Выселение. Фантазия

Этой истории никогда не было.
Но, Боже мой, как она достоверна!

На редакционном «уазике» мы мчались в рассветную мглу.
Мглистое утро едва раскрывало свои сонные объятья.
Первый солнечный луч робко скользил по лобовому стеклу.

Нам предстояло успеть к началу экзекуции.
Она, как и все события такого рода, происходила именно на рассвете,
когда ненужные свидетели ещё нежатся в тёплых постелях.

Предстояло выселение семьи ссыльного Керимова из его жалкой лачуги на окраине посёлка Саблезубово.
Посёлок этот, и по совместительству крупный железнодорожный узел,
названный так в незапамятные времена в честь какого-то царского генерала, завоёвывавшего Туркестан,
через нескодько лет будет переименован в Светлый путь.
Но пока он ещё – Саблезубово, три-четыре десятка жалких хибар и несколько строений кирпичной кладки в центре.

Мы притормозили у одной из лачуг. И как раз – вовремя.
Милиционеры выводили на улицу проштрафившихся людей.
Это был сам Керимов, маленький, тщедушный, подслеповатый, его жена – дородная матрона,
несущая на коротких ногах грузное тело, и около десятка детей, мал мала меньше,
испуганных, чёрных, грязных.

Всех выстроили во дворе лачуги.
Вперёд вышел районный уполномоченный Бекасов, в гимнастёрке и галифе,
перепоясанный новенькими ремнями.
Я встречал этого Бекасова и раньше.
Он всегда держался очень уверенно, был типичным начальником, получившим власть от Бога.

Бекасов сказал:
- Граждане Керимовы! Советская власть милосердна и снисходительна.
Мы не применяем никаких карательных мер к вашей семье, так нагло преступившей закон.
Вы самовольно поменяли место жительства. Это тяжкое преступление.
Но, принимая во внимание, ваше искреннее раскаяние и то, что вы являетесь многодетной семьёй,
мы просто препровождаем вас на прежнее место, в населённый пункт, предписанный вам для проживания.

Керимов вздохнул, но ничего не сказал. Дети заплакали. Матрона закричала:
- Гражданини начальник! Но там же нет приличной работы! Чем мы будем детей кормить?
Этот крик женщины прорезал тишину, как стон раненой птицы.

Бекасов нахмурился.
- Если вы не можете прокормить своих детей, заботу о них возьмёт на себя Советская власть.
У нас замечательные детские дома.

После этого уже никто не пытался возражать.
Экзекуция началась. Скарб ссыльных быстро погрузили на телегу, а лачугу опечатали.

Я наблюдал за происходящим со слезами на глазах.
Подошёл Бекасов.
- А, пресса! – добродушно произнёс он. – Как поживаете?
Но, вглядевшись в моё расстроенное лицо, переменил тон и резко спросил:
- Вы что, их жалеете?
- Они достойны сочувствия, – тихо сказал я, – в конце концов, они просто несчастные люди.

Бекасов подошёл вплотную и взял меня за пуговицу куртки.
- Послушайте, – сказал он, тяжело глядя мне в глаза, – они враги народа.
Они в своём Крыму хотели встретить Гитлера с белым флагом в руках.
Вы понимаете?
- Но причём здесь дети? – спросил я.

Бекасов отпустил мою пуговицу, оттолкнул меня и пошёл к своему «виллису».
Не произнеся больше ни слова, он сел в машину и уехал.
- Пора и нам, – сказал я шофёру дяде Саше.
На сердце было беспокойно и смутно.

По дороге мы вновь встретили Бекасова.
Его «виллис» стоял на обочине, и молчаливые колхозники грузили в него мешки с картошкой, рисом и овощами.
Мы хотели проехать мимо, но Бекасов замахал руками.
Притормозили.

- Корреспондент, – весело прокричал Бекасов, – есть возможность запастись картошечкой.
Пару мешков, а?
- Езжай! – сказал я дяде Саше. И мы уехали.

Через несколько дней меня вызвал редактор.
Я вошёл в его кабинет, понимая, что это Бекасов начал строить каверзы.
Редактор долго рассматривал меня, словно до этого никогда не видел.
- А ты, оказывается, оппортунист, – выдохнул он наконец, сверля меня взглядом, –
 льёшь воду на мельницу врага.
Я попытался объясниться.
Но лицо редактора налилось кровью, что выражало крайнюю степень неудовольствия.
- Вот что! – сказал он. – Поезжай и найди с Бекасовым общий язык.
Немедленно! Если, конечно, хочешь у нас работать.
Я поплёлся выполнять приказ. Работать я хотел.

Вечером мы напились с Бекасовым вдрызг, и он, пытаясь поцеловать меня, бормотал:
- Ты не думай, что я чудовище.
Мне тоже жалко этих деток. Но…
И он пускал слезу.
               
                Р.Маргулис