2 Электросталец Гл. 1-10

Часть первая   1940-1950


Гл. 1

1 9 4 0

Берлин беснуется: опять:
Идёт торжественный парад…
Колонны ровные солдат
Идут зелёно-жабьим строем,
Не замечая ничего,
Перед ефрейтором –"героем"
И чёрным выводком его.

Как древнеримский император
Глядится Гитлер в профиль, в фас,
О, если б видел либен фатер,
Кем киндер стал его сейчас!

А киндер-то, палач Европы,
Истошный "хайль" срывает с губ,
Он очень горд собой, ещё бы!
Он бог! Он царь! Он душегуб!

Он упоён великой властью,
Он для Германии кумир,
И движимый безумной страстью,
У ног своих он видит мир!

Он видит немцев господами
На сотни… тысячи годов,
Со всеми страшными правами:
Казнить и миловать рабов.

Немного Гитлер тратил сил
На эту самую Европу;
Её прошил на танках сходу
И в три недели победил.

Вот Австрия в цепях аншлюса,
И гордый некогда народ,
Теперь в цепях неравного союза
На поводу у Гитлера идёт.

А дальше – больше! Гитлер верит:
Настал его великий миг
И легкомысленной Европе
Нанёс решительный блицкриг:

В крови потоплены поляки,
Взяты в полон чехословаки; -
Париж и Лондон предал их,
"Друзей-союзников" своих.

Неловко мнётся Чемберлен
Палаты лордов гордый член…
Не он ли мир Европе обещал?
И всех с улыбкой уверял,
Что Гитлер просто божий агнец,
Что никакой он не злодей…
Что?!… Он напал?!… Он у дверей?!….
Адольф! Какой же ты поганец! –
Так обмануть "доверчивых" людей!

И вот над Западной Европой
Взвился коричневый орёл,
Он торжествует в дикой злобе:
В когтях Европа у него.

И с высоты коварной славы
Увидел Гитлер, пёс кровавый,
"На глиняных ногах колосса" -
И план безумный "Барбаросса"
Возник в дурацкой голове
На гибель  немцам и себе.

На этом стихи обрываются. Когда же Любимцев спросил Зуйкова, что же "сталось с Чемберленом", то Данила со свойственной ему невозмутимостью ответил, что у него пропало вдохновение и возвращаться к этим стихам он не намерен. Виктор Николаевич. не стал спорить с ним: поэты, да ещё любители -  непредсказуемы в своих поступках

Для любого человека I-ое пятилетие жизни особенно значимо, ибо в эти годы в человеке закладывается фундамент его будущего. Данила Зуйкова не стал исключением. Ещё в утробе матери он ощущал на себе всю беспокойность той поры, когда мама жила в условиях начавшейся войны с немецким фашизмом, и потому нервничала и переживала за будущеё своего ребёнка и своей семьи.

22 июня.
Утро. Тишина на границе.
Солдаты спят, их сонные лица
Во сне улыбаются;
Не знают они: беда надвигается,
Страшная сила, сила фашизма;
Времени нет, оно на исходе;
Там, за кордоном, урчат механизмы,
Там маршируют в тихом походе
В мышастых мундирах солдаты Германии,
 "Великого" фюрера, "великого" рейха;
Но только без звука, но только без смеха…
Молча идут, знают заранеё:
На убийства идут и злодеяния.

А страна Советов 21 июня жила беспечно, ни о чём не подозревая, готовясь отдохнуть в воскресенье.
 Настя рвалась поехать в Удельную к Фаине. Уговаривала мужа, что перенесёт дорогу хорошо - до родов ещё целых два месяца  - а ей надоел город, и она хочет подышать свежим воздухом, увидеть золовку, посудачить с ней о женских делах. Но Василий был неумолим и не согласился, говоря:
- Потерпи. Вот, когда родишь, тогда хоть живи там, а сейчас - нет! С двумя поездами, с двумя пересадками туда, и таким же манером обратно… Нет, Настенька, рисковать не будем.

 
Опустилась тишина
На уснувшие поля,
На города уснувшие;
Только речка непослушно
Вдалеке журчит,
Да насторожённо
Часовой стоит.

Рядом вон граница;
Рядом неспокойно,
Что-то там творится:
Расшумелись больно;

Лязгает железо
И урчат моторы,
Как бы не полезли…
Вроде б разговоры?…

Что же? Показалось?…
Но вот грянул выстрел,
Тишина распалась,
И орудья взвыли…

Кузнецов Игнатий,
Часовой границы,
Над тобой промчались
Рейховские птицы…

Огненные смерчи
Землю разрывают,
И казармы рядом,
Жарко полыхают.

Мечутся фигуры,
Прыгают с окон,
И запели пули
С четырёх сторон.

Часовой контужен,
Хочет приподняться,
Как сейчас он нужен,
Чтоб с фашистом драться…

Кое-как прополз он
Метров восемнадцать,
Только б к пулемёту
Поскорей добраться…

Там у пулемёта,
Лейтенант лежал,
Присыпанный землёю,
Убитый наповал.

Ещё недавно, с полчаса,
В нём жили мысли и мечты,
Была любовь – теперь их нет,
Безжизненно глядят глаза
В померкший белый свет.

"Эх, товарищ взводный, -
Игнатий прошептал, -
Немного ты, родимый,
С фашистом воевал,

Но ведь я-то целый!
Значит, буду мстить…
Так, возьму прицелы
И начну косить… " -

Только вот Игнату
Тяжко без друзей…
Он достал гранату,
Бросил посильней;

Взорвалась граната…
Что? нехорошо?
Получите, дьяволы,
Парочку ещё!

Жаль погранзаставу:
Уничтожил враг,
Но у переправы
Держится Игнат;

Только бой неравный,
Только он один;
Ну да пусть же знают:
Мы не клоним спин
И за землю русскую
Жизни отдадим…

Сколько раз контужен,
Сколько ранен раз –
Не считал Игнатий
В этот тяжкий час.

Он из пулемёта
Хлещёт по врагу –
Многие остались
Лежать на берегу…

Но над головою
Завизжал снаряд,
И землёй родною
Был накрыт Игнат:

Точно кувыркнулся
Он в какую темь,
Тихо погасился
И исчезнул день.

А когда очнулся:
Тишина вокруг,
Слабо усмехнулся:
Значит, не каюк!

Значит, рановато
Списывать его:
Он ещё покажет
Немцам – кто кого!

Только что такое?
Что за лес вокруг?
Кто тихонько шепчет:
"Тихо, тихо, друг?" -

Уберёг Игната
От лихой напасти
Савченко Иван,
Из соседней части
Воин-великан;

Сам Иван жестоко
Весь изранен был,
Но тащил Игната
Из последних сил…

 
22 июня Молотов объявил по радио, что фашистская Германия в нарушении всех договоров вероломно напала на Советский Союз.
Василий только и сказал жене:
- Ну, вот тебе и отдохнули, - и погладил жене живот, а потом прислонился ухом, - Ишь ты, волнуется…
- Это я волнуюсь, Вася, как же жить дальше будем?
- А ты поменьше волнуйся, ребёнка береги. Пойдём, погуляем.
Но на улице уже народ собирался кучками и обсуждал ужасную новость.
Анастасия Андреевна вспоминала:
- В воздухе прямо чувствовалась всеобщая тревога. Вроде бы и солнце светило, а всё равно, как марево какое упало на землю.

ЗАЩИТНИКАМ  БРЕСТСКОЙ  КРЕПОСТИ.

Боец, израненный, голодный,
В бинтах кровавых голова,
Карандашом едва царапал
Предсмертные слова:

"Пишу под вражеским огнём…
Живым не дамся супостатам,
Я был и остаюсь солдатом
И не жалею ни о чём.

Прощай, Любашенька, родная,
Я жил тобой, тобой живу,
И в час последний, умирая,
Твоё я имя назову.

И имя сына дорогого
Я назову, душой скорбя,
Никитку береги, родного,
И береги, прошу, себя…

Вот лезут снова… Не уймутся!…
Ну, что ж, ползите… ничего!…
Со мной гранаты остаются -
И мы посмотрим, кто кого!…".

                Гл. 2
Из жизни Зуйковых
Итак, Автор достаточно долго водил друга-читателя вокруг да около, и теперь пришла пора рассказать о рождении своего героя.
В конце августа 1941 Василий Данилович (отец нашего героя) с утра прибежал в роддом, чтобы узнать о состоянии жены, у которой в 12 ночи начались схватки. Зуйков тут же вызвал скорую помощь и отвёз в роддом. В роддоме Василий Данилович с огромной радостью узнал от акушерки, что жена его полшестого утра родила ему сына!!!
- В мальчике семь фунтов и 48 сантиметров росту
.- А ручки?… ножки?… головка?…
- Всё нормально. Мальчонка чистенький, крепенький и… в рубашонке родился, - с улыбкой добавила акушерка. – Так что не беспокойтесь, папаша.

Впоследствии Анастасия Андреевна  всегда с несвойственным ей умилением говорила сыну о том, что он родился "семи фунтиков" и в "рубашонке".
- Сам не ахти какой большой, а крику от тебя было много. Иногда так раскричишься, что ни на минуту нельзя тебя оставить.

Зуйков-отец тут же побежал на работу отпрашиваться. Хоть время и военное, но администрация цеха пошла ему навстречу и… освободила от дневной смены: пусть купит жене цветы, ведь праздник какой! А отмечать рождение сына можно и в выходной день. Почти весь день Василий Данилович проболтался под окнами роддома, посылая жене фрукты, записки, опять цветы и опять фрукты. В записках просил подробно описать ему сына, на кого похож и прочеё…
Работал он с большим подъёмом, воодушевлённый поздравлениями друзей по работе. Вместе с ним в вечер вышли  друзья Никита и Николай.

Как только жена вышла из роддома, то Василий Данилович окружил её и сына бесконечной заботой и вниманием. Едва  приходил с работы, то первым делом САМ заворачивал сына в одеяло и отправлялся гулять. Он буквально дрожал над сыном. С какой дотошностью Василий Данилович следил за тем, чтобы жена полностью отдавала грудное молоко маленькому Данилке.
В этот короткий трёхмесячный срок он спешил отдать сыну всю свою любовь, тепло, все надежды, словно предчувствуя  скорую свою гибель. Ведь он, несмотря на бронь, освобождавшую его от призыва в армию, уже написал заявление с просьбой отправить добровольцем на фронт.

Ужасной силы нам удар
Нанёс фашист-бандюга,
Заполыхал войны пожар
От севера до юга;

И вновь, как в древни времена,
Печаль и Стон летят над Русью,
Они – два чёрные крыла
У Смерти… Скорбной грустью
Полны глаза людей,
Ещё вчера не знавших горя,
А ныне слёзы матерей
Наполнили бы море.

Да, мы не знаем до сих пор
Всей правды первого удара; -
Он нам беспечности укор
И многих лет кошмара…

Дымят багровые закаты
Над степью, где недавно стихнул бой;
Лежат убитые солдаты,
Клочок земли, прикрыв собой.

"Клочок земли"… Ценою жизни
Солдату стоил он сейчас,
Но тот "клочок" лишь часть Отчизны,
А сколько будет их у нас –

Потерь громадных территорий,
Опустошённые войной,               
Где дым зловещих крематорий
 Повиснет мрачно над землёй…

Но… поздно Сталина винить
Судом новейших поколений…
Историю никак не изменить
Ни окриком, ни властным повеленьем.

О трусах я не буду говорить –
Но жаль солдат военнопленных…
Вот им пришлось вся чашу горькую испить:
Издёвок, пыток, униженья,
Расправ крутых, уничтоженья,
Курганы трупные в концлагерях,
Где смерть плясала на людских костях…

И как потом брала тоска:
В бою жестоком гибель лучше,
Чем жизнь за проволокой колючей
С клеймом бесправного раба…

И всё ж... как ни было, но враг
Пришёл на нашу землю,
С её лица сметает он
И город, и деревню.

Рассказ знакомой женщины.
"Мне было 12 лет, когда началась война. Жили мы в деревне на Смоленщине. Фронт быстро приближался. Отца забрали на войну, и мать осталась с нами с четверыми детьми. Я была старшей. Хорошо ещё, что отец успел вырыть погреб под домом поглубже.
 Дороги войны проходили через нашу деревню. Высыпав за ограду, мы смотрели на отступавших красноармейцев, тёмных от пыли и пота, на боевую технику, с рёвом двигавшуюся следом.

Как ненавистно отступленье…
Минуя город иль селенье
Солдаты шли, потупив взор:
Ведь отступление позор,

И стыдно каждому бойцу
Смотреть, оставшимся в глаза,
И катит медленно слеза
По запылённому лицу…

Что будет с этим стариком?
Вот с этой женщиной с ребёнком?
С деревней, городом, посёлком?
Со всей страной?! Ответит кто?!…

- Потом стали слышны дальние разрывы снарядов и бомб и, наконец, над деревней появились фашистские самолёты и на нас стали падать бомбы. Не передать ужаса, какой испытывали мы, сидя в погребе и чувствуя, как содрогается земля от близких разрывов. Достаточно прямого попадания, и от нас ничего не останется. После бомбёжки мы вылезали из погреба и робко шли смотреть на то, что натворил "фрицы" в деревне. Многие избы были разрушены и в них погибли целые семьи...

- Я с мамой копалась на огороде, когда внезапных началась бомбёжка. Две сестрёнки и брат сидели в избе. Мы услышали рёв моторов над головой и метнулись к дому; и тут мама заметила, что наша бурёнка на привязи у плетня; мама кинулась её отвязать и только подбежала к ней, как взметнулась и задрожала земля…  Всё произошло на моих глазах…  Когда земля и пыль улеглись, то на месте, где стояли мама и корова зияла большая воронка….
Так, в 12 лет, я стала матерью и отцом для своих сестёр – 8 и 6 лет – и 4-летнего брата.
Вскоре немцы вошли в деревню. Они расположились в уцелевших домах, в том числе и в нашем. А мы жили,  где придётся: в хлеве, в баньке, иногда в лесу, возле озерца, в котором  ловили рыбу. Многие деревья были покорёжены и свалены бомбами; мы бродили среди них, обходя воронки, и собирали ягоды, грибы и всё, что болеё или мене пригодно для еды.

Молчит притихший лес,
Израненный фугасом;
И нервной дрожью знобится земля,
И озерцо, остекленевшим глазом,
Глядит на мир, как мёртвое дитя.

За это небольшое стихотворение Данила удостоился от друзей наивысших похвал.

- Немецкие солдаты то и дело менялись: одни уходили на восток, другие приходили на их место.
Мы подъели все запасы сделанные мамой. Немцы довершили дело, съев всю живность в деревне. Мы начали голодать. Вся надежда была на картофельное поле. Но немцы не выпускали нас из деревни. Выпал снег. Мы голодали уже отчаянно. И вот, когда голод подступил вплотную к жителям деревни, то они решили потихоньку выкопать картофель из-под снега. Ночью пробрались (и я с ними) на картофельное поле и в темноте, на ощупь, находили бугорки и кто чем мог ковырял промёрзшую землю, чтобы достать клубни.
Немцы заметили из деревни на белом снегу чёрные движущие точки и, подумав, что это партизаны, открыли ураганный огонь из автоматов и пулемётов. Многие односельчане остались лежать на мёрзлом поле. Мне повезло: я выбралась невредимой с пол мешком картошки. Какое-то время я могла кормить своих сестёр и брата картошкой в "мундире". Потом от безвыходности, ну и привыкнув, конечно, к немцам, стали робко подходить к ним ближе и клянчить еду. Нам повезло. В нашем доме оказался не плохой немец, подкармливавший нас объедками с офицерского стола. Эти объедки спасли нам жизнь. Как я ни проклинала фашистов за гибель матери и отца (он погиб под Сталинградом), но этого немца я вспоминаю с добрым чувством. Ведь он мог выплёскивать помои в канаву, чтоб не доставалось  "маленька русиш швайн", но он сливал бурду в большую жестяную банку и отдавал нам. Он даже изредка угощал нас шоколадками, но так, чтобы никто из ихних не видел и прогонял нас со двора: "шнеллер, шнеллер" – и махал рукой, мол, идите, идите в лес и там кушайте…Так мы существовали два года. Летом питались, что давали нам лес и поле: ягоды, грибы, щавель, ну и… немецкие объедки.
- А то б я, разве,  стала такой нервной? Не от хорошей жизни это… Война вымотала нам всем  душу.

Гл. 3
Зуйковы.
В октябре 41 года фашисты подошли вплотную к Москве. А в ноябре Василий Данилович уже прощался с женой.
- Береги сына, как зеницу ока, - сказал он ей на прощанье, и осторожно приоткрыв треугольник одеяльца, поцеловал в носик спящего сына. – И себя береги, - добавил он, обнимая и целуя жену.
Его два младших брата от второго брака отца, стояли в стороне и ёжились от пронизывающего ветра. Василий Данилович подошёл к ним и обнял вначале 15-летнего Алексея, а потом  17-летнего Николая.
- Помогайте ей, - сказал он братьям напоследок.
Тёмно-зелёный автобус, похожий на большую божью коровку, отвозил электростальских добровольцев в Москву на защиту её рубежей.

Через месяц, в конце декабря, Анастасия Андреевна получила похоронку на мужа, в которой сообщалось, что муж её "пропал без вести в жестоких боях под Москвой…"
Хотя Анастасия была женщина с твёрдым и решительным характером, но похоронка нанесла ей тяжелейшую травму. Только после неё она вдруг поняла, как иногда была не права к мужу, переоценивая себя и свою силу, а сейчас, в обстановке страшной войны, она убедилась вдвойне, как тяжело жить без мужа, когда  свалилось столько забот и нет  и не будет отныне у её сына отца, его надёжного плеча. И завыла она по-бабьи, обнимая сына: "Сиротинка ты моя! Да кто же теперь тобою будет любоваться-играться? Да где ж наш папка лежит бездыханный?! Да кто же обмоет ему тело белое?!"
Не вымысел плач этот, а чистая правда. Данилка слышал его и в три и в четыре года, когда мамины подружки-вдовы собирались компанией и уходили в лес, на то место, где сейчас находится котельная "Восточная", и там,  выпив по рюмке вина или водки,  выплакивали свои вдовьи слёзы, причитая по старинному русскому обычаю.

Я был трёхмесячным, когда
Отец ушёл на фронт,
Но похоронка к нам пришла
Вскоре на него.

Никак поверить не могла
В беду такую мама,
И возвращения с войны
Ждала отца упрямо.

Ведь он не мог, ах, нет, не мог!
Погибнуть под Москвой,
Когда растёт его сынок,
Его последний колосок
Из всей семьи большой…

Через год, под Сталинградом погибнет 18-летний Николай, а ещё через два года, летом 1944 года в Белоруссии погибнет 18-летний Алексей. Из всей семьи Зуйковых остался только Данилка.

К Москве вплотную приближались фашистские войска. Все оборонные и трудовые ресурсы Подмосковья были брошены на защиту столицы.
Завод № 12 перешёл на казарменное положение, т.е. рабочие основных цехов работали по 16 часов в сутки, и ночевали прямо в цехах, куда были завезены кровати и спальные принадлежности. 
Анастасия отказалась уезжать в Новосибирск в филиал  завода и осталась, в первую очередь из-за грудного сына, а во вторых, её бригада "снаряжальщиков" уже во всю трудилась над снарядами для "катюш", Зуйкова была вынуждена отдать трёхмесячного сына в круглосуточные детские ясли. Начальство ценило добросовестную работницу и разрешало ей в течение дня отлучаться для кормления ребёнка.
В конце ноября в яслях случилось пищевое отравление грудных детей. Одни ребёнок умер, а остальные, в том числе и Данилка, находились в крайне тяжёлом состоянии. Заведующая детскими яслями и ясельный врач тут же оказались за решёткой. Сталинский режим был беспощаден ко всем "врагам народа". 1941 год был очень строг к "саботажникам", ибо тогда стоял вопрос о жизни и смерти целого государства. И что там судьба каких-то "винтиков"? Проштрафились – в тюрьму! Опоздал на работу на 5 минут – в тюрьму на три года!
 
Данилка долго находился между жизнью и смертью. Местные врачи отказывались брать на себя ответственность лечить "безнадежного" ребёнка: он уже находился в сумеречном состоянии,  лежал с открытыми глазами, не реагируя на свет  Тогда Анастасия Андреевна в отчаянии устремилась в Москву к профессорам, и те  прописали какие-то микстуры и "полноценное питание". Анастасия Андреевна продала всё, что было нажито в мирное время, чтоб только спасти сына.

Рабочие Анастасия Андреевна вынуждена была отдать трёхмесячного сына в круглосуточные детские ясли
Начальство ценило добросовестную работницу и разрешало Анастасии в течение дня отлучаться для кормления ребёнка.
В декабре в яслях случилось пищевое отравление грудных детей. Одни ребёнок умер, а остальные, в том числе и Данилка, находились в крайне тяжёлом состоянии. Заведующая детскими яслями и ясельный врач тут же оказались за решёткой. Сталинский режим был беспощаден ко всем "врагам народа". 1941 год был очень строг к "саботажникам", ибо тогда стоял вопрос о жизни и смерти целого государства. И что там судьба каких-то "винтиков"? Проштрафились – в тюрьму! Опоздал на работу на 5 минут – в тюрьму на три года!
 
Данилка долго находился между жизнью и смертью. Местные врачи отказывались брать на себя ответственность лечить "безнадежного" ребёнка: он уже находился в сумеречном состоянии,  лежал с открытыми глазами, не реагируя на свет  Тогда Анастасия Андреевна поехала в Москву к профессорам и те  прописали какие-то микстуры и "полноценное питание". Анастасия Андреевна продала всё, что было нажито в мирное время, чтоб только спасти сына.

Пустые ящики комода, пустой сундук, а также бедную обстановку комнаты: диван, стол, две табуретки, радио, маленькие из чёрной пластмассы часы и зеркало на комоде  – вот, что Д.В. помнит в своём детстве. Больше ничего в комнате не было. Кровать появилась после войны.
 Самоотверженность  матери спасла Данилку, и он выкарабкался,  в нём затеплилась жизнь, но всё равно:  почти до самой школы Данилка непрерывно болел всеми детскими болезнями.

Зелёно-серой саранчой
Заполонили Русь фашисты,
Но их заветною мечтой
Была Москва. Рукой нечистой
Они хотели осквернить
Святыню нашу, нашу славу,
Её водою затопить,
А москвичей резнёй кровавой
Под самый корень истребить.

МОСКОВСКАЯ БИТВА, 30.9.1941-20.4.1942,

ПАРАД  НА  КРАСНОЙ  ПЛОЩАДИ.
Отчизна шлет богатырей
На памятный парад,
И вот встают ряды тесней, -
И тверже шаг и жестче взгляд.

Снежинки падают на штык,
Пришли ряды в движенье,
За строем строй шагал впритык,
На Мавзолей держа равненье.

С парада шли лицом светлея
Туда, где велся жаркий бой,
Над ними Знамя, пламенея,
Вело их за собой.

+++
Москва, Москва!
Ты сердце русского народа,
Народов братства ты пример,
Ты пред фашизмом встала гордо -
Великая столица СССР.

И за тебя солдаты сотни раз
Атаки отражали,
И за тебя ночами, не смыкая глаз,
Позиции держали.

И вроде б силы все иссякли,
И немцы прут ну, как на зло!
Но есть приказ: "Назад ни шагу!" –
И надо выполнить его;

И надо встать, подняться в рост,
Хоть ты ещё не коммунист;
И ты идёшь, и подгоняет злость,
И долг, и Родина, и жизнь;

И ты идёшь, штыком пронзая
Всю эту нечисть вкруг себя,
Во имя жизни попирая,
Законы вечные добра.

Сейчас не место сантиментам,
Сейчас решается судьба
Страны любимой, ну, а это
Всего превыше для тебя!

+++
"Падение Москвы –
Вопрос ближайших дней! -
С трибуны Гитлер уверял спесиво, -
Она исчезнет, вместе с ней
Исчезнет и Россия!
Пронзённая германскими штыками,
Москва падёт, как пали навсегда
Столицы мира перед нами,
Чтоб не подняться никогда!"

И вот зловещё подползал
К Москве "Тайфуна" грозный вал.
Хвалёная немецкая "свинья"
Бронёй ощерившись ползёт, -
Какой уж век, какой уж год
Знакома нам она.

Мерцая свастикой паучьей,
В несокрушимости уверена своей
Она ползла, но вот удар могучий
Солдаты нанесли под сердце ей;

И зашатавшись, обливаясь кровью,
Не веря в жалкий свой конец,
"Свинья" ползла, визжа от боли,
И у окопов наших сдохла, наконец.

И в изнурительных боях
Судьбу Москвы, держа в своих руках,
Сражались насмерть за неё
И Тула, и Смоленск, и Вязьма, и Орёл
И всей России города,
Солдаты всей страны, -
И стало ясно уж тогда:
Врагу не взять Москвы!

Тогда не просто шли сраженья,
То были дни опроверженья
Маниакального уродства
Фашизма, Гитлера, идей
Бредовых о господстве
Над миллионами людей.

Москва, Москва! России сердце,
Твоя победа помогла
От мрачных мыслей отогреться
Советским людям до тепла.

Мороз не в силах был сковать
Улыбки радости, надежды,
Когда была разбита рать
Полубезумного невежды
У древних стен твоих;
И Гитлер, видно, в трансе
Почуял гибель, - тем опасней
Он становился для живых.

Савченко Иван получил письмо от младшего брата.
"Я из письма беду узнал:
Отец мой, Савченко Егор,
Пал смертью храбрых под Орлом…

Заплакал я, и не стеснялся слёз;
В дыму пожарищ,  всплеске гроз
Я видел гибель городов,
Своих родных, друзей своих,

И в этот миг я был готов
Руками фрица задушить.
Я в бой шагал, чтоб мстить за них,
И ради мести стоит жить!
Я эту месть в душе ношу
И об одном тебя, Игнат, прошу:

Что если пуля роковая
Меня сразит в каком бою,
То ты о дружбе вспоминая,
Фашистам мсти за смерть мою!

Гл. 4
1942  год.
На оборонном заводе случился страшный взрыв. Вот, что об этом говорила Анастасия Андреевна сыну спустя много лет.
"Это произошло в пересменку. Мы, вечерники, сдавали смену ночникам. Около "установок" собралось с полсотни человек. Я вычистила  свою "установку" и пошла в другой конец участка за веником, чтобы подмести рабочеё место. Только взяла веник, тут как страшно грохнет, и моментально всё обрушилось. Сплошная темнота, лежу заваленная, оглушённая, во рту полно пыли, песку… Сколько лежала не помню. Слышу только: завыли сирены… Первая мысль была о тебе: если налёт фашистских самолётов на город, то несомненно бомбят ясли… Со мной плохо. Осторожно пошевелилась, подёргала руками, ногами, плечами, скинула с себя обломки брусьев, куски арматуры, выплёвывая пыль изо рта, подняла голову и вижу через пролом в правой стене, через густую пыль мигание фар автомобилей, мечущихся туда-сюда людей. Кое-как выбралась из завала, проползла к пролому через груду порушенного и побежала вместе со всеми, а куда – не знаю. Душа рвётся к тебе, а где проходная никак не соображу. Вдруг замечаю: левая рука у меня как-то неёстественно болтается, а боли не чувствую- бегу, куда все бегут… и мысль ужасная так и терзает меня: "сыночек мой… жив ли?…". Да, страшная была ночь. От  смерти меня спасло потолочное перекрытие, упавшеё под углом, а я находилась возле стены. Но руку всё-таки  сломало. Да и поседела я именно в эту ночь. А пересменка полностью погибла…".

Гл. 5
1943 год
Данила Васильевич помнит себя очень рано. Самым первым своим смутным вспоминанием он считает весну 1943 года, когда ему было примерно год и восемь месяцев…
Полумрак в ясельной группе… Он дремлет на руках у мамы, и она тихо убаюкивает его… От неё веет уличной свежей прохладой, но Данилке всё равно очень хорошо с ней… В одной руке у него печенье, а в другой – обсыпанные сахарным песком коричневые конфеты-подушечки…
 Оборонный завод мог предоставить своим рабочим такую роскошь. Конечно, детям Электростали повезло: город находился вне военных действий, и они не испытали всех мук и ужасов, выпавших на долю миллионов детей, переживших концлагеря, голод, холод, бомбёжки, сиротское существование. А сколько детей погибло?!

 Ещё Д.В. помнит, как той же весною, в майский солнечный день, мама кутает его в красное стёганное одеяло и скорым шагом несёт в ясли. Солнце слепит ему глаза, и он пытается спрятаться поглубже в одеяло.

СТАЛИНГРАДСКАЯ  БИТВА, 17.7.1942-2.2.1943,

СТАЛИНГРАД
Снегом руины по край замело,
Играет с подругою-вьюгою ветер;
Сталинград весь изранен, но смотрит светло
На год наступающий – сорок третий.

На Волге Гитлер попытался,
За пораженье под Москвой,
С лихвою отквитаться,
Да, знать, не вышел головой,
Да, знать, кишка тонка – и надорвался
От непосильной ноши той.

Разбитый весь, испепелённый,
Но гордый и не покорённый
Твердыней стал на Волге он,
России верный бастион.

Там каждый дом врага разил,
Там клятву дали сталинградцы:
"За Волгой нет для нас земли" -
И продолжали стойко драться
За каждый дом, этаж, чердак!…

И вот измотанный в боях
Ослаб и сник коварный враг;
В холодном прячется окопе,
Ему теперь на всё плевать:
Да, это марш не по Европе –
Тут надо либо помирать
Иль рука к верху поднимать…
+++
Данилка учился в первом классе, когда к ним пришёл офицер, увешанный наградами. Он оказался сослуживцем легендарного Александра Матросова. Офицер рассказал о подвиге Александра Матросова, прикрывшего собою дзот в феврале 1943 года. Рассказы офицера о войне и подвиге Матросова, глубоко запали в впечатлительную душу Данилки, и чудесным образом отразились в стихи спустя болеё тридцати лет.

АЛЕКСАНДР МАТРОСОВ
Матросов Саша, ты не богатырь,
Ты был, как все, но в трудный час,
Когда свинец косил ряды,
Ты первым вызвался из нас
Суровый выполнить приказ.

Пополз ты к дзоту, снег колючий
Слепил глаза, но дух могучий
Толкал вперёд, туда, где дзот,
Где враг кровавый счёт ведёт
Упавшим воинам, друзьям…

Вот взмах руки – граната полетела
И взорвалась у чёрного окна…
С минуту тишина стояла,
И крикнул командир: "Вперёд!" –
В атаку поднялся за взводом взвод,
Но ожил вражий пулемёт
И смерть вновь жатву собирала…

Матросов Саша, что случилось?
Так ты не выполнил приказ?! -
И сердце вмиг остановилось
И слёзы брызнули из глаз.

Одним броском прополз низину –
Недалеко маячит дзот…
В душе ни страха нет, ни малодушья,
А только ненависть к врагу,
И долг пред Родиной и нужно
Не дать смертельному огню
Сражать друзей… и в этот миг
Он к амбразуре вражеской приник…

И  дальше всё… свинец бессилен
Отнять бессмертье у него…
Со скорбью замерла Россия
Над телом сына своего…
+++
Данилка приболел, и выздоравливал очень медленно. Как-то молодая медсестра, ставившая ему банки и смазывая банки спиртом  Анастасия Андреевна помнит, как упала к её ногам во время болезни, и умоляла ничего не говорить в соответствующие органы, иначе она оказалась бы за "решёткой", вслед за своими коллегами, допустившими отравление детей со смертельным исходом. У мамы и в мыслях не было, чтобы заявлять куда-то на медсестру, но она с нервной поспешностью попросила быстрей обработать обожженное плечико сына…
Анастасия Андреевна решилась окрестить его. В середине марта она повезла сына в село Казанское, что за Фрязево. При крещёнии в местной церкви случился забавный эпизод. Только батюшка хотел окунуть Данилку в купель, как тот ухватил его за бороду и не отцепляется, – хваткий такой был. Батюшка и так его и эдак – не отрывается мальчонка от бороды. Прихожане уж улыбки прячут, вот-вот открыто засмеются. Тут уж крёстная мать помогла батюшке освободить бороду. Старичок был ласковый и когда поднял Данилку из купели, то сказал:
- Атаманом будет, вьюнчик эдакий.
Он, как в воду смотрел. Данилка рос подвижным и боевым мальчишкой, себя не давал в обиду, и друзей защищал.

АТАКА
Солдаты залегли, и вдруг
Стремительно поднялся политрук,
Призывным криком перекошен рот:
"За мной! За Родину! Вперёд!" –

И поднялась за цепью цепь
И не было боязни умереть,
И в этот самый страшный миг
Солдат бессмертен и велик:

За ним стоит Отчизна-мать –
Её он должен защищать,
И если пуля обжигала грудь,
То всё равно он силился взглянуть
В лицо проклятого врага,
У смерти вырвав три шага…

Сознанье исчезает словно дым:
"Васютка… мальчик рОдный… сын!…
Упал отец твой, знать судьба
Не видеть больше мне тебя…

Постой… Кто это?… Коля, ты?
Не вижу ничего… ты извини…
Нашла-таки злодейка смерть…
Печёт… сил больше нет терпеть…
Попить бы… Вот спасибо, друг…
Как там, Михалыч, политрук?…
Живой? Ну, хорошо… Теперь прощай…
Жене и сыну передай,
Что бился честно я…"

Сколько их –
И мёртвых и живых –
Прощались так в дыму сраженья…
Одно солдату в утешенье:
Свой долг пред Родиной святой
Исполнил он до капли крови,
И нет солдату выше доли,
Чем умереть за край родной.

Читая это стихотворение эпикурейцам, Данила не мог скрыть слёз. Друзья тоже были взволнованы до слёз. У всех у них отцы погибли: у кого под Москвой, как у Данилы; у кого на равнинах Польши, как у Любимцева, а у кого и в самом Берлине, как у Фёдора… Все они хотели, чтобы Данила опубликовал "Великую Отечественную…"
- Мужики, это же фрагменты, - оправдывался Данила.
- Нет, не фрагменты, - горячо убеждал его Влад, - а законченные поэтические зарисовки.      С ним полностью соглашались и остальные эпикурейцы. Все они были "Васютками" той огненной поры, и к ним обращали их отцы свои предсмертные думы и надежды.

КУРСКАЯ БИТВА, 5 июля — 23 августа 1943

КУРСКАЯ ДУГА.
Нигде ещё и никогда
Подобного сраженья не бывало:
Земля под танками дрожала,
В огне металася она.

Горели танки словно свечи,
Казалась воском литая броня,
Танкист вытаскивал за плечи
Товарища из пламени огня.

И падал сам, сраженный пулей,
Но даже падая тащил
Он друга из горящей пасти,
Как будто не было над ним
Холодной смерти власти…

Деревня "Старая сотня" под Наровчатом.
Гибель мужа, а затем взрыв, перелом руки… пошатнули здоровье Анастасии Андреевны, и администрация завода предоставила ей отпуск. Летом 1943 года она вместе с двухлетним сыном отправилась на родину в деревню Пензенскую область, где  у неё жил отец. Мать умерла ещё в середине тридцатых годов.
Данила Васильевич отлично помнит, как он у мамы на руках смотрит из открытого окна вагона на мимо пролетавшие поля, перелески, а белый клочковатый паровозный дым кажется таким близким, что можно поймать рукой. У Данилки ликующеё настроение из-за встречи с новым, неизвестным…
Приехали на какую-то станцию, вылезли из вагона и пошли на привокзальную площадь. Она залита солнцем и пустынна. До Наровчата ни один транспорт не ходит.
  Пришлось идти пешком. У мамы чемодан и сумки в руках и Данилка понимает, что, как он ни устал, но мама на ручки его не возьмёт. Приходится идти самому и терпеть усталость. Возле леса они остановились на отдых. Перекусили. Рядом с лесом раскинулось поле с пшеницей. Данилка забегает в жнивьё и рад видеть красивые цветочки-василёчки. И опять они пошли пыльной дорогой, под палящими лучами солнца. На их счастье подвернулась попутная подвода, управляемая мальчишкой лет двенадцати. Разморённый Данилка скоро заснул на руках у мамы.
Деревня вплотную примыкает к Наровчату. Мама разбудила сына возле церкви. Своего дедушку Д.В. не помнит. В ту пору он уже сильно болел и лежал на печи.
Многое, конечно, позабылось, но зато Д.В. помнит, как они с мамой подошли к избе, где жила её тётка. Постучали в дверь. Она открылась и на пороге показалась высокая пожилая женщина. Она сразу узнала племянницу и с радостными возгласами пропустила в дом, захлопнув дверь перед носом Данилки., посчитав его за деревенского мальчишку. Данилке это показалось так обидно, что он горько расплакался.
- Это мой сынок, - сказала мама, открывая дверь и впуская сына в избу.
Пришлось тётке свою оплошность восполнять вкусными мягким ватрушками. Изба показалась Данилке очень просторной и чистой; у двери справа стояла ножная швейная машинка и тётка позволила покрутить большое колесо; в глубине комнаты расположилась русская печь, из которой тётка вытащила чугунок  со щами. Мама отказывается от еды, так как они только что пообедали.
Тётка жила одна, детей у неё не было и Данилке не с кем поиграть. Ему быстро стало скучно у неё, и он рад, когда за ним прибежала восьмилетняя двоюродная сестра с тем, чтобы пойти на речку. Мама не решается отпустить его без своего присмотра, и они втроём идут к речке. Сестрёнка упрашивает Анастасию Андреевну посадить Данилку себе на загривок - и припустилась с ним вниз к самой реке. Данилке боязно сидеть на детских плечах, а тут ещё понабежали девчонки и наперебой просят подержать на руках "москвичонка"; Данилке не нравится такое тормужние, и он просится  на руки подошедшей мамы.
Наровчат запомнился рынком, довольно оживлённым для военного времени. На рынок его сводила вместе со своими детьми мамина невестка, жена дяди Феди. Там они ели вкусные булочки и пили простоквашу с пенками. Солнышко светило тепло и ласково. Даже не верилось, что где-то идёт война не на жизнь, а на смерть, что среди вот этих троих детей один уже "сиротинка", а отец его двух двоюродных братьев - дядя Федя - придёт с войны весь израненный. После рынка пошли гулять по Наровчату. Данилку заинтересовал чёрный большой рубленый дом, стоявший на отшибе. Это была старая заброшенная кузница. Данилка подбежал к дверному проёму и заглянул  внутрь. В кузне было темно и пахло чем-то неприятным. Данилке стало страшно, и он побежал к невестке на руки.

Из деревни мама с Данилкой уезжали в пасмурный день. На этот раз их подвезли на подводе к самой "станции", если если можно назвать её станцией, так как  поезд стоял под парами в открытом поле. Недалеко шумела ярмарка. Невестка, провожавшая Анастасию Андреевну, пригласила Данилку прокатиться на карусели вместе с её детьми, но он отказался, крепко держась за маму, боясь,  как бы она не уехала без него; да и поезд уже несколько раз подавал гудки.

Много позже Данила узнает, что в Наровчате, на соседней улице, в девятнадцатом веке родился известный писатель А. Куприн.

Деревня укрепила здоровья Данилки, но ножки его всё ещё были слабы, и он предпочитал больше находиться на надёжных руках мамы. Только через год Данилка окрепнет настолько, что его будет трудно остановить; он станет "вьюном", "живчиком", "непоседой" и Анастасия Андреевна замучается с неугомонным сыном.
На заводе она выполняла нормы на 200%  и получала большие деньги. Она уже могла позволить себе нанять няньку для сына. Данилка теперь не оставался в круглосуточной группе яслей, а находился дома с нянькой. Верхние ящики комода стали заполняться детской одеждой и простынями-наволочками. 

Гл. 6
Баня
Поздняя осень. Снег уже выпал и по лёгкому морозцу двухлетний Данилка идёт с мамой в баню. У мамы в руках узелок с бельём, но она видит, как тяжело сыну идти по снегу и берёт его на руки. Вот и баня: мрачное тёмное двухэтажное здание (на этом месте сейчас стоит дом, первый в городе, выстроенный "самостроем" рабочими ЗАВОДА). У входа в баню и на лестничной площадке полно женщин с детьми. Сегодня  "женский день" Само банное отделение находится на втором этаже. Очередь медленно продвигается. Тусклая лампочка едва освещает лестничный марш, заполненный женщинами и малыми детьми, и вход в заветное помещение, где, как уверяет мама, тепло и светло. Мама знает многих работниц, разговаривает с ними, но Данилке уже надоело долгое ожидание, он начинает капризничать и просится домой. На улице уже темно, когда они попали внутрь помещения. Там, действительно было тепло и светло… от лампочек и множества голых женских тел.
Когда же мама внесла его в моечный зал, то Данилка испугался и оглох от грохота тазиков, говора, плеска воды, смеха, весёлого визга детей..
Сквозь дымку пара Данилка увидел ходящих, сидящих, стоящих, разнеженных от мытья женщин, девушек, детей; от их белых тел исходило тепло; лица у всех  добрые, раскрасневшиеся.
 Мама отыскала свободную скамью и поставила на неё тазик, в котором лежала мочалка и мыло. Осторожно поставив сына на пол, и попросила знакомую женщину приглядеть за ним, пока сходит за горячей водой, чтобы ошпарить скамью. Мама ушла, а Данилка заплакал от страха, что она не вернётся.
- Не плач, маленький, мама сейчас придёт, - успокаивает его женщина.
Рядом с ней девочка лет пяти; она протягивает Данилке целлулоидную куклу. Данилка немного успокаивается, вращая кукле ножки и ручки, потом возвращает её девочке и снова хочет заплакать, но мама уже рядом. Она ополаскивает скамью, мылит её и снова ополаскивает горячей водой. Вода кончилась, надо идти опять к кранам, возле которых выстроилась женщины с пустыми тазиками. Девочка обращается к Анастасии Андреевне.
- Тётенька, вы идите, а я посмотрю за ним. А как его звать?
- Данилушка.
Данилке уже не так страшно оставаться без мамы, тем болеё, что девочка забавляет его внимание куклой, заставляя её вертеть головой и маршировать по скамье. Скоро пришла мама. Она разложила Данилку на тёплой каменной скамье и ласково-любовно намыливает ему спину.
- А можно я помылю ему спинку? – спрашивает девочка.
Анастасия Андреевна улыбается и даёт девочке мочалку.
- Только осторожно, - говорит она, - а то спинка у него нежная.
- Ой, а что это у него на плече? – вдруг испуганно спрашивает девчушка.
- Это ожёг, - отвечает Анастасия Андреевна.
Девочка осторожно обводит вокруг шрама мочалкой и слегка водит по спине Данилки.
- А теперь пойдёмте мыться под душ, - говорит Анастасия Андреевна.   
Данилка держась за руки мамы и девочки идёт через весь зал к душу. Кругом большие белые тела женщин; они переговариваются между собой, обливаются водой из тазиков, дружелюбно посматривают на него. Некоторые из них окликают маму, разговаривают с ней. Болеё всего Данилке понравилось стоять под душем, ощущая, как упругие струйки барабанят по спине, голове, стекают по животику и ногам вниз, в решётчатое отверстие в полу.
- Настя, - говорит знакомая маме женщина, тоже подошедшая к душу с маленькой девочкой, - сынок как у тебя подрос… Весь в отца!
Данилка и две девочки, встав в кружок, весело плещутся под струями воды. С большим трудом маме удаётся увести сына от душа. Подходя к скамье мама вдруг потеряла сознание и упала. От страха, что мама умерла, Данилка заплакал навзрыд. Женщины тут же подняли её, вынесли в предбанник и уложили на лавку. Знакомая девочка не отходила от Данилки и подвела его, плачущего, к маме. Скоро появилась женщина в белом халате, сделала маме укол, привела  в чувство. Открыв глаза, мама первым делом спросила: где сын?
- Тут он, тут! Вот он!
Мама слабо и беспомощно улыбается, прижимает к себе напуганного сына и просит  не плакать.
Этот случай приводится из-за того, что именно с тех пор в Данилке навсегда сохранилась любовь и уважение к женщинам, спасшим его маму. Отныне и всегда женщины виделись ему такими, какими он их запомнил в бане: белыми, добрыми, тёплыми, участливыми…
Не отсюда ли пошла его влюбчивость?
Д. В. не помнит, чтобы мама ругала его за какие-то вредные пристрастия, но отлично помнит, как она настоятельно требовала, чтобы он засыпал с руками поверх одеяла.
- Пусть ручки закаляются, и тогда они не будут бояться мороза, - говорила она сыну после рассказанной сказки и подтыкая одеяло со всех  сторон, - а теперь закрой глазки и спи.

                Гл. 7
Перед Новым 1944 годом в детских яслях состоялся праздник встречи  Нового года. Малышня по мере сил участвовала  вместе с родителями в примерке  сшитые мамами костюмы зайчиков, медвежат, лисичек, ежиков… 
И вот воспитательницы разных групп вводят ребятишек в зал. Посреди залы стоит большая нарядная ёлка. Она вся блестит и переливается от множества игрушек, шаров,  серпантина, снежинок, а на самом её верху видна красная звезда. Дети потрясены.
Но ещё большеё потрясение вызвали Дед Мороз и Снегурочка, вошедшие в зал в окружении белых медвежат. У Деда Мороза в руках большой мешок с подарками. Дедушка Мороз поздоровался с детьми и просит их вместе с ним громко сказать: "Ёлочка,  зажгись!". Дети радостно и громко кричат: "Ёлочка, зажгись!" - и ёлка озаряется огнём лампочек, сделанных в виде свечей. Последней зажигается красная звезда под потолком. Ребятишки восторженно кричат "Ура!" и хлопают в ладоши. Дед Мороз, Снегурочка берут детей за руки и начинают хоровод вокруг ёлки В этот хоровод включаются родители и скоро под баян начинаются танцы, песни.
 Жарко. Но окна,  в целях светомаскировки, занавешены плотной чёрной материей.  Их нельзя даже приоткрыть. Потом дети стали говорить стихи, посвящённые Новому году, Москве, Красной Армии…  Данилка тоже читает стихи о кремлёвских звёздах, стоя на табуретке перед родителями.
Его чтение признанно лучшим, и ему в награду преподносят большой торт, но Данилка ещё мал и не может удержать его -  мама помогает ему поддерживать торт. Она безмерно рада за сына- победителя. Данилке было тогда два года и четыре месяца, но встреча Нового 1944 года навсегда  врезалась ему в память, делая бледными  и незначительными встречи всех последующих Новых годов.
                +++
Выпадали дни, когда Анастасия Андреевна могла посвятить сыну аж целые сутки. Она приходила с завода в ясли, брала сына и не разлучалась с ним ни минуты. Она гуляла с ним по городу, по паркам, заходила в магазины, покупала сладостей. Из всех сладостей болеё всего запомнились пряники и серовато-кофейные карамельки-"подушечки", наполненные повидлом.
 Прилавки магазинов военной поры были очень скудны и выбора почти никакого не было.       Вот и сегодня Анастасия Андреевна с утра забрала сына и вместе с ним пошла на склады, чтобы записаться в очередь на муку. Тут уже полно народу. Химическим карандашом ей на ладони написали порядковый номер. Анастасия Андреевна дождалась, когда за ней займут очередь три-четыре человека, чтобы отпроситься у них пойти погулять с сыном. Очередь неохотно выслушивает её просьбу, так как у многих тоже дети, и они и сами не прочь "погулять" с ними, а вот стоят, ждут…Однако Зуйкову знают многие и у ней тут же находятся защитники, вставшие на её защиту:
- Иди, Мань, погуляй. Вы, что?! Она сына неделями не видит, на заводе денно и нощно работает, а вы!… Дайте ей хоть прогуляться с ним, а то ведь малый совсем мать забудет. Иди, Мань, иди.
Анастасия Андреевна благодарит очередь и выходит на улицу Карла Маркса. День сегодня превосходный и они направляется к стадиону "Химик", где бы Данилка мог побегать по полю. До войны Анастасия Андреевна с мужем частенько приходили сюда, чтобы поболеть за своих цеховых спортсменов.
Данилка страшится огромного поля и держится поближе к маме. Но вот вдалеке слышны странные удары. Данилку разбирает любопытство и он, взяв маму за руку, тащит её туда, откуда слышны звуки. Подойдя поближе, Данилка увидел небольшую площадку, на которой взрослые парни бросали палки и выбивали из квадрата небольшие круглые чурки.
- Это – городки, - пояснила мама.
Дальше мы не будем перечислять лавину вопросов, которые обрушил на маму Данилка. Скажем лишь, что после городков, они посмотрели игру школьников в футбол, затем гимнастические упражнения девочек; оказалось, что стадион отдан ребятне, и они занимались на нём в своё удовольствие всеми видами спорта.
После стадиона Анастасия Андреевна опять сходила на мучной склад, чтобы узнать точное время привоза муки. Там ей сообщили, что в ближайшие два-три часа муки  не будет. Время приближалось к обеду и Данилка проголодался. Они пошли  обедать в столовую, находившуюся тут же недалеко, в торце "первого" магазина.  Анастасии Андреёвне, как  работнице оборонного завода выдавали талоны на бесплатное питание. В столовой уже было много народу, но Анастасия Андреевна нашла местечко и усадила сына на стул со строгим наказом не слезать с него, пока она не придёт. Сама же  пошла к длиннющей очереди, попутно прихватив два подноса. Обеда пришлось ждать долго и Данилка весь изъёрзался на стуле в ожидании мамы. Наконец она пришла. Когда-то, в ожидании допуска на завод, Анастасия Андреевна работала в этой столовой официанткой. Вот почему она так  ловко несла два подноса, поставленные друг на друга.
После обеда Анастасия Андреевна ещё раз отметилась в очереди и с разомлевшим сыном пошла домой. Данилка проспал часа два. Анастасия Андреевна одела его, и они опять вышли на улицу. Уже вечерело. Привоза муки не предвиделось в ближайшеё время, и потому Анастасия Андреевна немного потолкалась на "толкучка" между домами на ул. Карла Маркса, напротив "первого" магазина. Здесь продавали с рук поношенные и бывшие в употреблении вещи: платья, бюстгальтеры, тюли и занавески для окон, чулки, носки, костюмы, ботинки, туфли, скобяные изделия…  (Правда, "толкучка" просуществовала не больше года).
После "толкучки" Анастасия Андреевна решила сходить с сыном в кино. Перед фильмом показывали военную кинохронику. Дым. Бегают солдаты с ружьями. Взрыв! Вверх летят комья земли и видно, как падают солдаты. Данилке стало страшно и он, обнимая мать, кричит на весь зал:
- Мама! Мне страшно! Зачем они убивают?!
Мама взволнованно утешает его и торопливо уносит из кинозала на улицу. И опять обилие вопросов: зачем эта война? Когда придёт папа с войны? А фашисты – плохие люди? А дяде без ноги очень больно жить? А без руки? "Вот я выросту и тоже буду бить фашистов. И Гитлера убью".    
Погуляв с сыном в скверике за милицией, Анастасия Андреевна постаралась отвлечь впечатлительного  сына от кадров  кинохроники. Уже глубокий вечер. Данилка утомился и просится маме на руки. Анастасия Андреевна опять идёт к складу узнать: не привезли ли муку? Нет, не привезли, но состав уже в пути и его ждут здесь с минуты на минуту. Анастасия Андре
еёвна остаётся в очереди. Сын спит у неё на руках. Уже ночь. Единственная лампочка тускло освещает окошко склада, прикрытое прочными деревянными ставнями, а также гудящую толпу людей, стоявшую тёмной безликой массой. О,  Данила Васильевич хорошо помнит эти бесконечные часы, проведённые в очередях за мукой, капустой, картофелем, сахаром, - когда детская душа изнывает от вынужденного бездействия и нельзя ни на шаг отойти от мамы, иначе моментально потеряешься в людском водовороте; вот и приходиться покорно замирать у неё на руках и ждать… и дремать… и спать… изредка вздрагивая от криков: "Кажется, едут!… Нет! Это яблоки повезли на четвёртый склад!"…
Как ни ужасно бездействие, но Данилка не капризничает: вон сколько ребятишек приткнулось к матерям и тоже терпеливо ждут. Но вот вдалеке раздаётся гудок маневрового паровоза, и очередь обрадовалась, заволновалась и вытянула шеи в направлении гудка. Подходят два вагона; это – хорошо, значит, муки всем хватит. Молодые крепкие ребята помогают складским работникам открывать двери вагона, и затем сгружать мешки в склад. Таким образом ребята зарабатывают себе право без очереди приобрести свою долю муки. Очередь внимательно следит за тем, чтобы никто чужой не влез к окошку под видом "помощника". Но всё равно ребята 15-16 лет, не участвовавшие в разгрузке вагонов, хотят нахрапом пробиться  к окошку, но очередь стервенеёт и начинает орать в полный голос… Данилка просыпается и испуганно прижимается к матери, которую толпа уже раскачивает из стороны в сторону довольно ощутимо. Появляются два милиционера и их энергичные выдёргивания из очереди мальчишек-наглецов, возвращает очереди возможность двигаться согласно записи номеров на  ладонях…
Домой мать и сын возвращаются около полуночи, но с двумя пакетами муки. Анастасия Андреевна сажает полусонного Данилку на диван, а сама готовит постель. Она заботливо утепляет Данилкино место на кровати у стены старыми пальто, а затем на них кладёт разогретые простыни и на них же кладёт грелку.
- Сыночек, спать пора, - говорит она сонно помаргивающему Данилке, подымает его с дивана и несёт на кровать.
- Мам, а ты не уйдёшь на работу? – находит в себе силы спросить Данилка.
- Нет, сегодня мы спать будем вместе. Я тебе сказку  расскажу.
- Про богатырей?
- Про них, а ты пока глазки закрывай.
Анастасия Андреевна рукой прощупывает тепло ли сыну со спины, не дует ли, подтыкает поглубже одеяло, ложится рядом с ним, обнимает осторожно и замирает, прислушиваясь к дыханию сына. Он уже спит. Маленькое тельце вздрагивает, освобождаясь от напряжения дня и наконец вытягивается. Теперь можно и самой вздремнуть. Завтра (ох, уже сегодня) рано вставать… Немного постанывает левая рука, гудят ноги, отваливается спина, но лицо Анастасии Андреевны умиротворённо и счастливо: сынок рядом с ней, два пакета муки … тоже… вон… на столе… будильник она завела… Анастасия Андреевна проваливается в тревожный четырёхчасовой сон…

ЛЕНИНГРАДСКАЯ  БИТВА, 10 июля 1941 — 9 августа 1944 гг.

ЛЕНИНГРАД
Ленинград умирал, Ленинград задыхался
В железном смертельном блокадном кольце,
Но чудом каким-то он всё же держался
С гордой улыбкой в лице.

Там дети и взрослые равными были
Пред безымянностью зимних могил;
Там близких родных на санях отвозили
И падали рядом без сил.

Но в сумраке ночи тяжёлых мучений
Город сражался и смерть побеждал,
А мир изумлённый в чудо не верил
И скорую гибель города ждал.

Да, жутко и тяжко, порой нестерпимо,
И кажется нету ни воли, ни сил,
Но стойко и несокрушимо
Ленинград боролся и жил.

+++
Данила Васильевич помнит, как  осенью того же года, на Октябрьские праздники, когда мама работала в ночную, нянька, молодая ещё женщина, поздно вечером тепло одела его, взяла на руки и вышла на улицу, где за домом её ожидала машина "полуторка".
Яркость впечатления запомнилась благодаря "полуторке", на которой Данилка ехал. Он хоть и дремал, но ему нравилось быть в машине рядом с шофером и смотреть в ночную даль.
Вот, подпрыгивая на переезде через рельсы, они опять углубились в темноту. В военное время машины ночью не зажигали фар. Наконец, они остановились возле большого тёмного дома. (Дом этот находится на ул. Советской, под номером  17). Шофёр вылез и взял Данилку на руки, но Данилка боится его и просится обратно к няньке.
Они вошли в подъезд, поднялись по слабо освещённой лестнице и остановились у какой-то двери и шофер тихонько постучал. Дверь тут же открыли. Они вошли в комнату, освещённой одной свечой, стоявшей на столе. Окно загорожено тёмной материей. Данилку раздели, разули и посадили на кровать. В комнате двое мужчин и две женщины. Скудный свет свечки колеблется, меняет очертания теней от присутствующих в комнате людей. Их лица то выступают их темноты, то вновь исчезают в ней. В первый раз Данилка видит такое изобилие еды на столе. Незнакомый мужчина попросил у женщины бутылку водки, стоявшей на подоконнике.
- Ну, что, герой, выпьешь с нами ради праздника? – вдруг обратился он к Данилке.
"Наверное какой-нибудь вкусный морсик" – подумал Данилка и согласно кивнул головой.  Он любил пить "морсики", приготовленные мамой из разных ягод и фруктов.
- Да ты что?! Ребёнку? – испуганно спрашивает нянька.
- Ничего! Маленько можно. Потом мешать не будет, тут же заснёт.
Мужчина налил в рюмку грамм двадцать водки и подал Данилке. Тот ни о чём плохом не думая, выпил и тут же закашлялся от горечи; хотел заплакать, но мужчина дал яблоко и сказал:
- На, герой, закуси; ты же мужик!
- Я, как папа, герой? – спросил Данилка, надкусывая яблоко.
- Конечно, конечно, - затараторила нянька, - ты кушай, вот пирожок, вот конфетка.
Итак, алкогольный яд впервые влит в двухлетнего ребёнка и процесс разрушения психики начался.
Следом за пирожком и конфетой Данилка получил от подвыпивших взрослых несколько мандаринов, съел приличный кусок вкусной колбасы, опустошил маленькую баночку чёрной икры, за ней последовала селёдка, тоже очень вкусная… Никогда Данилка за один раз не ел столько много. Потом он вдруг почувствовал в организме приятную разнеженность; в груди потеплело, свечка как-то неверно заколебалась, а голоса взрослых стали доноситься откуда-то издалека…
Проснулся Данилка на руках у шофёра, когда тот вносил его в родную комнату. Впрочем, он  снова тут же уснул, едва нянька раздела его.

Через неделю нянька выкрала у Анастасии Андреевны все деньги, кое-что из одежды и исчезла, а Данилка вновь оказался в группе круглосуточников. Вновь вечерами, при плотно зашторенных чёрной бумагой окнах, он ползает с какой-нибудь игрушкой по ковру вокруг пожилой воспитательницы, сидящей на маленьком стульчике посреди зала. Кто-то из ребятишек возится с машиной, кто-то с куклой, кто-то с кубиками. Данилке охота повозиться, побегать, но воспитательница не разрешает бегать, бороться. Скоро спать и разгуливаться не к чему. Воспитательницы относились к Данилке хорошо, возможно из-за того, что он первый из детей, у кого отец погиб.
Изредка мама вырывалась с работы, чтобы угостить сына сладостями, прижать к груди, поплакать над ним…
Память вытаскивает на свет эпизод, когда двухлетний Данилка идёт с мамой за руку "помогать" ей копать огород. (На этом месте сейчас стоит гостиница и Дом быта по улице Октябрьской). В другой руке у него маленькая лопатка и ведёрце. Он весь преисполнен достоинства от сознания своей нужности маме. Данилка всегда хотел помогать маме, но всё это было ему не по силам: или тяжело или высоко...
Надо сказать ещё, что Анастасия Андреевна панически боялась потерять сына и усиленно внушала двухлетнему Данилке, как его фамилия, имя и отчество, и где он живёт. "Ты – электросталец!" – твердила она ему. Она знала все его родинки, но главной уликой считался шрамик от ожога на левой лопатке.

Когда в начале 80-тых годах Д.В. побывал в Ленинграде, то с интересом всматривался в пожилых ленинградцев, стараясь разглядеть в них нечто особенное, может даже сверхгероическое, что позволило им выдержать невероятные  900 дней голода, холода и борьбы. Но ленинградцы на вид были обыкновенными людьми, ну, может, чуточку интеллигентнеё, чем в других городах Союза.   
Зуйков читал мемориальные надписи, напоминавшие о войне,  и под их впечатлением написал ещё одно стихотворение о Ленинграде.

Ленинград в кольце…
Притихший, тёмный и голодный,
Стоит он, волчьей стаей окружённый,
Бросая вызов немчуре.

Его защитники познали
Все муки голода всерьёз,
Их прожигал насквозь мороз;
Но в памяти, на зло годам,
Останется, как мужества урок:
Сто двадцать жалких хлебных грамм-
Блокадный мизерный паёк –
И тлеёт жизни огонёк
Со смертью пополам.

О, Ленинград! Высокой речью
Твой подвиг должен быть отмечен…
Ни холод страшный, ни свинец
Не погасил огонь сердец
Отважных ленинградцев, -
Он поднимал их снова драться
За каждый метр земли своей
Не ведая ни славы, ни наград…

Да, девятьсот тяжёлых дней
Неимоверный подвиг длился,
Но выстоял, не покорился
Врагу бесстрашный Ленинград!

1944 г.
Сорок четвёртый год  в памяти народной
Остался памятью неслыханных побед:
В сраженьях кровеобильных и упорных
Советский воин сводил фашизм на нет.

Напрасно Геббельс в радио орал
О том, что создан-де "Восточный вал",
Что он – величье фюрера и рока –
Он не доступен варварам с востока,
Для русских он не по зубам…

Но шли советские солдаты, презирая
И дождь свинцовый
И артобстрелов ураган,
Попутно на пути своём сметая
Хвалёный немцами "Восточный вал".

Летом Данилка заболел и находился с мамой дома. Он проснулся рано утром и слышит, как мама готовит на кухне. Данилка чувствует жар в теле, головокружение; он закрывает глаза и тут же вращаясь, как в водовороте, падает куда-то в пропасть; он испуганно открывает глаза и смотрит на раскрытое окно: оттуда веёт приятная утренняя прохлада. Данилка опять закрывает глаза и опять он начинается вращаться и падать в пропасть. Ему страшно; он открывает глаза и снова смотрит в окно и вдруг видит, как в комнату начинают влетать прозрачные птицы с широкими прозрачными крыльями; они спешат к нему и начинают над ним летать, мягко задевая его крыльями. Данилка испуганно кричит: "Мама! Мама!" Анастасия Андреевна услышала крик сына и тут же прибежала и взяла его на руки. "Мама! Там, в окне! Они тут! Они кружат!".
- Кто "там"? Кто "кружит"?
- "Они" кружат!
Анастасия Андреевна догадывается, что сын бредит и прижимает его к груди и начинает убаюкивать.
Прозрачные птицы продолжают кружить над ним и овевать крыльями, но они становятся с каждым мгновением всё меньше и меньше и, наконец, становятся такими маленькими, что залетают ему в грудь;  Данилка вдруг успокаивается и засыпает. Через какой-то час он просыпается совершенно здоровым.
 Говорят, что во время бреда человек ничего не помнит и не фиксирует, но Данила Васильевич утверждает, что он помнит этот момент в самых мельчайших подробностях и отлично видел бесформенных прозрачных птиц, напоминавших летучих мышей и овевавшие его своими крыльями. В последующей жизни эти птицы ещё два раза (в 10 и 17 лет) прилетали к нему, когда его температура поднималась выше 39 градусов, и опять они овевали его и проникали в грудь, и он становился здоровым буквально через час. Вот эту загадку природы Д.В. никак не мог разгадать и объяснить. Единственно, что он мог предположить, так это то, что к нему прилетали духи его родных и спасали его от болезни.

Гл. 8

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ГРАНИЦЕ СССР.

Граница рядом – не дымила,
Спокойной речкою текла,
Но речка та два мира разделила:
На мир добра и царство зла.

С великой радостью солдаты
Взялись за лом и за лопаты,
И на границе меж добром и злом
Встал герб советский в блеске боевом.

Свершилась давняя мечта:
Многострадальная земля
Очищена от нечисти фашисткой,
Но до Берлина путь неблизкий,

И надо гнать врага в его же дом,
И бить его и в пах и в дых,
И пригвоздить его штыком
За всех друзей своих,
Что полегли в краю родном;

За безымянные могилы,
За отчий дом, за край свой милый,
Что враг порушил, где руины
Взывают к мести справедливой.

Как-то оставшись один дома, трехлетний Данилка решил помочь маме. Он прибрал игрушки в нижний ящик комода, подмёл пол и пошел на кухню за водой. Подставив табуретку к умывальнику, он налил воду в кружку. Как назло никакой подходящей тряпки не нашлось, и Данилка стал мыть пол красивым шелковым носовым платком, который мама всегда клала ему в верхний кармашек  костюма. Данилка был уверен, что мама оценит его труд и похвалит. В самый разгар работы пришла мама и увидала, во что сын превратил красивый платок. Она шлепнула его по заднице и поставила в угол. Без всяких педагогических ухищрений и раздумий. Всё! С тех пор у Данилки пропало желание помогать маме в уборке комнаты. Если в детском садике воспитательница требовала от него убрать игрушки, то  делал он это нехотя, с видом великого одолжения: все равно не оценят его трудолюбия. Пренебрегая "порядком" Данилка, тем не менее любил ТОЧНОСТЬ и ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ и если он что-то обещал сделать, то – делал. Правда, его ещё надо было уговорить "что-то сделать".
Анастасия Андреевна воспитывала  сына в бесхитростном христианском духе: не укради… не убий… лучше подать, чем просить… не уходи от дома далеко, а не то…схлопочешь… не обижай маленьких… не кури… не пей вина, а то вон видишь, какие дяди дураки пьяные идут… и т.д. и т. п. …
Всё это откладывалось во впечатлительную душу Данилки, накаливалось и со временем, под напором новых "заповедей" путейцев-железнодорожников, в его голове образовалась такая мешанина из прекрасных мыслей и отборной матерщины, что нельзя было поверить в существовании подобного синтеза - "высокого и низкого" - в таком маленьком ребёнке, а затем и во взрослом человеке.

Сегодня мама и соседка купили в магазине свежих щук и на кухне полным ходом идёт потрошение и жарка рыбы. Мама разрешает Данилке присматривать за печкой и подкидывать в неё дрова. Сама же на столе разрезает щуку на куски, обваливает в муке и кладёт на разогретую сковородку. На кухне рыбный густой запах. Соседка на своём столе делает то же самое. Обе они разрумянились от жара печки, весело и возбуждено переговариваются, в предвкушении плотного ужина из рыбы. Внезапно погас свет. Тут же достаётся свечка и на кухне странное переплетение тепла, полутемноты, волшебного танца теней на стене…
- Смотри-ка, Данилушка! – восклицает мама. – Большая щука съела маленькую, - и показывает сыну щучью распоротую брюшину.
Даниле почему-то жалко рыбку и… ему уже не хочется есть щук, которые едят маленьких рыбок. На всю жизнь у него сохранилась стойкая антипатия к щукам; любую рыбу ел с удовольствием, а щук – нет! Не было желания.

СЕВАСТОПОЛЬ.
Путь к Севастополю был трудный,
Сапун-гора казалась неприступной,
Но только не для нас…

Дороже нам матросский форс
Всех страхов смерти и раненья,
Так испокон уж повелось,
И мы не будем исключеньем.

    Иль мы уже не моряки
    И бескозырочке изменим?

Дрожит фашист, увидев нас,
Нас "чёрной смертью" называя,
За то, что мы идём в атаку,
Огнём фашистов поливая
И без сомнений выполняя
Отчизны боевой приказ:
Назад - ни шагу!

О, Севастополь! Я плакал в жизни дважды:
Когда тебя в пожарах оставляли -
Не знали мы, как жить нам дальше -
С тобой мы вместе умирали…

А во второй заплакал раз,
Когда Сапун-гора под нами отдыхала
От бомб, разрывов… но даже в этот час
Она стонать тихонько продолжала…

Был вечер, солнце озаряло
Прощальным светом склон горы
И тишиною всё вокруг дышало
И прежней не было жары…

Я сел на камень… Не спеша
Достал кисет – от Сталинграда
Его ношу я. Добрая душа
Прислала мне его зимой в посылке.
На фото – девушка в косынке
С приветливой улыбкою смотрела на меня.

Писала: "Будь солдат смелей и твёрже,
Круши и бей, и не жалей врага,
Но об одном прошу тебя я всё же:
Не будь жестоким к пленным никогда!"

Ну, что ж, я девушки наказ
В бою  не забывал
И руку опускал не раз,
Готовую разить с размаха
Врага, дрожащего от страха,
Чей взгляд молил: "Не убивай!…".

                Гл. 9
ЖИЛИЧКИ (беженки)
Зимой 1944 года к Зуйковым, с согласия Анастасии Андреевны, стали подселять беженок. Первой такой "жиличкой" стала чернобровая молодая украиночка с Полтавщины. Работала она в медсанчасти завода. Она любила возиться с Данилкой; с забавным акцентом рассказывала ему много украинских сказок. Прожила она у Зуйковых с полгода, когда к ней пришла большая радость: её нашёл муж. Он приехал к ней из госпиталя в офицерской форме; красивый смуглый украинец, с добрыми чёрными глазами. Когда он заявился к Зуйковым, то, повинуясь какому-то радостному стихийному обычаю наших предков, был устроен праздник в его честь; за то, что он только ранен, а не убит; за то, что он нашёл свою жену; за то, что хоть одна семья да соединилась. На вечер этот собрались все соседи с этажа, т.е. пять семей. Д.В. помнит  радостный настрой всех присутствующих   за нашедших друг друга мужа и жену. Анастасия Андреевна долго потом переписывалась с ними и хранила среди своих фотографий их довоенную фотографию, на которой они молодые и счастливые молодожёны.
   
После украиночки летом этого же года к Анастасии Андреёвне подселили двух сестёр из Смоленска. Работали они на ЗАВОДЕ.. Старшей, Оле, было двадцать два года, и была она красивее и строже своей восемнадцатилетней сестры Таисии. Но зато Тая была очень доброй девушкой.
Данилка рос тем ребёнком, которого или любят или недолюбливают за шустрость, за острый язык, за то, чтобы его непременно заметили. Оля терпела его – не больше, считая Данилку капризным и избалованным ребёнком.
Тая, наоборот, любила его, видела в нём талантливость, за что получала нагоняи от сестры за "потворство". Тая часто читала Данилке сказки, рассказы; водила в садик, вечерами брала и гуляла с ним по улицам и паркам города. Тая ни разу не повысила голоса на мальчишку-непоседу, но, странное дело: у Данилки и в мыслях не было сделать что-то такое, что могла обидеть Таю. Наоборот: он всерьёз подумывал жениться на ней… когда подрастёт.

Осенью того же года Оля и Тая взяли трёхлетнего Данилку в баню. Прошёл ровно год, как Данилка с мамой ходил в баню. Мама с тех пор не ходила с ним в баню из-за боязни вновь напугать его, если с ней вдруг станет плохо. Она мыла его в большом тазу прямо на кухне, а сама мылась на заводе. И вот он идёт вместе с сёстрами в ту же самую баню. Однако, какое разительное восприятие действительности у трёхлетнего ребёнка по сравнению с двухлетним. Уже в предбаннике Данилка… застеснялся своей наготы. Он вдруг понял, что он не такой, как все окружающие его женщины и девочки. Он чувствовал их взгляды на себе, но это уже не были взгляды умиления от взгляда на маленького ничего не понимающего ребёнка. Женщины видели его стеснительность, и сами начали стесняться его. К сёстрам подошла женщина и сказала:
- А ведь ребёнок вроде бы ВСЁ ПОНИМАЕТ.
- Да он ещё маленький, ему только три годика, - заступается за него Тая.
Однако Данилка всё равно стесняется, ибо он понимает, что между ним и вот этой девочкой есть разница; у него "петушок", а у девочки… Данилка даже не знает, как ЭТО назвать… Он чувствует, как помимо его воли им овладевает любопытство… к ЭТОМУ… Но ЭТО, вроде бы, находится под запретом. А почему?  Что же такое ЭТО? В Данилке зреёт множество вопросов, но вряд ли кто даст ему на них ответов.

Конечно, первые проблески сексопознания связаны с яслями, когда играя "врачей" детишки делали друг другу "уколы" в попку; уже тогда возникал интерес к различию между мальчиками и девочками. Поход в баню с сестрами поставил перед Данилкой столько вопросов и произвёл такое неизгладимое впечатление, что спустя болеё чем пятьдесят лет,  Данила Васильевич помнит до мельчайших подробностей всё виденное и перечувственное им тогда.
Тая по-быстрому моет его. Данилка старается не смотреть на её тело, чтобы она не подумала о нём плохо. Но ведь он видит её стройное белое гибкое тело, её загадочный рыжеватый треугольничек. Оля болеё проницательная и видит, как в глазах Данилки проснулось любопытство к женской наготе и потому сердито шепчет сестре:
- Быстреё мой его и уходи. Он все понимает.
- В три-то года? – сомневается Тая.
- Я кому сказала: мой и уходи!
Данилка слышит их разговор и хочет подыграть Тае, опуская глаза к полу и делая безразличное лицо. Но кого он хочет обмануть!   То, что находиться ему среди женщин уже нельзя, Данилка понял, хотя его интересовала только новизна ощущений и… непонятное желание дотронуться до вот этой девочки и спросить: почему у него есть "петушок", а у неё – нет? 
После похода в баню в Данилке воспылал к Тае  душой и телом. Он уже ждал тех часов, когда мама уходила на работу в ночь, чтобы вместе с ним ложилась спать и Тая. Интуитивно Данилка понимал, что рядом с Таей себя надо вести прилично и замирал возле неё, осторожно положив руку ей на талию и с тем засыпал. Утром, когда сестры подымались на работу, Данилка незаметно следил, как одевалась Тая. Его уже начинали волновать её высокая, стройная фигура, её пышные рыжеватые волосы, её белое веснушчатое лицо. Вот она подходит к нему и с доброжелательной улыбкой будит его. Данилка изображает из себя "соню" и якобы с неохотой встает, чтобы вместе с ней идти в садик.
Для него стало большим ударом свадьба Таи в 1946 году с только что вернувшимся из Германии молодым офицером. Не будь жених офицером, да притом боевым,  увешанный наградами, Данилка не простил бы ни Таю, ни его. Однако, Данилка очень уважал военных из-за отца. Ведь его отец тоже был военным. А все военные – герои!
Когда Тая уезжала с мужем на север, то Данилка с горя заплакал у неё на руках: до того ему было жалко расставаться с любимой жиличкой.
Оля продолжала жить у Зуйковых аж до 1948 года, пока  не нашёлся мужчина,  сумевший удовлетворить её привередливый характер. Она вышла за него замуж, но женская властность не приносит счастья в семью. Владимир Михайлович хоть и был добрейшей души человек, но и он не выдержал давления жены и… потихоньку запил. А этой болезни уже ни одна властная натура не излечит.
Тая же жила с мужем хорошо, родив троих детей и оставаясь доброй и внимательной женщиной. Анастасия Андреевна и с ней долго переписывалась; Данила всегда интересовался жизнью Таи и радовался её благополучию.
Ярким метеором мелькнула третья сестра жиличек – Лида. Она была очень веселой и смешливой семнадцатилетней девушкой. Прожила Лида у Зуйковых месяца два. Пока готовилась и сдавала экзамены в московский медицинский институт.
Подготовка к экзаменам не мешала ей тормошить шестилетнего Данилку до полного его изнеможения, а ведь он был непоседа и не знал усталости в подвижных играх. С нею же он частенько позорно кричал: "Сдаюсь!", и, отдуваясь, весь красный, садился на кровать стенки, и устало вытягивал ноги. Лида тут же заботливо подкладывала между ним и стенкой подушку, чтобы разгоряченное дитя не застудилось… Часто она упражнялась на нем, перебинтовывая ему то голову, то ногу, то корпус, а то и всего с ног до головы. Наверное, потому спустя восемь лет Данила получил уникальный значок "Юный отличник санитарной обороны СССР", за отличные показатели по санитарно-оборонной работе среди школьников области.
В силу своей вредности Ольга недолюбливала Лиду ещё больше, чем Таю, которая предпочитала отмалчиваться или слабо защищаться от нападок старшей сестры. Лида же не давала себя в обиду и сама переходила в атаку на Ольгу, если видела, как та начинает шпынать  Таю. Данилка целиком и полностью одобрял действия Лиды: он жалел Таю и бывали случаи, когда он жаловался маме на Ольгу за предвзятость к сестре. На какое-то время придирки затихали, но дня через два-три они вновь возобновлялись. За два месяца, что Лида жила у Зуйковых она научила его плавать "кролем", которым она мастерски владела. Под влиянием Лиды Данилка долго носился с мечтой стать врачом-терапевтом и лечить людей "без хирургического вмешательства, а только высоким искусством распознавания болезни на ранних стадиях заболевания и предупреждая их лекарством и… внушением". Вот каких слов Данилка поднахватался от Лиды!

С малолетства Данила Зуйков знал не только слова "мама", "отец", но и "дедушка Ленин", "дорогой товарищ Сталин", "Калинин", "Молотов"…"Дедушка Ленин" создал прекрасную страну, называемую Советским Союзом", а "дорогой товарищ Сталин" мудро руководил  этой страной.  "Дорогой  товарищ Сталин" также очень заботился о детях и строил для них ясли, садики, школы, дворцы пионеров, пионерские лагеря, институты. Не было такой комнаты или кабинета в госучреждениях, где бы ни висели портреты Ленина, Сталина, членов Политбюро. В парикмахерских со стен за стрижкой волос мудро наблюдали Молотов или Калинин; в поликлиниках за больными со стен зорко следили Берия или Жданов. На демонстрациях опять же несли Ленина, Сталина и всех членов Политбюро.
Народ  искренне верил в непогрешимость Ленина, Сталина и их соратников. С их именем на устах, советский народ победил фашизм.  Личность Сталина, организатора и руководителя всех побед, стала почти божественной. Вся страна с трепетом приникала к радиоприёмникам, чтобы услышать негромкий, чуть глуховатый голос вождя, возвещавший об очередной победе советского народа в строительстве социализма. Да, советский народ жил бедно, но он был УВЕРЕН в светлом завтрашнем дне. Он был горд своими победами в войне и успехами в мирном труде.
Анастасия Андреевна, познавшая беспросветную жизнь в дореволюционной деревне, безоговорочно принимала СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ образ жизни, при котором она стала передовой и всеми  уважаемой работницей ЗАВОДА. Она несколько раз до войны отдыхала в лучших санаториях Южного берега Кавказа, а после войны - на янтарном побережье  Балтийского моря. Но тот же "социализм", высосав из неё все силы, выбросил её, больную, вон с мизерной пенсией, но с четырьмя медалями на груди…
 Отдав ЗАВОДУ 27 лет безупречного труда, она в "награду" получила кучу высоких наград и… 66 рублей пенсии: гуляй, Анастасия Андреевна, вместе с сыном-подростком от пенсии до пенсии! Сталинский "социализм" не жаловал пенсионеров из рабочих среды, но подкармливал номенклатурных пенсионеров повышенной пенсией и различными подачками в виде льготных магазинов, где номенклатурщики отоваривались болеё дешёвыми продуктами. И всё же Анастасия Андреевна верила в СОЦИАЛИЗМ, ибо жила при КАПИТАЛИЗМЕ и могла сравнивать оба строя между собой.
- До революции я была обречена жить в деревне в беспросветном труде  с утра до ночи, затюканная свекровью и снохами. Я бы не увидела ни Москвы, ни Кавказа, ни Кенигсберга… - говорила она сыну в минуты откровенья.
"Кенигсберг" у неё звучал торжественно: ещё бы! первое иностранное слово,  которое она выговаривает  чисто и без запинки.
- Мам, но ведь в деревне остались твои подруги, - тут же "колол" сын, - и они также живут беспросветно.
- А кто им мешает уехать из деревни? Я-то уехала… - не сдавалась Анастасия Андреевна.
+++
Тем же летом Анастасия Андреевна привела Данилку в детский сад. Ему почти три года и он уже "садовский". Данилка держится насторожённо среди окруживших его незнакомых ребятишек. Вместе с ним в сад привели его друга и соседа по этажу Любимцева Витю. Витя является другом Данилки. Их комнаты разделяла капитальная стена. У Вити отец тоже погиб. Вдовья судьба сблизила Анастасию Андреевну с молодой Светланой Владимировной Любимцевой, и, несмотря на 15-летнюю разницу в годах, они подружились настолько, что их сыновья жили свободно то в этой комнате, то в другой; в общем: спали там, где настигал сон, и ели там, где приходил аппетит. Светлана Владимировна была спокойной молодой женщиной. Но иногда молодость брала в ней верх, и тогда она возилась с ребятишками до упаду, и Данилка не уступал ей в этом. Её же сын был несколько меланхоличен и не так отзывался не безудержное веселье, как Данилка.

Витёк Любимцев – в ДОМЕ его прозвали "Любим" - был верным оруженосцем Данилы на протяжении многих лет, вплоть до поступления в техникум. Обладая спокойным характером, Витёк привносил в горячий темперамент друга спокойное начало, мягкость и какую-то трогательную признательность за все проявления дружбы, которыми его удостаивал Данила. Он ни на что не претендовал, находясь рядом с Данилой, и послушно следовал за ним играть в футбол, в салочки, в казаки-разбойники… Но Витёк, имея несколько меланхолический склад ума, однако, умел доводить начатое дело до конца. Его усидчивость и упорство вызывали  удивление и даже уважение Данилки. Правда, в подвижные игры Витька ребята брали неохотно: уж больно он медлителен и неумел.
Но Данила отказывался играть в футбол, если друга не брали в команду из-за полной неспособности к этой игре. Приходилось Зуйкову играть за двоих - а играл он в футбол хорошо.

Данила Васильевич на всю жизнь сохранил к Светлане Владимировне тёплое расположение и любил её той особенной любовью, какая возникает в детях ко всем хорошим людям, обдавших их теплом и лаской.
Светлана Владимировна признавала верховенство соседки в  периоды, когда Анастасия Андреевна была в спокойном и мудром состоянии. После взрыва в 42 году Анастасия Андреевна потихоньку стала заболевать нервическими расстройствами, переходящими в острую раздражительность. В такие минуты она особенно строго относилась к сыну, да и ко всем кто попадал ей под горячую руку. Только под спокойным и открытым взглядом Светланы Владимировны она как бы приходила в себя, стыдилась своего раздражения и со слезами говорила ей: "Это война, Светочка, это война…". 
23-летняя молодая женщина находила  тёплые слова утешения для 38-летней Анастасии Андреёвны, и они обе просиживали потом на диване в долгих беседах-воспоминаниях о своей довоенной жизни. Данилка помнит Витька с двух с половиной лет, ещё в ясельной жизни. Уже в те младенческие годы Данилка опекал своего соседа по этажу и защищал  от драчливых пацанёнков. Данилка рос крепким и бойким мальчишкой и  мог постоять за себя и за друга.
Витёк же унаследовал от мамы спокойствие и непротивление злу, чем пользовались даже девчонки, награждая его тумаками за все обиды, нанесённые им другими мальчишками. Так что Данилке то и дело приходилось защищать своего друга от нападок со всех сторон.

+++
Летним днём этого же года Анастасия Андреевна и Светлана Владимировна шли с сыновьями из детского сада. Только они поравнялись с гаражом (на этом месте сейчас стоит Дом пионеров), как вдруг раздался страшный взрыв. Было такое ощущение, будто город качнулся. Анастасия Андреевна в безотчётном порыве бросила сына в канаву и сверху накрыла его своим телом. То же самое сделала и Светлана Владимировна, но с секундным опозданием. Так пролежали они несколько мгновений, пока не раздался далёкий раздирающий уши звук сирены со стороны завода. Анастасия Андреевна приподняла голову и прислушалась: нет, это не налёт фашистских самолётов на город. Она осторожно приподнялась и осмотрелась: люди лежали там, где застал их взрыв, но вот они тоже осмелели и стали приподнимать головы и смотреть на небо. Однако, на небе было всё спокойно: самолёты не гудели. Вдруг Анастасия Андреевна побледневшими губами говорит: "Опять завод… завод взорвали…"- и задрожала вся, прижав к себе поднявшегося сына. Светлана Владимировна  встала с сыном из канавы и тоже смотрела в сторону завода, над которым поднимался густой бурый дым. Затем они  пошли быстро к дому. По дороге они увидели, что во всех домах выбиты стёкла. Их дом тоже зиял чёрными глазницами. Поднявшись на четвёртый этаж к своим квартирам, они увидели, что  двери в коридор и в комнаты раскрыты настежь; окна выбиты, на стенах большие и глубокие трещины. Анастасия Андреевна вдруг вскрикнула, увидев на полу следы крови, ведущие от двери к окну. Она тут же кинулась к комоду, выдвинула ящик: хлебных карточек не было! Она села обессилено на стул и с горечью сказала: "Как же мы теперь без хлеба?… На что жить будем?…".
Видимо, вор залез в комнату, взял хлебную карточку (единственно ценную вещь в почти пустой комнате Зуйковых), подошёл к окну и в этот момент грянул взрыв и осколками стекла его ранило.
Администрация цеха, учитывая заслуги Зуйковой в работе, восстановила её хлебную карточку.
Немного погодя, чтобы не рухнули стены в доме, завод сделал посильный ремонт во всех квартирах, подперев  стены с двух сторон брусьями и закрепив их болтами. В комнате Зуйковых было шесть таких подпорок. В окрестных домах тоже стояли подпорки. Говорили, что даже в Ногинске в некоторых домах вылетели стёкла от такого страшного взрыва. Но люди, пережившие взрыв 42 года утверждают, что тот взрыв был ещё болеё чудовищной силы.

Летним вечером несколько женщин (среди них находились Анастасия Андреевна с Данилкой и Светлана Владимировна с Витей),  у которых мужья погибли на фронте, с детьми отправились в ближайший лесок. (Сейчас на этом месте стоит котельная "Восточная"). Это был "вдовий" выход на природу. На траву постелена скатерка и на неё выложена незамысловатая закуска и бутылка водки. Ребятам достались конфеты и яблоки, и они были отпущены играть на лужайку. Женщины налили по "лафитничку" и помянули погибших мужей; потом запели грустные песни и плакали над своей горемычной жизнью… Как только мамы заплакали ребятишки тут же прибежали к ним и стали их успокаивать и в итоге заплакали сами. Данилка долго помнил вдовьи песни и охотно пел их.. Особенно жалостливо и задушевно он пел: "Потеряла я колечко", "На позиции девушка провожала бойца", "Тонкая рябина"…

Гл. 10
1945
Победа!
Советской мощью окружённый,
Фашизм в Берлине издыхал,
Как зверь смертельно поражённый  -
Он рык бессильный издавал.

Уже не веря ни в какое чудо,
Трусливо Гитлер яд глотнул;
Палач людей, он умер как Иуда,
И в тьме проклятий утонул.

И ночь пришла… В огне прожекторов
Сиреной танков раздирая уши,
На штурм Берлина двинулись войска
Из дойчсолдетен вытрясая души…

И пал Берлин под грохот канонады,
Пылал поверженный рейхстаг,
И над разбитой колоннадой,
Взвился Победы красный стяг!

Эпикурейцы умоляли Данилу завершить стихотворный цикл о "Великой Отечественной…". Они не знали, что эти уже почти последние фрагменты Данила сочинял в предчувствии неладного с Вандой.  Он не мог не заметить, как после поездки в Ригу, она внутренне стала отдаляться от него.
Впрочем, об этом эпизоде из жизни Зуйкова Автор расскажет позже.

Но факт остаётся фактом: Зуйков терял поэтический настрой из-за любовных неурядиц. Можно сказать, что все его стихи разных годов, так или иначе, но связаны с любовью к женщинам. Стихи же 1981-1986 годов, вызваны любовью к Ванде Шовкуневской. Именно она подвигла Зуйкова на стихотворный цикл о Великой Отечественной войне, а также на ряд лирических стихов, которые тоже высоко были оценены эпикурейцами. Но пятилетняя любовная эйфория кончилась, а с ней закончилось и поэтическое горение  нашего поэта.
Однако, вернёмся к повествованию.

Данилка слышал по радио о празднике 9 мая, в связи с Победой над фашисткой Германией. В этот тёплый солнечный вечер он увидел из окна комнаты, как над Крематорским (ЭЗТМ) заводом взметнулись ракеты всех цветов. Внизу под окном на тротуаре какая-то бабушка остановила солдата и крестила его и целовала и кланялась ему. Мама с работы принесла очень вкусную капусту "провансаль": с клюквой, яблоками, черносливом. А ещё, часом позже, все соседи четвёртого этажа собрались в комнате у Латышевых и справили праздник Победы согласно русским обычаям: с водкой, закуской, песнями и слезами. Помянули всех погибших, всех живых и раненных…
Данилка впервые пел военные и русские песни при таком большом стечении народа. Его пение всем  понравилось и он, единственный из детей, кого не отправили спать и оставили за столом вместе со взрослыми. Мама не проявляла недовольства, так как её сынок "артист" и его с удовольствием слушают растроганные слушатели.
Анастасия Андреевна, несмотря на "похоронку", никогда не теряла надежды на возвращение мужа.  Вдруг случилась ошибка? Ведь сколько было известий о гибели, а оказывалось, что солдат был в плену. Своим ожиданием она заразила и сына, который со страстным нетерпением ждал возвращение отца. Каждый стук в дверь воспринимался  ими теперь, как стук вернувшегося с войны мужа, отца. Это была ужасная и прекрасная пора ожиданий, надежд и разочарований. К зиме вернулись многие мужья.

И вот однажды Данилка проснулся ранним утром и видит рядом с собой спящего офицера! С широким ремнём и портупеёй через плечо! Сердце у Данилки бешено заколотилось: вернулся отец!! О, это было непередаваемое чувство счастья, упоения, гордости, радости! Вернулся отец! Он живой! Ведь спать с Данилкой может только мама и… отец! Данилка трепеща смотрел на широкую спину, и медленно и тихо стал приподниматься, чтобы взглянуть в лицо ОТЦА! Но тот повернулся сам и… с улыбкой спросил:
- Ну, что, племяш, проснулся?
Это был мамин родной брат дядя Федя. Сердце у Данилки упало. Он видел дядю Федю во второй раз и потому его охватило двойственное чувство радости и… горя. Дядя Федя – это хорошо, но где же отец-то мой родной?!  Данилка уткнулся в подушку, подавляя  слезы. Дядя Федя гладил его по голове и успокаивал. Именно в это мгновение он дал себе слово не отличать племяша от своих детей. Своё слово он сдержал и всегда привечал Данилку, как родного сына и даже болеё потакал ему, чем своим детям.
+++
Как-то летом 45 года, Данилка с мамой возвращался из Москвы. Мама купила ему костюмчик-матроску, о которой Данилка мечтал. Тут же в магазине он упросил маму переодеть его в костюм. Идя по улицам Москвы, Данилка чувствовал, как все любуются им, чистеньким мальчиком, в ослепительной матроске, в белой бескозырке с черной ленточкой, на которой золотом вытеснено "Моряк". Анастасия Андреевна любила наряжаться сама и наряжать сына, покупая ему по возможности хорошие вещи. Сейчас же, сидя в переполненном и душном вагоне поезда Данилка думал, как удивятся ребята во дворе и в садике, увидев его в "матроске" и придумывал очередной фантастический рассказ из своей "боевой" жизни. Напротив у окна сидел офицер. Он разговорился с Данилкой, похвалил костюм и между прочим, будто невзначай,  спросил:
- А где же твой отец?
- Мой папа погиб на фронте, - ответил Данилка.
- Так я же живой! – вдруг весело сказал офицер, взглядывая на Анастасию Андреёвну. Та грустно усмехнулась.
Данилка недоверчиво поглядела на него, потом на маму и вдруг попросил у неё зеркальце.
- Зачем оно тебе? – удивилась мама.
- Все говорят, что я очень похож на папу, вот я и хочу поглядеть в зеркало…
Народ кругом рассмеялся.
- Ну и хитер малец, - проговорил дед, сидевший на краю лавки и, порывшись в корзине достал большой леденец в виде петуха и протянул Данилке. Тот вопросительно поглядел на маму: можно ли взять? Мама кивнула головой и, Данилка взял петуха.
Офицер с улыбкой достал из кармана кителя несколько звездочек и протянул Данилке.
- На, может тоже офицером станешь. Так, значит, на отца я не похож?
- Нет. Ведь, правда, не похож, мам?
- Не похож, - подтвердила мама, обнимая сына.
+++
В четыре года Данилка стал невольным участником "игры" взрослых ребят. Поздним вечером они натянули проволоку через пешеходную дорожку и залегли в канаве. Данилка тоже затаился рядом с ними. Он видел, как молодая женщина, шедшая в черном модном платье с большим кульком в руках, и, не увидев в темноте проволоки, споткнулась о неё и с размаха упала на землю. Из кулька в разные стороны разлетелись большие ядреные яблоки. Ребята тут же выскочили, подобрали яблоки и исчезли в спасительном лабиринте сараев. Данилка видел, как тяжело поднялась женщина и, не проронив ни слова в адрес сорванцов, прихрамывая, пошла, временами отряхивая платье. Острая жалость охватила Данилку к женщине, настолько острая, что когда ребята хватились его и вернулись на место разбоя, то  увидели Данилку все в той же канаве плачущего. На вопрос: кто его обидел? он ничего не ответил, и не взял протянутого ему яблока.
Вот таким  был Данилка Зуйков в четыре года.
+++
Рисуя подробно начальные пять лет жизни Данилки Зуйкова, автор стремился  понять: когда же в нём впервые пробились зачатки способностей, как он развивался, и чьё влияние на него сильнеё действовало: матери, отца или общественной среды? Но одно несомненно: Природа вложила в него впечатлительную натуру, неуёмную подвижность и любопытство с самых первых проблесков сознания.  Она же наградила его памятью, позволявшую ему помнить себя уже с года и восьми месяцев. Однако… миллионы людей рождаются с такими же природными данными, но только сотни  взращивают свои способности до таланта, и уж единицы становятся великими деятелями культуры, искусства, литературы и науки. Природа слишком разборчива и привередлива в своих пристрастиях к людям: одним даёт всё, другим – крохи, а третьим и вовсе ничего.