Высший пилотаж

Сегодня я сжигаю твои письма. Все до одного.
Смотри - в этом ты рассказывал мне о том, как впервые сам взялся за штурвал и потянул его на себя. Это был твой первый полет. Ты писал мне, как растворяешься в небе, как не остается ничего, кроме этой яркой, режущей глаза синевы. И про то, как ты тогда не слишком удачно совершил посадку, оставив правое колесо на траве, и тебе пришлось выплачивать стоимость его починки. Но все это была ерунда, потому что ты впервые оторвался от земли. Ты впервые нашел бога в себе.
А вот в этом ты летаешь уже вполне смело, крепко держишь в руках штурвал, наушники пилота почти не соскальзывают с твоей головы и ты даже улыбаешься весьма дружелюбному пареньку, которого посадили тебе в помощники. Я тогда исходил от ревности, когда читал эти строки, потому что одна твоя улыбка - это же совершенное чудо, а ты даришь ее кому-то другому. Правда потом ты написал, что в этот день у вас сгорел двигатель, и вы чуть не упали, благо высота была небольшая. И я тут же забыл о ревности, потому что - божемой - это же твой первый сгоревший двигатель, твоя первая почти_что_смерть, это один из самых важных моментов в жизни любого летчика.
Это письмо о том, что тебе впервые доверили "серьезное дело", и пусть это всего лишь перевоз крошечного, никому не нужного груза от одного мелкого человечка другому, но ты уже страшно горд и доволен собой, и ты не провалил это задание, и ветер, что свистел в твоих ушах, звенел радостью и самодовольством, и ты чувствовал это, и смеялся прямо в воздухе, и даже прозевал воздушную яму, и смеялся из-за этого еще больше.
А вот это письмо совсем короткое и скомканное, потому что в этот самый день началась война, тебя посадили в бомбардировщик и заставили убивать. Ты тогда еще не знал, что это значит, и был страшно недоволен и зол, и не хотел ни-за-что не хотел убивать. Но ты ведь все понимал - это задание. И ты сел за штурвал, надел наушники (они, кстати, совсем уже не спадают, наверное, ты вырос еще больше) и поднялся в воздух. В твоих глазах тогда плескалась ненависть, но ведь совсем еще не к тем людям, которым разрывало тела твоими же бомбами. Ты закрывал глаза на каждом взрыве и считал до шестнадцати - я не знаю, почему именно это число тебе так нравилось, но ты всегда ждал шестнадцать секунд прежде чем уничтожить еще тысячу жизней. Небольшой подарок от бога. Да-да, ты уже тогда чувствовал себя богом, хоть и проклинал всю ночь и правительство, затеявшее войну, и начальника, отдавшего такой приказ, и самого себя, не сумевшего ослушаться и помочь всем тем, кого пришлось взорвать.
В каком письме ты начал их считать? Ах, вот оно. Здесь ты с немного маниакальным блеском в глазах (я его не вижу, но чувствую, что он есть) пишешь, что сегодня взорвал на два больше села, чем твой приятель. Ты пытался считать даже людей, но это слишком сложно, потому что они, гады непонимающие, тут же разбегаются и суетятся, как в огромном муравейнике.
Это то письмо, в котором ты перестал переживать по поводу того, что я нахожусь во вражеском десанте и в любой момент мы можем получить приказ сбить друг друга. Впрочем, я думаю боялся ты этого всегда, но именно сейчас затолкнул эту мысль так глубоко, что она перестала читаться между строк в каждом абзаце, и я наконец успокоился. Потому, что решил - ну не может нам так не повести вдруг. Мы в разных лагерях, мы - враги. Но мы не убьем друг друга, даже если прикажут. Знаешь, а мы ведь никогда об этом не говорили. Но я всегда знал - ты не сможешь меня убить. Ты считаешь деревни, которые разбомбил, но я навсегда останусь запретной зоной.
Вот сейчас я беру в руки твое последнее письмо. Здесь ты говоришь, что дан приказ на бомбежку моего города. Я почти вижу твое отчаяние, оно скользит в скачущем почерке и оборванных окончаниях. Ты сбиваешься с мысли в середине каждого абзаца и начинаешь твердить, что вырвешь штурвал и наденешь его на голову командующему, если он не отменит этот идиотский приказ. Это первое письмо, в которым ты говоришь, что любишь меня. Это первое письмо, читая которое я плачу и комкаю его в руках, чтобы через секунду разгладить и читать снова. Это первое письмо, на которое я не отвечаю. Потому, что этой ночью я сел в кабину пилота и полетел сбрасывать три бомбы на ваш лагерь. Потому, что я никогда не считал убитые мною жизни и никогда не смог бы перестать ненавидеть себя за то, что делаю.
Я должен был убить тебя первым. По праву любви.
И вот сейчас я сжигаю все твои письма и совсем не плачу. Сегодня мы летим бомбить собственный город. Потому, что теперь я отдаю приказы. Потому, что война сломала не столько тысячи жизней, сколько тысячи душ. Потому, что мы летим убивать самих себя. Чтобы смотреть на свою смерть и смеяться.
Я погибну этой ночью. Главное - ты погиб первый. Ты не будешь плакать о моей смерти. По праву любви.