантюры.
Годы после перестройки очень сказались на бюджете Рудникова. Всё, что он держал в сберкассе, обратилось в труху.
Поклявшись отомстить ненавистным ему спекулянтам, Рудников на время затаился, выжидая более стабильной обстановки. Разочаровавшись в археологии как способе заработка денег, Рудников не отошёл от жизни, а стал делать то, к чему явно проявлял недюжинные способности - заниматься самыми различными махинациями. Он имел знакомых во всех возможным и мыслимых сферах, что помогало многим его затеям. В последнее время он содержал кабак в небольшом посёлке приднепровской полосы, и весьма заработал на нём, вконец спаивая местное население. Однако уплату налогов он по убеждениям считал грабежом среди бела дня, и поэтому уже очень скоро ему пришлось спасаться бегством.
Организация раскопок несуществующего кургана, поиски древних сокровищ или подъём затонувшего во вторую мировую судна с несметными  богатствами на борту были излюбленными манёврами Рудникова. Когда он был совсем на мели, то промышлял статейками на темы археологии, языковедения, магнетизма и НЛО.
 Рудников весьма обстоятельно подходил к делу. Действуя строго по составленному заранее плану, ему всегда удавалось втянуть все возможные и невозможные силы и средства в свой проект, и в итоге вся общественность стояла на ушах. Чаще всего нужно было шепнуть какому-нибудь отлёживающему бока заведующему муниципальным округом, что на территории его юрисдикции закопан клад, и даже показать место, как уже находились спонсоры и желающие помочь в поисках. Карта клада, грамотно составленная опытным археологом, производила впечатление, и даже опытные специалисты путались во всех её перипетиях и тонкостях.
Активно участвуя во всех мероприятиях по поиску сокровищ, Рудников первым лез в болота за выдуманными им сокровищами, нырял на дно реки за Разинскими бочонками с серебром,  разыскивал по лесам вымышленные курганы. В конце он с извиняющимся видом разводил руками,  и выражал надежду на то, что стоит ещё поискать и в соседнем леске – мол, там-то точно уж лежит клад. Выжимать средства из спонсоров он продолжал до тех пор, пока самые незадачливые и доверчивые не смекали, что их водят за нос и не показывали ему шиш.
Рудников предпочитал всё делать самому; впрочем, в таких мероприятиях нельзя обойтись без помощников, и уже очень скоро ему удалось собрать небольшую команду таких же, как он, разочарованных в государстве и обществе молодых и предприимчивых людей. Они помогали ему в самых различных авантюрах, но всю основную работу всё равно выполнял Рудников – другим он просто не доверял.
По своему характеру он был человеком прямым и честным, и обычных людей, так называемых «частных личностей», он никогда не обманывал. Зато вот растрясти мошну муниципальному округу или заставить заплывших жиром толстосумов отпустить ему огромные кредиты он искренне почитал за благо и даже не задумывался над законностью таких действий.
Впрочем, Рудников всегда действовал с таким рвением и энтузиазмом, что и сам порою начинал верить в свои выдуманные спрятанные богатства. В конце концов, его изыскания приносили и вполне материальный результат: пара откопанных в ходе раскопок горшков отправлялись в экспозицию местного музея, газетам было о чём писать в течение целого месяца, а общественности, соответственно, о чём говорить, неудержимым филантропам представлялась возможность показать себя в деле, а  студентам-археологам – получить полезную практику, сам же Рудников срезал порядочный куш и всегда в конце был настолько доволен собой, как будто он раскопал по меньшей мере Трою.
Его проницательный взгляд делал половину дела. Глядя в глаза такому человеку, никогда не подумаешь, что он может ошибаться. Людям такой породы хочется верить, на них хочется положиться.
После некоторых не совсем удачных событий, когда Рудникову пришлось в очень короткие сроки сворачивать свои дела и убираться как можно дальше, молодому человеку и попался на глаза Косточкин, открытый и довольно простой в общении паренёк. У него не было такого наглого напора и смекалки, как у Рудникова, но он всецело доверял своему товарищу и смело участвовал во всех его делах.
Косточкин работал программистом, но после сокращения штатов был снят с должности. Некоторое время он жил на квартире со своими родителями, но потом уехал с Рудниковым в поисках лучшей доли. В последние полгода он почти не бывал дома, путешествуя по разным уголкам севера России.
Свернув свою деятельность с берестяными грамотами под Новгородом, приятели погрузились на поезд и за два дня добрались до Тулы, а прямо оттуда – в Жвалово. Здесь Рудников имел некоторые виды на сокровища легендарного разбойничьего атамана Кудеяра, закопавшего в округе, по кладовым записям, около десяти бочат серебра.
Дело было организовано достаточно основательно, впрочем, как и всегда. Используя древнерусскую литературу и некоторые весьма сомнительные источники, Рудников быстро составил план систематических раскопок по всей полосе курганных захоронений. Дядя, председательствующий в археологическом научном секторе города Михайлова, не глядя шлёпнул печатью «одобрено» по заглавному листу проекта любимого племянника. Теперь дело было за малым: добиться разрешения от местной администрации, добыть кредит и, желательно, получить (хотя бы на неделю-другую), бесплатную и благодатную рабочую силу в виде студентов.
Впрочем, для этого надо было посетить город, а это произойдёт только на следующий день. Сейчас же мы остановились на том, что Косточкин вышел из гостиницы «Два петуха» и идёт по главной сельской улице.
-Пожалуй, хозяин не соврал, когда сказал, что на гостиницу ещё никто не жаловался, - бормотал он. – Просто у всех хватало ума туда не заселяться.
Ругая почём зря плутоватого хозяина гостиницы, сам отель и всё село вместе взятое, программист сам не заметил, как подошёл к магазину с банальным названием «Всё для садоводства».
Старое одноэтажное здание из тёмного кирпича стояло на некотором углублении от фасадной линии улицы, зажатое двумя соседними домами. Впрочем, оно было достаточно крепким и производило не такое гнетущее впечатление, как другие строения села.
Здесь жители закупали многие жизненно необходимые для сельскохозяйственной деятельности предметы. Небольшой магазинчик играл немаловажную роль в жизни садовода; так как других подобных лавок в округе не было, то приходилось довольствоваться местными товарами. В воскресные дни здесь толпилась огромная очередь, извивающаяся и тянувшаяся через улицу. Часто случались и драки, когда кто-то пытался пролезть вне очереди; в таком случае вся толпа проявляла некоторую солидарность по отношению к друг другу и общими усилиями изгоняла возмутителя общественного порядка.
На самом деле, магазин часто служил и просто местом сбора окрестных сплетников и краснобаев; здесь можно было найти себе немало благодатных слушателей, готовых внимать вашим историям хоть целый день. Придя сюда с утра пораньше, чтобы не толкаться в большой очереди, многие огородники зависали здесь до позднего вечера.
Зайдя внутрь, Косточкин очутился в небольшом, пропахшем алкоголем и куревом помещении с тусклым освещением. По углам сидели разные люди; лица, не внушавшие особых симпатий, взирали на незнакомого молодого человека с искренним удивлением.
Самое удивительное было то, что нигде в комнате не было даже какого-либо намёка на прилавок. Конечно, Косточкин и не ожидал здесь увидеть широкий ассортимент разных товаров, но что-нибудь всё-таки должно было бы продаваться.
-А где же магазин?- вежливо спросил Косточкин, слегка наклонившись вперёд.
-Дальше, - махнул куда-то рукой один из мужичков, удивлённо смотря на молодого человека.
Только сейчас бывший программист увидел небольшой дверной проём, завешенный однотонным полотнищем, который, судя по всему, отделял помещение магазина от курильни или чего-то в этом роде. Пройдя в проём, Косточкин попал в помещение, раза в два большее предыдущего, но ничем особо не отличающееся; впрочем, при ближайшем рассмотрении можно было разглядеть на одной из скамеек большие весы с гирьками и какие-то мешки. Народу было несколько больше; все они стояли рядом с этой скамьёй и громко гудели.
Торг в Жваловском магазине складывался на манер аукциона, то есть  что-то между ярмаркой и базарной лавкой. Все кричали, торговались, совали деньги; нормированных цен на товары не было, и продукты доставались тому, кто больше за них платил.
Подобная система, на самом деле, была очень действенна и заразительна; она пробуждала чувство борьбы и соперничества, заложенное в каждом из нас и не чуждое даже самому смиренному аскету. Таким образом можно было приобрести огромное количество совершенно не нужных вам вещей и потом не знать, как от них избавиться.
Оставим же на некоторое время Косточкина в магазине и  осмотрим село, которое к вечеру, кстати, стало понемногу оживать. Из небольших домишек стали вылезать люди, и потягиваясь, стягиваться к сельскому кабаку. Те, кто работал на полях, завершали свою работу; впрочем, таких было немного. Как уже было сказано, основу жизнеобеспечения села составляло сельское хозяйство. Однако это был явно способ не обогащения, а скудного выживания. За редким исключением весь урожай пропадал, но нельзя сказать, что все жители села были так уж ленивы. Просто уж не смогли они приспособиться к такой батрацкой жизни, и различные факторы просто не позволяли их урожаю взойти. Бывало, наступала страшная засуха; вся земля трескались от жары, ручьи, куда коровы ходили на водопой, пересыхали, всё живое на полях погибало. Бывало и наоборот: постоянные дожди заливали пашни, люди сидели по домам неделями, урожай затапливался и сгнивал. Случались и иные напасти: саранча, бракованные удобрения, нашествия кротов, грызунов, и всяческие другие неприятности.
Хороших урожаев Жвалово не знало; впрочем, был как-то случай, что поспел урожай. Все, признаться, были весьма удивлены: как это так? Никто порядком и не знал, что с ним делать-то надо – таких оказий давно уж не случалось. Некоторые предлагали оставить его так, авось ничего и не будет, чай, к весне-то  он куда-нибудь и денется; большинство же, посовещавшись, решило-таки собрать всё, что у них выросло, и отправить на городской продуктовый склад. В течение нескольких дней шла борьба с урожаем; наконец, тыквы и кочаны были все выкорчёваны и погружены в фургон, который был отправлен в Томенск. Всё село вздохнуло спокойно.
На окраине села находилась большая свалка. Размеры её могли бы сравниться с размерами знаменитых пирамид в Гизе; огромные горы мусора и всяческой дряни ежедневно сносилось туда. Однако эта свалка играла роль не только места, куда все сносят мусор; она являлась гораздо большим для жителей села. Здесь находились огромные залежи различных вещей, ненужных для одних, но жизненно необходимых другим. Свалка являлась чем-то вроде обменного пункта разным хламом между жителями Жвалова, которые, нисколько не смущаясь, могли целыми днями копаться в горах мусора в поисках нужной вещи. К примеру, радиолюбители всегда могли найти нужную деталь в каком-нибудь старом радиоприёмнике или телевизоре, выброшенным хозяевами за ненадобностью, садовод мог поискать обрывок шланга для полива, неподошедший кому-то, затеявший строительство дачник всегда мог рассчитывать на вполне порядочный кусок доски или стекла, также оставленный кем-то.
Даже пищевой мусор, казалось бы, совсем непотребный для употребления, почти всегда целиком уничтовался различными животными, также забредавшими на свалку села в поисках поживы; таким образом, жваловская помойка была превосходным производным безотходного производства и потребления.
Подобное отношение к помойке, как к неким закромам с всевозможными дармовыми благами, настолько прочно вошло в личную жизнь жителей села, что совершенно не представлялась им чем-то предосудительным; напротив, прежде чем пойти и купить что-нибудь в магазине, все сначала искали потребную вещь на свалке, и шли в магазин, только если там не находилось ничего подходящего.
Впрочем – кто знает? Любое общество, замкнутое на какое-то время от внешнего мира, неизбежно эволюционирует и изменяется в соответствии с потребностями и запросами окружающей среды. Отбрасывая старые, ненужные уже традиции, нормы, порядки, общество постоянно обновляется и движется к максимально удобному на этот момент способу сосуществования группы людей с остальным материальным миром. Изолировавшись от других, такая группа скрывается от общего и всеобъемлемующего процесса глобализации и скрытно от всех изменяет свои устои и порядки, переустанавливает моральные и этические нормы. В самом обществе эти процессы едва ли заметны; однако когда пелена спадает, и весь мир снова может увидеть это общество, оценить его состояние и уровень развития, то продукт такой эволюции неизбежно предстаёт всему цивилизованному миру неким общественным уродом, моральным калекой, если так можно выразиться. Такое было, когда европейские средневековые цивилизации познакомились с бытом американских индейцев и австралийских аборигенов, такое наблюдалось, когда спал железный занавес СССР и Европа увидела советское общество, такое мы можем видеть, наконец, в селе Жвалово.
То, что хорошо для одних, не всегда будет хорошо для других; все мировые завоевания строились на простом непонимании этой истины. Относительность существует во всём, и отрицать это сегодня довольно трудно; поэтому не будем судить слишком строго жителей села за их слабости и неясные для нас обычаи, скажем лишь, что для своих условий они вели себя подобающим образом.
Река Устинка, протекающая через село, являлась опорой и оплотом жителей. Женщины стирали здесь белье; мужчины ходили на рыбалку – популярное занятие в селе, причём именно как добыча пищи, а не спорт; здесь же жваловцы умывались, чистили свои «Жигули» и «Волги», конечно, те, у кого они были; в общем, река играла большую роль в жизни села.
Устинка была неглубока – в самых своих глубоких омутах она редко достигала двух метров. Однако быстрое течение и частые пороги делали её опасной для путшествия рекой. Только самые опытные старожилы знали все её подводные течения, камни и преграды, и редко кто отправлялся по ней плавать на лодке.
Когда-то, впрочем, Устинка была очень полноводной рекой – об этом красноречиво повествовали широкие и глинистые края огромного оврага, в котором она протекала. Из года в год в пору весеннего половодия быстрые потоки размывали и подтачивали берега, которые оползали в реку и уносились быстрым течением. Каньон становился всё глубже, река уходила всё сильнее вглубь оврага, болота, из которых Устинка брала начала, осушались, и река мелела. И вот спустя тысячелетия Устинка превратилась в одну из тех рек России, у которых было большое прошлое, но никаких преспектив в будущем.
А сколько событий, сколько битв знала эта местность! Здесь проходили войска Ивана Великого, по Устинке шёл к Туле Степан Разин, в окрестных лесах мыкался в былое время сначала Лжедмитрий первый, а потом и Лжедмитрий второй. Во время первой и второй Отечественной войны в устинском лесу действовали партизаны, а город Томенск был оккупирован врагами.
Боевое прошлое сказывалось на характере местности: рядом с рекой имелось несколько прудов – воронок от снарядов, в лесах часто попадались снаряды или ржавые патроны. В своё время поля, граничащие с селом, были выжжены дотла, но к нашему времени следов этого бедствия не осталось.
Много, много всего можно рассказывать и вспоминать про Жвалово и его окрестности, но не стоит слишком отвлекаться от повествования – это просто неуважение к читателю, и максимум, что может позволить себе добропорядочный автор, это небольшое философское отступление, естественно, затрагивающее описываемую в произведении тему.

*  *  *
Наконец, Рудников, спавший на гостиничной койке, проснулся, и, открыв глаза, попытался вспомнить, где же это он находится. Вспомнив всю эпопею с гостиницой, молодой человек недовольно скривился – ему вовсе не хотелось снова общаться с малоприятным хозяином гостиницы. Поэтому, надев на себя куртку, он осторожно поднялся с постели, спустился по лестнице, тихонько прокрался через холл и вышел из гостиницы.
Солнце уже клонилось к закату, закутавшись в красное туманное зарево. Дневной зной прошёл, и дул прохладный ветер.
Поёживаясь, Рудников пошёл вдоль улицы, посматривая по сторонам в поисках своего товарища. Был уже одиннадцатый час, следовало запастись провизией и навести ещё кое-какие справки, после чего уточнить завтрашнее путешествие в город с хозяином гостиницы.
Составляя примерный список того, что нужно будет отхватить в каком-нибудь придорожном магазинчике, Рудников заметил на противоположной стороне дороги Косточкина. У того был какой-то обескураженный вид, словно его обокрали или обманули; в руках он держал что-то большое и круглое.
Убедившись, что тот его не видит, Рудников перешёл дорогу и махнул рукой перед носом у программиста. Тот с каким-то испугом отпрянул от него.
-Ты чего? – с удивлением спросил его Рудников. Косточкин сильно смутился и покосился на предмет, который был зажат в его руках.
-Да вот, - извиняющимся тоном показал он Рудникову свою ношу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась кочаном капусты.
-Это что? – недовольно скривился Рудников, зажав нос – запах от овоща шёл довольно-таки специфический.
-Кочан, - приосанившись, ответил ему Косточкин. – Я его в лавке выторговал, мне за полцены отдали.
-Зачем он тебе? – удивился Рудников. –Выкинь его, лучше пойдём нормальной еды купим.
-В дороге поедим, - вступился за свою покупку Косточкин. – Натуральный продукт, это не городская капуста. Правда, пришлось ещё совок для рассады взять, не знаю, куда его приспособить, но кочан только с ним продавался.
После долгого спора совок был выброшен в кусты, а Рудников с Косточкиным, нёсшим своё приобретение подмышкой, направились в сторону продуктового магазина.
Однако по пути возникли непредвиденные трудности. Кочан, который до известного момента вёл себя достаточно спокойно, вдруг стал сильно разить тухлятиной. Рудников обогнал своего приятеля на добрый десяток метров, а Косточкин повернул голову вбок и старался как можно реже дышать. Однако это не спасало встречных прохожих, которые сначала с удивлением, а потом с негодованием косились на молодых людей и старались перейти на другую сторону дороги. Впрочем, до магазина дошли достаточно спокойно.
Однако в небольшом магазинчике запах гнили распространился мгновенно, как если бы его в течение нескольких лет бы использовали как хранилище капустных отходов.
Сначала все не могли понять, что же произошло, а когда поняли, то отказались обслуживать Косточкина. Напрасно он уверял, что этот качан ему только что всучили в лавке недалеко отсюда и что он вовсе не гнилой. Ему указали на дверь и повелели прекратить это хулиганство. Косточкин вышел, но лучше не стало. Открытые форточки и окна не помогали, и магазин на полчаса потерял дееспособность. Только когда внутрь стало возможно зайти, то Рудников быстро купил все нужные продукты и покинул его.
С кочаном нужно было покончить, и Косточкин предложил  просто забыть его на крыльце магазина. Однако Рудников нашёл это слишком уж подлым и, отойдя от магазина, положил его на краю дороги. Молодым людям удалось отойти на некоторое расстояние, но через несколько минут их догнал садовод с огромной мотыгой в руке и довольно красноречиво попросил забрать свой овощ подальше от его участка.
Рудников хотел подложить качан на автобусную остановку, но ещё задолго до их приближения к ней все отъезжающие были настроены крайне недружелюбно и даже не подпустили молодых людей близко.
 Отчаявшись избавиться от ненавистного качана, Косточкин уже хотел выбросить его в колодец, который находился неподалёку от станции. Однако Рудников заметил, что этого лучше не делать, так как после такого действия по селу может пройти мор.
Подойдя к самой гостинице, молодые люди так и не придумали, как избавиться от капустного кочана. Никто не согласился забрать его даже даром, а все попытки подложить его куда-нибудь неизбежно заканчивались тем, что окрестные жители догоняли Косточкина и требовали забрать свой продукт.
Нельзя обвинить жителей села в какой-либо злобе или иной форме неприязни к приезжим -  напротив, туристы из города или даже более отдалённых краёв страны всегда внушали местным некоторое уважение и интерес – однако уж слишком специфичный запах излучал качан Косточкина, и он никак не способствовал дружелюбному отношению к себе.
Большинство жителей Жвалова были замкнутыми и малообщительными людьми, не идущими в своих мыслях дальше собственного огорода. Но такими их сделала неплодородная местность, требующая постоянного ухода за собой и внимания. Любая местность оставляет свой отпечаток на народе, который её занимает, любая сфера вообще изменяет общество в целом, его интересы и предпочтения. В Московском княжестве, славившемся своими победами,  складывались былины о богатырях и славных битвах, а Новгородском, славившемся своей торговлей – былина о купце Садко. Мы можем проследить такую зависимость в судьбах разных народов, и нельзя не согласиться, что население каждой страны имеет какой-либо свой характерный признак. Например, становление Российского государство в целом обосновывалось потребностью организовать сильную власть и сплотить население для более успешного ведения хозяйства на скудных и нераспаханных землях. Из этого вытекали и последующие основы поведения русского народа; к примеру, на западе всегда земля высоко ценилась и считалась источником богатства – на Руси же рыболовные реки и озёра ставились выше, чем поля и луга; на северных, совсем холодных и бедных землях гораздо прибыльнее было сходить в поход на свенское поселение, чем распахать свобственное поле.
Природа всегда влияла и будет влиять на человеческое общество; от этого влияния избавиться невозможно. Люди выделились из миллиардов живых организмов, развив среди множества всевозможных качеств исключительно интеллект; обособившись от природы, общество осталось связанным с ней навеки, лишь поднявшись на ступеньку выше над прочими тварями.
Люди не зависят от небольшого дождя, но сильный  и продолжительный ливень способен сильно повлиять на их планы; холодная зима не застуживает досмерти, но раздражает. Люди научились предсказывать и даже изменять погоду, но продолжают умирать от наводнений и землетрясений.
Однако вернёмся к Рудникову и Косточкину, которые к этому времени уже были в своём номере, составляя план действий на завтра. Рудников сидел за столом и что-то быстро писал в своей папке, Косточкин пил уже третью рюмку из фляги своего приятеля. Темнело. За окном были видны деревья, стоявшие рядом с дорогой, раскачивавшиеся на сильном ветру. Тяжёлые, чёрные тучи собирались на небе, грозя разразиться проливным дождём.
От кочана, кстати, им удалось избавиться. Уже под покровом ночи Косточкин попросил кирку у Понырёва, хозяина гостиницы, и, отойдя подальше в поле, закопал ненавистный кочан в глубокую яму.